Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Что касается второй цели моей, не сравнимой с первой по величию своему, то сейчас не о ней речь, но замечу: кто знает устремления ума моего, несомненно разыщет последнее хранилище, где я скрыл от глаз людских орудие, дающее силы для достижения этой цели и познания тайны, которая сделает сего избранника Хозяином собственного естества, а значит, владыкой всего и всея на земле (vide достопочт(енного) Вольдемара Пров. Verum Ingenium)».

Эти строки почти целиком заполнили правую страницу, и когда я ее перевернул, то других записей не обнаружил: последние двадцать или тридцать листов рукописи были чистыми. Я налил себе еще немного виски и стал размышлять.

Торнтон, как я и думал раньше, не прошел через испытание, выпавшее мне на долю в лесу на вершине холма, напротив моего дома, и поэтому не мог сделать никаких замечаний по поводу лесных зарослей, описанных на последней странице дневника. Он, должно быть, выпустил из поля зрения первую цель Андерхилла, сочтя ее слишком неясной и поэтому не заслуживающей упоминания, а возможно, воспринял ее как пустое бахвальство или обман. Если говорить о второй цели, то и здесь Торнтону, в отличие от меня, не привелось беседовать с призраком Андерхилла, и понять, что эта цель связана с какой-то формой жизни после смерти, он был просто не в состоянии. Если же Торнтон все-таки составил правильное представление о природе тайного места, описанного в заключительной части дневника, то, как я могу предположить после прочтения его книги, он, несомненно, являлся глубоко верующим человеком, и сама мысль о том, что будут потревожены останки усопшей души пусть даже «отвратительного создания», подобного Андерхиллу, показалась бы ему кощунственной. Меня не останавливали религиозные запреты, и я решил вскрыть могилу и гроб, чтобы посмотреть, какие «книги и бумаги» (о которых упоминал Торнтон), а также другие вещи там находятся.

Сидя на жестком ученическом стуле перед раскрытым дневником, я испытывал тот же восторг и тревогу, что и перед отъездом из дома, – пожалуй, они даже усилились. Мне было ясно, что надо действовать как можно осторожнее, но в то же время одно упоминание об осторожности вызывало отвращение. До встречи с Даяной жизнь долгие годы не предоставляла мне случая выйти за рамки тривиального легкомыслия и никогда прежде степень риска не была так высока. В предполагаемой тайне скрывался некий ключ – безусловно, вызывающий острый интерес, – который позволит мне стать хозяином собственной судьбы. Я, единственный из всех людей, мог узнать этот секрет. Не стану утверждать, что выпустил из виду, чем обернулись обещания, которые Андерхилл давал девочке Тайлер и, вероятно, той же Канавке. Фактически обе они каким-то образом повлияли на мое решение начать это расследование, хотя тогда я еще не мог сказать – как и насколько.

Но перейдем к Даяне… Было без двадцати пяти три, времени как раз достаточно, чтобы сделать копию последней страницы дневника Андерхилла, спрятать ее, закрыть комнату на ключ, возвратить его Уэру в библиотеку, оставить у привратника колледжа Святого Матфея записку с благодарностью Дьюеринксу-Вильямсу, доехать до Ройстона, вступить в яростный спор с тощим сморщенным молодым человеком, поставлявшим мне спиртные напитки, и принять меры предосторожности, дабы впредь он никогда не пытался всучить по завышенной цене товар, пока рост налога на него только намечается, доехать до Фархема и на условленном углу в три тридцать посадить в машину Даяну.

