355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ким Сен » В водовороте века. Мемуары. Том 2 » Текст книги (страница 13)
В водовороте века. Мемуары. Том 2
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:05

Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"


Автор книги: Ким Сен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

В настоящее время Минюегоу является уездным центром Аньту, но в ту пору, когда мы проводили там совещание, эта местность принадлежала к уезду Яньцзи.

В «весеннем совещании в Минюегоу» участвовали несколько десятков партийных и комсомольских руководящих работников, бойцов КРА и ее подпольщиков. Думаю, что на совещании присутствовали почти все известные революционеры из плеяды молодых коммунистов в Цзяньдао, включая Пэк Чхан Хона.

Моя речь на совещании, впоследствии опубликованная, – «Отвергнем левацко-авантюристическую линию и претворим в жизнь революционно-организационный курс». В этой речи были затронуты две задачи, которые я обдумывал, направляясь в Восточную Маньчжурию.

На совещании мы, как уже было запланировано, глубоко проанализировали сущность восстания 30 мая, подытожили его уроки и наметили революционноорганизационный курс, направленный на то, чтобы крепко объединить трудящиеся массы и тесно сплотить вокруг них различные слои антияпонских сил и тем самым объединить всю нацию в единую политическую силу.

На совещании были обсуждены задачи по осуществлению этого организационного курса, а именно: вопрос о надежном выпестовании руководящего ядра и повышении его самостоятельной роли, проблема восстановления и упорядочения разрушенных массовых организаций и вовлечения в них широких слоев населения, вопрос о закалке масс в практической борьбе, проблема укрепления совместной борьбы, дружбы и солидарности корейского и китайского народов. Вместе с тем на совещании были определены тактические принципы: постепенно перейти с маломасштабной борьбы к крупномасштабной, от экономической борьбы к политической и искусно сочетать легальную форму борьбы с нелегальной. Была особо подчеркнута необходимость последовательной ликвидации левацко-авантюристической тенденции.

Одним словом, «весеннее совещание в Минюегоу», проходившее в мае 1931 года, можно назвать собранием, имевшим своей целью завоевание масс. При завоевании масс самым большим препятствием была именно левацко-авантюристическая линия. Поэтому мы смело били по этой линии.

Когда мы били по левизне и выдвинули широкую организационную линию, участники совещания поддерживали ее целиком и полностью.

На совещании выступили многие люди, и все их речи были революционными. Ораторы, как один, призывали вести надлежащую подготовку и вовремя вступить в решительный бой с японскими захватчиками, говоря, что они вторгнутся в Маньчжурию не нынче завтра. В совещании участвовали многие опытные революционеры, и на нем говорилось многое, что было полезно и достойно учитывать. Я многому научился через это совещание.

После совещания подпольщики отправились один за другим во все районы Цзяньдао и в Корею.

Находясь некоторое время в Минюегоу, я руководил работой местных партийных и массовых организаций, потом отправился в Аньту. Я планировал, сделав Аньту опорным пунктом своей деятельности, в течение определенного времени находиться здесь, чтобы развивать революционную работу в Цзяньдао и в Корее.

Аньту расположено в горном районе, далеком от железной дороги, автомагистрали и городов, и окружено крутыми горами и дремучими лесами, так что сюда протянулись не так глубоко щупальца японских империалистов. Поэтому здесь было удобно установить связи с организациями Яньцзи, Хэлуна, Ванцина, Хуньчуня, Фусуна, Дуньхуа и Хуадяня, а также района шести уездных городков и других местностей в Корее. Было очень благоприятно также для создания и обучения партизанского отряда и ускоренного проведения работы по организационно-партийному строительству. Состав населения тоже был благонадежным.

Более того, тут невдалеке высится священная гора Пэкту, и мы нашли глубокое душевное утешение и вдохновение в ее благородном, торжественном облике. Ведь мы ни на минуту не забывали свою Родину. В ясную погоду виднелась вдали в юго-западном крае небес серебристо-белесая горная цепь Пэкту. Глядя на эту чудесную картину вдали, мы горели страстным стремлением скорее взять оружие в руки и освободить Родину. Хотя мы и будем начинать вооруженную борьбу не в своей стране, а на чужбине, но нашей общей мечтой было произвести винтовочный выстрел антияпонской войны в месте, откуда виднеется гора Пэкту.

