Текст книги "Зеленый человек"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 2. ДОКТОР ТОМАС АНДЕРХИЛЛ

На следующее утро я был в конторе и к десяти часам заканчивал отдавать распоряжения на день Дэвиду Полмеру.

– Как Рамон? – спросил я.

– Рамон, он приготовил овощные блюда – у него неплохо получилось, правда частично, и я отправил его варить кофе. Пока что никаких жалоб. С его стороны, конечно.

– Не спускай с него глаз, пока он возится с посудой, понимаешь? Особенно с бокалами для мороженого. Объясни, что они должны блестеть, как новенькие, даже если гости их не видят.

– Я объяснял, мистер Эллингтон.

– Ладно, тогда объясни еще раз, пригрози, если понадобится. Скажи, что он должен собственноручно отдать их лично мне перед ленчем. Ах да, к ленчу – два дополнительных прибора наверх. Приедет мой сын с женой. Все на месте?

– Почти. Вместе с парой из Бирмингема исчезло банное полотенце и пепельница. Фред говорит, она из тех, что из толстого стекла.

– Знаешь, Дэвид, меня так и подмывает поехать в Бирмингем, разыскать дом этих подонков и выкрасть оттуда полотенце. Иначе нам его не видать, как собственных ушей. На будущее – надо вешать к ванную кухонные полотенца и грязные тряпки, а для окурков ставить пустые банки из-под консервов. Сам не пойму, чего ради мы так о них заботимся. Думаю, другого выхода все равно не останется. Если у тебя все я уезжаю в Больдок.

– Хорошо, мистер Эллингтон. – Длинное, забавное лицо Дэвида приняло решительное выражение. – Разрешите сказать, если вам понадобится что-то еще, ну, что-нибудь особенное, я буду просто счастлив оказать вам любую услугу. Только намекните. И весь персонал тоже – от всего сердца.

– Благодарю, Дэвид, сейчас ничего в голову не идет, но если будет необходимость, я обязательно тебе скажу.

Дэвид вышел. Я собрал деньги, чтобы сдать их в банк, нашел и положил в карман список, заготовленный для поставщика вин, надел клетчатую кепку и вышел в холл. Уборщица, моложавая и, пожалуй, симпатичная женщина, с пылесосом в руке шла по залу к ресторану.

– Сегодня прохладнее, – сказала она, приподняв брови и, вероятно, намекая на мой вид или одежду.

– К вечеру будет прежняя жара, вот посмотрите.

Женщина согласилась, кивнув, и исчезла из виду. Я решил, что она принадлежит к числу тех, кому чужая жизнь или смерть совершенно безразличны. Затем с решительным видом появилась Эми, нарядившаяся в чистую ситцевую полосатую рубашку и юбку.

– Когда мы едем, папочка?

– Ох, дорогая… – Впервые за утро я о ней вспомнил. – Мне очень жаль, но, боюсь, тебе придется подождать до другого раза.

– Ой, нет.Ой, почему ты опять тянешь резину?

– Ну… Мы с тобой уговаривались до…

– До дедушкиной смерти, я знаю. Но она-то здесь при чем? Он бы не возражал, чтоб я поехала. Ему нравилось, когда мы вместе занимаемся делом.

Знаю, но мне надо заняться совсем особенным делом – зарегистрировать смерть и сходить в бюро. Ты таких вещей терпеть не можешь.

– Я не против. А что это за бюро?

– Там организуют похороны. Похоронное.

– А разве я против? Могу посидеть в машине. Ведь кофе-то ты все равно пить будешь, спорим? Могу походить по магазинам и встретиться с тобой у машины.

– Прости, Эми.

Мне действительно было ее жаль, но я и мысли не мог допустить, что проведу ближайшую пару часов в чьем-то обществе, даже если оно окажет самое благотворное воздействие, а с Эми, как я давно понял, мне всегда было не по себе.

– Такие вещи не для тебя. С тобой мы можем поехать завтра утром.

Это привело ее в ярость.

– О, опять тягомотина.Не хочу завтра, хочу сегодня. Тебе просто нужно от меня отделаться.