Именно так все и произошло. Вопросы Даяны были того же характера, что и накануне, и, без всякого сомнения, вливались в русло одной генеральной темы: почему мужчины так непохожи на женщин и что я об этом думаю; говоря по чести, задача не из легких. Затем, не успели мы добраться до ложбины, как она с похвальной скоростью стала раздеваться. Пожалуй, все происходило иначе, чем в прошлый раз. Когда она полностью сбросила с себя одежду, мне все еще не удавалось стянуть с себя брюки; Даяна лежала на спине и, глядя на меня, нетерпеливо ерзала по земле. Едва я к ней прикоснулся, как она сразу же дала понять, что уже перевернула последнюю страницу брошюры под названием «Прелюдия к любовным играм»; фактически не успел я ее поцеловать, как мгновенно был запущен в действие главный механизм любви. Казалось, он работал и работал часами, а необычайная энергия Даяны не ослабевала. Был ли этот пыл для нее естественен или она его симулировала, меня в тот момент не заботило, и не без основания. В любом случае различие между природными свойствами и их имитацией чрезвычайно сомнительно: оргазм сам по себе – рефлекс, но очень многое из того, что его сопровождает, далеко не рефлекторно (даже если оставить в стороне другие стадии любовной игры). Я не задавался вопросом, действительно ли Даяна испытывала оргазм так часто, как демонстрировала. В такие моменты я об этом не думаю и уверен в своей правоте. Тайна, эмоциональная скрытность, остраненность женщин, весь багаж переживаний, который они хранят в ожидании мужчин, способных ими управлять, – все указанное и несчетное число более конкретных проявлений чувственности – проистекают не из того ничтожного обстоятельства, что женщины носят, рожают и воспитывают детей, а из-за отсутствия у них эрекции и эякуляции (и пока это так, пока именно мужчины наделены подобными способностями, пассивным гомосексуалистам недоступна глубина и подлинность страсти).

Эякуляция, как знают все настоящие любовницы, – причина перемены настроения и расположения духа. И теперь, когда я лежал рядом с Даяной, в голову впервые пришла мысль о непредсказуемости, которую она проявила: вчера – полная пассивность; сегодня – неустанная активность. Некоторое время спустя, то ли из сострадания к ней, то ли по другим мотивам, и решил, что вчера она была слишком возбуждена и не могла вести себя так, как ей в действительности хотелось, а причина сегодняшних кульбитов в желании добиться восхищения ее сексуальными достоинствами: от непроизвольного нарциссизма, если можно так сказать, она перешла к намеренному. Ну и что из этого? И первое и второе меня устраивало.

Более или менее внятно я выразил свои впечатления по поводу ее непредсказуемости, и мои слова были благосклонно приняты. Я уже подготовил новые материалы в том же духе, когда она произнесла:

– Хочу вернуться к твоему предложению лечь в постель втроем, вместе с Джойс.

– Да?

– Я думала об этом.

– Прекрасно.

– Морис…

– Да.

– Морис, что ты собираешься извлечь из этой ситуации, объясни точнее? Кажется, я знаю, что получу для себя, по крайней мере, думаю получить, но Какова твоя роль? Нет,Морис, ты не должен так поступать, это ужасно и отвратительно. Понимаешь, что я имею в виду?

– Думаю, да. Однако, если учесть, как приятно находиться в постели с одной красивой женщиной, оказаться там сразу с двумя – приятно вдвойне, а возможно, даже более. Чем больше, тем занятнее. В любом случае попробовать стоит.

– М-м. Тебе хочется подглядывать за нами, как за куклами, не правда ли?

– Да, пожалуй. Не стану спорить. Никогда не находил ничего дурного в наблюдении за другими в постели, при условии, что сам не только наблюдаешь. А без дела, разумеется, я не останусь. И еще одно условие, которое я ставлю, – никаких посторонних мужчин. Но это нам тоже не угрожает.

– Я… понимаю. Ты хотел бы, чтобы я относилась к Джойс так же нежно, как она ко мне?

– Делай все, что тебе самой приятно.

– Но ты бы хотел?

– Да, конечно.

– О, Морис… Морис, а не поведем ли мы себя на деле так, как заранее и представить не можем?

– Почему бы и нет? Боже мой, все это в порядке вещей.

– Я считаю, что это просто мальчишество, и не возражай, пожалуйста.

– А, тогда понятно, почему к подобным вещам так тянет.

– Ладно, но должна сказать, что Джек бы не одобрил наш тройной союз, – выпалила она стремительно, хотя обычно первое слово тянула дольше, чем сейчас всю фразу целиком.