Уже в апреле, после семинаров в Дуньхуа, я был в Аньту ируководил там работой массовых организаций.

Тогда мать болела тяжелой затяжной болезнью. В ту пору медицинская техника отставала и было невозможно установить диагноз. Она принимала лекарственный отвар, говоря, что, кажется, что-то твердое сжимает ей желудок.

Она совсем не внимала своему тяжкому недугу, а беспокоилась о том, что я скитаюсь по чужбине без гроша в кармане, вкладывала всю свою душу в работу Общества женщин.

Когда я вновь через два месяца смог навестить мать, меня не покидало беспокойство о ней. Однако, когда я прибыл в Аньту, лицо матери было очень светлое, вопреки моему предположению, и я успокоился. Она постоянно наставляла меня целиком отдаваться делу спасения Родины, не беспокоясь о семье. Но когда я появился, она так обрадовалась и всячески старалась скрывать болезненный вид своего лица.

Услыхав о моем приезде, выбежала в одних носках бабушка, приехавшая из Мангендэ, и тепло меня обняла. Она приехала в Маньчжурию в том году, когда умер мой отец, и, еще не возвращаясь в родной край, жила вместе с моей матерью в Фусуне. Семья жила бедно – утром питалась кашей, вечером – жидкой похлебкой. Когда семья переселилась из Фусуна в Аньту, бабушка пришла сюда вместе с моей матерью. Здесь она устроилась в родном доме матери девочки Ен Сир, находившемся в Синлунцуне, и проживала то в доме свата, то в нашем доме поочередно.

Ен Сир – единственная дочка моего дяди Хен Гвона.

После заточения дяди Хен Гвона в тюрьму его жена (Чхэ Ен Ок) впала в тяжкое уныние. Недавно она вышла замуж и родила первого ребенка, а тут, к несчастью, забрали в тюрьму ее мужа. Тут ее нервы и сдали совсем.

Когда дядя Хен Гвон был приговорен к 15-летнему заключению и находился в тюрьме, я написал его жене письмо, в котором советовал ей выйти замуж вторично, отдав ребенка на попечение кому-то другому. Она не последовала моему совету.

«Твоя мать не вышла замуж вторично, хотя муж и умер, и растила троих детей, испытывая всякие мытарства. А как же мне снова выйти замуж, когда муж пока еще живой? Если я выйду замуж вторично, как же огорчится отец Ен Сир в тюрьме, узнав об этом! Смогу ли я спать и принимать пищу со спокойной душой, когда начну новую жизнь, отдав Ен Сир на попечение кому-то другому и выйдя замуж за другого мужчину?», – так сказала она и потребовала от меня больше не говорить ей таких вещей. Она была доброй, вежливой и волевой женщиной.

После переселения в Аньту мать послала жену дяди, которая жила вместе с ней, в ее родной дом в Синлунцунь, говоря, что ей надо переменить настроение. И бабушке пришлось пожить в доме матери Ен Сир, окружая заботой младшую невестку. Но она, беспокоясь о больной старшей невестке, часто приходила в наш дом, варила ей лекарственный отвар и занималась кухонными делами. Тогда бабушка очень переживала все это безмолвно, ухаживая за обеими больными невестками.

Думаю, что бабушка не смогла скоро вернуться в родной свой край и провела несколько лет на чужбине потому, что она как свекровь с сердечной любовью жалела двух своих невесток, оказавшихся в состоянии такого трудного одиночества.

В тот вечер, когда я прибыл в Аньту, бабушка уложилась спать рядышком со мной. Когда я проснулся глубокой ночью, моя голова оказалась на ее руке. Видимо, она незаметно отодвинула в сторону подушку, когда я заснул, и обняла мою голову. И я не осмелился переложить голову на подушку, чувствуя всю душевную теплоту ее ко мне, да ведь сама-то она в ту ночь и глаз не сомкнула. Только тихо спросила:

– Не забыл ты о родине-то?