– Эми, перестань орать.

– Ты на меня чихать хотел. Тебе безразлично, чем я занимаюсь. С утра до вечера мотаюсь без дела.

– Можешь помочь Джойс прибрать в номерах, это было бы просто замечательно…

– О, фантастика! Огромное спасибо. Пап-уля-улю-лю!

– Не смей говорить со мной таким тоном.

– А вот и смею. И наркотики начну глотать, тогда попрыгаешь. Хотя чего там. Тебе до меня, как до лампочки.

– Эми, марш в свою комнату.

Она испустила трубный звук – этакий стонущий вопль – и умчалась. Я подождал, пока через стены до меня явственно не донесся стук двери. В ту же минуту с отменно ехидной синхронностью в ресторане загудел пылесос. Я вышел из дома.

Сегодня, конечно же, было прохладнее. Лучи солнца, стоявшего над лесной тропой, за которой, по слухам, наблюдало привидение Томаса Андерхилла, еще не пробились сквозь тонкую пелену тумана или низко плывущие облака. По пути к «фольксвагену», стоявшему во дворе, я подумал, что стоит только почувствовать удовольствие от одиночества (не потому, что я отделался от Эми, а благодаря возможности некоторое время побыть одному), как сразу же осознаешь – оно предполагает погружение в самого себя, в глубины собственного тела, в свои воспоминания, предчувствия и сиюминутные настроения, в эту неопределенную сферу существования, которая складывается из вышеперечисленного и чего-то еще, лежащего за его рамками; одиночество – не что иное, как уход в конфликтную целостность всей гаммы человеческих переживаний. Двое – это коллектив, который, конечно же, имеет много пороков, но когда ты один, в тебе оживает целая толпа.

Не успел я включить зажигание, как почувствовал внизу, в левой части спины, немного ниже поясницы, спазматическую, тупую, но четко выраженную боль. Каждый приступ продолжался где-то около двадцати секунд, без снижения интенсивности, потом сразу же проходил. Эти ощущения я испытывал уже около недели. Была ли сегодняшняя боль острее, приступы чаще, их продолжительность дольше, чем в первый раз? Я подумал, что, вероятно, она, действительно, стала более резкой и возвращалась раньше. Это – рак почки. Нет, не рак, а болезнь, из-за которой почка перестает функционировать и нуждается в удалении хирургическим путем, причем другая почка будет безупречно работать до тех пор, пока тоже не станет бесполезной и не потребует операции, после чего ты попадешь в полную зависимость от машины. А может, это даже не почечнокаменная болезнь, а вызванное избытком спиртного легкое воспаление, которое без труда снимается с помощью нескольких доз голландского джина и снижением дозы ликеров. Да и вообще, это не воспаление, вернее, воспаление, проявляющееся только в болях и коликах, не имеющих патологической природы и проходящих самостоятельно, – их просто не замечаешь, если о них не думаешь. Но как найти прием, помогающий не думать о боли, этой или любой другой?

Бель возобновилась, когда я поворачивал на юго-запад, к ветке А595, и задержался секунд на двадцать с небольшим, хотя, возможно, остановка – только игра моего воображения. Мне подумалось, насколько больше пользы приносил бы нам этот божий дар – воображение, если бы научиться определять, включилось оно в работу в данный момент или нет. К тому же это могло бы повысить его коэффициент полезного действия. Мое собственное воображение, безусловно, не справлялось с ролью наставника, подсказывающего, как поступить, если над почкой действительно нависла смертельная угроза. В свое время я становился жертвой самых серьезных расстройств, но пока все они поддавались лечению. Прошлым летом мне удалось приостановить и даже купировать атаку хореи Хантингтона (прогрессирующей болезни нервной системы, которая обычно приводит к полной беспомощности и, как правило, считается неизлечимой), просто-напросто сократив употребление шотландского виски. За год до этого или несколько раньше перестал развиваться и законсервировался рак толстой кишки, стоило мне перестать есть местные сливы – ренклод и прочее, выпивать по две бутылки кларета в день и отказаться от пристрастия к сырому луку, маринованным огурчикам и пряным приправам. Новая, более сильная настольная лампа в течение недели излечила меня от серьезнейшей опухоли мозга. Все прочие поражения тканей, новообразования, атрофии и редкостные вирусные инфекции исчезали тем же путем. По сегодняшний день включительно.