Я широко открыл глаза, инстинктивно чувствуя, что таким образом легче подготовиться к любому продолжению, хотя в поле зрения Даяны не могло попасть ничего, кроме плотно прижатой к ней щеки, кончика носа и подбородка.

– Конечно, – сказал я.

– Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но Джек хотя бы мог притвориться, что он не такой, – продолжала она, некоторое время следуя новой тактике – говорить с нормальной человеческой скоростью. Затем вернулась к прежней манере. – Но это ерунда в сравнении с тем, что у меня действительно накопилось на душе против него.

Воцарилась тишина. Наступит день, когда я по самую шею зарою ее в муравьиную кучу или притворюсь спящим, когда она попытается закопать туда меня, но произойдет это не сегодня.

– В чем дело?

– Я его терпеть не могу. Просто ненавижу.

– Неужели?

В действительности я был удивлен куда сильнее, чем можно было понять по моему тону. Даяна так редко вызывала у меня всплески чувств (за исключением сильной похоти и крайнего раздражения), что я, вероятно, приобрел привычку в случае необходимости широко открывать глаза и еще шире улыбаться.

– Разумеется… не переношу его. Безусловно, ты должен знать об этом. Он против меня ничего не имеет, потому что я ему безразлична, как любая другая жалкая козявка, но я его ненавижу со страшной силой.

– Что тебя в нем не устраивает?

– О, все. Я убеждаю себя много лет подряд, что должна его оставить. Но, Морис, тебе не кажется это странным?

– Что именно?

– Послушай, ты знаешь меня и Джека более трех лет и никогда не замечал, хотя все абсолютно ясно и очевидно, что я его не переношу. Ты действительно не замечал? То есть ты не шутишь?

– Нет.

– Ты в этом уверен?

– Да. Да, я абсолютно уверен.

–  Морис. – Она повернула голову, и я увидел огромные глаза, смотревшие на меня в упор. – Просто потрясающе, это неслыханное дело. Я всегда считала тебя одним из самых наблюдательных и чутких людей, о встрече с таким человеком можно только мечтать, так неужели тебе никогда не приходило в голову, что я не выношу собственного мужа, а ведь, полагаю, ты проявлял ко мне повышенный интерес.

Я был уверен, что никогда слыхом не слыхивал ничего такого о ее отношениях с Джеком, даже в худшем случае они укладывались в рамки взаимной терпимости, но сейчас не мог понять, сделано ли признание с целью оправдать наши отношения или оно – еще один тактический ход в кампании против меня, указывающий, насколько я менее чуток, чем другие, – сама она, например. Однако не успел я изобрести каких-либо избитых аргументов в защиту своей эмоциональной неполноценности, как – она, видимо желая создать удобный плацдарм для наблюдения, стала понемногу от меня отодвигаться, при каждом движении ерзая всем телом. Откат продолжался, на мой взгляд, до тех пор, пока челюсть у нее не отвисла, а глаза не поглупели, как вчера. Выгнув спину, она сказала, без всяких дефисов между слогами:

– Хорошо, давай устроим это. Когда захочешь. Я сделаю все, что доставит удовольствие тебе.

Я пришел в такое возбуждение, что наслаждения растянуть не удалось, однако мне не попадалась женщина, которая бы не оценила по достоинству накал страсти мужчины, и даже в самое короткое время я сумел разыграть виртуозное попурри на тему интимных ласк, испробованных нами прежде. На самом-то деле это в известной степени ложь. Мое воображение не в силах воспроизвести их во всей полноте, ибо я забыл, что именно тогда происходило, но вспомнить могу любую из них. И если они и несут в себе некоторую порочность, хотя бы в каком-то смысле, то пусть и будут порочны. В противном случае катитесь вы ко всем чертям. Кто считает, что обычный сексуальный акт, а возможно, и не совсем обычный, не должен приносить наслаждения, тот просто монстр, в большей или меньшей степени.