– Как мне забыть родину, бабуся! Я никогда не забывал о Мангендэ. И очень тоскую по родственникам в родном краю.

Собственно, я пришла в Маньчжурию за семьей. Думала взять к себе твою мать и младших братьев, хотя тебя уж взять не смогу. Но твоя мама никак не хочет слушать меня. Она говорит: «Ведь мы покинули родину, поклявшись не переправляться снова через реку Амнок без возрождения страны. Хотя и умер отец Сон Чжу, но как же нам так легко изменять свою решимость?!» У нее такая твердая воля, что даже ни разу не оглянулась назад, когда покидала Фусун. Поэтому я больше не смела уговаривать ее вернуться на родину. Если вам нужно жить здесь, чтобы ускорить достижение независимости Кореи, я не буду тащить вас и вернусь в Мангендэ одна. А когда захочется тебе повидать бабушку и дедушку в родном краю, напиши хоть иногда письмецо. Тогда мы будем думать, что вы рядом с нами. Ведь не могу же я часто ездить сюда…

А я так и не сумел удовлетворить эту последнюю просьбу бабушки. Писем не писал, думая, что весть обо мне передадут газеты Родины, которые часто сообщали о моем имени и боевых успехах антияпонского партизанского отряда.

– Чтобы ты мог работать больше, не должна болеть твоя мать. Но болезнь ее становится все серьезней. Да и сама она работает вон как усердно. Просто беда, – со вздохом проговорила бабушка.

Слова бабушки вызвали у меня беспокойство о матери, и я больше не смог заснуть. Я думал о многом как старший сын в семье, призванный взвалить на свои плечи домашнее хозяйство как самый старший внук рода в Мангендэ.

В те времена среди молодежи, участвовавшей в революции вместе с нами, господствовали взгляды, что настоящий мужчина, вставший на путь борьбы, должен забыть о семье. Было общим мнением молодых революционеров то, что человек думающий о семье, не может, мол, справиться с большим делом.

Я же давно критиковал подобную тенденцию и говорил, что кто не любит свою семью, тот не может по-настоящему любить Родину и вести революцию.

Впрочем, как же я сам-то любил свою семью и заботился о ней? Высшая любовь к семье выражается в посвящении всего себя делу революции – таков был мой тогдашний взгляд на сыновнюю почтительность. Я никогда не думал о чистой семейной почтительности в отрыве от революции. Ибо судьба семьи и судьба Родины неразрывно связаны друг с другом. Общеизвестная истина, что и в семье может быть спокойно только тогда, когда спокойно в стране. Трагедия страны неизбежно постигнет составляющие ее миллионы семей. Следовательно, надо защищать страну, чтобы охранять благополучие и счастье семьи, а для защиты страны каждый человек обязан со всей ответственностью исполнять свой гражданский долг.

Однако нельзя предавать забвению свою семью, ссылаясь на революцию. Именно любовь к семье служит своего рода движущей силой, вдохновляющей революционера на борьбу. Когда у революционера остыла любовь к семье, у него остынет и воля к борьбе.

Я теоретически знал такое соотношение между семьей и революцией, но пока еще не имел ясного понятия, какова должна быть любовь революционера к семье, любовь человека, отдавшего себя делу революции…

Проснулся утром, оглядываюсь вокруг, – да, дел тут, требующих мужских рук, немало. И нет запаса дров. Тут я решил, пользуясь случаем, хотя урывками, влезть в домашние дела, помогая матери. В тот день я все другие дела отодвинул на задний план и пошел вместе с Чхоль Чжу на гору за дровами.

Мать направилась было к колодцу за водой, да догадавшись, куда мы, пошла за нами, взяв с собой серп и круг, на котором носят тяжести на голове. Мы уговаривали ее идти домой, но это было тщетно.

– Я хочу идти вместе с вами не для того, чтобы вам помочь. Мне хочется поговорить с тобою в горах. Ведь вчера бабушка разговаривала с тобою всю ночь.

И мама светло улыбнулась.

Только теперь я понял ее душу. Дома-то всегда только бабушка «монополизировала» меня в разговорах, а когда она отпускала меня, приставали ко мне с разговором младшие братья.

Пока мы заготавливали дрова, мама стояла рядом и разговаривала со мной.

– Сон Чжу, ты знаешь человека по имени Чвэ Дон Хва?

– Знаю, как не знать. Он же деятель коммунистического движения. А что?

– Он зашел к нам недавно и спросил, когда ты приедешь в Аньту. И попросил сообщить ему, когда ты будешь дома. Он сказал, что хочет с тобой поспорить.

– Да? А он не сказал, зачем и о чем ему спорить со мной?

– Он говорил, что ему не по душе, что ты, обходя многие места, пропагандируешь: восстание 30 мая было неправильным.

Он молвил, что ему не понятно, почему такой толковый человек как Сон Чжу, так осуждает это восстание, которое одобрили и поддерживали вышестоящие, и качал головой. Может быть, ты действуешь, вопреки воле и ожиданиям людей?

– Можно считать и так. Кажется, есть люди, которым не нравится мое мнение. А как ты думаешь, мама?

– Я же не знаю мирских-то дел. Только думала, какая беда, что убивают и арестовывают многих. Кто же будет вести революцию, когда перемрут все активисты?

Мне очень понравилась эта простая и в то же время такая четкая и лаконичная трактовка матери. Взгляды народа были всегда справедливы. Следовательно, не может быть такого общественного явления, которое не поддалось бы пониманию народа.

– Верно твое рассуждение, мама. Ты расцениваешь вопрос более правильно и точно, чем этот Чвэ Дон Хва. И теперь революция несет потери от этого восстания. Вот я на этот раз и приехал в Аньту, чтобы устранить эти последствия.

– Значит, тебе опять придется бегать туда и сюда, как прошлой весною. Не беспокойся о жизни семьи вот так, как сегодня. Целиком отдавайся своему делу.

Так вот о чем она хотела сказать мне. Наверное, в тот день она напомнила мне и слова Чвэ Дон Хва с тем, чтобы сказать об этом.

С тех пор я вкладывал всю душу в укрепление организаций, как того желала моя мать.

Аньту тоже понес большой ущерб от восстания 30 мая. Кроме того, здесь не удовлетворительно шла работа по объединению масс в организацию. Для воспитания жителей Аньту в революционном духе было необходимо прежде всего укреплять в этой местности партийную организацию, расширять ее ряды и установить четкую систему партийно-организационного руководства.

В середине июня 1931 года мы организовали Саошахэский участковый партком уезда Аньту из активистов, включая Ким Чжон Рёна и Ким Иль Рёна, и дали комитету задание – направить подпольщиков в Эрдаобайхэ, Саньдаобайхэ, Сыдаобайхэ, Дадяньцзы, Фуэрхэ, Чэчанцзы и создать там низовые партийные организации.

После создания участкового парткома мы расширяли комсомольские организации в районах Люшухэ, Сяошахэ, Дашахэ, Аньту и основали там такие антияпонские организации, как Крестьянская ассоциация, Антиимпериалистический союз, Революционное общество взаимной выручки и Детская экспедиция.

Итак, летом того же года в районе Аньту завершилась основная работа по объединению масс в организации. Не было ни одного села, не охваченного сетью организаций.

В деле воспитания жителей Аньту в революционном духе самым большим препятствием являлся раскол революционных рядов на части.

Река разделила Аньту на два поселка – Мулнам и Мулбук. В этих поселках действовали отдельные молодежные организации. Молодежной организацией Мулбука ведали потомки представителей Чоньибу, а молодежным обществом Мулнама управляли Сим Рён Чжун и другие лица Чамибу. Эти две организации враждовали и выступали друг против друга. Вдобавок туда протянула свою линию также молодежная организация фракции Эмэльпха, руководимой Чвэ Дон Хва, и была очень сложна обстановка внутри молодежного движения.

