355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ким Сен » В водовороте века. Мемуары. Том 2 » Текст книги (страница 25)
В водовороте века. Мемуары. Том 2
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:05

Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"


Автор книги: Ким Сен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Свою речь я начал энергичным призывом: «Солдаты и офицеры! Пойдемте вместе с нами!»

И продолжал: «Армия самообороны и АНПА должны стараться действовать совместно. То, что приклеивают к АНПА ярлык „коммунистическая“ и враждебно относятся к ней, это только мешает сопротивлению японским империалистам и помогает Японии…

АНПА и Армия самообороны обязаны помочь частям Армии независимости корейцев и образовать с ними совместный фронт. Японские империалисты хотят сеять рознь между народами Кореи и Китая, использовать возможные противоречия между ними в свою пользу и ослабить силы обеих сторон. Таким образом они пытаются осуществить свое господство. Нам нужно сохранять повышенную бдительность в отношении этих коварнейших происков…

Армия самообороны должна своими советами убеждать и уговаривать отряды Дадаохуэй, Хунцянхуэй и другие гражданские вооруженные силы и местных бандитов, чтобы они не убивали и не грабили ни в чем не повинных корейцев и китайцев, активно припривлечь их к участию в антияпонской борьбе. Пусть все гражданские вооруженные отряды – и большие и мелкие – объединятся в антияпонские силы за спасение отечества!..

Придется сказать и о пороках некоторых антияпонских отрядов. Они, перепуганные „могуществом“ японских войск, отступают во Внутренний Китай или капитулируют. Запомним, что сложить оружие и прекратить борьбу на полпути – это путь к самоубийству!..»

Так можно резюмировать мою речь в общих чертах.

На мое слово горячо откликнулись командиры Армии самообороны.

Выслушав мою речь, представитель Главного командования передал нам десятки единиц оружия.

В Мэнцзяне мы находились месяца два. Под защитой Армии самообороны мы проводили массово-пропагандистскую работу, боевую и политическую подготовку и пополняли свои ряды хорошими молодыми людьми. Когда мы отправлялись из Аньту, в нашем отряде было не более 40 человек, а здесь уже насчитывалось около 150. Ходили слухи: «Ким Сон Чжу выступает с большим отрядом». Да, из Мэнцзяна и прилегающих к нему районов нескончаемым потоком приходили к нам молодые люди и просили принять их в отряд. В Мэнцзяне мы действовали так свободно, будто у нас была власть в руках.

Мы послали в Аньту связного, чтобы узнать о положении дел на местах. Доложили, что положение в Восточной Маньчжурии тоже было превосходно. Связной принес нам письмо Ким Чжон Рёна. В письме говорилось, что силы нашего отряда в Аньту значительно выросли и что в Ванцине, Яньцзи и Хуньчуне также созданы партизанские отряды численностью более чем 100 человек в каждом.

И я решил перенести поприще нашей деятельности в Ванцин – середину Восточной Маньчжурии, где партизанская борьба начала переходить из стадии зародыша в стадию активизации, соединить там наши силы с отрядами разных уездов и в более крупном масштабе развернуть вооруженную борьбу. Один из серьезных уроков, извлеченных нами в ходе южноманьчжурского похода, состоял в том, что на данном этапе, когда силы партизанского отряда пока еще слабы, более выгодно и более эффективно бороться, опираясь на определенный пункт действия.

Наш маршрут был таков: из Мэнцзяна прямо в Аньту, минуя Фусун. По дороге отряд не раз сталкивался с бандами разбойников и группами дезертиров антияпонских отрядов. Они, завидуя нашему оружию нового образца, пытались силой захватить его у нас. Нам не раз приходилось преодолевать опасные моменты.

В такое время перед нами, откуда ни возьмись, появился добрый старик, словно сказочный буддийский святой. Раньше он был причастен к Чхамибу. Этот старый проводник благополучно провел нас до Лянцзянкоу прямой горной тропинкой. Поход по горам явился для нас большой закалкой и одним из звеньев подготовки к предстоящей продолжительной партизанской борьбе.