Когда мы ехали обратно, Даяна выглядела подавленной. Я задавал себе вопрос, не собирается ли она набить себе цену и, по обыкновению, повернув свою интересную Личность новой гранью, заявить, что передумала и отказывается от оргии; но размышлять над догадкой долго и всерьез не было возможности, ибо меня занимала другая мысль – как сделать ей еще одно предложение, в своем роде не менее хитроумное. В конце концов я сказал:

– Даяна, я хочу попросить тебя еще кое о чем.

– Понятно, ты, я и Дэвид Полмер?

– Ничего похожего. Полагаю, я нашел место, где зарыт клад. Не составишь ли компанию, когда я туда пойду?

– Морис, ты меня ужасно пугаешь. Какой клад? Откуда ты о нем знаешь?

– Я наткнулся на старинные документы, касающиеся моего дома, в которых, собственно, и указано, где клад зарыт, хотя что в нем – неизвестно. Разумеется, там может ровным счетом ничего не оказаться.

– Понимаю. А где это?

– Видимо, э-э-э, на том маленьком кладбище, которое расположено по дороге к «Зеленому человеку».

– В могиле? В чьем-то гробу?

– Именно так и написано в бумагах.

– Ты хочешь раскопать могилу и вскрыть чей-то гроб?

Она быстро схватила мою мысль.

– Да. Это очень старая могила. В ней не осталось ничего, кроме костей. И этого клада.

– Морис Эллингтон, неужели ты окончательно и бесповоротно сошел с ума?

– Нет, не думаю. С чего ты взяла?

– Шутишь? Раскапывать могилу!

– Я вовсе не шучу, уверяю тебя. Мне нужен этот клад. Я же сказал, возможно, там вообще ничего нет, а если есть – то какая-нибудь ерунда, заранее ничего сказать нельзя. Я попросил о помощи тебя, одну-единственную, ведь ты не из тех, кого такие вещи шокируют, а мне нужно, чтобы кто-то подержал фонарь и при необходимости был под рукой.

Все прошло гладко, но она не преминула меня поддеть.

– Признайся, тебе нужна не помощь? Нет, тебе нужен сообщник. Ты просто боишься взяться за дело в одиночку.

Я кивнул с преувеличенным раскаянием. Ее последние слова были далеки от истины: если при вскрытии могилы произойдет что-то неожиданное, необходимо, чтобы кто-то был рядом и видел это. Но я не кривил душой, сказав, что Даяна была единственным человеком, которого я мог попросить об услуге. И услуге существенной.

– Пойдешь туда ночью?

– Думаю, да. Не возражаешь? Ведь днем по дороге ходит народ, а если по нужде бродяга забредет – не отвяжешься. Нам понадобится не больше получаса.

– Над могилой не тяготеет проклятие или какая-нибудь другая пакость?

– Да нет, бог ты мой, ничего похожего. Старик просто подыскал безопасное место, чтобы кое-что спрятать.

– О, ну что ж, замечательно. Тогда я пойду с тобой. Забавно, ничего не скажешь.

– Во всяком случае, необычно. Как насчет сегодняшней ночи? Нет смысла откладывать. Сможешь отлучиться?

– Конечно. Я делаю то, что хочу.

Мы добрались до конечного поворота. Условились, что в полночь я подъеду поближе к ее дому. На обратном пути я остановился у кладбища и осмотрел могилу Андерхилла с особым вниманием. Показалось, что существенных трудностей не возникнет; могильную плиту удастся поднять беспрепятственно, почва, когда ее ковыряешь пальцем, видимо, такая же мягкая, как и везде вокруг. Какое бы впечатление ни производило это место в пять часов вечера в летнем сумраке, в нем не было ничего сверхъестественного, оно не возбуждало мыслей ни о прошедших столетиях, ни о тлении, просто там рядами вытянулись обветшалые надгробия, почти повсюду густо заросшие растительностью (правда, за исключением участка, где покоился Андерхилл) и замусоренные бумажными обертками от мороженого и пивными банками, а отнюдь не осколками каменных плит.

