Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

В оружейной мастерской в пещере Сурипави изготовляли даже бомбу из пороха, добываемого через революционную организацию рудника Бадаогоу в уезде Яньцзи.

Первую бомбу называли «звуковой бомбой». Она отличалась только оглушительным взрывом, но почти не обладала убойной силой. С учетом этого недостатка выходила «бомба с перцем». Ее эффект был лучше, чем у первой, но и она отравляла только одним запахом, почти не обладая убойной силой.

Хэлунские товарищи изготовили бомбу не с перцем, а с железными осколками. Она обладала высокой убойной силой. Она и есть известная «енгирская бомба». После появления ее на свет мы вызвали Пак Ен Суна из Хэлуна и организовали двухдневные семинары в Дафанцзы в Сяованцине с целью распространять технику изготовления самодельной гранаты в различные районы Восточной Маньчжурии. В семинарских занятиях участвовали работники оружейных мастерских и командиры партизанских отрядов, приехавшие из разных уездов Цзяньдао.

В первый день семинара я читал лекцию о методе изготовления пороха. В то время партизанские оружейные мастерские доставали порох втайне из рудника. Но это всегда сопровождало большую опасность, ибо враги вели строгий контроль над порохом. Мы в населенных пунктах легко добывали сырье для юроха, и нам удалось изготавливать из него порох. На семинарах обучали этому секрету, чтобы распространяли его в различные районы.

Пак Ен Сун рассказывал о методе изготовления гранаты и правилах ее эксплуатации, о методе ее хранения и обращения с ней. Все участники семинара восхищались, услышав о том, как изготовляли гранату в Хэлуне с духом опоры на собственные силы. Пак Ен Сун и Сон Вон Гым, заведовавшие оружейной мастерской в пещере Сурипави, были очень талантливыми товарищами. Позже эта оружейная мастерская играла большую роль в антияпонской войне как надежная оружейная база, как емонтная мастерская Корейской Народно-революционной армии.

Если кто-либо из писателей соберет эпизоды о беспримерной самоотверженности и дерзости, об умении приспосабливаться к изменявшимся обстоятельствам, о необыкновенной творческой активности нашего народа в борьбе за приобретение оружия и воссоздаст их в художественных образах, то это стало бы действительно огромной эпопеей. Народные массы, тысячелетиями и десятками тысячелетий оставаясь вне истории низкооплачиваемой рабочей силой, блуждали во тьме невежества и одурения. Они же с кровавыми слезами на глазах скрежетали зубами, горько скорбя по трагической судьбе народа, лишенного Родины, и вынуждены были принять такой удел за фатальную неизбежность. Именно эти простые люди встали на путь священной освободительной борьбы, чтобы своими руками проложить себе новый путь.

Каждый раз при виде оружия, захваченного у врага или изготовленного местными организациями, я вновь и вновь с гордостью убеждался в правильности нашей решимости проложить путь корейской революции, опираясь на свой народ, веря в его силы.

Ускоряя подготовку к созданию постоянных вооруженных сил, мы в то же время особое внимание уделяли и делу создания в массах опорной базы для антияпонской вооруженной борьбы. Постоянно пробуждать сознание народных масс в ходе практической борьбы, давать им проходить закалку и надежно подготовить их к антияпонской войне – таково было насущное требование развития нашей революции. Именно в сознательной и общенациональной мобилизации широких масс была гарантия окончательной победы.

Небывалый неурожай в 1930 году и следовавший за ним жестокий голод создавали условия для развертывания новой массовой борьбы в Восточной Маньчжурии вслед за выступлением за «осенний урожай». Мы приняли меры, чтобы, не ослабляя боевой дух масс, приподнятый в ходе выступления за «осенний урожай», развернуть новую борьбу периода весеннего голода против японских империалистов и прояпонски настроенных помещиков. Борьба периода весеннего голода начиналась с требования от помещиков давать крестьянам в долг продовольствие. Она быстро перерастала в борьбу за конфискацию продовольствия у японских империалистов и прояпонски настроенных помещиков, в насильственную борьбу за ликвидацию приспешников японского империализма.

В огне борьбы периода весеннего голода поднималась на новую стадию работа по повышению революционного сознания местных жителей Восточной Маньчжурии. И в условиях, когда наступление контрреволюции против революции принимало столь наглый характер, корейские коммунисты шли в гущу масс, терпеливо просвещали и воспитывали их. Массовые организации, выйдя из рамок тенденций закрытых дверей, настежь раскрывали массам двери, неуклонно закаляли их в практической борьбе.

Но эта работа шла не так легко, как ходит парусник по ветру. Был и случай, когда лишились жизни несколько революционеров, проводя работу по превращению одной деревни в революционную. А порой нам приходилось подвергаться нестерпимым оскорблениям и неверию со стороны населения, и надо было безропотно переносить все это, чтобы не выдать себя, что ты революционер.

И мое испытание в селе Фуэрхэ, можно сказать, относится именно к такому случаю.

Фуэрхэ – это был важнейший населенный пункт, расположенный на границе между Аньту и Дуньхуа. Не пройдя через эту деревню, нельзя было свободно передвигаться в Дуньхуа и в Южную Маньчжурию. Не превращая эту деревню в революционную, невозможно было гарантировать безопасность Сяошахэ, Дашахэ, Люшухэ и других смежных деревень.

Много способных подпольщиков из революционных организаций было направлено в эту деревню, но каждый раз мы тут терпели неудачу. Необходимо было немедленно плести там сеть организаций, но как только пойдет туда кто-либо из нас, его арестовывали и убивали. Казалось, выход из этого положения найти было нельзя. Ким Чжон Рён, называя Фуэрхэ «реакционной деревней», с досадой говорил, что в ней, видимо, есть шпик или какая-то организация белых, но их никак нельзя вывести на чистую воду. Стоит только услышать об этой деревне, и меня не покидала странная мысль.

В Фуэрхэ был один товарищ по фамилии Сон, состоявший в нашей организации, но ему одному было не под силу разоблачить реакционные элементы и воспитать жителей деревни в революционном духе. Кто-нибудь из нас должен был проникнуть в село, рискуя жизнью, чтобы ликвидировать того, кого надо, организовать то, что нужно, и таким образом перестроить это село из «реакционного» в революционное.

Исходя из этого, я вызвался проникнуть в Фуэрхэ.

Я вызвал товарища Сона в Сяошахэ и заранее с ним обо всем договорился.

– Вернешься в село, распространи слух: «У меня дома не хватает рабочих рук, и потому я заимел батрака». Тогда я пойду к тебе в батраки.

Глаза у Сона полезли на лоб. Он покачал головой:

– Это же риск какой! Там одни только реакционеры. Да еще вздумал пойти в батраки?

И организация тоже возражала против моего решения проникнуть в Фуэрхэ.

Несмотря на уговоры и возражения, я вместе с Соном на розвальнях, запряженных волом, отправился в Фуэрхэ. Я не умывался, не стригся, нарочно притворяясь дурачком, и проник в «логовище реакции».

Спустя несколько часов, когда мы с Соном ужинали, как вдруг, откуда ни возьмись, нагрянуло в деревню целое кавалерийское полицейское подразделение, взвивая за собой облако пыли. Как? Каким образом они узнали? А все-таки узнав, в пожарном порядке уже прислали из Аньту полицию.

Дети, игравшие во дворе, кричали: «Кавалерия!» Я вышел во двор с топором и стал колоть дрова. Точно такой же случай, какой был в доме незнакомой женщины в Цзяохэ!

Полицейские спросили, кто этот человек, указывая на меня. Сон ответил, что это его батрак.

Один из полицейских вопросительно покачал головой.

– Говорили, один из коммунистических руководителей проник в это село, чтобы руководить…

Так, значит, они прикатили за руководителем, одетым, конечно же, в шикарный европейский костюм, а перед ними вот какой-то батрак в дрянной блузе, и лицо все в саже… И они, видимо, огорчились, что напрасно хлопотали.

Тогда и мне пришло в голову подозрение: не скрывается ли в наших рядах неблагонадежный элемент, имеющий связь с врагом? О моем проникновении в Фуэрхэ знали ведь только несколько ответственных лиц.

После того как полицейская конница ускакала, я оглянулся на Сона. Он был весь не в себе, на лбу у него выступили капельки холодного пота.

Со следующего дня в доме хозяина я вставал чуть свет, ходил за водой, колол дрова, подметал двор, готовил пойло для вола. Вместе с Соном каждый день отправлялся в лес на розвальнях. В лесу я читал документы, заготавливал дрова, обсуждал дела, давал Сону задания.

Слух обо мне распространялся по селу как об аккуратном «батраке». Тогда в Фуэрхэ всерьез принимали меня за добродушного «батрака». Если обледеневало место колодца, женщины, пошевеливая пальцами, подзывали меня и просили поскорее сколоть лед с колодца. Я безропотно исполнял их просьбу. И вообще чем больше сельчане будут просить меня сделать что-то, тем больше я буду походить на настоящего «батрака». И чем вернее буду я исполнять их просьбы, тем труднее будет сыщикам унюхать во мне признак революционера.

Как-то раз в соседнем с Соном доме шла подготовка к свадьбе. В тот день ко мне валили сельчане, они просили меня месить тесто для лепешек. Они, видимо, думали, что раз я «батрак», значит, я в таком деле собаку съел.

Мой дед, всю жизнь гнувший спину на поле, часто говорил: надо владеть тремя видами работ – орудовать лемехом, резать солому на соломорезке и бить деревянным молотом вареный рис для хлебца, только тогда можешь назвать себя настоящим крестьянином-землепашцем. Но мне ни разу не приходилось месить тесто для хлебца. Семья наша жила не так богато, чтобы месить хлебец и роскошничать. Тут и попал я как кур во щи: выполнять просьбу сельчан – это все равно что выдать себя, а отказаться от их просьбы «батраку» не положено. Поэтому вначале я ссылался на занятость домашними делами. Но соседи приходили снова и настоятельно просили, да так, что мне отказываться дальше было уже неудобно.

С моим появлением во дворе дома, где шла подготовка к свадьбе, хозяева дома радостно всплеснули руками, что теперь им будет легче делать свое трудное дело. И они, вырвав деревянный молот из рук худощавого пожилого человека, тоже их соседа, вручили его мне, чуть не силком втолкнув его в мои руки. Да еще и приговаривали:

– А ну, покажи свой класс! Вкус лепешки сегодня зависит от твоего умения месить, взбивать тесто!

Было и смешно, и неловко: хозяйка дома, не зная, что творится в моей душе, суетилась, принесла корыто с только что сваренным рисом для хлебца. Любопытные сельчане стояли рядами по бокам. Им, видимо, очень хотелось посмотреть мастерство «батрака» орудовать деревянным молотом. В быт и жизнь сельчан вошла такая привычка.

Поплевав на руку, которой держал деревянный молот, я в душе думал: «Ну что же, была не была! Попробую ударить деревянным молотом со всего размаху. Ведь и это, видать, тоже дело рук человеческих! Где же написано, что батрак должен быть искушен во всех делах? Во всяком случае будут меня упрекать, что я не мастер на все руки, ишь беда какая»…

Узнав об этом, Сон спас меня из этого заколдованного круга.

– Эй, ты что, с той руки месить тесто, а? Я сколько раз тебе говорил, что руку надо беречь…

Он отругал меня с напускной серьезностью, а затем, обращаясь к хозяевам дома, сказал:

– Он-то вчера руку ушиб, когда рубил дрова в лесу, и ему сейчас это нельзя. Давай-ка я за него буду месить хлебец. Ведь это же радость, торжество соседское…

В тот день женщины угощали хлебцем гостей, а со мной бращались, как с «батраком». Другим подносили миску с хлебцем, а мне сунули его прямо в руки.

Но я о сельчанах не думал ничего плохого за то, что они так неприлично относятся ко мне. Наоборот, я считал это полезным для моей подпольной работы.

Работа по превращению деревни Фуэрхэ в революционную проходила не так легко. Такая работа в Уцзяцзы была очень тяжелой, но это, можно сказать, была пара пустяков, его не сравнить с превращением деревни Фуэрхэ в революционную.

В этой деревне я прожил примерно полтора месяца, создал организацию и, мобилизовав юношей-активистов, ликвидировал и шпика.

После возвращения в Сяошахэ я рассказал об этом моим товарищам, все покатились со смеху. Тогда я им сказал:

– Нет таких мест, куда нельзя проникнуть революционеру. Если до сих пор вам не удавалось вторгнуться в Фуэрхэ, то это значит, что вы действовали, как капля масла в воде, не желали идти в гущу масс, а вели революцию по-джентльменски…

Позже, после создания АНПА, я как партизанский командир ехал на коне, проездом остановился в этой деревне, созвал митинг, на котором выступил с речью, и все сельчане ахнули, увидев и узнав меня.

Молодая женщина, которая, шевеля пальцами, позывала меня и просила сколоть лед с колодца, диву далась, когда я после речи сел в седло.

– Э-ге-ге! Это же тот самый батрак в нашем селе? Он же стал командиром революционной армии!.. – сказала она, готовая провалиться сквозь землю.

Так мы преодолевали трудности, которые стояли перед нами. Но самый острый вопрос был еще впереди, он оставался еще неразрешенным. Это была работа с отрядами Армии спасения отечества, из-за которых корейским коммунистам приходилось проливать немало крови.

5. Рождение новых вооруженных сил

Весна 1932 года, полная мировых сенсационных событий, была неспокойная и тревожная. Японские империалисты, захватившие материк Маньчжурии, сфабриковали марионеточное государство Маньчжоу-Го во главе с последним императором пинского Китая Пуи, оттесненным бурями Синьхайской революции, ведомой Сунь Ятсеном. Рептильная пропаганда Японии, прояпонская пресса Китая и Маньчжурии громогласно рекламировали «примирение и согласие пяти наций» и создание «обетованной земли», не жалея похвал в адрес Маньчжоу-Го. Прогрессивная общественность Азии и всего мира выступила против этого с решительным протестом.

Внимание земного шара приковала к себе комиссия Лиги Наций по расследованию положения в Маньчжурии, которая только что прибыла в Японию с миссией выяснить причины события 18 сентября и ответственность за этот инцидент.

Комиссию возглавил лорд Литтон – старейший советник Тайного совета Великобритании, в ее составе были представители великих держав – США, Германии, Франции и Италии. Комиссия, принятая японским императором, встретилась также с премьером, военно-сухопутным министром и министром иностранных дел островной страны. В Китае комиссия имела встречи с Чан Кашли, Чжан Сюэляном. На земле Маньчжурии она встретилась с командующим Квантунской армии генерал-лейтенантом Хондзё и осмотрела место происшествия – события 18 сентября. Обе стороны – Япония и Китай – всячески усердствовали в конкуренции по радушному гостеприимству, стремясь каждая притянуть на свою сторону комиссию Литтона. В народе ходила крылатая молва, – дескать, если делегация выяснит подоплеку происшествия и будет пользоваться влиянием Лиги Наций, то Япония, возможно, выведет из Маньчжурии свои войска. Предположения эти не только обостряли нервы политических, общественных кругов и средств массовой информации. Слухи передавались из уст в уста даже у малышей начальных школ, ставших чуткими к политике, стали предметом разговора у стариков на вечерних прогулках.

Но мы в то время, готовясь в районе Аньту к вооруженной борьбе, не очень интересовались подобной молвой и всякими предположениями, полностью отдаваясь военному обучению. Каждый день члены Общества женщин Сяошахэ, неся на головах деревянные корыта с обедом, взбирались на лесную поляну Туцидяня.

В середине марта мы проводили в Аньту кратковременное обучение (кратковременные семинары) для командного состава небольших партизанских отрядов, созданных в уездах Восточной Маньчжурии. На лесной поляне Туцидяня, находящейся в Сяошахэ, собралось около 20 командиров местных отрядов.

Обучение шло два дня. В первый день – теоретическая лекция, в следующий – обучение действиям. Я читал на политическом занятий лекцию о линии и курсе корейской революции, выступил с темой о правилах и нормах службы партизанского отряда. Военной подготовкой в большинстве случаев руководил Пак Хун. Занятия у нас начались с таких элементарных вопросов, как действие в строю, сборка и разборка оружия, потом постепенно углублялись и перешли на тактические проблемы, такие, как организация напета и засады.

Аньту стал штабом, центром действий корейских коммунистов для создания АНПА. Из уездов бассейна реки Туман часто приходили к нам в Сяошахэ подпольщики и связные, чтобы установить с нами связи. Слухи о том, что мы создаем в Аньту партизанский отряд, передавались из уст в уста, дошли они и до районов Кореи. Молва собирала молодежь, пылкую духом, около 20-летнего возраста, из районов Кореи и Маньчжурии. Они с риском для жизни проникли в Сяошахэ и попросили принять их в наш отряд.

К тому времени Пен Даль Хван вместе с восемью молодыми добровольцами из Уцзяцзы попытались пройти в Аньту, но по дороге были арестованы японскими войсками и полицейскими. И их бросили в тюрьму. В первые дни после освобождения Кореи на встрече со мной старик Пен Дэ У очень сожалел, что его сын, так и не успев попасть в отряд, много лет промучился за решеткой.

Из разных уездов Цзяньдао, особенно из Яньцзи, добровольцев к нам поступило больше всего. В Яньцзи была разветвленная сеть учреждений правления и репрессивного аппарата противника, шпионских служб. В начале апреля 1932 года в Яньцзи и другие районы Цзяньдао хлынули солдаты Цзяньдаоского временного экспедиционного отряда, командуемого полковником Икэда. Экспедиция переправилась через реку Туман для карательных операций в Восточной Маньчжурии. Ее главной силой был 75-й полк 38-й бригады Ранамской 19-й дивизии. Экспедиция была укреплена и усилена артиллерией, саперами и подразделениями связи.

Поэтому местная подпольная организация в Яньцзи больше послала в Аньту молодых добровольцев. Прослышав о нас, многочисленная молодежь пришла к нам сама, независимо от рекомендаций организаций.

Приехал ко мне и Чэнь Ханьчжан из Дуньхуа. Он явился ко мне с китайским юношей Ху Цзэминем, который преподавал в педучилище в Хэлуне.

Иной день, бывало, молодежь приходила к нам группами более чем в десять человек.

В то время на Северо-Востоке Китая было много разношерстных китайских антияпонских отрядов. В их числе – Северо-Восточная армия самообороны, Антигиринская армия, Антияпонская армия спасения отечества, Антияпонская добровольческая армия, Лесной отряд, отряд Дадаохуэй (Союз Больших Мечей – ред.), отряд Хунцянхуэй (Союз Красных Пик– ред.) и т. д. Под антияпонскими отрядами подразумеваются националистические войска, образованные из патриотической части воинов, которая после японской оккупации Маньчжурии отделилась от старой Северо-Восточной армии под знаменем сопротивления Японии и спасения отечества. В них включились также чиновники и крестьяне. В общем всех их называют Армией спасения отечества.

Из известных антияпонских отрядов Маньчжурии можно взять, к примеру, отряды Ван Дэлиня, Тан Цзюйу, ВанФэнгэ, Су Бинвэня, Ма Чжаныпаня, Дин Чао и Ли Ду.

Самой крупной частью среди них в Восточной Маньчжурии был отряд Ван Дэлиня. Одно время Ван Дэлинь, скрывшись в лесах районов Мулина и Суйфэньхэ, без всякого идеологического тезиса провел молодые годы в местном бандитизме как «герой зеленого леса». Потом со своими подчиненными причислился к Гиринской армии Чжан Цзосяна и стал офицером регулярной армии. До возникновения события 18 сентября он служил командиром 3-го батальона 7-го полка 3-й бригады старой Гиринской армии. В народе его отряд называли «старым третьим батальоном».

После нашествия японских войск в Маньчжурию его начальник комбриг Цзи Син капитулировал и встретился с командующим Квантунской армии. Поклявшись быть преданным японской империи, он был назначен комендантом Гиринского гарнизона.

Ван Дэлинь, возмущенный предательством своего начальства, немедленно поднял бунт и объявил сопротивление Японии и спасение отечества. Он со своими 500 с лишним солдатами вошел в лес и создал Китайскую национальную армию спасения отечества. Потом он, назначив У Ичэна командующим боевой части, начал сопротивление агрессивным войскам японского империализма.

Верными подчиненными Ван Дэлиня были У Ичэн, Ши Чжунхэн , Чай Шижун, Кун Сяньюн, которые, базируясь в Лоцзыгоу и его окрестностях, сдерживали противника, дислоцированного в районе Цзяньдао, и позже имели кровные узы и с нашими партизанскими отрядами.

В горной местности Южной Маньчжурии действовала Армия самообороны Тан Цзюйу, в провинции Хэйлунцзян отряд Ма Чжаньшаня сопротивлялся японским войскам, продвигавшимся к северу. В горный район Аньту хлынул отряд командующего Юя, подчиненный У Ичэну. Преследования этого отряда были крайне жестокими.

Все они видели в корейских коммунистах приспешников японского империализма и думали , что корейцы являются главными виновниками, протащившими агрессивные войска империалистической Японии на маньчжурский материк. В то время из головы китайцев не изгладилось плохое впечатление о корейцах, полученное во время восстания 30 мая и инцидента под Ваньбаошанем. Вдобавок к этому японские империалисты продолжали сеять раздор в попытках вбить клин между народами обеих стран – Кореи и Китая.

Твердолобые верхушки Армии спасения отечества не обладали достаточной силой политического суждения и проницательного анализа вещей, чтобы понимать истину: корейская и китайская нации являются угнетаемыми народами, которым навязывают бедствия и страдания агрессоры – японские империалисты; как китайцы не могут быть приспешниками японских империалистов, так и корейцы не могут стать псами японских самураев; как китайцы не могут быть врагами корейского народа, так и корейцы не могут быть врагами китайского народа. И к коммунизму они были слепо враждебны. Это объяснялось тем, что верхушка Армии спасения отечества в большинстве своем – выходцы из имущих классов. Руководство этой армии по своему усмотрению придумало формулу: «Корейцы – коммунисты, коммунисты – фракционеры, фракционеры – холуи японского империализма». Взяв такую формулу за эталон, они без разбору преследовали и убивали корейских людей молодого и среднего возраста.

В городах и равнинных районах свирепо хозяйничали японские захватнические войска, а в сельских и горных местностях, куда еще не ступала нога японских агрессоров, контролировали развилки дорог тысячи, десятки тысяч солдафонов Армии спасения отечества. И нам некуда было деваться. Враждебные акты Армии спасения отечества серьезно угрожали самому существованию нашего молодого партизанского отряда.

Не только японские империалисты, но и все Лесные отряды и Армия независимости выступили против корейских коммунистов, так что мы буквально попали в беспомощное состояние, окруженные со всех сторон врагами.

Отряд создан, но не легализирован. Нам, к несчастью, было суждено укрыться на задворках. Выйди из темного угла и радуйся свету. Но нельзя было явиться на свет. Все жаловались и сетовали: сидим, мол, на задворках чужого дома, и то не в военной, а в гражданской форме, мы каждый в своем углу только возимся с маузерами, а когда же будем драться с япошками? Да мы и скрылись-то только в поселениях корейцев, больше деваться было некуда. Только под покровом ночи тайком ходили мелкими группами.

Не улучшив отношения с антияпонскими отрядами, нельзя было легализировать существование и действия наших партизанских отрядов. Без этого партизаны не могли бы расширять свои ряды и открыто проводить военные действия.

Вот почему вначале мы и называли партизанский отряд «секретным партизанским отрядом».

В те дни нам приходилось избегать не только японских солдат, но и Армии спасения отечества и даже недобитых солдат Маньчжурской армии. Сторонились мы и реакционеров и части корейских националистов, которые враждовали с коммунистами. Открыто явись – бах! бах! И еще: хулиганство. Мол, явились коммунисты. Просто беда была от них всех. То же самое было и в Яньцзи, Хэлуне, Ванцине, Хуньчуне.

Однако нам нельзя было входить только в дома коммунистов. В общем-то они люди бедные. А вот гурьбой в десятки человек входим в эти дома и кушаем – опустеют чаны, обеднеет хозяйство. И это тоже нас мучило.

Партизанам надо действовать легально. Пусть они среди бела дня шествуют с песнями, встречаемые приветствиями масс, пусть пропагандируют свои идеи и цели в людях, тогда дело у нас пойдет на лад, тогда все познают смысл боевой жизни. Но так поступать было не позволено. И нам это было просто обидно и досадно.

Как собираемся мы, продолжаем дискуссии: как легализовать партизанский отряд, как улучшить отношения с антияпонскими отрядами?

Самый серьезный вопрос в разговоре был таков: верно или ошибочно коммунистам пожимать руки китайским националистам? Не одного, не двух брало такое сомнение: как это так? Верхушка Армии спасения отечества – выходцы из имущих классов, эта армия выражает интересы помещиков, капиталистов и чиновников, и если мы, коммунисты, пожимаем им руки, то это не означает ли отказ от классовых принципов и компромисс с ними? Отношения с этой армией, говорили они, можно временно улучшить, но нельзя устанавливать с ними союзнические отношения, а их враждебные акты надо подавлять силой.

Эти утверждения были чреваты крайней опасностью.

Мы настаивали вот на чем. Надо твердо стоять на позиции, что Армия спасения отечества хотя и имеет ряд ограниченностей, но может стать нашим стратегическим союзником в антияпонской войне, исходя из общности целей борьбы и положения, и что нужно не только улучшать отношения с ней, но и сформировать с ней совместный фронт. Проблема эта касалась совместного фронта двух вооруженных сил, имеющих разные идеологии и идеалы. Такой вопрос в то время был выдвинут впервые и вызвал бури сложнейших дискуссий.

Проблема сформирования совместного фронта с антияпонскими отрядами была выдвинута и в Коммунистической партии Китая в качестве серьезного вопроса. Восточноманьчжурский Особый окружный комитет давно уделял внимание воинской части Ван Дэлиня и направил 7–8 отличных коммунистов на работу с бойцами Армии спасения отечества. С такой же целью были посланы нами Ли Гван и другие коммунисты Кореи.Через связных мне не раз доложили, что Ли Гван в части Тун Шаньхао ломает голову над работой с ее солдатами – бойцами Армии спасения отечества.

Когда еще больше нахальничала эта армия, наши товарищи предложили: совместный фронт—это просто фантазия, что же, теперь и нам начать перестрелку и мстить за погибших. Я с величайшим трудом удерживал их от этого заблуждения. Ставить Армию спасения отечества на одну доску с врагом, прибегать к возмездию один на один – это означало бы полное безрассудство. Такой акт не соответствовал бы великой идее сопротивления Японии и моральному долгу и обрекал бы на гибель наш партизанский отряд еще в его колыбели.

Не только в Цзяньдао, но и во всей Маньчжурии коммунисты и партизаны переживали на душе за скандалы Армии спасения отечества.

В то время в каждом уезде партизан были единицы. В нем всего было несколько десятков человек партизан. И если они попадут в лапы этой армии – все погибнут. Ясно было, что даже при всем желании невозможно было умножать ряды партизан. И пришла мне в голову такая мысль: не разумно ли будет на время нашим партизанам причислиться к части командующего Юя и действовать как отряд особого назначения? Допустим, что мы вступим в его часть, тогда у нас будет вывеска «Армия спасения отечества». Значит, нам нечего будет беспокоиться о своем ущербе, да и мы, возможно , получим еще сколько-то оружия. А если хорошенько воздействуем на них, даже сможем повести их по руслу коммунизма, сделаем их нашим надежным союзником.

Гипотеза эта была вынесена на обсуждение товарищей. По этому вопросу шло собрание целый день в доме Ким Чжон Рёна в Сяошахэ, где находилась штаб-квартира парторганизации. Собрание это сейчас называют Сяошахэским совещанием. Собрание было необычайно жарким и острым. Ставился вопрос: возможно или невозможно, выгодно или невыгодно действовать в части Армии спасения отечества как отряд особого назначения? С самого утра до поздней ноченьки кричали, дискутируя, до боли в горле. Не говоря уж о любителях курения, даже некурящие свертывали самокрутки и пускали изо рта густые клубы табачного дыма, что ел мне глаза, и я просто от него задыхался. И сейчас я помню ту муку. В то время сам-то я не курил.

Мой почин об отряде особого назначения в конце концов встретил одобрение товарищей.

На совещании было решено направить делегата в часть командующего Юя на переговоры с Армией спасения отечества. Подходящим посланником выбрали меня. Впрочем, нет, меня не мои товарищи избрали, а я сам добровольно пожелал туда пойти.

В то время у нас не было такой личности, которая имеет опыт военной дипломатии. И, естественно, шли серьезные разговоры вокруг вопроса: кого направить в качестве представителя? Выражались опасения: пускай пошлем мы избранного делегата, а партнер по диалогу подпустит ли к себе нашего представителя? На переговорах не загонят ли они нас в тупик своими чрезмерными требованиями? Кто может быть уверен, что не убьют они нашего представителя, когда что-то помутит их настроение? В один голос сказали, что делегатом может быть и должен быть такой человек, который умело вел бы себя в любой ситуации.Среди нас не было особы такой категории. Для встречи с командующим Юем нужно было избрать человека солидного возраста. Но такими были у нас только Пак Хун, Ким Иль Рён и Ху Цзэминь. Ким Иль Рён был старше меня более чем на десять лет, но он плохо знал китайский язык. Остальные были 18–20-летними молодцами, которые только что окончили школу, как Чао Яфань.

Вот я предложил товарищам направить меня.

Друзья мои на это не согласились.

– Ты, Сон Чжу, наш командир. Трудно будет, если тебя как коммуниста скинет командующий Юй. Лучше бы на это избрать умелого «дипломата» из китайских товарищей, таких, как Чэнь Ханьчжан, Чао Яфань и Ху Цзэминь.

Я спросил товарищей:

– Почему убьет меня командующий Юй, если я туда пойду?

В ответ услышал:

– Что будет, бог знает. Пойдешь – убьют тебя как «гаолибанцзы» (по-китайски – это кореец в презрительном выражении – ред.) – и все. Других убьют, а тебя им незачем оставлять живым. После инцидента с отрядом Гуаня в Ванцине они, эти солдаты Армии спасения отечества, острыми глазами ищут корейскую молодежь. Тебе лучше туда не ходить.

Под инцидентом с отрядом Гуаня подразумевается событие, когда секретный партизанский отряд Ли Гвана разоружил в Ванцине антияпонский отряд Гуаня. Это событие заметно ухудшило отношения между партизанскими отрядами и Армией спасения отечества, создало более трудную ситуацию для действия партизан. Связной из Ванцина доложил, что после этого события Армия спасения отечества приняла там меры для возмездия – были арестованы и расстреляны несколько партизан. К тому времени и товарищ Ким Чак чуть было не погиб от рук солдат Лесного отряда в Северной Маньчжурии.