Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Историки оценивают встречный бой на рубеже уездов Аньту – Фусун как бой удачный, где мы, оперативно перейдя в контрнаступление, наголову разбили целую роту противника. Нет сомнения в том, что это был бой победный. Значение этого боя заключается не только в том, что молодая АНПА полностью разгромила целую роту регулярной армии противника, но и в том, что она впервые в истории партизанской борьбы разбила в пух и прах миф о японской армии, бахвалившейся своим «всемогуществом» в мире. В ходе этого боя мы убедились в том, что японские войска хоть и являются сильными, но отнюдь не являются войсками, не имеющими себе равных, не знающими ни поражений, ни отступлений, и что если мы, применяя в бою методы, отвечающие особенностям партизанской войны, умело проведем бой, то вполне сможем малыми силами победить сильные японские войска. Но в этом бою, где мы потеряли примерно десять бойцов из первого детища ССИ, пришлось действительно дорого расплатиться.

«Если для уничтожения одной роты придется потерять примерно десять боевых друзей, то сколько жертв придется понести для разгрома агрессивных войск японского империализма в Корее и Маньчжурии, насчитывающих более 100 тысяч штыков!» – так я думал, оглядываясь на гребень горы, где покоится прах товарищей, и оставляя поле битвы на рубеже уездов Аньту – Фусун, где все еще пахло порохом и дымом от огня.

После этого первого встречного боя все мы как один осознали, что в будущем, ведя партизанскую войну, придется много претерпеть невзгод и понести много жертв.

Антияпонская война, которую мы вели в течение более чем 10 лет после проведения боя на рубеже уездов Аньту – Фусун, действительно сопровождалась такими страданиями, трудностями и жертвами, которые никак нельзя измерить готовым понятием человека о войне.

4. Невозможно ли сотрудничество?

В полосе Аньту – Тунхуа лежал маршрут похода АНПА. Высилось там много крутых гор, зияло немало ущелий. Такую картину можно видеть в пограничных районах северной окраины Кореи. От Аньту до Фусуна протянулись горные гряды Чанбайшаня, Фусун и Тунхуа связывают разветвленные горные цепи Лунганшаня, образованные Саньчацзылином, Саньдаолаоелином и другими крутыми перевалами.

По горным грядам отряд около месяца безостановочно продолжал непосильный поход. Днем мы шли по крутым горам в обход больших шоссе, куда доходит взор вражеской охраны, ночью останавливались на ночлег в селениях корейцев. День за днем проходили в хлопотах – проводилась политработа и боевая подготовка.

На несколько дней мы остановились и в Фусуне. Нужно было здесь наладить работу с революционными организациями. Там я встретился с моим китайским другом Чжан Вэйхуа.

Чжану было очень жаль, что так короток был срок пребывания нашего отряда в Фусуне. Он просил меня: друг, подумай о нашей школьной дружбе, побудь еще денька на два-три, а потом иди, куда тебе надо. Я, собственно, и удовлетворил бы его просьбу, ведь Фусун для меня был незабываемым местечком, с которым связана моя жизнь десятками, сотнями эпизодов.

Но я по графику маршрута на третий или на пятый день, точно не помню, дал команду отряду отправиться дальше. Какими бы сокровенными ни были воспоминания о прошедших днях, какой бы неудержимой силой ни задерживали мои ноги теплые чувства личного знакомства, но я был вынужден, к сожалению, расстаться и с Чжан Вэйхуа для встречи с командующим Армии независимости Рян Сэ Боном.

От Фусуна Тунхуа, говорили, отделяет около 500 ли. Как гласит пословица: «Чем дальше идешь, тем глуше горы», стали еше круче горные цепи, стал тяжелее походный марш. Форсированный марш по незнакомым кручам и ущельям, горные тропы в сотни лидовольно крепко изнурили всех бойцов. В отряде один за другим появлялись больные, и я сам уж не чуял ног подсобой в таком продолжительном походе.

И вот экспедиционный отряд добрался до подступов к Тунхуа. Чха Гван Су вдруг прибежал ко мне и предложил сделать передышку на день-два в Эрдаоцзяне, а потом уж вступить в Тунхуа.