Я подъехал к «Зеленому человеку», поднялся по лестнице и, прежде чем помыться и переодеться, решил на скорую руку подкрепиться виски. Я сел в невзрачное, но комфортабельное кресло, что стояло у камина напротив окна с фасадной стороны дома. Занавеси на нем были задернуты, но свет проникал через другое окно, находившееся слева от меня, где виднелась бронзовая французская статуэтка девушки. Проигрыватель Эми разносил по всему коридору грохот, визги и удары, слитые в причудливое разноголосье. Когда я прислушался или, вернее, постарался приноровиться к шуму, он внезапно прекратился. Прихлебывая шотландское виски, я неосознанно ждал, когда Эми поставит новую пластинку. Воцарилась тишина, по контрасту – особенно глубокая; фактически умерли все звуки. Это было не просто странно, но почти невероятно. Ни в одной гостинице тишина не длится более нескольких секунд, если не принимать в расчет четыре или пять часов между отходом ко сну последнего постояльца и приходом первой прислуги. Я подошел к двери и открыл ее. Не было слышно ни единого звука. Когда я вернулся, мне показалось, что комната, несомненно, выглядит иначе, чем пять минут назад при моем появлении здесь. В ней стало темнее. Но как это могло произойти? Солнечный свет из бокового окна по-прежнему ее заливал. Ах, вот в чем дело, потемнело второе окно, ни один солнечный луч не просачивался между двумя занавесками и в боковые щели по сторонам. Это было просто невероятно. Не ощущая до поры ничего, кроме огромного любопытства, я поторопился к этому окну и раздвинул занавески.

Как показалось вначале, снаружи царила ночь, полнейший мрак, словно я открыл глаза под водой, на морском дне, в тысячах саженей от поверхности. Затем я понял, что в действительности было не так темно, как показалось вначале: в безоблачном небе низко повис месяц, серп которого был прикрыт лишь на четверть. Горизонт находился на том же расстоянии, что и в обычную ночь, только у его линии исчезли посадки хвойных деревьев. А где-то на полпути от него появились луга, заменившие небольшие возделанные поля, которые я привык видеть прежде… Совсем рядом, подо мной, исчезла живая изгородь, окаймлявшая дорогу, конечно, пропали и телеграфные столбы, а сама дорога превратилась в узкую бугристую тропу. Хотя все застыло в неподвижности, это была живая картина, совершенно не похожая на фотографию.

Я повернулся и осмотрел столовую, в ней ничего не изменилось. Мои изваяния, как обычно, вписывались в интерьер, но впервые мне показалось, что, несмотря на бесстрастность, в них затаилось какое-то лукавство. Я подошел к боковому окну и, выглянув, увидел знакомый дневной ландшафт. Пока я в него всматривался, светло-голубая спортивная машина, судя по ее виду, TR5, выехала из деревни и направилась, резко, но беззвучно наращивая скорость, к моему дому. Разумеется, через фронтальное окно ее видно не было.

Я стоял и думал. Напрашивалась мысль добежать до Эми и привести ее сюда в надежде доказать самому себе и другим, что мне ничего не померещилось, что я действительно вижу реальные вещи и, во всяком случае, абсолютно здоров. Но я не мог допустить, чтобы девочка пришла в ужас при виде того, что наблюдал я сам, либо поняла, что мы видим разные вещи. Кроме всего прочего, я далеко не был уверен в том, что, направившись по коридору в комнату дочери, действительно найду ее там или хотя бы увижу знакомую обстановку.

Все еще решая, как поступить, я услышал доносившиеся снизу голоса – мужской и женский, а затем стук захлопнувшейся наружной двери. Однако моя наружная дверь издавала другой звук, когда ее закрывали. Женщина, которую я дважды видел на лестничной площадке, вышла из дому с фонарем в руках и направилась в сторону деревни, и хотя мне лишь мимолетно удалось остановить взгляд на ее лице, контуры фигуры и походка не оставляли никакого сомнения. Чуть слышно с нижнего этажа до меня опять донесся мужской голос, но на этот раз интонация его была совсем иной и отличалась особой монотонностью, безусловно мне знакомой, – при желании ей можно подыскать близкую аналогию; речь пастора, священника, произносящего проповедь, сразу приходила на память.