В этом-то все и дело. Ипохондрия у других всегда служит поводом для издевок, более того, стоит человеку только мысль допустить о чем-то подобном, как он сразу становится мишенью для насмешек. Каждый приступ ипохондрии, как только он остался позади, у вас самих вызывает смех. Беда ипохондрика состоит в том, что он, став объектом для зубоскальства, будет ошибаться относительно состояния своего здоровья девятьсот девяносто девять раз, но окажется абсолютно правым в тысячный, тысяча первый или какой-нибудь следующий за ними раз. Как только я уяснил для себя эту истину, боль в моей спине, возвратившись через полминуты, элегантно ее подчеркнула.

Я выехал на ветку А507 и добрался до Больдока, ничего вокруг не замечая и механически выполняя действия, позволяющие не сбиваться с пути. Теперь, когда пришло время отдать последний долг отцу, мысли о нем меня не покидали, что бы я ни делал. Ставя «фольксваген» у обочины широкого шоссе, главной магистрали города, я вспомнил, как играл с отцом в крикет на песчаном берегу бухты Пивенси в, дай бог памяти, 1925 или 1926 году. Когда я промахнулся по шару в первый раз, он тут же похвалил меня за спокойствие, с которым и подобает держаться настоящему спортсмену. Пока я ждал и улаживал дела в бюро записи актов гражданского состояния, то думал о его ежедневных прогулках в деревню и жалел, что не сопровождал его туда чаще. Придя в похоронное бюро, я мучился мыслью о первом ударе, который он перенес, и о его выздоровлении, а в банке старался представить, какое влияние инсульт оказал на его умственную и психическую деятельность, и воображение нарисовало это настолько ярко, что я, стремглав перебежав дорогу, ровно в одиннадцать тридцать оказался в пивной «Джордж и Грегори». Чем бы я ни занимался, я не терял способности примечать, как тривиальны и скучны все процедуры, в них не было никакой значительности, даже проблесков драматизма, и чиновника из бюро по регистрации актов гражданского состояния, и гробовщика, и банковского клерка можно было спокойно поменять местами.

После трех двойных виски, выпитых залпом, я почувствовал себя лучше: фактически полностью захмелев, я ощутил ту первобытную свежесть, тот полумистический подъем духа, которые, как чудится каждый раз, будут длиться вечно. Сейчас я владел всем, что достойно познания, вернее, сумел бы узнать все, что желал, стоило только сконцентрировать на этом внимание. Ни жизнь, ни смерть не таят загадок, это просто точки отсчета, к которым стягиваются различные, большей частью ошибочные теории. Согласно определению или чему-то в этом роде, любая загадка в действительности лишена всякой загадочности. Впечатленный безыскусной силой этого суждения, я украдкой кивнул самому себе и, выйдя из пивной, отправился туда, где, по моему глубокому убеждению, имел все основания найти оставленный «фольксваген».

Поиски машины заняли некоторое время. Разумеется, они не прервались, когда стало ясно, что я веду розыск не в Больдоке, а во дворе «Зеленого человека», куда, по-видимому, недавно сам машину и пригнал. На обшивке корпуса, сзади, бросалась в глаза зияющая вмятина, которую почти наверняка я раньше не замечал. Это несколько обеспокоило, пока я не понял, что любое происшествие, которое не воспрепятствовало моему прорыву к дому, в расчет не принимается. В следующую минуту я оказался в холле и говорил с Дэвидом Полмером вполне связно, в ясном уме и твердой памяти, но постоянно затруднялся вспомнить, что же сообщил ему десятью секундами раньше. Кажется, он решил, что мои огорчения, расспросы, заверения, какими бы интересными и ценными сами по себе они ни были, не заслуживали его сиюминутного отклика. Сопровождаемый по непонятной причине Фредом, я оказался у лестницы, где и находился некоторое время, наглядно демонстрируя, что не только не нуждаюсь даже в самой незначительной помощи, но и просто ее не потерплю.

На лестничной площадке я также показал себя с самой лучшей стороны, но только после того, как были приложены огромные усилия, чтобы привести меня в чувство. Прежде я никогда не страдал временными провалами в памяти с утра пораньше, а также после такой маленькой дозы спиртного. Да, сегодня – день особенный. Я направлялся к дверям в жилые комнаты, когда женщина, попавшаяся мне на глаза вчера вечером почти на этом же месте, неожиданно прошла мимо – откуда, представления не имею, – и заторопилась к лестнице. Недолго думая, я окликнул ее, с усилием ворочая языком:

– Что вы здесь делаете?

Не обращая внимания, она начала спускаться и, когда после далеко не профессиональной погони я тоже выскочил на площадку, уже исчезла.

Я устремился вниз по лестнице с той скоростью, которая исключала падение вниз головой, то есть практически заплетаясь ногой за ногу. Дэвид как раз подходил к паре ступенек, ведущих вниз, в ресторан. Я окликнул его по имени, но громче, чем хотелось, и он резко обернулся.

– Да, мистер Эллингтон? Что случилось?

– Посмотри, Дэвид…

– Хэлло, папа, – послышался голос моего сына Ника. – Мы добрались раньше, чем…

– Подожди, Ник. Дэвид, ты видел женщину, которая только что спустилась по лестнице?

– Нет, думаю, я…

– В длинном платье, с рыжими волосами? Господи, всего за десять-пятнадцать секунд до того, как я тебя окликнул?

Дэвид размышлял на предложенную тему так долго, что мне хотелось на него заорать. Времени, чтобы оглянуться по сторонам и посмотреть, не привлекаем ли мы внимания, у меня было хоть отбавляй, но я им не воспользовался. В конце концов Дэвид сказал:

– Мне по пути никто не попадался, но я шел прямо из бара и мог не заметить. Мне очень жаль.

– Ладно, Дэвид, это все ерунда. Я подумал, а вдруг это та самая баба, что как-то раз всучила мне фальшивый чек, вот и все. Не имеет значения. Если в ресторане возникнут проблемы, сообщи. Хэлло, Ник.

Мы поцеловались, Дэвид пошел дальше.

– Прости, что так получилось, просто я подумал… А где Люси? Путешествие было приятным?

– Все хорошо. Люси во флигеле, моется. Случилось что-нибудь, папа?

– Ничего. Просто день сумасшедший, сам понимаешь, все эти…

– Нет, сейчас. У тебя такой вид, будто ты сильно перепугался или…

– Да нет.

В действительности я был напуган. Признаться, я и сейчас испытывал страх. Я не знал, чего бояться больше – мыслей, которые лезли в голову, или того, что они сюда вошли и неизвестно, убрались ли восвояси. Я старался не анализировать ситуацию.

– Говоря по правде, Ник, в Больдоке я второпях опрокинул пару лишних порций, ты должен меня понять – немного поспешил, наверное, а только что чуть не полетел вниз головой, когда гнался по лестнице за этой чертовой бабой. Все могло плохо кончиться. Тебе ясно, надеюсь.

Ник, высокий, широкоплечий, с темными волосами и глазами, унаследованными от матери, смотрел на меня бесстрастно. Он знал, что я не сказал ему правды, но уличать меня во лжи не хотел.

– Тебе бы не помешало выпить еще в таком случае, – торопливо и мягко произнес он; таким тоном Ник впервые заговорил со мной, когда был десятилетним ребенком.

– Может, поднимемся? Люси дорогу знает.

Несколько минут спустя Люси присоединилась к нам в столовой, где мы уже сидели с Ником и Джойс. Она подошла и поцеловала меня в щеку, всем видом давая понять, что, хотя и не собирается подавлять свою антипатию и менять негативное ко мне отношение, но в связи с обстоятельствами сегодня не намерена меня задевать, если, конечно, ее не спровоцируют. Меня всегда удивляло, что Ник нашел в этой унылой курносой коротышке со стрижеными волосами неопределенного цвета, с этими ее вечными дурацкими шалями и сумочками с бахромой. Сам же он ни разу не попытался просветить меня на сей счет. Однако, должен признать, между собой они прекрасно ладили.

Вошла Эми и в упор уставилась на меня, пока я не заметил, что она переоделась в грязный свитер и джинсы вместо утреннего наряда. Затем, все еще буравя меня время от времени глазами, она подошла к Люси и с театральным наигрышем стала проявлять к ней симпатию и сердечность, хотя всегда считала ее зазнайкой, чего от меня не скрывала. Я что-то говорил Нику, но в голове крутились совсем другие мысли, это сближало мой мозг с разумным животным, делающим работу без постороннего присмотра – пробираясь сквозь частокол вопросов и загадок, он группировал факты. И усердно занимался этим до самого ленча.

Джойс подала холодные закуски: артишок с соусом, бреденхемскую ветчину, язык, который шеф-повар прессовал собственноручно, паштет из дичи его же производства, салаты и блюдо из сыра с редисом и зеленым луком. Я отодвинул артишок, блюдо, которое вызывало у меня постоянное отвращение по биологическим причинам. Я неоднократно повторял, что человеку с излишним весом не следует есть ничего другого, потому что с каждым разом он будет получать меньше калорий, чем пережигать, с трудом выковыривая из этого чертова овоща ничтожные крохи питательности. Могу предположить, что очень маленький человек, вынужденный принимать пищу не намного реже, чем полевая мышь или крот, быстро умер бы от голода или истощения, оставшись на складе, заваленном артишоками; но он испустил бы дух еще скорее, совершая, помимо всего прочего, идиотскую процедуру макания каждого листа в соус.Однако я хранил эти мысли про себя, частично из-за Джойс, которая любила любую съедобную вещь, а артишоки особенно, так как она не осталась бы в долгу и обрушилась бы на меня с упреками за мое отвращение к пище.

И в этом есть изрядная доля истины. По-моему, пища не только отвлекает от дела, пока ты ешь и сидишь в ожидании следующего блюда, но и обладает магической силой, принуждающей к безделью до и после ее приема. В отведенное для еды время никто не имеет права испытывать иные чувственные побуждения, а ведь ни одно из них не накатывает на вас так неотвратимо и так часто. Кое с какими съедобными вещами еще можно примириться. Фрукты проглатываются без труда, от хлеба во рту почти сразу ничего не остается, а пряности имеют вкусовую ценность, превосходящую их питательные качества. Что касается всего остального – разжевывания волокнистого мяса, вытаскивания костей из безвкусной, забивающей рот рыбы или заглатывания абсолютно бесполезных овощей, – все это не имеет ничего общего с моими представлениями об удовольствии. Во всяком случае, секс не нуждается в одновременной беседе, а алкоголь не требует пережевывания.

И никакими напитками такой ленч уже не украсить. Стараясь сосредоточиться на своих претензиях к пище, я залил кусок ветчины и языка острой приправой и горячим соусом и смыл все это в глотку полным стаканом крепкого виски с содовой. Внешне оно не выглядело таким уж крепким, так как я употреблял один из сортов мало окрашенной шотландской водки, которая очень удобна для человека, нуждающегося в более сильном зелье, чем он рекомендует другим. Лук и редиску удалось отправить в желудок при помощи небольшого куска свежего чеддера; мой завтрак удался на славу. Мы перешли к кофе – традиционному инструменту для искусственного затягивания пищеварительного процесса за общим столом. Я выпил довольно много кофе, но не из желания протрезветь, так как от кофе толку мало (а я сверх всяких ожиданий уже протрезвел), а чтобы стряхнуть сон. Мне нужно было сохранить форму на вторую половину дня.

Как только Эми вышла из-за стола, я привел мысли в порядок. Когда между собой разговаривают двое, сохраняется шанс, что один может выслушать другого со всем вниманием и отнестись к услышанному всерьез. Если собеседников больше, этот шанс сводится к минимуму. Я отказался от намерения отозвать Ника в сторону, налил себе еще кофе и, обращаясь все-таки к нему, а не к остальным, сказал как будто между прочим:

– Знаете, у меня возникло сомнение, а не могло ли в комнате появиться что-то необычное, когда старик умирал? Я спросил…

– Что значит необычное? – резко спросила Люси, твердо решившая внести в вопрос ясность, прежде чем мне удастся окончательно переключить беседу на футбол или виды на урожай.

– Я как раз к этому и подхожу. По рассказу Джойс, прежде чем потерять сознание, он вскочил и уставился на дверь, хотя там никого не было. Потом, перед самой смертью, он спросил меня: «Кто?» и «там у…» чего-то. Я думаю, он хотел сказать: «Кто там у двери?» То есть…

– Не вижу ничего необычного, – сказала Люси. – С ним случился удар… у него могли быть…

– Продолжай, папа, – произнес Ник.

– Хорошо. Это первое, скорее, два первых замечания. Дальше, за несколько минут до того он рассказал, что слышал, как кто-то прохаживался взад и вперед по коридору. Не думаю, чтобы это было какое-то живое существо, хотя, само собой, вряд ли важно, ходил там кто-то или нет, я это признаю. Потом, дважды, прошлым вечером и около часа назад, на верхней площадке лестницы я видел женщину, да-да, в простеньком домашнем платье фасона восемнадцатого века. И думаю как в первый, так и во второй раз она бесследно исчезала. Сказать что-нибудь наверняка про вчерашний вечер не берусь, но сегодня, когда она спускалась по лестнице, я бросился следом, однако никто, кроме меня, ее не видел. Если бы она вышла через центральную дверь, Ник бы ее заметил, правда, Ник? Прости, что плету всякую чушь про нее, но тогда я чуть не свихнулся. Признайся, ты видел хоть кого-то, когда входил в дом?

Острое желание облегчить душу, всего-навсего рассказав кому-нибудь о своих впечатлениях, наложило отпечаток даже на мой тон, и Ник отвечал очень обдуманно:

– Да, ничем не могу помочь, там никого не было. Но что из этого? Кто она, по-твоему, эта женщина?

Я понял, что не могу выдавить из себя ни слова, хотя в голове от слов было тесно.

– Но ведь ты сам слышал пересуды, якобы с нашим домом что-то неладно. Не знаю, разумно ли говорить о таких вещах, но все это действительно заставляет задуматься. Кроме того, там был Виктор…

Я бросил взгляд на Виктора, который, как крышка на блюде, сидел напротив камина, подобрав под себя лапки и изображая благонамеренного кота, с которым ничего или почти ничего необычайного, в принципе, приключиться не могло.

– Когда с отцом случился удар, Виктор вел себя так, будто был чем-то сильно напуган. Стрелой промчался мимо, когда я вернулся в комнату. Сам не свой от страха, это несомненно.

В тот момент я был не в состоянии оторваться от собственных мыслей. Все три мои собеседника выглядели так, словно долго вслушивались в какой-то рассказ, ни в коей мере не показавшийся им странным или неожиданным, но оскорбивший их до глубины души, иначе не скажешь. Я чувствовал себя болтливым, эгоистичным и очень, очень глупым.

В конце концов. Люси зашевелилась и бесстрастно изрекла (я вспомнил, что она получила вторую премию за участие в каком-то философском сборнике, сдаваемом «новым» университетом):

– Я делаю вывод, что в ваших словах содержится намек на присутствие в доме привидений.

Сердце чуть не выскочило у меня из груди, когда слово наконец было произнесено. Я не мог выдавить из себя даже жалкой шутки по поводу домов, населенных духами, или испаряющихся женщин в старинных одеяниях, которые, как принято считать, вызывают именно такие ассоциации.

– Да, – сказал я.

