Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Когда я очутился рядом, она обернулась с приветливым видом, но, взглянув на меня, тут же изменилась в лице.

– Что случилось? Почему ты несешься, как угорелый? Ты…

– Пошли, – сказал, а скорее всего, заорал я, задыхаясь.

– Что случилось? Тебе плохо? Что случилось?

– Все хорошо. Надо ехать. Не задерживаясь.

Даяна выглядела искренне взволнованной, пока мы усаживались в грузовичок, который было, не так-то просто развернуть; я повел его по тропе в сторону дороги, выжимая всю скорость, на какую он был способен. Выехав на шоссе, я сделал поворот, чтобы обогнуть деревню. Приблизительно через милю нашел пастбище с открытыми воротами и запарковал грузовик там. Дыхание стало нормальным, дрожь прошла, но страх все еще хватал за горло при мысли о лесе, хотя тот остался позади. Случившееся меня потрясло. Открыв щиток под приборной доской, я увидел, что не ошибся – там действительно была бутылка шотландского виски, наполовину полная. Мимоходом решил добавить туда немного воды для вкуса. И выпил все сразу.

Я понимал, что пора что-то сказать Даяне, которая непривычно тихо сидела рядом, во в голове было пусто. Я начал говорить, надеясь, что слова сами подскажут какие-то идеи.

– Прости. Неожиданно мне стало так нехорошо! Нужно было срочно оттуда выбираться. Не знаю, что приключилось, но чувствовал я себя из рук вон плохо.

– Хочешь сказать – у тебя что-то заболело?

– Не совсем. Нет, боли не было. Просто… Боюсь, это трудно описать словами. Наверное, что-то с нервами. Ну, да ладно, все позади.

– Морис…

После этого обычного призывного восклицания голос ее сразу зазвучал искренне и робко.

– Да, Даяна?

– Морис… скажи мне, только честно. Может, используя такой прием, ты даешь мне понять, что не хочешь иметь со мной… близких отношении, а?

– Что? Как это могло прийти тебе в голову?

– Да-да, возможно, ты понял, что чувствуешь себя ужасно виноватым или что-то в этом роде, забил этим голову и наговорил потрясающую чушь, будто все было слишком хорошо для тебя. – Неуверенные нотки в ее голосе исчезли. – Мне кажется, тебе стало ясно, что я тебя не устраиваю или как-то не так себя веду.

Про себя я отметил, что так говорит женщина, которая три минуты назад выражала, как могла, искреннее сочувствие другому человеку.

– Да нет же. Ничего похожего, уверяю тебя.

– Ведь если ты думаешь, что я недостаточно хороша для тебя, то лучше об этом сказать сразу.

– Раз это тебя так пугает, – сказал я с яростью, – то, вероятно, потому, что тебя не устраиваю я, как бы ни старался угодить. Неужели ты воображаешь, что каждый раз, занимаясь любовью, я так выкладываюсь?

Некоторое время она моргала глазами, кривила рот и пожимала плечами, что было признаком внутреннего разладе. Потом улыбнулась и прикоснулась к моей руке:

Прости, Морис. Я неожиданно впала в жуткую панику. Подумала, что совсем тебе не нравлюсь. Это так страшно, чувствовать неуверенность в себе. Знаешь, с женщинами иногда такое бывает. Хм, во всяком случае, с некоторыми. Я просто ничего не могла с собой поделать, поверь мне.

Я поцеловал ее.

– Понимаю, – сказал я, и это было правдой. – Но ведь там… ты провела чудесные минуты, признайся?

– М-м-м. Вели… колепные. – Как только ее гегемония на тонкость чувств была восстановлена, она могла проявить великодушие. – Совершенно великолепные.

– Но обещаю тебе – это ничто по сравнению с тем удовольствием которое мы с Джойс тебе доставим.

– Морис, ты совершенно необычайный человек. То ты несешь бог весть что про свое самочувствие, то настаиваешь, чтобы я участвовала в твоих оргиях. Почему ты меняешься прямо на глазах?