Женщина почти пропала из поля зрения; дрожащий свет ее фонаря был едва заметен. Затем я стал различать какое-то движение, начавшееся с другой стороны, шум доносился из леса, вернее, из мест, которые повременю называть иначе. Высокая и невероятно широкоплечая фигура брела по тропе, неуклюже ступая массивными ногами, которые, видимо, имели разную длину и грохотали с размеренностью мощного механизма, причем огромные руки рассекали воздух почти в том же ритме. Если допустить, что это человеческое существо, то его вес равнялся бы почти 350 фунтам, однако ничего человеческого в нем не было: оно состояло из отдельных бревен с грубой ребристой корой или тонкой блестящей кожицей и ветвей, скрученных веревками, а также из спрессованной массы зеленых, сухих и гниющих листьев. Когда существо приблизилось, с усердием ускоряя шаг, я увидел, что его левое бедро, то, что ближе ко мне, кое-где покрыто пластинчатой древесной губкой, – ее частицы падали вниз при каждом шаге, и до моих ушей долетал хруст и треск, сопровождавший его продвижение. Когда чудовище поднялось по тропе вверх и оказалось напротив меня, оно повернуло в сторону дома глыбообразную шишковатую голову, и я сразу же зажмурил глаза, ибо желания лицезреть физиономию, приснившуюся мне две ночи назад в гипногогическом видении, с тех пор не прибавилось. В ту же минуту снизу донеслись проклятия и тревожные крики; я знал, что Андерхилл в это самое время (будь это сейчас или в далеком прошлом) наблюдает из окна ресторана, который в мою бытность в такой час пустел и был закрыт.

Когда я снова открыл глаза, существо гротескным валким шагом начало удаляться. Я ждал, размышляя, как поступить, если спектакль не прекратится и я останусь в подвешенном состоянии между современностью и веком Андерхилла. Возможно, если бы удалось перебраться в знакомые места, которые я все еще видел через боковое окно, возникли бы прежние звуки и я бы перестал за себя бояться. Но как туда добраться? Когда несколько мгновений назад я открыл дверь, достаточно было просто прислушаться, не вглядываясь, чтобы понять – эта комната, единственная в доме, не отброшена почти на три столетия назад. Оставался только один возможный путь – вылезти в окно и спуститься по стене. Меня стали мучить сомнения, не является ли привидевшаяся мне версия реальности только зрительной галлюцинацией, но тут я услышал пронзительные крики, раздававшиеся не рядом, а, вероятно, где-то в двухстах ярдах от дома, и в окружавшей сказочной тишине казавшиеся очень ясными и звонкими – их сопровождал еще один звук, такой же гулкий – то ли вой, то ли прерывистый свист, я часто его слышал, но только в другой гамме, скорее всего, он напоминал сильный шум ветра в ветвях деревьев. Я зажал уши пальцами и, не отрываясь, смотрел через фронтальное окно на этот новый ночной пустынный ландшафт. Надолго ли меня хватит, чтобы все это вынести?

Затем чуть слева по линии горизонта мгновенно вспыхнул ослепительно яркий свет или огонь желтовато-зеленого цвета. Прошло несколько секунду, скорее всего, в небе запылало еще одно пламя, огромное, напоминающее солнце, но зубчатое, ажурное, ярко-синего цвета. Через довольно продолжительное время еще две вспышки почти одновременно осветили окрестность, одна – желтовато-зеленая – появилась рядом с самой первой, а другая – еще более синяя – на противоположной оконечности неба. По оси той, что зажглась чуть раньше и имела форму слегка зазубренного толстого цилиндра, проступил темный тонкий вертикальный ствол. Я его сразу же узнал, хотя вначале не мог вспомнить, как он называется, и лишь потом понял, что это часть телеграфного столба. Следующие вспышки появлялись через короткие неравные интервалы и были похожи на сгустки расплавленного металла, брошенные на темную фотографическую пластину. Три сгустка слились воедино, и перед глазами открылось несколько ярдов освещенного солнцем и покрытого металлом шоссе. Я разжал уши; значительно быстрее, чем возможно в действительности, со стороны дороги нарастал гул приближающейся машины. Затем до меня донеслись голоса людей и скрип хлопающей наружной двери – моей собственной. Когда за окном осталось всего несколько отдельных темных пятен, дверь в комнату открылась настежь.