– Прекрасно, но, во-первых, считается, что не коты, а собаки чувствительны к паранормальным явлениям. Нет возможности выяснить, что видел ваш отец, если он вообще что-то видел. А вы делаете из мухи слона, ссылаясь на то, будто он пробормотал пару бессвязных слов, которые толком вы могли и не расслышать. Что касается женщины, которую вы видели, ну что ж… Кто-то мог подняться наверх из холле; и спуститься вниз. Вы уверены, что она не зашло в одну из комнат на нижнем этаже, например, в женский туалет?

– Нет, не уверен. А что скажешь по поводу шагов по коридору?

– Что? Разве не вы заявили, что сами по себе они значения не имеют?

– Хм-м. – Я выпил глоток кофе.

– Помнится, вы рассказывали нам историю о привидении, которое якобы наведывается в ресторан, но речь шла о мужчине, не так ли? Слышали ли вы когда-нибудь о женщине-призраке?

– Нет.

Люси не просила представить свидетеля, но сейчас это было уже и не нужно. Ник смотрел на меня снисходительно, Джойс – раздраженно, скорее, с чувством, которое вылилось бы в раздражение, если б ей не вспомнилось, что недавно я потерял отца. Я усиленно искал в голове ответы. Но найти их было очень непросто. Какое-то изменение в обмене веществ или, возможно, почти целый стакан виски, которым я заправился, сделали мои мысли слегка расплывчатыми. Потом, вопреки всем ожиданиям, что-то прояснилось. Я снова повернулся к Люси.

– А если бы существовало предание о женщине-призраке, одетой так, как я описал, ты бы поверила, что я видел именно ее?

– Да, – сказала она, сбивая меня с толку и давая понять, что знает, о чем говорит.

– Ты хочешь сказать, что веришь в привидения?

– Да. Но только в одном отношении – я готова признать, что люди их действительно видят. Понять не могу, как разумный человек может в этом усомниться. Разумеется, реальное существо вы видите совершенно иначе, чем привидение, это надо уточнить. Перед вамипривидений нет, поэтому вы не можете их сфотографировать и все такое прочее. Но люди действительно их видят.

– Ты полагаешь, они думают, что видят, – сказал Ник. – В собственном воображении.

– Не совсем так, дорогой. Я бы скорее сказала, что призраки предстают наподобиегаллюцинаций или мистических видений. Например, мы не говорим, что святая Бернадетта решила,будто видела деву Марию; так мы выразимся, если захотим обвинить святую во лжи или в том, что ее саму обманули или мистифицировали. В противном случае мы скажем, что она видела деву Марию.

– Которой в действительности и в помине не было. Полагаю, что это галлюцинация. У привидении та же природа.

– Сходство есть, безусловно, но это не совсем так.

Люси пощупала свою очередную сумочку с бахромой – нечто в красно-белых полосах, – приобретенную, вне всякого сомнения, чуть ли не на заказ, и вынула оттуда пачку ментоловых сигарет. Зажигая одну, она продолжала добросовестно объяснять.

– Разные люди видят одно и то же привидение одновременно или в любое другое время. Галлюцинации же, кажется, проявляются иным путем. Их можно вызвать у человека, дав ему определенные лекарства, но создать у него те же самые галлюцинации, что у других, не удастся. Люди видят привидения, не подозревая, что кто-то еще, совершенно им не знакомый, наблюдает за теми же призраками. Но эти люди не в состоянии стать зрителями целой галереи иных образов, которые населяют воображение страдающих галлюцинациями. Поместите человека в дом, где есть привидение, и тот может его увидеть, хотя раньше о нем и не подозревал. Дайте человеку психотропное лекарство, и у него начнутся галлюцинации. Мы не знаем, почему так происходит, как в первом, так и во втором случае, но одно можем сказать со всей определенностью – общей точки зрения по этому вопросу нет и не будет.

– А ты что думаешь, Джойс? – спросил Ник, внимательно слушавший, но, видимо, заинтересованный только в выяснении достоверности самой теории.

– Я ничего об этом не знаю, – сказала Джойс, – но думаю, что все эти привидения – чепуха. Такого просто быть не может. У Мориса сдали нервы, сами понимаете, и поэтому разыгралось воображение.

– Я тоже в основном так думаю, – произнес Ник.

Люси нахмурилась и, вертя пачку в руках, казалось, продолжала обдумывать свою позицию молча.

Меня по-прежнему всерьез не воспринимали, иначе говоря, никакого беспокойства, по всей видимости, я у них не вызывал. Я бы предпочел, чтобы меня сочли сумасшедшим или подняли на смех, а не занимались трезвой и спокойной оценкой моей идеи фикс.

– Ладно, но что же мне-то теперь делать? – спросил я.

– Забудь обо всем, папа, – сказал Ник, а Джойс кивнула.

Вздохнув, Люси осторожно произнесла:

– Если женщина появится снова, попытайтесь до нее дотронуться. И попробуйте ее разговорить. Это было бы очень кстати, потому что пока засвидетельствованных показаний о говорящих привидениях на удивление мало. Во всяком случае, пойдите за ней следом и выясните, видят ли ее другие. Обо всем этом неплохо узнать для вашей же пользы.

– Не вижу в этом смысла, – сказала Джойс.

– Ну, что ж… но это могло бы быть интересно.

Я понял, что злюсь на Люси. Именно она дала мне практический совет, которому я тут же решил последовать, но меня воротило от ее непробиваемой рассудительности, от самого вида, который, казалось, говорил, что хотя она на тридцать лет моложе, но накопила достаточно информации и мудрости, чтобы справиться с любой задачей, какую бы жизнь ей ни подбросила, и конечно же, сделала бы это лучше меня. Заинтересованно, без всякой задней мысли, с моей точки зрения, я спросил:

– Ты, по всей видимости, знаешь об этих вещах очень много интересного. Изучала их специально?

–  Совсемне изучала, – ответила она с упреком в голосе, словно я намекал на то, что в университете она прослушала целый курс лекций о привидениях. – Но эта проблема не прошла мимо моего внимания. Я делала доклад о научной ценности свидетельств, не нашедших подтверждения, и сейчас неожиданно поняла, что ваше заявление о призраке, который вы видели, можно, в качестве особой рубрики, занести в перечень этих неподтвержденных свидетельств. Я читала некоторые отчеты. Отмечала кое-какие, думаю интересные, моменты в переписке по этому вопросу. Например, тот факт, что перед появлением привидения температура тела снижается, или, возможно, возникает такое ощущение. Были утверждения, что падение температуры регистрируют термометры, но я в этом не убеждена. Возможно, здесь должна идти речь о субъективных, сопутствующих симптомах у человека, впадающего в психологическое состояние, при котором он может видеть привидения. Вам не стало холодно перед тем, как у вас перед глазами появилась женщина?

– Нет, мне было жарко. Скорее, никакой разницы я не почувствовал.

– Значит, нет. С моей точки зрения, привидения ваш дом не посещают, по крайней мере, сейчас. Но скажите мне… Морис, – произнесла Люси с запинкой, давая понять, чего ей стоило назвать меня по имени, – скажите, вы-то сами верите в привидения?

– Господи, откуда я знаю?! – До событий, случившихся прошлой ночью, и сегодняшних, принявших такой оборот, я не размышляя ответил бы нет. Не такой я отпетый дурак, черт побери, чтобы купить «Зеленого человека», если бы хоть одно живое существо заикнулось о том, что и сегодня в доме не все чисто. – Разумеется, если появятся новые свидетельства…

– О свидетельствах, каковы бы они ни были, я уже высказала свою точку зрения. Могу ошибаться, но полагаю – привидение вам померещилось.

Ну а потом – потом завтрак расстроился. Джойс пошла проверять постельное белье. Я сказал, что немного подремлю, а затем заеду за фруктами и овощами на парочку близлежащих ферм. Ник заявил, что в таком случае он бы не прочь позвонить Джону Дьюеринксу-Вильямсу (филологу, специалисту по французскому языку, который был инспектором колледжа Святого Матфея, когда Ник там учился) и договориться о том, что они с Люси приедут к нему в Кембридж на чашку чая, а затем возвратятся назад часам к шести. Я сказал, что это прекрасная идея, и мы расстались.