На обратном пути я выдвинул парочку теорий, разъясняющих мое поведение, не переставая повторять, что дело не во мне, а в ней, Даяне, в ее прелестях и очаровании. Сказал, что приеду за ней завтра, к тому же месту и в то же время, добился обещания, что она подумает о моем предложении насчет оргии (я был абсолютно уверен, что в душе она согласна, но признать это сейчас выглядело бы перебором даже для такой интересной особы, как она), высадил ее у поворота и поехал за овощами и фруктами.

Эта последняя операция заняла не более трех четвертей часа, а могла бы окончиться в два раза скорее, если бы оба фермера побыстрее поворачивались. Старший вел себя так, словно я явился торговать его дочерей, а не салат и томаты; тот, что помоложе, с верхним резцом, выпяченным горизонтально поверх нижней губы, от которого дурно пахло, обращался со мной с высокомерием царского акцизного чиновника. Но все это время мое приподнятое любовными утехами настроение омрачалось непрошеными воспоминаниями о происшествии в лесу и чувством вины перед отцом, о котором весь день я старался вспоминать как можно реже. Боль в спине усугубляла мои переживания, так как приступы стали более стойкими и острыми.

Когда я загнал грузовичок во двор «Зеленого человека» и позвал Рамона, чтобы отправить его разгружать машину, было двадцать минут седьмого, и мои мысли снова сосредоточились на спиртном. Я решил распить одну большую порцию – и единственную, потому что, пока мылся под душем и переодевался в вечерний костюм, не забывал доливать стакан, еще не успевая его осушить. Затем я заглянул к Эми, которая смотрела по телевизору отчет о страховании владельцев недвижимости и была со мной еще менее многословна, чем обычно, если вообще удостаивала ответом. Отсутствие отца, как мне показалось, заметно сократило ежедневную вечернюю программу. Я сказал пару слов Дэвиду Полмеру и сразу после семи присоединился в баре к Нику, Люси и Джойс, плохо представляя, как мне удастся проработать еще два часа. Мы выпили (как всегда в это время, я отдал предпочтение шерри), и очень скоро первые посетители, по всем признакам, созрели для изучения меню и заказов.

Трудностей не возникало, во всяком случае, сам я был в этом абсолютно убежден. К этому времени я обслужил третий, а возможно, четвертый стол, однако, как выяснилось, появились проблемы, с которыми я безуспешно боролся и раньше, когда вернулся из Больдока: поддерживать связную беседу мне удавалось, но вспомнить, даже в общих чертах, о чем говорилось минуту назад, было явно не по силам. Прийти на выручку мог блокнот, но только в том случае, если бы я знал, что туда записать. Бар почти опустел. Одни, решив поужинать пораньше, отправились в ресторан, другие, уставившись на меня во все глаза, спешили смыться, хлопнув дверью. Чуть позднее я снова напомнил Дэвиду, что сейчас самое время наведаться на кухню. Насколько я понял, он ответил, что идея превосходная, но она только выиграет, если пройдет немного больше времени после предыдущего посещения. Я поинтересовался, когда же оно имело место и не высказал ли я, находясь там, дельных мыслей, остроумных по форме и глубоких по содержанию и проникновению в суть человеческих проблем. Выражение лица Дэвида мало что прояснило. Своим особым, внушающим доверие голосом он произнес:

– Мистер Эллингтон, почему бы вам прямо сейчас и до конца вечера не передать все в мои руки? Заказов осталось немного, а у вас был такой тяжелый день, ведь в десять часов вы все равно поручите дела мне. Недавно вы сами признали, что мне нужно больше свободы для самостоятельной работы.

– Благодарю, Дэвид, но думаю еще немного потрудиться. Ты ведь помнишь, что к нам приедет профессор Берджес, который заказал столик на девять тридцать, я лично хочу его обслужить после несчастного случая с суфле в его прошлый приезд.

За последние двадцать-сорок минут моя речь, надо полагать, не стала более связной, но – любопытная деталь – я уже мог вспомнить, что недавно говорил сам и даже – что Дэвид. Я снова контролировал или почти контролировал себя, не приложив к этому никаких усилий, хотя по прежней практике знал, что в таких случаях помогает только сон или воздержание от выпивки. Но тот же долгий опыт мне подсказывал, что я смогу снова потерять над собой контроль, если серьезно не займусь профилактикой, поэтому я яростно набросился на сыр, бисквиты и фаршированные маслины, которые Фред выставил на стойку, и решил не пить до тех пор, пока не поднимусь к себе. Дэвид получил по заслугам, и ему ничего не оставалось, как убраться восвояси.

Через короткое время подъехал Берджес – этакая карикатура на ученого мужа – в сопровождении жены, ученой дамы с не менее карикатурной внешностью, но, скорее, немецкого образца, то есть более образованной. Она привезли с собой пару друзей, кажется, уступающих им в эрудиции. Как я и предполагал, все они приехали ради шотландской куропатки – это первый заказ с начала года, поэтому птичке пришлось повисеть и хорошенько подождать – и пары бутылок «Шато Лафит» 1951 года, которые я хранил под прилавком только для избранных, таких, как старина Берджес (а до вина подавался великолепный паштет из копченой сельди – фирменное блюдо шеф-повара). Я сам проводил их в ресторан; старший официант, предупрежденный заранее, встретил нас в дверях. Зал с невысокими потолками, заполненный более чем наполовину, выглядел приятно и приветливо, блики свечей играли на начищенном серебре и полированной дубовой мебели, обитой темно-синей кожей; здесь было прохладнее, чем в баре. Зрелище такого количества жующих ртов под аккомпанемент несмолкаемой болтовни меня несколько смутило, однако и спиртное не было забыто, правда, о нем вспоминали реже, чем мне бы хотелось, но мои надежды никогда не оправдывались.

Я устроил Берджесов и их друзей и уже собирался направиться к другим столикам, когда заметил человека, стоявшего у окна, который, кажется, смотрел в щелку между занавесками, хотя в такой позе делать это было несколько неудобно. Я ни минуты не сомневался в том, что, когда входил в зал, его у окна не было. Вначале я решил, что это посетитель, озабоченный, например, состоянием фар на его машине. Затем, когда, побуждаемый безусловным рефлексом хозяина гостиницы, я в качестве официального лица решительной походкой устремился на помощь, то увидел на нем короткий седой парик, черную мантию и белую ленту, повязанную вокруг шеи. Теперь я находился от него в шести футах. Я замер.

– Доктор Андерхилл?

Совершенно неверно, будто мы настолько не контролируем свои действия, что хотя бы на долю секунды не отдаем себе отчета в случайно вырвавшейся фразе. Но сознательного намерения произнести это имя у меня не было.

Сразу же, хотя и медленно, его голова повернулась, и наши взгляды встретились. Глаза у него были темно-карие, веки изрезаны глубокими морщинами, густые нижние ресницы, а сверху – дуги бровей. Я также разглядел бледное лицо, какое бывает у затворников, испещренное необычайно густой сетью кровеносных сосудов, широкий лоб, длинный кривой нос и рот, который на другом лице мог показаться забавным, с очень четко очерченными губами. Потом, а скорее сразу же, доктор Андерхилл меня узнал. И улыбнулся. Такая улыбка может быть у бандита, приветствующего своего помощника, перед тем как начать совместную погоню за беспомощной жертвой. В ней сквозила и открытая угроза, что любое попустительство этой жертве будет рассматриваться как пособничество.

Я повернулся к ближайшему столику, где сидели три молодых лондонских юриста с женами, и спросил очень громко:

– Вы его видите? Человека в черном… Вон там. Стоило мне отвернуться, как Андерхилл исчез. Я испытывал сильное раздражение и усталость – ведь все это можно было предсказать заранее. Некоторое время я еще делал идиотские попытки выкрутиться, утверждая, что пару секунд назад он все-таки там стоял и что они не могли его не заметить, но тут почувствовал, как подо мной подкашиваются ноги. Сердце билось ровно. Не было ни головокружения, ни недомогания, а в обморок я не падал ни разу в жизни; просто ноги перестали слушаться. Кто-то, кажется, старший официант, меня подхватил. Я услышал взволнованные голоса и шарканье подошв вскакивающих со своих мест людей. Откуда ни возьмись, сразу же появился Дэвид. Он обхватил меня рукой, распорядился, чтобы позвали из бара жену и сына, и потянул за собой в холл. Там, у камина, он усадил меня в кресло с высокой спинкой времен Регентства и стал расстегивать воротничок, но я отвел его руку.

– Все хорошо, Дэвид, уверяю тебя. Просто… Все в порядке.

– Что случилось, папа? – спросил Ник.

– Я позвоню Джеку, – сказала Джойс.

– Нет, не надо. Это ни к чему. Просто у меня чуть-чуть закружилась голова. Я, должно быть, немного перебрал и не заметил этого. Со мной все в полном порядке.

– Где бы вам хотелось расположиться, мистер Эллингтон? Сможете ли вы подняться по лестнице, если мы вас поддержим?

– Пожалуйста, не беспокойся, думаю, прекрасно доберусь сам.

Я встал, правда, не совсем твердо, на ноги и заметил, что за мной наблюдают из ресторана и из бара, двери коих были настежь распахнуты. Короче, наблюдали отовсюду.

– Ты мог бы объяснить всем, кому интересно, что я недавно перенес сильный стресс, или запудрить им мозга чем-нибудь еще? Они решат, что я в стельку пьян; нужно что-то сделать, чтобы об этом не поползли слухи, раскинь мозгами.

– Это никому и в голову не придет, за немногим исключением, уверяю вас, мистер Эллингтон.

– Да пусть думают, что хотят. Теперь я пойду. Не переживай, Дэвид. Если Рамон примет нож для рубки мяса за рыцарский меч, ты все-таки дай мне знать, при любом другом раскладе – дом в твоем полном распоряжении до завтрашнего утра. Спокойной ночи.

Без особого комфорта мы вчетвером расположились в гостиной, как называл эту комнату мой предшественник, хотя небольшие размеры и удручающая симметрия, по моим представлениям, делали ее похожей, скорее, на приемную или прихожую. Я старался всего-навсего придать ей приличный вид, не более, и превратил ее в склад для мебели, которая не имела особой ценности, и скульптуры, начинавшей действовать мне на нервы; тут находился бюст некоего духовного лица ранневикторианской эпохи и статуэтка обнаженной женщины из неполированного дерева, которую я, изрядно нагрузившись за завтраком, купил в Кембридже и от которой мне было недосуг избавиться впоследствии. Только моему отцу, кажется, нравилась эта комната, во всяком случае, он ее регулярно посещал. Но, как бы там ни было, здесь нас никто не мог потревожить.

Я рассказал им обо всем, что видел. Ник смотрел на меня с глубоким сочувствием, Джойс – просто с сочувствием, Люси – с пристальным интересом, как член комиссии, проводящей всенародное обследование пьяниц, которые видят привидения. Где-то посредине рассказа я заставил Ника принести мне небольшую порцию виски с содовой. Он стал было возражать, но я своего добился.

У Джойс в течение моего рассказа выражение сочувствия постепенно сходило с лица. Когда я кончил, она сказала:

– А не похоже ли это на белую горячку, как вы считаете?

Она говорила тем же заинтересованным тоном, каким спорила со мной о том, есть ли у отца шансы пережить этот год, или давала понять, что причина замкнутости Эми в психическом сдвиге.

– Господи, что за мысль, – сказал Ник.

– А что в этом ужасного? Ведь с горячкой можно бороться, насколько мне известно. Вот если бы он сошел с ума, было бы куда страшнее.

Ник повернулся к Люси.

– Разве белая горячка – это не всякие там зверушки или что-то в этом роде?

– Часто да, – убедительно ответила Люси. – Что-то совершенно далекое от реальности. Человека, который стоит рядом и просто улыбается, едва ли можно увидеть в горячечном бреду.

Мне стало немного легче, но я бы предпочел, чтобы она не описывала моего призрака, как какого-нибудь официанта в грязном воротничке.

– Хорошо, – сказал я, – так что же это все-таки было?

Ник поджал губы и печально покачал головой.

– Ты был в стельку пьян, папа. Не знаю, отдавал ли ты себе отчёт, но, разговаривая с нами в баре, ты словно ворочал жернов во рту.

– Теперь я не пьян.

– Да, потому что недавно ты испытал потрясение, к тебе сбежались люди. До этого ты был пьян. О, ты говорил связно, но я знаю интонации твоего голоса и выражение глаз.

– Однако после этого я обслуживал людей, я говорил с Дэвидом… Послушай, Ник, спустись и поговори с профессором Берджесом. Он подтвердит, что я был в хорошей форме.

– О, папа, у меня язык не повернется спросить его об этом.

– Спустись, возьми с собой Дэвида и вместе с ним поговори в сторонке с кем-нибудь из наших постоянных клиентов. Дэвид знает, кто это. Спроси, видели ли они кого-нибудь у окна. Я описал, как он выглядел, они…

– Боже мой, папа… Прекрати. Вот тебе мой совет. Они и так будут чесать языки на твой счет. Не надо усугублять. Какая тебе польза, если по округе поползут слухи, будто хозяину «Зеленого человека» мерещатся призраки. Не настаивай, что рассказал об этом только нам троим, ведь все знают, что ты пьяница. И видели ли они кого-нибудь или нет, все равно ни за что не признаются. Брось ты в самом делеэту затею.

– Ник, пойди и приведи сюда Дэвида.

– Нет. – Лицо Ника стало жестким, больше десяти лет я наблюдал, как оно каменеет прямо на глазах. – Перестань упрямиться, папа, хватит.

Наступила тишина. Джойс подобрала под себя ноги и, не глядя в нашу сторону, пригладила волосы. Люси щелкнула зажигалкой перед ментоловой сигаретой.

– А ты что думаешь? – спросил я ее принужденно.

– Разумеется, не нужно проводить никаких расследований. Мы и так знаем все. В основном я согласна с Ником. Думаю, вы переутомились, голова была забита мыслями о привидениях, вы наслушались всех этих россказней про Андерхилла, скажем честно, алкогольные пары лишили сознание ясности, да и освещение в ресторане слабое, особенно у этого окна. Там действительно кто-то стоял, я готова в это поверить, но – реальный человек, официант или один из клиентов. Как и прежде, вам опять померещилось привидение.

– Но парик, одежда…

– Это плод вашего воображения.

– Но он узнал меня и улыбнулся.

– Разумеется, узнал, ведь вы его хозяин или хозяин гостиницы. Вероятно, он был слегка удивлен, когда его окликнули чужим именем.

– Но он исчез. Когда я…

– Он отошел.

Опять наступила тишина, и я услышал, как Магдалена вошла на жилую половину и направилась в столовую. Мне очень хотелось рассказать им всем, что случилось в лесу, хотя бы чтоб оспорить выводы Люси и ее постоянное Q.E.D. [1]1
  quod erat demonstrandum – что и требовалось доказать (лат.).


[Закрыть], но я не мог придумать ни малейшего повода, объясняющего, почему я вдруг оказался в лесу. И что ни говори, я действительно переутомился, слишком много выпил и все такое прочее.

– Значит, мне просто показалось, – сказал я, допивая виски.

– Именно так я и думаю, – заявила Люси, – но это только моя точка зрения. Мои утверждения нетрудно опровергнуть.

– Правда? Но как?

– Меня переубедит всякий, кто завтра, а фактически в любую минуту, заявит, что видел в точности то же самое, – хотя, если кто-то и видел, лично вам все-равно могло почудиться, – или, если благодаря привидению откроется нечто такое, чего самостоятельно узнать вы бы никогда не смогли. Конечно, это не доказательство в прямом смысле слова, но для меня оно бы имело существенное значение.

– Что же это такое?

– Ну, предположим, вы бы увидели, как привидение проходит сквозь стену там, где раньше, по всей видимости, была дверь, а затем обнаружили бы доказательства, говорящие о существовании этой двери в прошлом, причем без посторонней помощи найти ее вы бы не сумели. Ну, например, о ней вы могли бы узнать из книги или отыскав какую-то заделанную дверную панель, ключа к которой у вас нет; все это, я считаю, весомые аргументы.

Джойс сказала:

– Мне надо пойти присмотреть за Магдаленой, – и вышла из комнаты.

Ник тихонько насвистывал и раскачивался на стуле из стороны в сторону:

– Не валяй дурака, дорогая, – ну какие это аргументы? Оставь его в покое, и пусть он обо всем забудет, ладно? Прости, папа, я знаю, что ты еще не пришел в себя. Никому не доставляет удовольствия видеть привидения или думать, что за тобой наблюдают призраки, или, если хочешь, любая другая чертовщина. Хорошего здесь мало, даже если это происходит только в твоем мозгу; фактически последний вариант – страшнее всего. Папа, говорю тебе, выброси все из головы. Если ничего такого в природе нет, значит, нет. Если же что-то все-таки есть, ни один человек в твердом рассудке не захочет этого признать.

Положив руки на колени, Люси вздохнула и в назидание мне произнесла:

– Привидения не причинят вам вреда. Тут их нет, раньше я вам это уже объяснила.

– У тебя может поехать… э-э-э, ты можешь потерять душевное равновесие из-за этих идиотских штучек.

– Все зависит только от самого человека. Ни одно привидение не повредит его рассудок, если он сам не доведет себя до безумия. Люди теряют разум только тогда, когда у них что-то не в порядке в собственном организме.

Не поворачивая головы, я чувствовал, что Ник взглядами подает жене знаки. Воцарилось молчание. Я сказал, что не прочь на часок прилечь, а затем подойду, вероятно, сюда, чтобы выпить на прощание пару рюмок и поболтать, если кому-то придет охота составить мне компанию. В коридоре я наткнулся на Джойс.

– Обед готов, – сказала она, – я как раз иду…

– Я не хочу есть, спасибо.

– Ты должен немного перекусить. – сказала она не очень уверенно.

– Я не голоден. Позднее, может быть, пожую немного сыра.

– Хорошо. Куда ты идешь?

– Хочу чуть-чуть вздремнуть.

– Значит, ты встанешь как раз тогда, когда я лягу в постель, затем пойдешь поболтать с Ником, а потом, где-то до двух ночи, тебя будет не оторвать от бутылки, завтра я увижу тебя за ленчем, в следующий раз – вечером в баре в обнимку с твоими гостями; так было вчера, сегодня и так будет завтра.

Для Джойс это была очень длинная и полная горечи речь. Я решил не спрашивать, куда она клонит, и произнес:

– Знаю. И очень сожалею, дорогая. Это самое горячее время в году.

– Любое время – горячее. Не вижу причины, мешающей нам видеться.

Я подумал, что сейчас, в коридоре, прислонившись к стенке рядом с одной из моих охотничьих фотографий, она удивительно хороша, пожалуй, даже более привлекательна, чем Даяна: голубое шелковое платье облегало ее полное, но абсолютно пропорциональное тело, желтые волосы были гладко зачесаны наверх, открывая красивые уши.

– Понимаю, – сказал я.

– Тогда сделай что-нибудь. Для тебя я деловой партнер, экономка, мачеха Эми – вот и все.

– Разве это все? Разве постель не имеет значения?

– С экономками тоже спят.

– Я как-то не замечал, чтобы ты была слишком заботливой мачехой, должен сказать.

– А я и не могу навязывать свою заботу. У тебя с Эми союз, и вас обоих ничего не касается.

– Не думаю, что сейчас время, сегодня неподходящий день, чтобы…

– Это самый подходящий день. Если ты не удосужился поговорить со мной наутро после смерти отца, то какой еще нужен удар, чтобы ты наконец заговорил? Я не помню, когда мы в последний раз… Нет, – сказала она, отстраняя мою руку, когда я, сделав шаг вперед, постарался ее обнять. – Я не этого добивалась. Это не разговор.

– Прости. Когда бы тебе хотелось поговорить со мной?

– Говори не говори, толку не будет. Это безнадежно. Иди спать.

Она прошла мимо.

На какие-то переговоры пойти все-таки придется, подумалось мне, и не для того, чтобы сразу же попробовать заманить ее в постель со мной и Даяной, а для подготовки почвы. Первым делом завтра этим и займусь. А пока нужно выполнить другую работу (еще далеко не ясную мне самому).

Я прошел в столовую, где на столе стояли четыре накрытых горшочка с супом, и направился к книжным полкам слева от камина. Там я хранил две или три дюжины книг по архитектуре и скульптуре и около сотни сборников широко известных английских и французских поэтов, творчество которых не захватывало наше время: Малларме и лорд де Табли для меня самые современные поэты. Я не собираю романистов, потому что считаю их творения слабыми и вздорными, даже в лучших образцах им удается правдиво отобразить лишь малую толику огромного мира, который они рассматривают только в качестве отправной точки для собственных откровений. Нужно только испытать какое-нибудь чувство, любую эмоцию, просто-напросто что-нибудь отчетливое, и задуматься на минуту о том, как это можно было бы отобразить в романе – не в посредственном, а в произведениях самого Стендаля или Пруста. – как сразу же бросится в глаза достойное жалости несоответствие всей художественной прозы тем задачам, которые она перед собой ставит. Для сравнения: самая скромная вещь, относящаяся к области визуальных искусств или скульптуры, – это триумф изобразительных возможностей как в материальном, так и в духовном плане; а поэзия, по крайней мере лирическая, одинаково далека как от художественной прозы, так и от жизни, и существует сама по себе.

Однако книга, за которой я пришел, не имела никакого отношения ни к одному из упомянутых жанров. Это было второе издание (1838 г.) объемистого сочинения Джозефа Торнтона «Английские народные предания о привидениях и духах». Я снял его с полки, налил себе среднюю порцию шотландского виски (скажем, в три раза превосходящую ту, что подают в баре), пошел в спальню и расположился в моем кресле, обтянутом красной кожей.

Торнтон посвящает почти три страницы Андерхиллу в главе «Чародеи и заклинатели», но большей частью он описывает появления доктора в течение полутора столетий после смерти в самом фантастическом виде и приводит свидетельства людей, слышавших от очевидцев, как тот с треском и хрустом бродит неподалеку от дома после наступления темноты. Расследованию убийств и их последствий отведено меньше места; из-за нехватки времени или просто из-за отсутствия сохранившихся улик, к тому же противоречивых, Торнтон не смог обнаружить никакой реальной связи между Андерхиллом и двумя нераскрытыми убийствами и вынужден был ограничиться пересказом традиционных легенд, бытовавших среди жителей Больдока, Ройстона, а также окрестных деревень: они утверждали, что этот человек владел «загадочным и дьявольским искусством» расправляться со смельчаками, которые когда-либо перебежали ему дорогу; он на расстоянии «руками, протянутыми из другого мира, разрывал свои жертвы на части, поэтому ни один крестьянин не рисковал проходить мимо его дома ни днем, ни ночью из страха, что зловещий взгляд доктора остановится на нем и превратит в новую мишень для устрашения или ненависти».

Не имея ясного представления о том, что искать, я рассеянно пробежал глазами четыре или пять длинных абзацев, скорее, перечитал их в двенадцатый раз. Затем, почти закончив чтение, я наткнулся на пару высказываний, которых, как мне помнилось, раньше не видел: «…таковы были события, сопутствовавшие похоронам этого омерзительнейшего, по крайней мере с моей точки зрения, создания, внушающего отвращение вне зависимости от того, правдивы или нет многочисленные свидетельства о его колдовстве. Его чары то ли случайно, то ли по волшебству, но, видимо, все же рассеялись: большая часть книг и бумаг сгорела на второй день после его смерти (хотя я не могу найти ни одной убедительной причины для возникновения пожара); меньшая их часть по его требованию была захоронена вместе с ним; фрагмент дневника сохранился в библиотеке колледжа Всех Святых в Кембридже, где он учился. Об этой реликвии должно сказать, что не стоит затрачивать труда на ее изучение, ибо она представляет интерес только для человека, чье любопытство к обычаям тех, безусловно, варварских времен сможет подавить естественное отвращение к сему занятию».

Мне подумалось, что в этом последнем отрывке заметна некоторая странность. Почему Торнтон, который обычно (и, возможно, слишком часто) старается заразить читателей своим энтузиазмом настолько, чтобы заставить их самих просматривать источники, упомянув о фрагменте из дневника и о месте его хранения, сразу же рекомендует не тратить силы на его «изучение»? Ну что ж, эту загадку можно легко разгадать завтра. Если рукопись Андерхилла находилась в библиотеке колледжа Всех Святых в начале девятнадцатого столетия, есть надежда, что она все еще там. Так или иначе, я решил утром отправиться в Кембридж и все выяснить. Почему я сразу же пришел к такой мысли, сказать не берусь.

Между страницами книги о привидениях, касающимися Андерхилла, я обычно хранил некоторые имеющие к нему отношение бумаги, которые перешли ко мне «вместе с домом», главным образом вырезки из местных газет времен королевы Виктории, не представлявшие большого интереса, но содержавшие показания, сделанные прислугой в более ранние годы. В прежние дни я откладывал их в сторону, находя скучными, и не просматривал уже четыре или пять лет, но теперь почувствовал, что они приобретают важность. Я развернул слежавшийся, весь в пятнах листок:

«Я, Грейс Мэри Хеджер, горничная в услужении у Сэмюэля Роксбора, эсквайра, XLDC [2]2
  сорока девяти


[Закрыть]лет от роду, христианка, торжественно присягаю в том, что вчера вечером, в третий день марта A°D. MDCCLX [3]3
  1760 г. после Рождества Христова.


[Закрыть], около пяти часов, вошла в малую приемную (сейчас это часть зала ресторана), чтобы уборкой заняться, и увидела джентльмена, у окна стоявшего. Платье оного господина походило на одеяние преподобного пастора Миллиншипа, коего в преклонные лета его видела я, будучи весьма юной девицей. Лицо же его – бледное весьма, однако все в красных прожилках, а нос длинный и кривой, а рот похож на женский. Показалось мне, что мрачные раздумья терзают его. Когда же спросила, что угодно господину, оный исчез, будто сквозь землю провалился, ибо комнаты не покидал. И охватил меня страх и ужас, и стала я оглашать дом воплями, и упала без чувств, и госпожа моя подошла ко мне. Не приведи Господь снова джентльмена сего встретить, а хоть бы и за сто фунтов. Клянусь, что сказала правду и только правду».

К сему Грейс Мэри приложила собственноручную подпись, и некто Вильям Тотердейл, пастор этого прихода, который, по-видимому, и записал показания, был указан в качестве свидетеля. Они оба сняли наконец тяжесть с моей души, во всяком случае, по одной причине: три точно указанные особенности лица Андерхилла были сами по себе чрезвычайно своеобразны, даже без упоминания о его одеждах, похожих на облачение старого пастора в двадцатые годы восемнадцатого века, – самая близкая параллель, пришедшая Грейс на ум. Я выпил за нее и возблагодарил за острую наблюдательность и цепкую память.

С другой стороны, хоть это и не ее вина, помочь мне она не могла. Убедить Люси или кого-то еще, включая себя самого, в том, что я не читал этих письменных показаний раньше, я бы не смог. Видимо, сам того не желая, я такую возможность допускал: когда прежде пару раз пробегал глазами газету, факты отпечатались где-то в дальних уголках памяти, а потом по какой-то причине всплыли, вызвав зрительную галлюцинацию. Эта специфическая «причина» сама по себе была загадочна, так как любая мысль о призраке Андерхилла также покоилась где-то в тайниках мозга, но проблемы такого рода нас перестали занимать сейчас, в далекое от философских раздумий время, когда вы будете признаны виновным уже потому, что не сможете доказать свою невиновность.