Я резко повернулся. Виктор в несколько прыжков оказался у моих ног и завалился на бок. За ним стояла Эми. Я заторопился к ней навстречу и прижал к себе.

– Что случилось, папа?

– Ничего. Все в порядке. Я просто неважно себя почувствовал.

– Ой, ты слышал крики?

– Что?

– Крики. Кажется, орали где-то на улице, но казалось, будто совсем рядом. Ты слышал?

– Да, – я старался говорить и выглядеть спокойно, но слова застревали в горле. – Разве ты не заводила пластинки?..

– Я как раз сняла одну и собиралась поставить другую, в доме было тихо.

– И за окном все потемнело?

– Потемнело? Нет. Как это?

– Кто кричал, как ты думаешь?

– Ты же сказал, что сам слышал.

– Да, – произнес я, наливая в стакан и залпом выпивая виски. – Но хочу знать твое мнение.

– Ой, ну… Наверное, это была женщина. Кажется, она очень перепугалась.

– Не думаю, дорогая. Скорее всего, это деревенские девчонки затеяли возню.

– Что-то непохоже.

– А какой-нибудь другой шум до тебя не долетал?

– Нет. Ой, да! Причитания, завывания, будто кто-то тянет мелодию без слов, поет себе и поет. То тише, то громче. Ты тоже слышал?

– О да. Народ веселится как умеет.

Эми помолчала, а потом произнесла:

– Хочешь, пойдем посмотрим вместе «Лучшие хиты»? Они начнутся в пять сорок.

– Пожалуй, я не смогу. Спасибо, Эми.

– Ты же сам говорил, что в прошлый раз тебе понравилось?

– Говорил? Ах да, но сегодня я буду очень занят. Мне надо переодеться и тут же спуститься вниз.

– Хорошо, папа.

– Я посмотрю в другой раз.

– Ладно уж.

Она вышла из комнаты в мирном настроении. Хотя я бы предпочел, чтобы она устроила сцену. Эми не успокоилась, а только ушла в себя и удовлетворения не чувствовала: она знала, что я не открыл правды. Но как ей объяснить, что нечего бояться криков и шума, раз дело происходит около 1680 года?

Несмотря на довольно сильное душевное потрясение, вызванное событиями, в гущу которых меня втянуло, я испытывал облегчение. Ведь немногим удавалось устоять, опираясь только на внутреннюю уверенность в собственном здравом рассудке перед лицом впечатляющих фактов, доказывающих обратное. В ознаменование собственной победы, а также из других побуждений я за пару минут выпил два полных стакана шотландского виски с содовой, причем без всякого усилия… Затем пошел принять ванну.

Лежа в оцепенении в ванне, я не мог пожаловаться на самочувствие. Не вызывало сомнений, что сердце и спина с самого раннего утра жизнь мне не портили. Джек Мейбари нашел бы что сказать по этому поводу, хотя мне не удалось бы объяснить, какие именно заботы почти весь день отвлекали меня от эгоистической рефлексии. Я ощущал себя трезвым, скорее, практически трезвым, так как чувство абсолютной трезвости было мне неприятно уже много лет. Иначе говоря, если для полного комфорта чего и недоставало, то об этих мелочах не стоило и упоминать. Зеленый человек. «Зеленый человек». Десятки, а возможно, и сотни английских пивных и гостиниц носят такое название; я вспомнил, что читал то ли о «Джеке в зеленом» – одном из персонажей традиционных майских гуляний, то ли просто о леснике, который в прежние времена одевался во все зеленое. Возможно ли, чтобы мой собственный дом, который имел неизменное имя со времени его основания в последние годы четырнадцатого столетия, настолько отличался от всех прочих жилищ, а сверхъестественный слуга Андерхилла существовал уже тогда? В таком случае освящение здешних мест для его изгнания означало бы, в некотором смысле, создание нового обряда. Интересная мысль.

Оцепенение сковывало меня все сильнее. Посматривая смутным взглядом из-под прикрытых век на линию стыка стены с потолком, я заметил какую-то красно-зеленую штучку, медленно передвигающуюся справа налево. Вначале лениво, потом в сильном волнении я старался понять, что это такое. Вероятно, муха или мошка. Безусловно, насекомых такой окраски не существовало, во всяком случае в Англии. И передвигалась эта тварь иначе, чем муха, часто и быстро взмахивающая крыльями, которые вместе с ногами сливаются в один круглый или округлый темный комок, да и мошка порхает совсем по-другому. Оба крыла твари, от которой я не отводил взгляд, бились в воздухе в едва различимом медленном ритме, почти незаметном для глаза, ноги – обе – снизу плотно прижимались к туловищу, виднелись шея и голова. Это была птица. Вернее, птичка размером не больше мухи или мелкой мошки.

Я вскочил на ноги и всмотрелся в нее пристальнее. Несомненно, это птица: я отметил, как блестят перья, и, напрягая зрение, рассмотрел коготки на лапках и даже услышал шум крыльев. Я протянул руку, чтобы схватить ее, но птица сразу же исчезла, а потом появилась снова, вылетев из-под моей ладони. Я схватил полотенце, скомкал его и, прижав ко рту, около двух минут орал, не разжимая глаз. Когда я их все-таки открыл, птица пропала. Я вопил и стенал в полотенце еще две-три минуты, затем впопыхах вытерся им и, считая про себя, помчался в спальню. Если успеть одеться раньше, чем число достигнет четырехсот пятидесяти тысяч, загадал я, птица больше не появится, по крайней мере, некоторое время. Я зажмуривал глаза, как только предоставлялась возможность, завязывал вечерний галстук вслепую, но, причесываясь, все-таки взглянул прищуренным глазом в зеркало и тут же заметил мушку, беззвучно летающую вокруг головы. Абсолютно уверенный в том, что это всего-навсего муха, я не мог удержаться от воплей и, бросившись в постель, долго всхлипывал, уткнувшись носом в подушку, однако считать не переставал. Вначале я решил, что все мои вопли и всхлипы потянут не больше чем на сто тысяч и, вероятно, не ошибался, хотя точно сказать трудно: я не обратил внимания, когда назвал первую цифру, но так или иначе, меньше полутора минут пройти не могло. Я надел обеденный сюртук и на счете четыреста двадцать семь тысяч уже стоял в дверях, а следовательно, имел шанс какое-то время птицу не видеть.

Я беспрепятственно вышел на лестничную площадку, зажмурив один и слегка приоткрыв второй глаз. Там наткнулся на Магдалену и отправил ее за Ником или, если его не найдет, за Дэвидом. Затем вернулся в столовую, в основном на ощупь, и, обойдя стул, который стоял напротив фронтального окна, сел, все еще не раскрывая глаз. Не прошло и минуты, как я услышал шаги и тут же вскинул веки и перестал считать, хотя до последнего момента без всякой цели продолжал про себя это занятие. Теперь я дышал нормально.

Ник поспешно входил в дверь вместе с Джеком Мейбари. Оба выглядели весьма озабоченно – Ник по-своему, по-сыновнему, Джек профессионально, но без тени осуждения. Он подошел ближе и посмотрел на меня.

– Что случилось, Морис?

– Я что-то видел…

– Опять призраков? – Он взглянул на Ника, а затем снова на меня. – Наслышан о твоих встречах с духами.

– Зачем ты приехал, Джек?

– Сделать пару глотков по пути в клинику. И, кажется, заглянул не зря. Ник, вы не позвоните Даяне предупредить, что я задержусь? – Джек дал номер телефона, Ник вышел, а он произнес почти вкрадчиво. – Теперь, Морис, выкладывай свою историю.