– Хотелось бы еще немного побывать и в Фусуне, – говорю я ему, – а я все перетерпел и вот с маху пробежал 200 километров. Как же нам здесь останавливаться на отдых? Ведь под носом Тунхуа. Так говорить – это тебя недостойно, Чха Гван Су!..

Чего же он хочет? Я, конечно, предугадал, хотя и смутно, но не мог согласиться с ним и так нарочно сказал ему.

Прежде чем ответить, Чха снял с себя очки и начал тереть стекла платком. У него была такая особая привычка, которая проявляется в те минуты, когда ему надо упорно настоять на своем.

– Люди до смерти устали. И ты, командир отряда, сам изнеможен беспредельно. Будешь оправдываться: «Нет!», но не обманешь мои глаза. Видишь, больных таскают, беря их под мышки. Как же нам в таком виде явиться перед командующим Ряном?

– Рян Сэ Бон не такой мелкий человек, чтобы не понимать нашего положения!

– Пусть Рян поймет нас как командующий, человек широкой души. Но глаз-то его солдат не избежишь. Под его рукой, говорят, сотни человек. Просто беда, если укажут пальцем на нас: мол, видите, вон какое жалкое сборище! Боюсь, как бы не стал бессмысленным наш поход в тысячу ли. Дело провалится – как говорится: «Слава Будде Амитабе!»

Дело так пошло, что никто не поборет этого упрямого Чха.

Я думал, что Чха Гван Су предложил это не без основания. Так, вот явимся мы в Тунхуа в таком плачевном виде – солдаты Армии независимости презрительно посмотрят на нас. Такая возможность не была исключена. Если они посмотрят на АНПА свысока, то не будет осуществлено и сотрудничество с ними по нашему плану. Так неплохо было бы отдохнуть денек-другой в Эрдаоцзяне, как предложил Чха Гван Су, и собраться с силами, а потом маршировать в этот городок Тунхуа по-порядочному, с живой энергией.

И я дал команду всему отряду остановиться и подготовиться к ночлегу в Эрдаоцзяне. Потом направил в Тунхуа к командующему Ряну связного. Нужно было сообщить ему о том, что для сотрудничества с Армией независимости отряд АНПА отправился из Аньту и сейчас отдыхает недалеко от Тунхуа.

Пока мы ждали возвращения связного из Тунхуа, бойцы Эрдаоцзяне отдохнули с дороги. Штаб расположился в доме у водяной мельницы. Старые хозяева дома искренне заботились о моем здоровье.

Я вызвал в штаб более десятка бойцов, чтобы разъяснить им правила работы с Армией независимости. Увидев, что я выступаю на политическом занятии, старый мельник был этим очень недоволен: мол, молодой человек не понимает искренней заботы простого люда.

– Издревле святые и мудрецы, – говорит старик, – изрекали: если человек много говорит, он только утратит дух, если слишком обрадуется – повредит чувства, если часто сердится – расстраивает волю. Поменьше мыслить, поменьше проявлять заботы, поменьше работать, поменьше говорить, поменьше улыбаться – такой традиционный основной канон и принцип сохранения здоровья. А если так много говорить, так много заботиться, так много размышлять, как ты, командир, то как тебе сохранить дух, как стряхнуть с себя болезнь? Вы люди военные, обязаны сделать Корею свободной, не так ли?..

Старик усердно разъяснял мне десятки способов беречь здоровье. Их даже трудно запечатлеть в памяти.

– Знаешь, великое дело, – говорит старик, – свершится не за день-два. Подумай о будущем и береги свое здоровье.

Слушая такое пространное объяснение старика, я наконец был вынужден отказаться от политзанятия и поручить его Чха Гван Су. Выслушав старика, мы поняли, что он приверженец учения Хо Чжуна[26]26
  Хо Чжун (1545–1615) – известный медик Кореи. Автор медицинской книги «Тоньибогам» («Сокровищница знаний по традиционной корейской медицине»), составленной из 5 разделов и 25 томов. – 425.


[Закрыть] и что много часов рассказывал нам именно о книге «Тоньибогам», в которой изложены методы охраны здоровья. Я не знал, как он проштудировал и овладел такими знаниями, но все-таки он был удивительно сведущ в способах беречь здоровье.

Когда мы собирались отправиться из Эрдаоцзяна, старик вручил Чха Гван Су несколько пакетиков лекарств народной медицины – семена лотоса, завернутые в чистую промасленную бумагу, а также сушеные шарики из плодов китайской дерезы, смешанных с медом. Старик сказал:

– Лекарств не так много, но буду рад и благодарен, когда будете употреблять их для укрепления здоровья командира.

Мне было неудобно получать эти тонизирующие средства, приготовленные стариком специально для укрепления своего здоровья. И я вежливо отказался от его подарка.

– Большое спасибо вам за внимание. Но мне неудобно брать лекарства. Разве у нас, молодых, не хватает энергии или крови? Наоборот, вы всю жизнь мучились, не видели ни счастья, ни радости. Прошу принять лекарства обратно и будьте здоровы до того дня, когда Корея станет независимой.

Слушая меня, старик мягко сердится и вновь настойчиво вручает нам в руки эти свои лекарства.

– С жизнью-то у меня все равно конец, принимаю я или не принимаю лекарства. А вы люди другие – авангард борцов за независимость Кореи. Я-то уже гнилушка, а вы еще, как говорится, «зеленая сосна да зеленый бамбук»…

Из Тунхуа наконец вернулся наш связной. Доложил, что командующий Рян получил мое письмо и приветствует вступление АНПА в Тунхуа и сам дал подчиненным задание тщательно подготовиться к теплой встрече с партизанами.

Мы сразу же отправились из Эрдаоцзяна. И уже на привале бойцы и постриглись и проутюжили брюки. Колонны отряда торжественно маршировали в город Тунхуа. По команде бойцы двигались строевым шагом, порой пели революционные песни.

Выйдя на шоссейную дорогу, я поручил отряд Ким Иль Рёну. А сам с Чха Гван Су еще раз вернулся к нашим планам. Мы подробно обсудили план переговоров с Рян Сэ Боном. Все мои замыслы и думы сосредоточились на предстоящей работе с Армией независимости. В моих ушах еще звучали слова старика, хозяина водяной мельницы: главнейшая основа охраны здоровья – как можно меньше размышлять, меньше обо всем беспокоиться, меньше работать, мало говорить и даже как можно меньше улыбаться. Но я, собственно, никак не мог соблюдать такой способ беречь здоровье, который сковывает человеческое действие. Все наши дела от альфы до омеги были процессом творения нужного с нуля, были своеобразным творческим процессом продвижения по новому, никем не проторенному пути. Само дело потребовало от нас больше, чем кто-либо другой, размышлять, заботиться, советоваться.

Меня больше всего интересовало то, с какой позиции Рян Сэ Бон пойдет на переговоры с АНПА. С самого начала Чха Гван Су сомнительно относился к будущему результату переговоров, но я неизменно ставил оптимистический прогноз.

И вот бросилась мне в глаза общая панорама городка Тунхуа. И вдруг мне вспомнился веселый эпизод о Рян Сэ Боне. Это я слышал от моего отца, когда его приковала болезнь к постели. О нем рассказывал мне и моей матери отец, вспоминая каждого из своих товарищей.

Это было в канун Первомартовского движения. В родном краю Рян Сэ Бона крестьяне-бедняки объединились в добровольную организацию земляков «ге», которая выступила главным инициатором превращения суходольных полей в заливные рисовые. В «ге» состояла и семья Ряна. Ему было понятно, что по урожайности рисовая плантация более производительна, чем суходол. И поэтому Рян от всей души поддерживал работы. Но в то время верхушка «ге», упрямые старики, всячески противились новому почину: мол, сельчане пока не имеют опыта рисоводства. Перед весенним севом обострялась ссора между стариками и молодыми, да так, что в селе ни одного дня не проходило без размолвки, которая принимала небывалую остроту после создания «ге».

Но старики были упрямы, как ослы, ни на какой козе к ним не подъедешь. Молодежь ничем не могла их убедить. И в том году «ге» в посевную пору засеяло чумизой и ячменем те поля, которые так хотела перепахать молодежь для рисоводства. Старики дышали спокойно, – теперь, дескать, земледелие «ге» не стало игрушкой в руках неопытной молодежи, полято засеяны, значит, дело дальше пойдет на лад, все, как было, по-прежнему.

Однако Рян Сэ Бон, атаман молодежной группы, все время норовил уловить шанс пустить в дело свою волю.

И вот настала пора высаживать рисовую рассаду на плантации. И однажды ночью, когда на полях кругом квакали лягушки, молодой Рян выгнал быка на поля, которые уже зазеленели ростками чумизы и ячменя. Тут Рян втихомолку перепахал несколько чеков уже засеянных полей и превратил их в рисовые.

Увидев такое «сотворение мира», старики ахнули: вчера на их поле буйно росли чумиза и ячмень, а за прошедшую одну ночь суходолы, увы, обернулись в рисовые, где плещет оросительная вода.

– Ты, сволочь, чертов сын! – грозили ему старики. – Погубил ты земледелие «ге»! Провалится твое дело – и станешь ты нищим, понял?

Пришла осень. С чеков, которые раньше давали всего-навсего 9 мешков чумизы или ячменя, молодой Рян собрал, к общему удивлению, 24 мешка с рисом.

Старики «ге» выкатывали большие глаза и цокали языками: «Вот какой герой этот молодой Рян!»

После этого случая в его родном краю и в соседних деревнях заметно росло число рисоводов. Старики, распоряжавшиеся делами «ге», начали послушно подчиняться молодому Ряну…

Почему именно в преддверии Тунхуа вдруг вспомнился мне такой эпизод? Возможно, это я сам сосредоточил свои размышления на том, чтобы оправдать свою гипотезу, свою уверенность в том, что переговоры с командующим Рян Сэ Боном завершатся удачно.

В канун Первомартовского движения Рян Сэ Бон покинул свою родину (Чхольсан) и переселился в уезд Синцзин Южной Маньчжурии. Здесь мой отец впервые встретился с ним.

В то время Рян Сэ Бон служил в Тхоньибу военным инспектором. После создания Чоньибу он, назначенный командиром роты, стал авторитетным кадровым офицером Армии независимости, пользовавшимся доверием командующего О Дон Чжина. Его рота дислоцировалась в Фусуне. Тогда и мне довелось встретиться с Ряном.

Прошло немного времени после переселения нашей семьи в Фусун из Бадаогоу. Рян Сэ Бона вызвали опять в уезд Синцзин и его заменил Чан Чхоль Хо. Когда родилась администрация Кунминбу после слияния трех группировок, руководство Армии независимости передало все право на командование войсками Рян Сэ Бону – человеку прямого характера, исполнительному, на которого возлагал народ большие надежды. Он пользовался большим влиянием не только в военных кругах, но и в Революционной партии Кореи, в которой состояли старейшие кадры трех группировок.

Командующий Рян часто говорил: «Мы с Ким Хен Чжиком побратимы». Он от всей души искренне любил меня как сына своего друга. Когда я был в Гирине, материально больше всех помогали мне Рян Сэ Бон вместе с О Дон Чжином, Сон Чжон До, Чан Чхоль Хо, Ли Уном, Ким Са Хоном и Хен Мук Гваном.

После инцидента в Ванцинмьще, конечно, необычайно испортились наши чувства к верхушке Кунминбу, да и довольно долго не представлялся мне случай встретиться с Рян Сэ Боном – главой военных кругов той организации, которая теперь уже стала реакционной. Но я верил, что не изменились его любовь и доверие ко мне.

Все мои воспоминания вызвали добрую симпатию к Рян Сэ Бону как к человеку, как к патриоту. Я не ворошил старое – то, что могло бы бросить мрачную тень на судьбу нашего сотрудничества. Я как можно больше старался перебирать в памяти только такие эпизоды, которые оптимистически освещали бы перспективу нашего диалога. На меня воздействовала, так сказать, психология «оборонного» инстинкта, что я не хотел психологически угнетать самого себя неблагоприятными доказательствами, которые омрачняли бы перспективу предстоящих переговоров.

Все 20 уездов местности Дунбяньдао, в том числе Тунхуа, находились под контролем начальника Дунбяньдаоского гарнизона Юй Чжишаня. Одно время Чжан Цзолин назначил его командующим 30-й армии. Но неспособность генерала в подавлении мятежа отряда Дадаохуэй (Союз Больших Мечей – ред) в июне 1930 года лишила его доверия Чжан Сюэляна. Юй Чжишань, разместив в важнейших пунктах Дунбяньдао войска примерно одной бригады для охраны провинции, хозяйничал как верховный правитель в этом районе. После инцидента 18 сентября он, создав Дунбяньдаоский комитет безопасности, сам стал его начальником и, поддерживая связи с верхушкой Квантунской армии, активно содействовал марионеточным властям провинции Мукден.

Делая ставку на содействие Юй Чжишаня, командование Квантунской армии не перебросило в этот район большие контингенты своих вооруженных сил, поручило дело его безопасности отдельному гарнизону, войскам Маньчжоу-Го и полиции. В то время большая часть сил Квантунской армии направлялась в Северную Маньчжурию.

Воспользовавшись создавшимся вакуумом, Ляонинская народная армия самообороны, возглавляемая Тан Цзюйу, во взаимодействии с частью Корейской революционной армии, командуемой Рян Сэ Боном, окружила уездный центр Тунхуа. Заведующий Тунхуаским филиалом японского консульства Окицу Йосиро и другие сотрудники и их семьи беспомощно ждали спасения в полном окружении.

Командование Квантунской армии получило информацию о том, что городок Тунхуа был окружен и местные японцы оказались в опасности, но не смогло принять действенных мер. Все силы армии были направлены в Северную Маньчжурию. И японцы направили на спасательные операции только группу полицейских численностью около 100 человек и ждали поддержки со стороны армии Юй Чжишаня. Войска Юй Чжишаня, Разделившись на две группы, со стороны севера и Фэнчэна оказали давление на объединенную армию Ряна и Тана.

Начальник штаба Квантунской армии Итакаки был вынужден выступить по радио: «Японские граждане в Тунхуа! Скоро, завтра утром, к вам придет на помощь из Мукдена наш отряд. Прошу вас пока упорно держаться».

Как выше изложено, после инцидента 18 сентября одновременно с направлением в Маньчжурию комиссии Лиги Наций во всех районах провинции Мукден антияпонские и антиманьчжурские вооруженные силы угрожали японским захватническим войскам и армии марионеточного государства Маньчжоу-Го. И, естественно, был весьма высок боевой дух Корейской революционной армии и Армии самообороны, державших под своим контролем уездный центр Тунхуа.

АНПА вступила в городок Тунхуа вечером 29 июня.

Армия независимости торжественно встретила нас. Местами на улицах виднелись лозунги: «Привет Антияпонской народной партизанской армии!», «Долой японский империализм!», «Добьемся независимости Кореи!» и т. д. Сотни солдат Армии независимости и жители города вышли на улицы, аплодировали и махали руками, приветствуя нас. Рян Сэ Бон, казалось, захотел ознаменовать вступление АНПА в Тунхуа своего рода переломным моментом в расширении и развитии движения за независимость страны.

Наш отряд, прибывший из Аньту, немедленно разделился на две группы. Группа солдат Армии спасения отечества, командуемая Лю Бэньцао, пошла в квартиры китайцев по предложению представителя командования Армии самообороны, а бойцы командуемой мною АНПА остановились в домах корейцев.

И после того как предоставили нам ночлег, солдаты Армии независимости не вернулись к себе и дружно проводили время с нами. К нашему отряду они отнеслись более благожелательно, чем даже мы предполагали. Когда их информировали о нашем приходе из Аньту, они представляли нас как каких-то беспорядочных деревенских мужиков с копьями или мушкетами на плечах. А вот перед ними предстали такие аккуратные «джентльменские» войска. Они не скрывали своего восхищения и зависти.

Ночью я гостил у командующего Рян Сэ Бона.

Хозяин принял меня радушно. Первым долгом я поинтересовался здоровьем Ряна и его супруги, передал им привет моей матери.

– Мы переселились в Аньту. И там моя мать часто рассказывала о вас. Мать наказывала: «Знаешь, сынок, когда умер твой отец, похороны справляли командующий Рян и его друзья. Потом он рекомендовал тебя в училище „Хвасоньисук“. Не забудь, сынок, о его благодеяниях».

Выслушав меня, командующий Рян отмахивался.

– Что ты говоришь! Мы с твоим отцом побратимы. Чего там какие-то благодеяния? Слушай, Сон Чжу, твой отец мне помогал во многом. Думаю об этом с вечной благодарностью ему за это, никогда этого не забуду. Ну а теперь скажи, как здоровье твоей матери? Слыхал, она прикована к постели внутренней болезнью после переселения в Аньту.

– Спасибо за внимание. Болезнь у нее, думается, ухудшилась. В эти дни работает мало, больше лежит в постели.

Наш диалог так начался, как обычно, с осведомления о здоровье.

Я рассказал, какое впечатление произвел на меня городок, когда в Тунхуа вступил наш отряд.

– Сотни ваших солдат вышли на улицу, приветствовали нас рукоплесканиями. Мы тронуты этим все до слез. У бойцов Армии независимости сияли лица – и на душе у нас было хорошо.

– Мои подчиненные, я говорю, воюют не очень здорово, зато они люди гостеприимные.

– Вы слишком скромны. О вас мы слышали еще в Аньту. О том, что вы во взаимодействии с Ляонинской народной армией самообороны Тан Цзюйу окружили и легко заняли уездный городок Тунхуа.

– Но тут нечем гордиться. Сколько у них, у этой Армии самообороны? Увы, десятки тысяч! Если не возьмут его такой силой, то их и кормить незачем.

Рян не так хвалил этот бой, но подробно осведомлял меня обо всех деталях окружения уездного городка Тунхуа.

В такой атмосфере и закончился наш разговор. Я переночевал у него. Но я не сказал ему о цели нашего прихода, и он не потребовал объяснения этого. И это вызвало у меня какую-то тревогу, – почему Рян не спросил о цели нашего похода? Но его радушный прием, искреннее отношение ко мне еще более укрепили мое неизменное убеждение в том, что переговоры пойдут на лад.

Разговор на главную тему пошел на следующий день, после завтрака.

Первым выступил со своим словом командующий Рян. Вначале он сказал, помнится, так:

– Слушай, командир отряда, теперь вся Маньчжурия стала осиным ульем. Многочисленные осы налетают на непрошеного гостя – Японию. Жалить хотят. Тан Цзюйу, Ли Чхун Юн, Сюй Юаньюань, Сунь Сюянь, Ван Фэнгэ, Дэн Темэй, Ван Тунсюань… Все они, я говорю, осы Дунбяньдао. А сколько еще таких ос в Восточной и Северной Маньчжурии?! Время такое. Если мы объединим свои силы и будем воевать здорово, думаю, мы победим. Как ты думаешь, командир отряда?

Его слова совпали с целью нашего похода. За это я был, собственно, благодарен ему и даже счастлив, что сам командущий Рян поискал путь к сотрудничеству и стал его инициатором.

Так он с большой высоты смотрит на всю картину движения за независимость Кореи. Я, не скрывая восхищения прозорливостью командующего, всем сердцем воспринял его предложение.

– Вы предложили объединить силы в борьбе. И я согласен с вами. И мы, правду сказать, приехали советоваться об этом с вами. Если вооруженные отряды корейцев объединят свои силы, если так поступят и китайцы, если все патриоты, народы двух стран – Кореи и Китая – пойдут, как говорится, единой кучкой, то мы, думаю, сможем победить японский империализм.

Рян Сэ Бон улыбнулся и продолжал:

– Раз ты согласен, давай серьезно поговорим об этом.

– Позвольте, однако, сказать вот о чем. К сожалению, внутри нашей нации не достигнуто сплоченности, чего так требует нынешняя ситуация. Такого сплочения нет и внутри коммунистов, и внутри националистов, и между ними. Раз так, как же нам победить сильного врага – японских самураев?

– Тут причина в ошибочной политике людей левого крыла. Ты тоже левый, и тебе, уверен, ясно положение вещей. Они, вижу, чрезмерно разжигают борьбу. И так они не искали расположение народа. Так вызывают арендаторские конфликты и делают из крестьян самодуров. С лозунгом какого-то «красного мая» расправляются с помещиками… И ясно, что китайцы пренебрежительно относятся к корейцам, смотря на них, образно говоря, словно бык на петуха. Все это ошибка участников коммунистического движения.

Так мог бы сказать только тот, кто имеет отвращение ко всякому насилию коммунистов. Я, конечно, не думал, что он так говорит от вражды к рабочим и крестьянам, от сочувствия м и капиталистам. Сам Рян Сэ Бон до участия в и за независимость испил горькую чашу как беднейший крестьянин. Был арендатором, близким к рабу-должнику. Каждый год с тридцатого числа двенадцатого лунного месяца он мучился скандалами помещика, который с угрозой требовал платить долги. Был потомком бедного крестьянина, чудом одолел рубежи голодных лет с жидкой похлебкой из куриного проса, смешанной с сушеными листьями редьки.

Мне думалось, что собеседник порицает насильственную форму борьбы коммунистов не оттого, что выступает против самого идеала коммунизма и что защищает его антипод – идеи капитализма. Он не был противником самого идеала коммунизма. Он подвергал насмешке и порицал именно способы движения и методы борьбы отдельных коммунистов. Но подход к этим методам не мог не сказываться в понимании идеала коммунизма и в отношении к нему. Левацкие ошибки коммунистов раннего периода, допущенные ими в руководстве массовым движением, к сожалению, повлекли за собой серьезные последствия – вытравили привязанность к коммунизму из сознания многих людей, которые питали симпатию к новому идеологическому течению. И в беседе с командующим Ряном я еще раз до мозга костей ощутил, насколько пагубны последствия ошибок, допущенных старым поколением коммунистов на маньчжурской земле.

Я со своей стороны признал левацкое безрассудство отдельных коммунистов, допустивших ошибки в массовой борьбе. Однако мне не понравилось одно: Рян Сэ Бон с явной предвзятостью изображал массовую борьбу в целом как вредительство, подрывающее сплоченность нации. Я решил поправить его ошибочный взгляд.

– Это факт, что, как вы сказали, в классовой борьбе руководители Компартии Кореи слишком сбились с пути. Правда, их безрассудное левачество причинило и нам большой урон. Оно дошло до того, что породило, в конце концов, представление: корейцы – японские приспешники. Но, думаю, выступления крестьян против помещиков неизбежны. И вы много лет занимались земледелием, так что вам известно, сколько осенью достается помещику, а сколько – крестьянам. Трудись до седьмого пота – отбирают весь урожай. И крестьяне едва сводят концы с концами. Итак, они, чтобы жить, поднимаются на арендаторские конфликты. Как же можно огульно порицать все это очертя голову?

От него никакой реакции не последовало. То ли ему не понравилась моя защита неизбежности массовой борьбы, то ли он считал мою идею справедливой.

В тот день Армия независимости устроила сбор в честь АНПА. В армии было много молодых бойцов, которые подвергались коммунистическому влиянию со стороны членов ССИ и политработников, направляемых нами еще из Люхэ и Синцзина. Они и были главными организаторами встречи. И естественно, что сбор был весьма торжественным и горячим. На встрече присутствовало и много корейцев, которые жили в уездном городке Тунхуа.

И выступали с речами, и пели песни поочередно хозяева и гости. Весь процесс встречи заметно выявлял различие в характерных чертах АНПА и Армии независимости. Хозяева не скрывали своего восхищения скромностью, простотой и оптимизмом бойцов АНПА, порядочностью, энергичностью и стройностью отряда. Больше всего они завидовали нашему пению революционных песен и винтовкам образца «38».

Кое-кто из бойцов Армии независимости ошеломленно говорил:

– Откуда вдруг, даже без молвы, взялись такие порядочные войска?

А иные спрашивали:

– Договорились бы о сотрудничестве с вами. Ну скажи, как идут переговоры с командующим Ряном?

В тот день командующий Рян лично навестил отряд АНПА. Поглядим, мол, какие войска привел с собой Сон Чжу. Наши бойцы то аплодировали, то отдавали честь гостю, прикладывая руку к фуражке. Словом, приветствовали его так здорово, чтобы гость пришел от этой встречи в восторг. Но тут командующий Рян допустил погрешность, – он выступил с антикоммунистической речью. И вдруг теплая атмосфера сменилась на враждебную.

– Чтобы достигнуть независимости Кореи, – сказал он, – нужно прежде всего не заниматься делишками в пользу врага. А сейчас коммунисты поступают не так, – помогают противнику. Так, они идут на завод – натравливают рабочих на капиталистов, идут в деревню – науськивают хлеборобов на драки с помещиками. Даже в семье заставляют мужа и жену драться между собой – мол, равноправие женщин. И еще чуть что шумят: «Экспроприация!», «Долой!» и т. д. Так они сеют вражду среди соотечественников, ставят барьеры между нациями.

Все мои товарищи возмутились его речью. Чха Гван Су, совсем побледнев, с негодованием глянул на оратора. И я был недоволен речью Ряна, насквозь проникнутой угаром антикоммунизма. Почему он произнес такую речь, – мне было непонятно.

– Знаете, – говорю я ему, – мы же не такие люди. Мы не помогаем врагу. Мы боремся за освобождение корейской нации, боремся за интересы трудящихся масс. Чтобы достигнуть независимости Кореи, в центре выступлений должны стоять рабочие, крестьяне, трудовые массы. По-старому, одними только силами дерзких смельчаков, выдающихся героев, своего не добиться.

Когда я кончил, мои товарищи в один голос заговорили и повели словесные атаки против Кунминбу.

– Группировка Кунминбу убила в Ванцинмыне шестерых молодых патриотов. Скажите, это ли не помощь врагу? Совершила такие большие преступления перед нацией. А Кунминбу позволительно ли твердить о каких-то действиях в пользу врага, не стыдно ли преследовать нас?

Так вот зашумели молодые. Всем рты не заткнешь.

А командующий Рян, явно обиженный, начал осыпать нас руганью.

Он рассердился чрезмерно, его поведение начисто нарушило всякие правила приличия. И я не мог не ошеломиться, было странно и непонятно, почему он вдруг, потеряв равновесие разума, так нас поносит. Или словечки наши задели его достоинство? Или подсказала ему, напела на ухо провокационные слова против нас какая-то темная личность, не желающая сотрудничества? И все-таки мне думалось, что обида его отнюдь не беспочвенна.

И я с нелегким терпением уговаривающим тоном сказал:

– Незачем вам так обижаться. Какие мы люди – время покажет. Чтобы понять друг друга, нужны нам, думаю, частые и тесные контакты между вашей частью и нашим партизанским отрядом.

На это ответа командующего не последовало.

«Угар антикоммунизма у него так толст, что его стереть нелегко. Но если терпеливо убеждать, то, пожалуй, все-таки можно будет изменить его ошибочный взгляд», – с такой смутной надеждой и верой я вернулся в дом, где мне предстояло заночевать. Если неверие другому считается своего рода симптомом шовинизма, то доверие другому можно назвать величайшим гуманизмом. Для патриотов той страны, земля которой стала трагической жертвой агрессии и грабежа, высшей гуманностью являются именно достижение национального сплочения и освобождение родителей, братьев, сестер, всех соотечественников объединенными силами нации. Так я думал.

Ведь с этой же целью я пришел к Рян Сэ Бону со своим молодым отрядом, которому от рождения всего только один год, преодолев тысячу ли.