Когда мы собирались в Лянцзянкоу тронуться в путь, к нам прибыла главная сила полка, подчиненного командующему Юю. Полк называли частью Мэна. С полком приехал и Чэнь Ханьчжан, секретарь комполка Мэна.

Увидев меня издали, он с протянутыми мне руками радостно подбежал ко мне с бодрыми восклицаниями.

– Сон Чжу! Как давно мы не видались!

Он обнял меня, и мы закружились на месте, будто встретились через добрые десятки лет.

После переговоров с командующим Юем в Аньту я не встречался с Чэнь Ханьчжаном. Этой разлуке было не более трех месяцев, а он смотрел на меня таким полным чувства дружбы взглядом, что ему эти три месяца, видимо, представлялись как бы три года или даже три десятка лет.

Конечно же, и я был охвачен несказанной радостью. Обоим казалось, что эта наша встреча состоялась каким-то чудом после довольно долгой разлуки. Во всей жизни человека три месяца – это словно капля в море, но и мне казалось, что за эти три месяца прошли долгие годы нашей жизни.

Говорят: много будет зигзагов и переживаний в жизни – и время будет казаться долгим. Думаю, что это верное изречение.

Чэнь Ханьчжан представил меня командиру полка Мэну и продолжал:

– Мы не знали, где твой отряд, Сон Чжу. Спрашивали во многих местах. Слыхали, будто вы вернулись из Южной Маньчжурии, а куда – неизвестно. А тут долетела до нашей части такая весть: в Лянцзянкоу коммунистические войска Кореи начали объединяться с отрядом Армии независимости.

– Спасибо, товарищ Чэнь! И я тоже очень хотел повидаться с тобой. Ну, а какими же судьбами ты-то в Лянцзянкоу оказались?

– Ван Дэлинь отдал приказ: действовать здесь до весны следующего года. А что? Быть вместе с нами здесь не хочешь? Скажем, хотя бы на определенное время.

То же самое предложил мне и Мэн, выслушав Чэня.

Я с удовольствием принял их предложение. Если мы будем здесь вместе с частью Мэна, то, думалось, можно было бы еще более укрепить сформированный совместный фронт с Армией спасения отечества.

Часть Мэна раньше состояла в регулярных войсках Чжан Сюэляна, а потом, подняв военный бунт, отделилась от них. Поэтому она была вооружена современными видами оружия и боевой техники. У них были и пушки, и пулеметы. Боеспособность части была высокая. Ее нельзя было даже и сравнивать с остальными отрядами Армии спасения отечества, вооруженными несколькими винтовками, мечами да копьями. В Лянцзянкоу часть Мэна надежно охраняла нас, АНПА.

В то время большинство антияпонских отрядов Маньчжурии либо разлагались перед мощным наступлением японских войск, либо, сложив оружие, действовали под дирижированием японцев. Среди Армии спасения отечества все-таки не сдалась и осталась большой силой часть Ван Дэлиня. Но и эта часть начала отступать в Дуннин в восточный край Маньчжурии и на территорию Советского Союза, куда еще не доходит огонь японских войск. Процесс крушения бессильных антияпонских отрядов вызвал у многих наших военно-политических кадров недоверие к ним. Одни говорили: теперь шатание и хаос в китайских антияпонских отрядах стали неодолимыми и, значит, сформировать с ними совместный фронт бесполезно. Другие утверждали: надо порвать связи с этими бесперспективными антияпонскими отрядами и АНПА должна одна сражаться с противником. И то и другое было весьма опасным, непозволительным способом мышления.

Отказ от совместного антияпонского фронта означал бы оттолкнуть на сторону врага огромные вооруженные силы численностью в десятки тысяч человек, идти в ногу с тактикой японских империалистов, пытающихся разгромить антияпонские отряды в отдельности.

Исток колебания и непоследовательности этих отрядов берется, конечно же, из классовой ограниченности их руководства – верхушки, но эти пороки порождены, главным образом, чувствами страха перед противником. Чтобы предотвратить колебания и крушение антияпонских отрядов, нужно было еще активнее проводить работу с ними и в то же время вселить в них веру в победу на практике боевых операций.

Исходя из такой реальной актуальности, мы в Лянцзянкоу провели два заседания антияпонского солдатского комитета. В них приняли участие Чэнь Ханьчжан, Ли Гван, Ху Цзэминь и Другие политработники, направленные в части Армии спасения отечества, а также военно-политические кадры из уездов Восточной Маньчжурии. На этих заседаниях были обсуждены меры по Налаживанию работы с антияпонскими отрядами.

На них проинформировали о ходе работы с отрядами Армии спасения отечества, обменялись опытом в этом направлении, проанализировали и обобщили настроения и тенденции действий в антияпонских отрядах.

Участники заседаний констатировали, что абсолютное большинство антияпонских отрядов, отказавшись от сопротивления, продвигаются в безопасные районы или, капитулировав перед врагом, превратились в реакционные войска. Поэтому японская армия, не встретив никакого сопротивления, расширяет оккупированную ею территорию. На собрании подчеркивалось, что нужно нанести удары японским войскам и поднять боевой дух патриотически настроенных бойцов и народа. Было решено с этой целью совершить рейды в уездные центры Дуньхуа и Эму во взаимодействии нашего отряда, частей У Ичэна и Мэна.

Наш план боя одобрил и командир полка Мэн.

Части Армии спасения отечества численностью в 2000 человек, поделенные в три группы, выступили в направлениях железнодорожной магистрали Гирин – Дуньхуа, Яньцзи и уездного центра Дуньхуа. Наш отряд и полк Мэна продвинулись горной тропой восточнее Фуэрхэ и Дапучайхэ. Мы остановились в лесу вблизи Дахуангоу, что южнее уездного центра Дуньхуа. Здесь мы направили в городок группу разведчиков и еще раз уточнили достоверность донесения о противнике, присланного Ко Чжэ Римом.

В то время в городке Дуньхуа были сосредоточены огромные вооруженные силы: японский гарнизон, штаб 3-й бригады, 4-й и 9-й полки гиринского гарнизона марионеточной армии Маньчжоу-Го, охрана аэродрома, полиция японского консульства, полиция Маньчжоу-Го. Усиленный кордон противника был поставлен у фортов крепостных ворот и у ворот филиала консульства.

2 сентября на рассвете, в три часа, объединенные наши части одновременно начали налет на городок Дуньхуа. Направление атаки нашего отряда – южные ворота. Части Армии спасения отечества под командованием Ху Цзэминя ворвались внутрь городка через западные и северные ворота.

Молниеносно ворвавшись в городок, наши бойцы совершили налет на КП противника, потом моментально уничтожили штаб бригады врага, филиал консульства, полицейский участок и нанесли мощные удары подразделениям бригады противника. Инициатива в бою твердо удерживалась в наших руках.

Растерявшиеся враги мобилизовали два боевых самолета, которые провели с воздуха пулеметный обстрел и сбрасывали бомбы.

Среди солдат Армии спасения отечества поднялся хаос. Рассветет в такой ситуации – обстановка в бою изменится неблагоприятно для нас, и наши части понесут серьезный урон. Я рассказал Чэнь Ханьчжану и Ху Цзэминю о крутом изменении обстановки и предложил им новый тактический вариант: отступить с занятых рубежей и, заманивая противника, уничтожить его.

По этой тактике наш отряд занял высоту на юго-западе от городка, части Армии спасения отечества – безымянную высоту на юге от Гуаньтуньцзы. На этих рубежах мы уничтожили врага из засады. Казавшаяся на время неблагоприятная ситуация мгновенно изменилась в нашу пользу. Солдаты Армии спасения отечества с высоким подъемом бросились в погоню за убегающим противником.

Пресса того времени почти ничего не сообщила об этих боевых действиях. Не знаю почему, но, может быть, из-за ужесточенной цензуры японских властей. Люди мира даже не знали, был ли такой бой именно в Дуньхуа ранней осенью того года, когда пошел уже 22-й год после гибели Кореи.

По своему характеру налет на уездный центр Дуньхуа, можно сказать, аналогичен с рейдом в уездный городок Дуннин, что был совершен в сентябре 1933 года. Как боевые операции в Дуньхуа совершились во взаимодействии с Армией спасения отечества, так и рейд в уездный городок Дуннин был запланирован и совершен при сотрудничестве с главными силами той же армии. По своему масштабу эти две боевые операции были похожи друг на друга. Налет на уездный центр Дуньхуа был первым рейдом на уездный городок, на котором АНПА победила японские войска во взаимодействии с китайскими антияпонскими отрядами. В этом смысле он имеет историческое значение в совместной борьбе народов Кореи и Китая.

– Китайцы были слишком жестоко скованы «военной славой» Японии, которая с маху громила войска больших двух стран – цинского Китая и России. А теперь они полностью освободились от той скованности. Так сказать, до освобождения территории достигнуто духовное раскрепощение! – обнимая меня, гордо возглашал Чэнь Ханьчжан.

И сейчас я живо вспоминаю, как у него тогда на глаза навернулись слезы.

– Сон Чжу! Не будем расставаться на этом пути! – беря мои руки в свои, взволнованно сказал он.

Слова «на этом пути», какие высказал он, я понял как нашу совместную борьбу. Чэнь Ханьчжан был неизменно верен данной им самим клятве до того дня, когда на поле брани пал смертью храбрых.

Неделю спустя после боя мы вместе с Армией спасения отечества совершили рейд в уездный центр Эму. Бой кончился победой объединенных наших частей. Операция эта была не так широко известна, но отзвуки выстрелов боя были несмолкаемыми.

7. Осень в Сяошахэ

Вернувшись в Лянцзянкоу, мы подвели итоги полугодовой деятельности партизанской армии после ее создания.

На собрание были приглашены из Сяошахэ и те, кому не довелось участвовать в южноманьчжурском походе. Речь, конечно, шла главным образом о совершенном походе в Южную Маньчжурию. Каждый партизан признал, что за полгода наш вооруженный отряд заметно вырос и что все убедились в том, что вполне возможно разгромить захватчиков империалистической Японии и партизанской войной.

Нужно было поднять нашу партизанскую борьбу на новую ступень развития. С этой целью мы выдвинули на собрании следующие задачи:

Во-первых, перенести опорную базу АНПА в район Ванцина.

Во-вторых, еще более углубить работу с китайской антияпонской Армией спасения отечества.

В-третьих, правильно направлять резко нарастающую партизанскую борьбу в Восточной Маньчжурии, наращивать темпы процесса создания революционной опорной базы и надежно защищать ее.

Из трех этих вопросов предметом самых серьезных дискуссий стал первый.

Одну эту проблему мы несколько дней обсуждали с военными и политическими кадрами из Аньту, Яньцзи и Хэлуна.

Товарищи из Аньту не согласились с перенесением опорной базы действий в Ванцин. «Зачем партизанской армии переходить в Ванцин? Ведь армия создана в Аньту, так что она и должна находиться именно в Аньту. А что случится в Аньту, если партизаны уйдут в Ванцин?» – прозвучал неодобряющий голос. Значит, наивное упрямство еще не вышло из скорлупы узких региональных предрассудков.

Товарищи из Яньцзи и Хэлуна ответили на это так: аньтуский отряд есть, образно говоря, вестовая стрела партизанской армии и ее рассадник; передислокация его в середину сосредоточенно заселенного корейцами Цзяньдао вполне естественна и даже очень своевременна с точки зрения как стратегии, так и географических требований. Они уверенно говорили о том, что если пойдет в Ванцин самый боевой аньтуский отряд, то это вызовет заметные перемены и в деятельности партизанских отрядов Яньцзи, Хуньчуня, Хэлуна и других соседних уездов.

Ванцин стал бы географически «удачным местом». Это признали и все товарищи из Аньту. Ванцин хорош был прежде всего тем, что он близок к Корее. На том берегу через реку, в районе шести уездных городков Кореи, было сильно «гиринское веяние». И, естественно, этот район мог бы стать неистощимым источником поставок людских и материальных ресурсов для партизанских действий. При опоре на него мы могли бы поднять революцию в стране. Жители Ванцина отличились высоким боевым духом и революционной стойкостью. Эти Духовные качества были ярко продемонстрированы в поддержке боевых действий Армии независимости в Циншаньли и Фэнвудуне, которые можно считать наивысшей вершиной в истории ее вооруженной борьбы. Ванцин был базой деятельности Северной военной управы. Действовавшие в этом районе бойцы Армии независимости и курсанты военных училищ питались кашей из зерна, выращенного ванцинцами.

Ванцин, разумеется, считали идеальным местом. Но необдуманно передвигаться туда было нельзя. Перед нами два варианта: или базироваться в уезде Аньту и нашими собственными силами прокладывать путь партизанской борьбы, или продолжать легальную деятельность вместе с Армией спасения отечества и постепенно расширять корейские отряды. Несколько дней мы серьезно обсуждали эти проблемы.

Совместные действия с Армией спасения отечества, возможно, могли бы создать определенные ограничения в нашей деятельности, но важно еще более закрепить легализацию АНПА, добытую ценой крови, и показать китайским братьям, видящим в корейце в Маньчжурии второго японца, именно тот факт, что корейская нация не приспешник, не дозор японских империалистов и что вооруженные отряды корейских коммунистов, которых считали они прояпонскими, не сближаются с японскими самураями, а наоборот, идут последовательным антияпонским курсом. Так я считал.

В конце концов, мы приняли вариант: партизанской армии на определенное время легально действовать вместе с Армией спасения отечества, с одной стороны, а с другой – на практике борьбы умножать свое влияние, расширять вооруженные отряды, а потом соединять их.

Уточнив план действия, мы направили подобранных товарищей в Яньцзи, Хэлун, Хуньчунь и другие районы Восточной Маньчжурии. И в Лоцзыгоу в части Армии спасения отечества было послано несколько умелых политработников. В Ванцин направили еще один новый отряд особого назначения. Ким Иль Рёна оставили в Аньту. Наш отряд опять сократился от ста с лишним до 40 человек.

Многих своих товарищей мы часто направляли в другие уезды. Этим были довольны и руководители Восточноманьчжурского Особого комитета. Раньше они не раз просили нас: «Ваш отряд главный, так что подберите способных товарищей и укрепляйте ими другие местные партизанские отряды».

Минуло четыре месяца с той поры, как наш отряд покинул Сяошахэ и встал на путь похода в Южную Маньчжурию. Горы, поля и реки в Лянцзянкоу день за днем сгущались осенними красками. Проснешься утром – перед твоими глазами новый мир: кругом опавшие листья, блеск инея на них – предвестник суровой зимы на материке.

Менялись сезоны, стало холодать. Меня не покидала растущая тревога о больной матери. Но при всем моем желании я не мог сходить в Сяошахэ.

Все меня тянуло в деревню Туцидянь, но я откладывал встречу с матерью в долгий ящик.

Приблизилась дата отправления в Северную Маньчжурию. Однажды Чха Гван Су принес мне какой-то узелок бумажных пакетиков. В них были завернуты лекарства народной медицины. Не знаю, откуда их достал Чха. Он предложил мне сходить в Туцидянь. Заметив, что я мешкаю с ответом, он недовольно высказал мне порицание: «Не подобает тебе, Сон Чжу, так вести себя. Если ты, командир отряда, так неуважительно относишься к матери, то я больше с тобой не разговариваю».

Итак я держу шаг в Сяошахэ.

В руке у меня пакетики с лекарствами, но на душе – тревожная мысль: что скажет мать при виде этих лекарств? Наверное, отругает, – что ты делаешь, все тебя занимает такое пустяковое дело?!

Но я думал, что она и обрадуется, если скажу: вот тебе, мама, лекарства, тебе их послал Чха Гван Су.

Давно, конечно, кончилась та мерка чумизы, что я принес когда-то, купив ее в Сяошахэ. А самой ей работать трудно, деньги взять неоткуда. Как она обзаводится дома хозяйством? Мать говорила: у живого человека, как говорится, во рту паутины не будет, не беспокойся о семье, даже думай, что на свете нет у тебя ни матери, ни братьев. Но человеку не легко так вести себя, как она говорит. Как же не думать о родителях, о братьях, о своей семье?..

Узелок был не тяжел, и я ускорил шаги. Чем ближе Сяошахэ, тем почему-то тяжелее ноги. Была, конечно, у меня тревога – не ухудшилась ли болезнь у матери? Но больше всего меня терзала мысль о том, что мы вернулись из Южной Маньчжурии, не договорившись о сотрудничестве с командующим Ряном. Узнает мать – будет очень сожалеть об этом. Когда я уходил в Южную Маньчжурию, она тяжело болела, но торопила меня уходить скорее. Так делала она, может быть, потому, что была безгранично горда и рада тому, что сын идет на сотрудничество с другом отца. Мать не хотела, чтобы молодые люди, ратуя лишь за какую-то концепцию, поворачивались спиной к старшему поколению участников движения за независимость.

Но самое главное – каково же состояние больной матери? При уходе в Южную Маньчжурию я видел, знал, что у нее желудок не принимал даже и не очень крутой, жидкий, как вода, отвар. Если не улеглась болезнь, то теперь она еще больше страдает в таком тяжелом состоянии. Не легко было предугадать, что сталось с ней.

И, убыстряя свои шаги, я не мог стряхнуть с себя терзающую меня тревогу.

Но вот, наконец, и деревня Туцидянь, и знакомый деревянный мостик. Проходя по нему, я все еще не высвободился от тревожной мысли.

Раньше всякий раз, когда ходил по этому мостику-жердочке, мать, странное дело, распахивала настежь дверь комнаты. Ей было свойственно такое особое ощущение, что слышит шаги сыновей – узнает, кто идет: сын старший или младший. Но в тот день, вопреки моему ожиданию, двери остались глухими, не подымался дымок из трубы, что раньше клубился при приготовлении ужина, не видно и младших братьев, которые, бывало, выходили из кухни с помойкой или за дровами.

И все сильнее чувствовалась тревога, все напряженней нервы. Казалось, вот-вот замерзнет кровь в сердце. Собравшись с силами, тяну к себе дверное кольцо. Едва успел отворить дверь, как чуть было не упал, не грохнулся всем телом на завалинке, – мамина постель пуста! «Опоздал!» – молнией пронеслось в голове. И вмиг, не знаю, откуда и взялся, молча схватил меня за плечи Чхоль Чжу.

– Почему так опоздал ты, брат? Зачем?

И он, дрожа всем телом, уткнулся мне в грудь своим, полным слез, лицом и громко зарыдал, как ребенок, всхлипывая.

Потом прилетел откуда-то стрелой и вцепился мне в левый бок второй брат Ен Чжу.

У меня из руки выпал узелок с лекарствами. Я крепко обнял обеими руками тяжко рыдающих братьев. Их горький плач и неутешные рыдания рассказали мне обо всем – не понадобилось и спрашивать о смерти матери.

Как же могла случиться такая беда, когда меня не было дома? Разве не была дана ей последняя минута материнского счастья, ей, которая вправе взирать в лицо сына в последнюю секунду своей жизни?! Ей, которая родилась в нужде и прожила бедной всю свою жизнь?! Ей, которая и перед смертью мужа кусала губы, глотая слезы, больше думая о горькой участи, о трагедии многострадальной своей Родины, чем о себе?! Ей, которая отдала всю свою жизнь, всю свою душу, все свои помыслы, всю энергию не ради себя, а на счастье других?!.

Так торопила она себя закрыть глаза оттого ли, что боялась, как бы не стала ее смерть грузом для сына-революционера? Да, она дни и ночи беспокоилась, как бы я, ее сын, пленясь личными интересами, не погубил великое дело, к которому призван.

Я, поглаживая дрожащей рукой тот дверной косяк, на который опиралась мать раньше, когда дала мне последнее наставление, думал: как я был бы счастлив, если бы еще хоть разок посмотрел в лицо живой матери у этой двери, пусть бы даже она ругала меня больше, чем тогда!

– Скажи, Чхоль Чжу, что сказала мать в последний раз?

Когда я так спросил, открылась калитка и вошла соседка Ким. Она ответила мне за него:

– Она мне сказала вот что… «Когда после моей смерти придет мой сын Сон Чжу, прошу заменить ему меня – так тепло, как я. Если он вернется, пока остались еще эти самураи, пока не стала свободной Корея, не раз решай ему переносить мою могилу. И нет, нет, не дай ему ступить через порог. Однако сынок мой, Сон Чжу, не вернется с полпути битвы. Я говорю так не потому, что слишком горжусь им». Вот так она сказала. И попросила меня открывать дверь. И потом до сумерек долго-долго смотрела вон туда, за мостик-жердочку…

Слова соседки слышались мне еле-еле, будто доносились откуда-то издали, с «небесного царства». Но я уловил каждое слово соседки, глубоко осмыслил горечь, всю вескость каждой ее фразы.

Все еще держа в объятиях братьев, я кинул взгляд в сторону того деревянного мостика.

Я силился представить себе мучительную тоску матери по сыну, горечь матери, не увидевшей любимого сына перед своим вечным сном. Не успел я и вообразить всего этого, как у меня вулканом вырвалось лихорадочное рыдание.

Долго плакал я. А поднимая голову, вижу – смотрят на меня повлажневшие глаза соседки Ким. Взгляд ее был такой нежный, такой глубокий, что я чуть было не принял его за взгляд моей любимой матери.

– Большое вам спасибо! От всей души благодарю за глубокую заботу о моей матери.

Так сказал я соседке, которая осталась последней спутницей моей матери. Я, весь сокрушенный горем, наконец нашел в себе силы.

А соседка рыдала еще горше.

– Не за что спасибо-то, – говорит она. – Извините, что я не часто бывала у больной. Мы плохо присматривали за ней. И никто ее не причесывал. Ваших братьев тоже не бывало дома – революционное дело у них. Однажды она попросила меня обстричь ей волосы, как мальчишке. Чешется, говорит… Она просила, а я не могла взять ножницы в руки. Какие у нее были славные волосы – такие длинные, опрятные! Не могу я, говорю. А больная так умоляет. Не будет чесаться голова, говорит, тогда я смогу лететь и на небо… Мне было жалко стричь эти волосы, но я была вынуждена это сделать…

Не докончив своего рассказа, соседка опять громко заплакала.

Лучше бы не слышать ее, думал я. Рассказ о печальной кончине матери словно в клочья разрывал все, что во мне. Мать всю свою жизнь делала, что могла, для детей, но ведь у сыновей, росших в ее объятиях, не было ли такой верности, что было у тех, кто находились у ее изголовья и причесывали ее перед приближавшейся смертью?!.

Раньше, когда я жил в Фусуне, видел, как один мальчишка, почти одинакового со мной возраста, носил на спине больную мать от Наньдяньцзы до улицы Сяонаньмынь. Мальчик весь вспотел и беспокойно искал врача. Тогда мы сказали, что он действительно верен родителям. Выслушав соседку Ким, почему-то мне вдруг вспомнился тот мальчик, который был весь в поту.

Если сравнить меня с тем мальчиком, то люди назвали бы меня неверным родителям сыном. И тогда мне нечем было бы оправдать себя. Спрашиваю себя: «Что ты делал для матери? Вот тебе уже за двадцать лет». Да, что я делал тогда для нее? Когда был еще маленьким, я, правда, предлагал матушке сидеть в комнате на теплом месте, обогревал своим дыханием холодную руку матери, когда она возвращалась от колодца. Утром пытался помогать ей, – давал корм курам, носил воду в бадейке из оцинкованного железа.

Но после того, как окунулся в революцию, почти ничего не сделал для матери. В древности мудрецы говорили: «Любовь вниз бывает, а любви кверху не бывает». Это изречение они сочиняли, возможно, имея в виду меня. Слово о том, что любви кверху не бывает, – поистине мудрое изречение. Мне ни разу не довелось слышать о таких детях, которые чтят и уважают своих родителей с такой верностью, что превышает родительскую любовь к детям.

– Чхоль Чжу, теперь скажи, что завещала вам мать? – опять спросил я его.

Думалось, что еще что-то завещала мать, покидая этот мир.

Он, утирая слезы тыльной стороной руки, говорит хриплым голосом:

– Мать сказала: «Помоги старшему брату хорошенько». И еще: «Могу и под землей спокойно уснуть, когда вы, сынки мои, хорошо поможете старшему брату и станете такими же революционерами, как ваш старший брат…»

Да, и в последнюю минуту своей жизни мать посвятила весь заряд своей духовной силы только одному – делу революции!

И я тут же с братьями пошел к могиле матери.

На бугорке, где одиноко стоит старый вяз, высовывался в углу маленький холмик могилы, покрытый дерном в виде узора арбузной корки.

Я, сняв фуражку, вместе с братьями сделал земной поклон перед могилой покойной матери.

Сердце мое говорило: «Мама родная, к тебе пришел Сон Чжу! Прости, мама, меня, такого непочтительного сына! Вернулся из Южной Маньчжурии, опоздал – и только сейчас к тебе пришел, мама моя дорогая!»

Такой думой был я объят, повалившись на землю. И вдруг вижу – рядом Чхоль Чжу, склонившись над холмиком могилы, выкапывает руками дерн.

– Что ты там делаешь, браток? – чувствуя что-то странное, я рассеянно смотрю на него.

Вместо ответа он, роняя капельки слез, зарывал в землю те бумажные пакетики, в которые завернуты лекарства.

Безмолвный поступок моего брата беспощадно разорвал у меня весь заряд, всю конденсацию горя и печали, которыми полно мое сердце. Я упал на холмик и долго-долго рыдал. Так вот я возвратился от революционера к обыкновенному простому человеку.

Казалось, все, что есть на земле, в единый миг сжалось в одну точку, вот в эту могилку, все дела на свете сбились в одну безутешную трагедию – потерю родной матери…

Поднимаю голову – над всей землей сияет синева осеннего неба и, не признавая никаких перемен кругом, весело смотрит на землю. «Как же тебе, небо, так спокойно в твоей высоте и ты так равнодушно к нашему горю!» – думалось мне.

Так я потерял свою любимую мать. Эта трагедия случилась мрачным летом 1932 года, когда шел 22-й год после гибели родной страны. Если бы страна не погибла, то и моя мать, может быть, пожила бы подольше. Исток ее болезни – в мытарствах и муках, порожденных судьбой времени – гибелью родной страны.

Щедрая забота моей матери о детях была ничем не измеримой. Моя верность ей, родной матери, не составляет ни одной дольки несчетных величин ее громадной любви ко мне.

Однажды, когда я был в подполье, мы вместе, четверо – пятеро комсомольцев, попали во вражеское окружение в городке Фусуне. Нужно было выбраться из окружения и хотя бы и с боем выйти за город. Но у нас не было оружия. И я попросил мать:

– Мама, ты сможешь принести оружие от моих товарищей из Ваньлихэ?

Она с охотой приняла мою просьбу.

– Смогу! Это пустяки. Схожу и принесу!

Она пошла в Ваньлихэ, взяла у моих товарищей два пистолета и благополучно вернулась домой. Мои товарищи по ее просьбе зарядили пистолеты и спустили предохранители, чтобы можно было только нажимать на курок и стрелять немедля. Маузеры она спрятала под грудинку говядины и смело подошла к городским воротам, неся на голове корыто с мясом. У ворот полицейские, указывая на этот груз, спросили:

– Что это?

Она спокойно ответила:

– Говядина, господа!

«Блюстители порядка», поворошив бумажки, покрывшие мясо, пропустили ее без разговора.

Осматривая маузеры, я побледнел: оружие было заряжено, предохранители спущены.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю