Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

9. «Идеальную деревню» – в революционную

Одно время борцы за независимость Кореи, движимые идеей о строительстве «идеальной деревни», всячески старались сделать свою мечту явью.

Под «идеальной деревней» каждый подразумевал, может быть, такое село, такой мир, где нет ни эксплуатации, ни гнета, ни неравенства и где всем людям жилось бы счастливо и свободно. С незапамятных времен наша нация мечтала о таком утопическом мире.

Утверждения националистов о создании «идеальной деревни», можно сказать, отразили помыслы и стремления наших предков, которые желали, чтобы все и каждый жили зажиточно, дружно, в согласии и в мире.

Многие люди ратовали за строительство «идеальной деревни» и прилагали для этого немало усилий. Представителем таких мыслителей был Ан Чхан Хо. После опубликования договора об «аннексии Кореи Японией» сразу собрались в Циндао (Китай) Ан Чхан Хо, Ли Дон Хви, Син Чхэ Хо, Рю Дон Ер и другие и провели переговоры. На них Ан Чхан Хо выступил с предложением о создании «идеальной деревни». После серьезных дискуссий лидеры движения за независимость договорились скупить землю американской Тэдонской торгово-промышленной компании (уезд Мишань), освоить ее и создать там военное училище для подготовки кадров Армии независимости. Такая «идеальная деревня» стала бы, по их мнению, материальной, кадровой и финансовой базой для движения за независимость, которая позволила бы решить и финансовую и кадровую проблемы.

И после провала намеченного плана Ан Чхан Хо много лет мучительно старался накопить денежные средства на строительство «идеальной деревни» и найти ей подходящее место. В это дело он вложил всю свою душу и энергию. К этому побудила его идея о том, что движению за независимость нужна база, которая, по его мнению, материально подкрепляла бы «теорию о подготовке реальных сил».

Стремление создать такую «идеальную деревню» стало в то время, пожалуй, своего рода тенденцией в движении за независимость. Немало националистов старались сделать явью свою скромную мечту – освоить пустынную землю, создать там полеводческие хозяйства и военное училище и, таким образом, подготовить реальные силы.

На волнах такого течения и родилась деревня Ляохэ.

На эту землю первыми ступили националисты Южной Маньчжурии. Часть из них скиталась на западе и, наконец, бросила якорь у берега Ляохэ. Среди них были Сон Сок Дам, Пен Дэ У (Пен Чхан Гын), Ким Хэ Сан, Квак Сан Ха и Мун Сан Мок. Ратуя за так называемую «идеальную деревню» корейцев, они переселили на новое место более 300 дворов соотечественников. Здесь они, отгородив деревню барьером от внешнего мира, начали создавать свой своеобразный мир. Так на карте появилась деревня Уцзяцзы (село из пяти дворов – ред.), основателями которой стали выше упомянутые пять националистов.

В Вэньгуанской средней школе в Гирине было несколько учеников из Гуюйшу и Уцзяцзы. Они очень хвалили Уцзяцзы.

И вот я начал интересоваться этой деревней и решил преобразовать ее в революционную.

Из Восточной Маньчжурии я пошел в Уцзяцзы в октябре 1930 года. До этого я планировал созвать крупное собрание в Восточной Маньчжурии в связи с подготовкой к вооруженной борьбе. Но, судя по создавшейся ситуации, я считал Восточную Маньчжурию неподходящим для собрания местом и переменил его на Уцзяцзы. Я решил месяцами просидеть в Уцзяцзы и проводить подготовку к собранию и одновременно браться за воспитание жителей этой деревни в революционном духе. Пришел и вижу то, что слышал, – обычаи прекрасные, люди добрые.

В этой местности дует сильный ветер, и крышу черепицей не покрывали, а мазали глиной. Намажешь соленой глиной – дождь не протекает. У них и ограды тоже глинобитные, сложенные весьма аккуратно. Выкопанную глину месят, а затем бьют деревянными молотами. Когда она затвердевает, как камень, рубят ее по нужному размеру. А такую саманную стену не пробьет и пуля, как уверяют местные крестьяне.

Основатели деревни Уцзяцзы, имеющие среди жителей большое влияние, категорически запретили приток в деревню иного идеологического течения, чуждого их идеалам и концепциям.

Объединив силы крестьян, они превратили болото в заливные рисовые поля, воздвигли в деревне школу. Создали и массовые организации – Общество крестьянских друзей, Общество молодежи и Общество школьных друзей. Был создан сельский совет – самоуправляющаяся организация. 29 августа, в день оглашения Японией «аннексии с Кореей», сельчане собирались в деревне и пели «Песню о дне национального унижения». Ничего странного нет в том, что свою местность, куда почти еще не дотянулись щупальца японских войск, полицейских и реакционной военщины Китая, называют «небесным раем».

Большинство жителей Уцзяцзы составляли люди из провинций Пхеньан и Кенсан. Кенсанцы находились под влиянием группировки Эмэльпха, связанной с Молодежной федерацией Южной Маньчжурии, а пхеньанцы – главным образом, под влиянием фракции Чоньибу.

Учитывая, что я родом из провинции Пхеньан, часто в Уцзяцзы останавливался у кенсанцев, как в Калуне, иначе это бы насторожило и взбудоражило их нервы.

Раньше мы из Калуня направили в Уцзяцзы бойцов КРА в качестве подпольщиков. Но они здесь не задали своего тона, им не удалось убедить в своем этих знатных лиц села – упрямых по характеру и имеющих прочную опору в деревне.

По совету товарищей я провел здесь всю зиму того года. Так надолго – не на одну, не на две недели, а на целые месяцы – работал я на одном этом месте. Столь важное значение придавали мы работе в Уцзяцзы.

Мы считали его последней твердыней националистических сил в Средней Маньчжурии. Если сумеем мы успешно вести свою работу в Уцзяцзы, то сможем превратить эту деревню в образец революционного воспитания сельских жителей и на этой основе держать под нашим влиянием все села Маньчжурии и северного приграничного района Кореи.

Главную силу революции мы видели в рабочих, крестьянах и трудовой интеллигенции. Особенно большие силы были направлены нами на повышение революционного сознания крестьян. Это объясняется тем, какое место занимают крестьяне в классовом составе населения нашей страны. Они составляли более 80 процентов населения страны. Та же самая картина была и в Цзяньдао. Здесь более 80 процентов населения составляли корейцы, а среди них около 90 процентов – крестьяне. Преследования военщины, жестокий грабеж со стороны помещиков и ростовщиков поставили крестьян в положение крайней нищеты и полного бесправия. Они смертельно мучились от эксплуатации посредством земельной ренты, а также от такой внеэкономической эксплуатации, какой подвергались в старые времена рабы и крепостные.

Ничем не отличалось и положение крестьян, проживавших в самой Корее. Это свидетельствовало о том, что именно крестьянские массы, вместе с рабочим классом, наиболее заинтересованы в революции и что в нашей революции крестьянство должно входить в ее главный отряд, как и рабочие.

Революционное воспитание сельских жителей было самой важной, первоочередной задачей в создании базы антияпонской вооруженной борьбы в массах.

Динамичная деятельность подпольщиков резко повысила энтузиазм молодежи, стремящейся следовать нашим помыслам. Это обескуражило влиятельных стариков Уцзяцзы. Они, размахивая длинными курительными трубками, с угрозой говорили молодым людям: нынче, мол, в головы молодетчины вбивается иное веяние, а мужики-то, протаскивающие социализм на равнину Ляохэ, не соберут своих костей. Иные старики беспокоились, говоря: знаешь, Цзяньдао погубила вот этакая компартия, грянет в Уцзяцзы этот сумасшедший вихрь – покоя не будет и у нас в деревне Ляохэ.

Второпях сделаешь свои шаги – и на голову тебе угодят длинные трубки этих влиятельных старичков.

И у молодежи зародилось колебание. Хотелось идти в ногу с маршем коммунизма, но боялась, как бы не косились на нее старики. А тут-то как раз упрямые молодые люди скрестили шпаги с этими авторитетами деревни.

На основе отчета подпольщиков я пришел к выводу, что предпосылкой успеха в революционном воспитании жителей Уцзяцзы является налаживание работы с этими авторитетными лицами села. Не изменив их мышление, было невозможно спасти Уцзяцзы от бредовой мечты об «идеальной деревне», да и нельзя было претворить в дела наш замысел о превращении Ляохэ в образцовое село Средней Маньчжурии. Теперь все дело было в том, чтобы повернуть тележку этих авторитетов на новую дорогу. А потом как поступать с остальными – это будет уже в наших руках.

Прошло уже три месяца, но наши подпольщики даже и не посмели сблизиться с этими стариками, а только потихонечку похаживали вокруг них. Такими вот неприступными были эти старые знаменитости деревни Уцзяцзы. Еще бы! У них ведь боевая слава в движении за независимость, эрудиция, да и теоретическая подкованность. Не наделенный умом и опытом даже не посмеешь и слова им сказать. Так группа этих стариков распоряжалась судьбой этой деревни.

Из-за кулис командует сельским советом и держит в своих руках все крупные и малые дела деревни именно старик. Имя ему – Пен Дэ У. Он как главный, обладающий реальной властью, дирижировал всеми влиятельными стариками. Прозвище его – «Пен-Троцкий». Так сельчане прозвали его за то, что от него часто слышали о Троцком.

Старик Пен, давно окунувшись в движение за независимость, всю свою жизнь колесил по Корее и Маньчжурии. Вначале он вел педагогическую работу, создав учебные заведения в своем родном краю Ханчхоне (провинция Южный Пхеньан), в Часоне и Даоцингоу (уезд Линьцзян). В военные действия он включился в 1918 году, когда служил в Армии независимости, базировавшейся в горах Маоэршань в Линьцзяне. В то время он часто приходил к нам в Линьцзян, чтобы повстречаться с моим отцом. Когда он не приходил сам, его связывал с моим отцом Кан Чжин Сок, мой дядя по линии матери.

За его плечами – заведующий отделом пропаганды группы «Тэхан тоннипдан», заместитель председателя Национальной армии независимости, начальник военно-юридического отдела и командир 1-го батальона Армии возрождения, заведующий отделом предпринимательства администрации Тхоньибу. Словом, он все бегал в хлопотах, чтобы поднять движение Армии независимости. С 1926 года старик ушел от воинских должностей и начал увлекаться строительством «идеальной деревни».

Одно время Пен, плывя на волнах коммунистического движения, часто бывал на советском Дальнем Востоке. У него был даже партийный билет в синей обложке, который он вроде бы получил, когда был причастен к Компартии Корё.

Не обработав старика Пен Дэ У, трудно было сдвинуть с места группу этих упрямцев и воспитать жителей деревни в революционном духе.

Ко мне пришел Пен Даль Хван, сын старика, ответственный за Общество крестьянских друзей. По-видимому, ему сказали, что я прибыл в Уцзяцзы. Он сказал:

– Нам надо скинуть с плеч этих националистов и сделать этакое «идеальное село» Уцзяцзы революционным. А вот тут-то нам и мешают мой отец и другие «знаменитости». Просто с ними ничего не можем сделать. Раз вы приехали, уважаемый Ким, теперь свергнем этих твердолобых, никудышных старичков.

Я, полный недоумения, спрашиваю его:

– Свергнем, говорите? А как это понять?

Ответ его был просто удивительным:

– Пускай старики ругают. Создадим отдельно свои организации, покушаем, как говорится, из другого котла, сделаем Уцзяцзы социалистической деревней. Вот чего мы хотим.

– Так делать нельзя. А то Уцзяцзы расколется надвое. Это не подходит к нашей линии.

– А что же и как нам надо делать? Все-таки мы не можем отдать Уцзяцзы в руки этих отсталых старичков.

– Сейчас все дело в том, чтобы они поддержали нас. Мне хотелось бы поработать с вашим отцом. Как вы думаете, председатель общества?

Он ответил, что даже если любой, кем бы он ни был, приблизится к нему, это ни к чему не приведет.

– К нам приезжали, – сказал он, – многие лица из администрации Кунминбу, из Шанхайского временного правительства и из комитета по восстановлению компартии, подчиненного фракции Эмэльпха. Каждый из них изо всех сил старался создать свою базу, на которую опирались бы они в будущем. Но все они, встреченные равнодушием отца, вернулись с пустыми руками. Простого человека он даже не принял. И искушенного главаря группы националистов обработал своими поучительными советами.

Я обращаюсь к Пен Даль Хвану:

– Ваш отец был близок с моим отцом, мы с вами тоже старые друзья. Значит, встреча с ним будет не хуже, чем с незнакомцами. Не так ли?

Слушая меня, Пен Даль Хван очень засмущался и добавил, что на него, такого ужасного упрямца, не воздействует даже личное знакомство. Десять лет назад Пен Даль Хван был у нас в Линьцзяне, тогда он принес письмо его отца к моему отцу.

Мои беседы с «Пеном-Троцким» шли несколько дней в его доме, где обычно собирались знатные люди деревни.

В первый день говорил в основном старик Пен Дэ У. Он гордо восседал в комнате, положив одну ногу на другую, и то и дело привычно ударял своей длинной трубкой о пол. Вид у него был важный и гордый. Он сказал, что рад встрече с сыном Ким Хен Чжика, но относился ко мне, как к малышу. В каждой фразе его звучал высокомерный тон наставника, так и выражался: «ты и твои коллеги». Старик был такой солидный, важный, суровый и теоретически подкованный, что с самого начала создало какую-то грозную, давящую атмосферу.

И поэтому, когда старик спросил меня о моем возрасте, я прибавил себе пять лет и ответил, что мне 23 года. Если бы ответил: 18 лет, то старик отнесся бы ко мне как к совсем маленькому. В те годы я выглядел, правда, старше своего возраста, и никто не сомневался, даже если скажу, что мне 23. Когда меня спрашивали о моем возрасте, я, где бы ни находился, отвечал: 23, а то и 24 года. Это помогало мне работать как с влиятельными лицами, так и с молодежью.

И тут я брал еще и своей выдержкой, – когда старик Пен говорил, нарушая логику мысли, противореча сам себе, я ни разу не перебил его, не давал отпора старому собеседнику, соблюдал все правила приличия и терпеливо выслушивал его до конца.

– На днях, – говорит старик, – вижу, вот эти «зеленые» людишки не понимают даже ни одного словечка из десяти сказанных другими, за то тут у них сыплются придирки: пахнет, мол, феодальным или чем-то другим. Но ты, Сон Чжу, парень не такой, с тобой беседовать интересно.

Однажды он пригласил меня к себе на ужин, сказав, что при жизни мой отец в Линьцзяне часто приглашал его к столу и что сегодня он накрыл мне этот стол в ответ, хотя и не очень обильный.

И тут в разгаре нашей беседы он неожиданно задал мне вопрос:

– Ну а теперь скажи, – это правда, что ты со своими сверстниками прилетели сюда рушить нашу «идеальную деревню»?

Пен Даль Хван не ошибся, сказав мне, что его отец пуще всего насторожен по отношению к коммунистам.

– Как же так можно? Мы обязаны вам помочь. Зачем же нам рушить такую «идеальную деревню», какую построили вы, почтенные старые люди, с таким огромнейшим трудом? Да у нас и силы такой нет, чтобы разрушить.

– М-да, теперь понятно. А у нас, говорю, эти молоденькие людишки Уцзяцзы, во главе с моим сынком Даль Хваном, день и ночь придирчиво судачат о нашей «идеальной деревне». Они только и думают, как бы скинуть старичков и водрузить над селом красный флаг. Ходят слухи, что молодежь нашей деревни движешь и направляешь ты, Сон Чжу. Теперь открывай душу и высказывай твою мысль о нашей «идеальной деревне». Недовольна этим и она, гиринская молодежь, как здешние сырые да зеленые?

– Я в «идеальной деревне» ничего плохого не вижу. Чего тут плохого? На чужбине скитались наши соотечественники и вот с желанием собраться в одном месте и жить дружно создали такое село, назвав его «идеальным». Просто замечательно и даже Удивительно, что на пустом болоте Ляохэ построили такое корейское село, каким я его вижу. Думаю, вам стоило большого труда создать такое село.

Очень довольный моим ответом, старик молча гладил свои усы под самым носом. И тон разговора его чуть изменился, – продолжал обращаться ко мне на «ты», но уже с мягким оттенком.

– Ничего не скажешь! Ты поймешь, что у нас в деревне нет ни полиции, ни тюрьмы, ни казны. Есть один сельский совет – орган самоуправляющийся. В нем корейцы сами решают все дела по-демократически. Такой идеальной деревни не найдешь больше нигде на свете.

Именно сейчас, подумалось мне, настал момент, когда можно пояснить ему нашу позицию, наш взгляд на «идеальную деревню».

– В своей деревне, я вижу, вы создали добрый орган самоуправления и на демократических началах помогаете корейцам в быту. Это, я бы сказал, деяние патриотическое. Но позвольте спросить: можно ли добиться независимости страны путем строительства вот таких деревень?

Старик вдруг замолчал, хотя до этой поры держал важную позу, положив ногу на ногу и ударяя о пол своей длинной трубкой. У него только черные брови двигались вкось, выдавая его волнение. А потом он вздохнул.

– Независимости-то не достичь. Ты задел именно за больное место. Собственно, «идеальную деревню» мы создали, а подмоги-то движению за независимость нет. Вот за что и переживаю. Куда лучше бы, если бы «идеальная деревня» дала стране независимость!

И я, не упуская шанса, аргументировал необоснованность создания «идеальной деревни». Лишенной Родины нации невозможно создать на чужбине такое село. Конечно, факт, что благодаря усилиям старых людей деревня Уцзяцзы стала лучше, чем другие корейские поселки, но нельзя считать, что тут осуществлены идеалы корейцев. Идеалы нашей нации в том, чтобы жить, не зная эксплуатации и гнета, на независимой Родине, где нет ни самураев, ни помещиков, ни капиталистов. Люди влезли в долги к помещику, можно ли тут сказать, что они живут идеально хорошо? Когда японцы придут в Маньчжурию, и в Уцзяцзы покоя не будет. Когда поглотят Маньчжурию японские империалисты – это скоро покажет время. Самураи не хотят, чтобы корейская нация жила идеально.

– Значит, ты хочешь, чтобы я бросил эту «идеальную деревню» и все другое?

Старик Пен с нетерпением ждал моего ответа. И я ответил:

– Мы не желаем, чтобы деревня, довольствуясь нынешним положением, жила безмятежно. Мы хотим преобразовать село в иное – революционное, борющееся за возрождение Родины.

– Значит, хочешь посеять в Уцзяцзы семена социализма? Этого нельзя! Мне этот социализм, фу, противен. Летом года Кими в Куаньдяне твой отец сказал, что нужно переориентироваться на коммунистическое движение. Тогда все мы были за его идею. Потом я следовал за этакой Компартией Коре. Скажу прямо: коммунисты эти, все без исключения, сумасшедшие. Чем они занимались? Только фракционной грызней. А потом как услышу одно это слово «коммунизм», сразу меня лихорадит.

Порылся в кармане, достал и показал мне этакий партбилет синего цвета, полученный в Компартии Корё.

– Сколько ни бегай в хлопотах, ведя революцию, но ты, Сон Чжу, имеешь ли такой же партбилет?

Сказав это, старик тихим взглядом посмотрел на меня. Я заглянул в раскрытый партбилет, схватил его и быстро сунул себе в карман. Растерянный от такой неожиданности, старик в недоумении не сказал ни слова и только безмолвно взглянул на меня.

– Это партбилет той самой Компартии Коре. Провалилась она от своего сектантства. Возьму и посмотрю…

Я думал, что старик попросит вернуть ему партбилет, но у него на уме другое. Он обратился ко мне с такими словами:

– Так, ты хочешь преобразить деревню Уцзяцзы в революционную. Если есть у тебя какая-то особая программа, то высказывай ее.

И я много часов рассказывал ему, как мы вели революционное воспитание жителей Цзяндуна, Синьаньтуня, Нэдосана, Калуня, Гуюйшу и других сел.

Старик с большим вниманием слушал меня. Помолчав, сказал:

– Слушаю тебя и твоих коллег, замечаю, – вы-то сталинцы. Этому я не возражаю. Но не говори только «Сталин», «Сталин». И в словах Троцкого есть кое-что достойное.

Потом он распространялся о теории Троцкого.

Но он, как мне казалось, не был противником марксизма-ленинизма.

Я понял, что в памяти у него глубоко запечатлелся Троцкий. Я, признаться, общался с множеством самозваных знатоков теории коммунизма, но впервые встретился с таким ярым покровителем Троцкого.

Мне это было довольно странно, и я спросил старика Пена:

– За что вы так чтите Троцкого?

– У меня-то, что греха таить, нет почтения к Троцкому. Так поступаю я, честное слово, потому, что нынче молодые люди необдуманно чтят людей большой страны и что это мне не нравится. Троцкий есть Троцкий, Сталин есть Сталин, а вот теперь молоденькие чуть что вытаскивают теоретические положения людей большой страны и твердят и о том и о сем. Но чего там такого серьезного?! О положениях Сталина, о словах Троцкого положено судить русским же! А корейцам-то надо жить с душою корейской, говорить о том, чтобы как лучше вести свою революцию, революцию в Корее. Не так ли?

Что и говорить, рассказ старика заслуживал внимания. Несколько дней беседовал я с «Пеном-Троцким» и понял, что он отнюдь не простой старик.

Вначале, собственно, нас взяло и сомнение: «Не троцкист ли он?» А потом мы поняли: старик не троцкист, просто ему, разочарованному грызней фракционеров, захотелось предупредить молодежь вот о чем: «Вам нельзя жить вслепую, чтя и то и другое. Почему вам твердить только о чужой стране – о России, о Сталине и о тому подобном? Обязательно ли в каждом деле следовать русским образцам?» Несомненно, вот в чем была суть идеи, о чем он хотел сказать нам. Иначе говоря, надо жить своим умом.

– Я не сунусь в дела молодежи. Меня не касается и дело моего сына. Так, чем занимается мой сын Даль Хван, – это его дело. Но я беспощаден к тому, что молодые люди, потеряв свою душу, щеголяют зазубриванием чужой теорийки.

Слушая старика, я был уверен в том, что правильна была наша позиция, ведь мы неизменно выступали против фракционности, низкопоклонства и догматизма. Я убедился в правоте наших взглядов, суть которых – верить в собственные силы и силами своего народа вести революционную борьбу.

В следующий день больше говорил я, чем старик Пен Дэ У.

Я подробно объяснял ему нашу линию, принятую на Калуньском совещании. Я рассказал ему о том, что нужно создать партию нового типа и новую армию, сформировать единый антияпонский национальный фронт с охватом различных слоев населения, независимо от различий в идеологиях, вероисповедании, от имущественного ценза, пола и возраста, вернуть потерянную Родину силой сопротивления 20 миллионов корейцев. Мои слова, казалось, произвели на него сильное впечатление. В частности, он целиком и полностью одобрял наш план образования единого антияпонского национального фронта.

У них обоих – у старика Пена и у его сына – не было жен. Хозяйствовала его дочь, но одно это не развеяло воцарившуюся в семье атмосферу скучности и одинокости.

Я старался найти подходящую подругу по сердцу Пен Даль Хвану. Мы не раз советовались с друзьями об этом и, наконец, нам удалось подобрать для будущей молодой четы девушку по фамилии Сим из деревни близ Уцзяцзы. Мои друзья устроили его свадьбу. Для меня, еще молодого парня, было просто неудобно быть сватом для человека старше меня, мне казалось, что тут я сунусь не в свое дело. Но после свадьбы сельчане так обрадовались этому как своему собственному делу и не жалели похвал в мой адрес: мол, сделано большое дело.

Этим делом мы снискали больше доверия влиятельных стариков деревни.

Однажды пришел ко мне Пен Даль Хван и рассказал, о чем думает его отец. По его словам, старик сказал своим друзьям: «Сейчас появился новый хозяин. За нас он берет на себя нашу „идеальную деревню“. Это Сон Чжу и его коллеги. Если ихнее дело социализм, то и мы спокойно воспримем его. Нельзя смотреть на Сон Чжу как на простого юношу. Мы стары, мы старье, сброшенное за борт временем, итак отдадим всю судьбу Уцзяцзы молодым людям и всеми силами поможем Сон Чжу и его коллегам». И другие старые знаменитости деревни с восхищением одобряли наши утверждения.

Выслушав такое, я опять пошел к старику Пену.

– Пожаловал к вам, – говорю ему, – чтобы вернуть вам билет Компартии Корё.

Старик, увы, даже и не взглянув на партбилет, отрезал:

– Мне не нужна такая дрянь.

Значит, вещь эта ему лишняя. Беда была в том, что я и не мог вернуть его старику и не мог бросить его. После этого та вещица несколько дней передавалась моим друзьям из рук в руки…

В следующем после освобождения Родины, 1946 году в Пхеньян приехал старик Пен Дэ У. На встрече с ним я напомнил ему о тех днях. Гость, погрузившись в глубокое раздумье, улыбнулся сухой улыбкой. Вспоминая о нашей встрече в Уцзяцзы, он сказал:

– Вот теперь я вижу, что вся Северная Корея стала буквально идеальным селом, идеальным небесным раем на земле, и мне нисколько не жаль, что умру сейчас.

Ему было тогда 67 лет. В том году он умер в уезде Итун провинции Гирин. Скорбную эту весть мне передали довольно позже. А Пен Даль Хван, сын старика, работал руководителем Крестьянского союза в Уцзяцзы. По «вине» того, что он под нашим руководством развернул антияпонскую борьбу, он с 1931 года несколько лет мучился в Синичжуской тюрьме.

Так создалась возможность превратить Уцзяцзы в революционное село.

После этого знаменитости села стали иными глазами смотреть на подпольщиков КРА, находившихся в селе. Приготовив особые блюда, они, как бы соревнуясь между собой, приглашали и угощали нас.

Проводя работу по воспитанию жителей Уцзяцзы в революционном духе, мы одновременно прилагали немало усилий для того, чтобы привлечь на нашу сторону и китайцев. Если нам не удастся привлечь к себе местных влиятельных лиц– китайцев, то уйдет у нас из-под ног почва в Средней Маньчжурии. Поэтому мы без колебания привлекли на свою сторону и использовали и китайских помещиков, когда на это открывалась возможность.

К тому времени недалеко от Уцзяцзы жил китайский помещик Чжао Цзяфэн. Однажды ему пришлось поссориться с помещиком другой местности из-за земли. И он решил возбудить дело против того помещика.

А тут Чжао Цзяфэна очень мучило то, что не знал, как ему составить исковое заявление. У него был сын, который окончил в городе среднюю школу, но и он не умел написать такой документ. Учиться-то он в средней школе учился, но, по-видимому, гонял лодыря и не усердствовал в учебе.

Чжао Цзяфэн обратился к Ким Хэ Сану, уцзяцзыскому врачу по народной медицине, с просьбой рекомендовать ему такого знатока, который мог бы написать ему исковое заявление. В какой-то день с такой просьбой пришел ко мне Ким Хэ Сан и спросил, смогу ли я написать такое заявление.

В те годы, когда мы вели подпольную революционную работу, в Китае в помощь простым жителям и учащимся издавались справочники, в которых были изложены способы писания писем, искового заявления и текста, читаемого при совершении жертвоприношения.

И я пошел за Ким Хэ Саном в помещичий дом. Чжао Цзяфэн накрыл для меня обильный стол и, угощая меня китайскими блюдами, много часов рассказывал, как ему пришлось возбудить дело из-за земельных угодий.

Написав такой документ на китайском языке, я сам вместе с жалобщиком пошел в уездный центр и там за кулисами помог ему победить в этом судебном разбирательстве. С этим исковым заявлением Чжао Цзяфэн дело свое наконец выиграл. А если бы проиграл, то потерял бы десятки гектаров земли.

После этого он всячески мне покровительствовал, говоря: «Совершенно не правы те, кто говорит, что господин Ким принадлежит к группе коммунистов. Он не коммунист, а очень добрый человек. Без его помощи я на суде проиграл бы».

И каждый праздник он приглашал меня к себе и угощал лакомыми блюдами.

Когда я бывал у Чжао Цзяфэна, я знакомился у него с местными влиятельными лицами Китая и прививал им антиимпериалистический дух.

С той поры в Уцзяцзы моя революционная деятельность стала легальной, легально работала и школа корейцев. Так и начали укрепляться устои нашей революционной борьбы в этой местности.

Перевоспитав влиятельных лиц деревни вот в таком духе, мы приступили к революционной перестройке массовых организаций.

Первым делом мы преобразовали Общество молодежи в организацию АСМ. Оно раньше было под влиянием национализма. После прихода группы КРА в Уцзяцзы активисты этого общества чуть прозрели, но пока не совсем избавились от пережитков национализма во всех направлениях. Прежде всего неясными были боевые задачи и цель общества. Было мало членов организации, да и не практиковались правильные методы работы. Никакой деятельности у них в сущности не было, оставалась одна вывеска. Только номинально называвшаяся эта организация почти не вела работы по сплочению масс молодежи. Район Уцзяцзы охватывал много поселений за 4 или 8, даже за 24 километра вокруг, но ни в одной деревне не имелось местной организации этого общества. И вполне естественно что молодежная организация не могла прижиться в массах, не могла привести в действие массы молодежи.

Некоторые наши товарищи предложили сразу же превратить это общество в организацию АСМ. Но многие юноши и девушки пока еще не освободились из-под влияния националистов и возлагали определенные надежды на Общество молодежи. Так что нельзя было без учета идейно-политической подготовленности молодежи необдуманно перестраивать старую организацию в новую.

Бойцы КРА вместе с руководителями Общества молодежи проводили во многих селениях идеологическую работу, направленную на создание организации АСМ. В ходе этого наша революционная линия стала доходить до сознания масс молодежи. И я каждый день беседовал с молодежью.

Пройдя такую подготовительную стадию, мы создали в классном помещении Самсонской школы Уцзяцзыскую организацию АСМ, которая имела свое звено в каждом селении. Председателем этой организации был избран Чвэ Иль Чхон, заведующим орготделом – Мун Чжо Ян.

После этого Общество крестьянских друзей перестроилось в Крестьянский союз, а Общество школьных друзей – в Детскую экспедицию, Уцзяцзыский филиал Южноманьчжурской федерации по просвещению женщин – в Общество женщин. В работе массовых организаций села начали происходить новые перемены.

Перестроенные организации широко принимали в свои ряды новых членов. Почти все жители, охваченные массовыми организациями, включились в политическую жизнь.

И сельский совет, этот административный орган местного самоуправления, мы перестроили в революционный комитет самоуправления.

Сельский совет был создан предтечами Уцзяцзы в первой половине 20-х годов. Совет занимался в основном хозяйственными делами и образованием. Он, установив постоянные связи с китайскими ведомствами, имел в Гунчжулине свою организацию – торговый пункт по продаже риса. Она оказывала помощь крестьянам в быту.

Жители Уцзяцзы нескрытно порицали работников сельского совета за необщительность в работе с массами и нечестность в хозяйственных делах.