В таких условиях мы не ограничивались лишь простым восстановлением молодежных организаций, а воспитывали молодежь и вели ее по пути объединения в одну организацию. Мы без малейшего примирения критиковали и остерегались всякой попытки расколоть молодежное движение. Поэтому даже такой заядлый фракционер, как Чвэ Дон Хва, был вынужден серьезно относиться к нашему мнению, что нужно создать в районе Аньту единую молодежную организацию.

В процессе воспитания жителей Аньту в революционном духе наблюдались также гнусные обструкционистские происки враждебных элементов.

В Калуне и Уцзяцзы сельские старосты находились под нашим влиянием. А в Синлунцуне сельский староста примкнул к злостному китайскому помещику Му Ханьчжану и служил ему шпиком. Этот тип тайно расследовал настроения сельчан и движение массовых организаций и часто ходил в город. И однажды мы открыли осуждающий этого старосту митинг с участием жителей Синлунцуня, всех от мала до велика, и выгнали его из села.

Спустя несколько дней Му Ханьчжан пришел ко мне и выдвинул свое предложение.

– Я давно знаю, что вы, господин Ким, коммунист. Я обычно живу в Старом Аньту, а здесь находится только мой охранный отряд. Я опасаюсь, как бы эти несмышленые ребята не причинили вам вреда, узнав ваше подлинное лицо. Тогда я стану врагом всех коммунистов. Впрочем, неудобно и продолжать жить так, как сейчас. Когда японцы узнают это, они сперва отрубят мне голову. Давайте сделаем так, чтобы было удобно обеим сторонам. Вы, господин Ким, уйдите, пожалуйста, отсюда навсегда. Могу я дать вам дорожных расходов сколько угодно, если они вам нужны.

Выслушав его до конца, я ему сказал:

– Вам беспокоиться нечего. Я верю, что у вас сохраняется овесть китайца, хоть вы и помещик, и вы ненавидите японских империалистов, пытающихся поглотить Китай. Думаю, нет основания, чтобы вы выступили против нас и причинили нам вред. Я не думаю по-иному как о вас, так и о молодых китайцах – членах вашего охранного отряда. Я бы не сказал так откровенно, если бы вы были человек узколобый. Вам не мешало бы прежде всего обратить внимание на то, чтобы люди не называли вас «псом» японцев. А обо мне беспокоиться нечего.

Выслушав мои слова, Му Ханьчжан не продолжал разговор и покинул Синлунцунь.

После этого он и его охранный отряд придерживались в основном нейтральной позиции и относились к нам серьезно. А вновь назначенный сельский староста тоже, оглядываясь на нас, осторожно выполнял лишь соответствующие административные задания.

Если бы мы в Аньту не осуществили вовремя курс на объединение масс в организации, то в тревожном районе Цзяньдао, где свирепствовал белый террор, мы не успели бы заставить капитулировать такого крупного помещика, как Му Ханьчжан, не смогли бы нейтрализовать его, превратив в номинальное существо.

Поистине неисчерпаемы силы организованных масс и нет для них ничего неосуществимого.

Революционные организации деревни Синлунцуня и прилегающих к ней местностей энергично расширяли свои ряды и силы.

2. Событие 18 сентября

Как только революционные организации Аньту вступили в нормальную колею своей жизни, я с целью расширения этих успехов направлялся летом и ранней осенью 1931 года в местные организации Хэлуна, Яньцзи, Ванцина и их окрестностей, вел там работу по объединению масс, распыленных после восстания 30 мая.

Сделав Дуньхуа опорным пунктом своей деятельности и установив связь с Аньту, Лунцзином, Хэлуном, Люшухэ, Дадяньцзы, Минюегоу и другими местностями, я развернул работу во всю ширь. А тут вспыхнуло событие 18 сентября. Тогда я проводил работу с комсомольскими активистами в селе близ Дуньхуа.

Ранним утром 19 сентября Чэнь Ханьчжан прибежал в село, где я остановился, и сообщил, что Квантунская армия атаковала Мукден.

– Война! Японцы наконец развязали войну! – воскликнул он, задыхаясь, будто несет великую тяжесть на плечах, и бессильно плюхнулся на завалинку.

Этот крик «Война!» вырвался из груди Чэнь Ханьчжана слишком трагично, как крик о самой страшной в жизни беде.

Это событие предвиделось уже давно, и возникло оно примерно в предположенное нами время. Но все-таки я испытал от этой вести такое потрясение, будто у меня оборвалось сердце. Я предчувствовал, что обрушится беда на корейскую нацию и сотни миллионов китайцев и произойдут крупные перемены также и в моей судьбе.

Позже по разным каналам нам стали известны подробности этого события.

Ночью 18 сентября 1931 года была взорвана железная дорога в Лютяогоу западнее Бэйдаина в Шэньяне, принадлежавшая японской Компании маньчжурской железной дороги. Под абсурдным предлогом, что, мол, войска Чжан Сюэляна взорвали железную дорогу и напали на японский гарнизон, империалисты Японии предприняли внезапную атаку и заняли одним махом Бэйдаин, а утром 19-го числа захватили даже мукденский аэродром. Вслед за Шэньяном были заняты один за другим такие крупные города Северо-Востока Китая, как Аньдун, Инкоу, Чанчунь, Фэнчэн, Гирин и Дуньхуа, Квантунской армией и дислоцированными в Корее войсками, которые переправились через реку Амнок. Не прошло и пяти дней, как японские агрессивные войска оккупировали почти все обширные районы провинций Ляонин и Гирин и ринулись в направлении Цзиньчжоу, расширяя дальше зону боевых действий. Это была молниеносная скорость в буквальном смысле этого слова.

Японские империалисты, выдавая черное за белое, переложили на китайскую сторону ответственность за это событие, но люди мира не верили распространяемым ими слухам. Они слишком хорошо знали природу японских самураев, набивших руку на хитрых интригах. Как признали позже сами те, кто состряпал событие, спецслужба Квантунской армии была зачинщиком, который взорвал железную дорогу, принадлежавшую Компании маньчжурской железной дороги, и зажег фитиль события 18 сентября. Поэтому тогда мы опубликовали в печати статьи и разоблачали, что инцидент в Лютяогоу является заговором и гнусной интригой японских империалистов, намеревающихся поглотить Маньчжурию.

Утром 18 сентября 1931 года, когда Квантунская армия вступила в состояние выжидания накануне Маньчжурского события, один из организаторов инцидента полковник Тохихара Гендзи (начальник шэньянской спецслужбы) вдруг появился в Сеуле. Он пошел к Канде Масатанэ, высшему штабному офицеру командования японских войск в Корее, и сказал, что посетил его, чтобы избавиться от назойливых журналистов. Так он объяснил цель своего визита окольным путем. То есть он заранее укрылся в Корею потому, что множество журналистов будет мучить его надоедными вопросами, когда вспыхнет Маньчжурское событие.

Как известно, в один и тот же час генерал армии Ватанабэ Дзётаро, начальник главного штаба военно-воздушных сил Японии, посетил Сеул и вместе с генералом армии Хаяси Сэндзюро, командующим японскими войсками в Корее, проводил свой отдых, устроив банкет в великолепном ресторане «Пэгунчжан». Следовало бы сказать, что это было слишком спокойное и беспечное времяпрепровождение для тех, кто подготовил такой сногсшибательный инцидент, как Маньчжурское событие.

Читаешь исторические записи об этом, невольно вспоминаешь то, что Трумэн отдыхал на даче, когда возникла корейская война. Мы можем найти общность в событии 18 сентября и корейской войне, в этих отличных друг от друга войнах, не только в том, что та и другая кампании начались внезапно без объявления. В облике организаторов этих двух инцидентов можно найти также общие характерные черты – коварность и циничность, агрессивность и поработительскую сущность, свойственные империалистам, которые стремятся установить господство над другими странами.

Иные люди называют историю нагромождением неповторимых событий. Мы вместе с тем не можем совсем игнорировать сходство и общую тенденцию, существующие между отдельными событиями.

Нам было совершенно ясно, что Япония спровоцирует такой инцидент, как событие 18 сентября, и поглотит Маньчжурию. Когда японские империалисты сфабриковали дело гибели Чжан Цзолина от взрыва[17]17
  Имеется в виду дело, состряпанное японскими империалистами для создания предлога агрессии против Маньчжурии. В июне 1928 г., когда Чжан Цзолин возвращался поездом из Пекина в Шэньян, японцы взорвали поезд на железнодорожном мосту под Шэньяном. Этим взрывом был убит Чжан Цзолин. – 256.


[Закрыть]
, мы предчувствовали это. Когда случился Ваньбаошаньский инцидент и возникло грозное противоборство между корейским и китайским народами, предчувствовали и это. Когда была инсценирована «пропажа» капитана Накамура, который, будучи офицером, принадлежащим к штабу Квантунской армии, занимался шпионской деятельностью под вывеской «агронома», мы предчувствовали также и это.

В частности, я получил сильный толчок от Ваньбаошаньского инцидента.

Ваньбаошань – небольшое село, расположенное примерно в 28–32 километрах к северо-западу от Чанчуня. Ваньбаошаньским инцидентом был конфликт, происшедший между корейскими переселенцами и китайскими коренными жителями этого села из-за оросительного канала. Для превращения полей в заливные рисовые корейские переселенцы рыли канал, чтобы провести сюда воды реки Итунхэ. А этот канал ущемлял поля китайских коренных жителей. Вдобавок река могла бы выйти из берегов в сезон затяжных дождей, если ее запрудить. Поэтому коренные жители выступили против этого строительства.

Тут японцы подбили корейских крестьян форсировать строительство, в результате чего расширился конфликт. Дело дошло до того, что конфликт распространялся даже на Корею и повлек за собой человеческие жертвы и разрушение имущества. Был искусно использован для разжигания национальной розни локальный конфликт, который мог бы нередко возникать в деревне.

Если бы японцы не сеяли раздоров или был бы среди корейских и китайских крестьян передовой человек, способный рассуждать разумно, то конфликт ограничился бы простой ссорой и не перерос бы в драку, сопровождавшуюся погромом. Вследствие этого инцидента возникли еще большее недоразумение, недоверие и вражда между корейским и китайским народами.

Тогда я думал и думал всю ночь напролет: «Зачем затевать кровавую драку народам двух стран, страдающим почти одинаково по вине японских империалистов? Какое это безобразие, что они с таким отчаянием ведут жестокое „междоусобие“ из-за ничтожной канавы в час, когда нации обеих стран должны встать на совместную борьбу рука об руку под большим девизом – антияпонская война! Почему, по чьей вине произошел такой несчастный случай? Кому это на руку и кому оно вредно?»

И вдруг пришла мне в голову мысль, что этот инцидент является состряпанным заранее фарсом, прелюдией к наступающему поразительному событию. Прежде всего было подозрительно, что чиновники японского консульства в Чанчуне вмешивались в случайный конфликт крестьян и выступали в «защиту» интересов корейцев. В самом деле смехотворной политической карикатурой стало перед лицом мира то, что японцы, которые отняли в Корее сельскохозяйственные угодья посредством грабительского «закона о земельном кадастре» и проводили губительную аграрную политику, вдруг превратились в покровителей наших крестьян и «защищали» их интересы. Вызвал подозрение и тот факт, что Чанчуньский филиал редакции газеты «Кенсон ильбо» поспешно сообщил в свою редакцию о конфликте в Ваньбаошане, а внутри страны торопились с печатанием и распространением экстренного номера.

Зачем все это? Может быть, хитрые и коварные стратеги империалистической Японии плели потрясающий заговор, ловко пользуясь незначительным местным конфликтом в целях разжигания розни между народами двух стран – Кореи и Китая, и добились своего? Если это так, то зачем им нужен был этот заговор?..

Когда мы приводили в порядок революционные организации в глухой местности Аньту, японские империалисты, несомненно, спешили подготовить что-то.

Довела китайско-японские отношения до грани войны «пропажа» капитана Накамура, происшедшая летом того же года, когда не утихли еще отзвуки Ваньбаошаньского инцидента. Одновременно с этим инцидентом что ни день возникали в самой Японии необыкновенные происшествия. Молодые офицеры Токио, собравшись в синдоистском храме «Яскуни», совершили жертвоприношение духу умершего капитана Накамура и нарисовали собственной кровью государственный флаг с изображением восходящего солнца, повесили этот флаг над храмом и раздували военный психоз среди населения. А органы всех мастей и разновидностей, причастные к Маньчжурии, устраивали сов местный митинг всех групп, посвященный маньчжурско-монгольскому вопросу, и поднимали шумиху, крича во все горло, что маньчжурско-монгольский вопрос можно решить только с применением силы.

Тогда я рассуждал, что агрессия японского империализма против Маньчжурии является вопросом времени. Было немало оснований сделать такой вывод.

После захвата Кореи поглотить Маньчжурию и Монголию, а потом захватить весь Китай и дальше установить господство над всей Азией – это была основная государственная политика Японии. Так было определено и в «докладе Танаки императору». Согласно этой государственной политике беспрепятственно двигалась военная машина милитаристской Японии, ослепленной претензией стать властелином Восточной Азии.

Под предлогом «пропажи» капитана Накамура японские империалисты сосредоточили силы Квантунской армии в Шэньяне и готовились к наступлению.

В то время Чэнь Ханьчжан был охвачен крайней тревогой.

– Японская армия нападет сейчас же, поглотит Маньчжурию, а у нас одни только голые руки. Как нам быть? – спросил он отчаянно.

Он возлагал известную надежду на гоминьдановскую военщину Чжан Сюэляна.

– Пусть до сих пор она проявляла нерешительность, но когда государственная власть подвергнется посягательству, будет вынуждена сопротивляться, хотя бы из-за своей репутации перед китайской нацией и под давлением сотен миллионов китайских граждан, – сказал он.

Я ему ответил, что это бредовая мечта – надеяться, что гоминьдановская военщина будет сопротивляться.

– Вспомните те дни, когда возник инцидент гибели Чжан Цзолина от взрыва. Было ясно, что это дело рук Квантунской армии, и были улики. Но тем не менее тогда военщина Северо-Восточного Китая не уточнила факт и ни единым словом не привлекла Квантунскую армию к ответственности. Даже в зал с гробом покойного принимала японцев, явившихся выразить соболезнование. Нельзя расценивать это просто как проявление серьезности, слабости и нерешительности. Гоминьдан лезет из кожи вон в попытках уничтожить компартию и карать Рабоче-крестьянскую красную армию, он перебрасывает сотни тысяч войск на Центральный советский участок Цзянси. Гоминьдан намерен разгромить компартию и Рабоче-крестьянскую красную армию, даже выделив часть территории страны японским империалистам. Ликвидировать коммунистические силы, прежде чем бить внешних врагов, и усмирить первым делом политическую ситуацию внутри страны, – вот что такое линия Гоминьдана. Слепо следует этой порочной линии Чжан Сюэлян, который окончательно склонился на сторону Гоминьдана после гибели своего отца от взрыва. Следовательно, не будет сопротивления, и напрасно надеяться на него, – объяснил я.

Чэнь Ханьчжан серьезно прислушивался к моим словам, но не выразил согласия.

Он сказал, что пусть военщина Чжан Сюэляна следует линии Гоминьдана, но вряд ли он не будет сопротивляться агрессорам даже сейчас, когда эта военщина полностью потеряет Северо-Восток – свою военно-политическую и экономическую базу. И он не отказался от надежды на военщину.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю