Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

В такой-то вот момент разразилось событие 18 сентября и армия Чжан Сюэляна, насчитывающая сотни тысяч солдат, отдала Шэньян без всякого сопротивления. И не случайно Чэнь Ханьчжан прибежал ко мне с мертвенно-бледным лицом, сжав кулак.

– Товарищ Сон Чжу, я был наивным фантазером, несмышленышем, – произнес он, дрожа всем телом.

Каким я был наивным! Думал, что будет защищать Северо-восток такой человек, как Чжан Сюэлян. Он трус и генерал разбитой армии, предавший доверие китайской нации и отказавшийся от антияпонской войны. Когда я был в Шэньяне, весь город был занят войсками военщины, весь был наполнен ими. На всех улицах кишмя кишели солдаты с винтовками нового образца на плечах. И вот эта большая армия отступила, не выстрелив ни одного патрона. Какой позор! Как это понимать? – продолжал он, взволнованный, пеняя на себя.

Утром того дня Чэнь Ханьчжан, всегда спокойный и рассудительный во всяком деле, не мог унять волнение и кричал хриплым голосом.

Впоследствии Чжан Сюэлян выступил за антияпонскую войну и внес свой вклад в сотрудничество Гоминьдана и компартии, но была недоброй его репутация во время Маньчжурского события.

Я пригласил Чэнь Ханьчжана в комнату и уговаривал его тихим голосом:

– Успокойтесь, товарищ Чэнь. Ведь мы же и сами предвидели, что японская армия вторгнется в Маньчжурию. Стало быть, незачем так шуметь. Теперь нам следует хладнокровно следить за развитием событий и вести соответствующую подготовку.

– Конечно, надо так делать. Но меня взяла такая обида и досада. Кажется, я возлагал слишком большую надежду на этого Чжан Сюэляна. Всю ночь не мог глаз сомкнуть. Промучился всю ночь без сна и вот прямо прибежал сюда. Товарищ Сон Чжу, вы знаете, сколько солдат насчитывает Северо-Восточная армия, которой командует Чжан Сюэлян? Ни много ни мало три ста тысяч. Триста тысяч! Это же не малое число. А эти триста тысяч отдали Шэньян за одну ночь, не выстрелив ни одного патрона… Неужели так труслива и беспомощна наша китайская нация?! Неужели погибла родина Конфуция, Чжугэ Ляна, Ду Пу и Сунь Ятсена?! – горько сетовал Чэнь Ханьчжан, бия себя в грудь. По его щекам струились горькие слезы.

Было естественно, что он так обиделся и горевал, думая о трагической участи, которая постигла его нацию. Это было чувство чистое, какое могут ощущать только те, кто любит отечество, это было их неотъемлемое священное право.

Когда-то я тоже тайком проливал слезы в сосняке родного края, думая о Родине, растоптанной японскими самураями. Помню, это было воскресным вечером. Я был в Пхеньяне и увидел там незнакомого старика, он лежал на улице весь в крови, истерзанный кованым сапогом японского полицейского. Вернувшись домой, я целый день не мог унять обиду и просидел на сопке Манген до заката солнца.

«Наша страна славится древней, пятитысячелетней историей. Как же она покрыла себя таким позором, будучи порабощенной в один прекрасный день?! Как смыть этот позор?» – думал я тогда с горечью на душе подобно Чэнь Ханьчжану.

Оказалось, и я и Чэнь Ханьчжан испытывали на себе один и тот же позор. Раньше нас сблизила общность идеалов, а теперь удесятерила нашу дружбу общность положения. Как говорится, взаимное сочувствие у несчастных людей. Можно сказать, что люди глубже понимают друг друга и еще теснее дружат и сближаются в беде. В прошлом народы и коммунисты Кореи и Китая столь легко подружились, как родные братья, благодаря общности положения, цели и дела. Коммунисты обеспечивают прочную интернациональную солидарность во имя общей цели борьбы – освобождения человечества и его блага, тогда как империалисты добиваются временного соглашения ради прибылей. Я воспринял горесть Чэнь Ханьчжана как свою собственную горечь, трагедию китайской нации – как трагедию корейской нации.

Положение изменилось бы, если бы Чан Кайши, Чжан Сюэлян, другие политические и военные правители, в чьих руках находились сотни тысяч и миллионы войск, обладали такими патриотическими чувствами и проницательностью, какие имел один юноша из Дуньхуа. Если бы они ставили судьбу нации выше собственных интересов и интересов своих группировок и подняли вооруженные силы и все народные массы на антияпонскую войну, выступая не против коммунистов, а за сотрудничество с ними, то смогли бы пресечь агрессию японского империализма на первых порах и с честью защитить территорию своей страны и свой народ.

Однако они закрыли глаза на судьбы отечества и нации. Еще до нападения Японии на Маньчжурию Чан Кайши отдал Северо-Восточной армии Чжан Сюэляна письменный приказ: «В случае провокации со стороны японских войск придерживаться серьезности и всячески избегать столкновения», и тем самым заранее сдержал сопротивление армии. Позже это вызвало гнев сотен миллионов китайцев.

И после возникновения события 18 сентября Нанкинское правительство Чан Кайши опубликовало капитулянтское заявление, что армия и народ Китая не должны сопротивляться японским войскам, а должны сохранять спокойствие и проявлять терпеливость. Это снизило боевой дух армии и народа Китая. Судьба Маньчжурии была предопределена еще до события 18 сентября. Помимо того, Нанкинское правительство послало своего представителя в Токио и проводило тайные переговоры с японским правительством. На переговорах чанкайшисты без колебания совершили предательский акт, дав японским империалистам согласие на уступку им зоны советско-китайской границы при условии отказа Японии от захвата других районов Китая.

Чан Кайши, махнув рукой на свое достоинство как главы государства, прославленного сотнями миллионов населения и площадью территории в несколько миллионов квадратных километров, без всякого стеснения позволил себе такой безрассудный поступок, что выделил японцам крупную часть своей государственной территории. Это объясняется тем, что он боялся дула винтовки народа своей страны, выступающего против помещиков, компрадорской буржуазии и гоминьдановского чиновничества, больше, чем японской пушки.

Так трехсоттысячные войска северо-восточного края Китая, отступая под натиском частей Квантунской армии, численность которых не превышала даже двадцать пятой части их вооруженных сил, обратились в бегство, бросив всю обширную территорию Маньчжурии с ее несметными природными богатствами.

– Теперь нельзя больше верить в какую-либо партию, военщину или политические силы. Надо верить только в самих себя и в свои собственные силы. Общая ситуация требует от нас вооружить народные массы и встать на антияпонскую войну. Путь к выживанию у нас один – взять в руки оружие, – сказал я Чэнь Ханьчжану, рыдавшему от обиды за обреченную страну.

Он молча крепко пожал мне руки. Тогда я целый день провел вместе с ним, стараясь улучшить его настроение. А что касается обиды за обреченную на тяжкие беды страну, то я испытывал ее больше, чем он. У него была отнята лишь часть отечества, а у меня – вся моя Родина целиком. Я был сыном народа, потерявшего всю свою страну.

Он упрашивал меня поехать к нему домой. И на следующий день мы отправились вместе в Дуньхуа…

Событие 18 сентября потрясло не только Корею и Китай, а и весь мир. Мир, который был ошеломлен захватом Японией Кореи, снова вопил от канонады 18 сентября. Человечество сочло эту канонаду началом новой мировой войны.

А Япония изображала это событие как случайный локальный конфликт, который можно разрешить переговорами между Китаем и Японией, но люди мира не верили этой версии.

Справедливая мировая общественность осуждала нападение Японии на Маньчжурию как вопиющую агрессию против суверенного государства и требовала от Японии вывода своих войск из оккупированного ею района.

Однако империалисты, и прежде всего американские, держались позиции сочувствия японским агрессорам, надеясь втайне, чтобы острие атаки Японии повернулось на Советский Союз. Лига Наций послала в Маньчжурию комиссию по расследованию во главе с Литтоном, но и эта миссия не стала на стороне справедливости, четко не отличила черное от белого и, придерживаясь туманной позиции, не определила Японию агрессором.

Падали духом сотни миллионов людей из-за того, что канонада войны потрясала материк и могучая и крупная армия военщины Чжан Сюэляна рухнула в один прекрасный день и совершила общее отступление под напором яростно атакующих японских полчищ. Миф о «непобедимой императорской армии», порожденный победами Японии в войнах с цинским Китаем и Россией, стал реальной действительностью на глазах у всех. Наряду с пламенным гневом волны страха охватили не только Корею и Маньчжурию, но и весь азиатский континент. В этих волнах страха полностью обнажили свою сущность все вооруженные и политические силы, революционные организации, патриоты и знатные люди всех мастей и разновидностей.

Событие 18 сентября загнало в горную глушь большинство остатков сил Армии независимости, оказавшейся в состоянии краха, и толкало на сторону японских империалистов тех людей, которые кричали одно время о выращивании «реальных сил». Когда бойцы Армии независимости возвращались в родные края, зарыв в землю пропитанные потом винтовки и втянув головы в плечи, национал-реформисты орали о сотрудничестве с Японией. Патриоты, публиковавшие то и дело декларацию независимости и кричавшие о спасении страны сопротивлением, поспешно эмигрировали за границу, распевая песню «Тоскую по родимой стороне». Нашлись и деятели движения за независимость, которые, бросив опорные пункты своей деятельности и следуя за отступающей армией Чжан Сюэляна, бежали в Цзиньчжоу, Чаншу и Сиань.

С канонадой 18 сентября быстрыми темпами происходил внутри нации сложный процесс разложения, отличающий патриотизм от предательства, антияпонские элементы от прояпонских, самоотверженность от приспособленчества. Каждый по своему взгляду на жизнь пристал к положительному или отрицательному полюсу. Маньчжурское событие сыграло роль своего рода пробного камня, проявившего настроение и подлинное лицо каждого члена нации.

Тогда в Дуньхуа мы вместе с Чэнь Ханьчжаном несколько Дней обменивались мнениями о событии 18 сентября. Вначале мы тоже, собственно, растерялись, и даже очень. Правда, мы без труда сделали вывод, что настала пора взять в руки оружие, но не знали, что и как начинать в обстановке, когда нахлынули лавиной японские войска. Но вскоре самообладание наше восстановилось, и мы стали хладнокровно следить за ходом развития событий.

В то время я много думал о том, какое влияние окажет на корейскую революцию агрессия японского империализма в Маньчжурии.

Нам пришлось столкнуться лицом к лицу с врагом в результате того, что японские войска вторглись в Маньчжурию и оккупировали ее. Правда, японские власти, используя как рычаг «соглашение Мицуи», в течение нескольких лет подвергали жестоким репрессиям деятелей движения за независимость и коммунистов Кореи с помощью китайской реакционной военщины. Но были редки случаи, когда японская армия и полиция, находившиеся в Корее, проходили в Маньчжурию через границу. По соглашению, заключенному с Китаем, переход японской армии и полиции через границу был принципиально запрещен.

Поиском и захватом корейских коммунистов в Маньчжурии занимались, главным образом, полицейские японского консульства, находившиеся в Маньчжурии.

До возникновения Маньчжурского события японские войска, оккупировавшие Корею, не могли войти в Маньчжурию. Япония, эвакуируя свои войска, вторгшиеся в Сибирь во время гражданской войны в России, оставила в Хуньчуне две роты с разрешения китайской стороны. Это были все вооруженные силы японской оккупационной армии в Корее, дислоцированные в Северо-Восточном Китае.

Однако с событием 18 сентября Маньчжурия превратилась в арену бесчинств японской армии. Из Кореи, Шанхая и Японии хлынули потоком в Маньчжурию десятки тысяч японских войск. Маньчжурский материк превратился в передний край фронта, где воюющие стороны действовали вперемешку. Значит, на самом деле граница, разделившая Корею и Маньчжурию, была устранена вторжением японской армии.

Оккупация Маньчжурии японскими войсками, несомненно, создала бы серьезное препятствие на пути нашей борьбы, развернувшейся при опоре на эту местность. Одна из главных целей агрессии Японии против Маньчжурии состояла в том, чтобы подавить национально-освободительную борьбу корейского народа, растущую в этом районе, и облегчить себе сохранение безопасности в Корее. Следовательно, мы должны были учитывать, что впредь нам придется развернуть свою деятельность под угрозой японской армии и полиции во многих отношениях. Я полагал, что бич «нового закона о безопасности», применяемого внутри Кореи, обрушится и на голову корейцев в Маньчжурии.

Когда Япония создаст марионеточное государство в Маньчжурии, это тоже может стать для нас своего рода большим барьером. В самом деле позже и стало серьезным препятствием в нашей деятельности существование Маньчжоу-Го, состряпанного Японией.

Оккупация Маньчжурии Японией ввергнет в пучину бедствий сотни тысяч корейцев-эмигрантов, заживших в этом районе, устраивая свою жизнь. Корейские переселенцы опять лишатся свободы жить в местности, где нет японских самураев, без ярма правления генерал-губернаторства. И станет напрасным то, что они покинули родной край и перебрались на немилую чужбину с надеждой построить новую жизнь.

Однако в связи с событием 18 сентября мы не думали только о неблагоприятных условиях. Если бы мы учитывали лишь неблагоприятные моменты и впали в пессимизм и уныние, то не смогли бы стать на ноги и пали бы духом в отчаянии.

Почему-то я вспомнил тогда корейскую пословицу: «Хочешь поймать тигра, иди в его логово». Глубокую истину подсказала мне эта философия жизни, которую постигали и формулировали наши предки на протяжении многих тысячелетий.

«Маньчжурия превратилась в логово тигра. Нужно поймать в этом логове тигра – японский империализм. Настала пора бороться с оружием в руках. Если не воевать и не решать дело сейчас, то нам нельзя исполнить свою миссию никогда», – думал я и укрепился в решимости подняться, не упустив шанса.

Для победы в войне японские империалисты усилят колониальное господство в Корее и прибегнут к жестокой экономической эксплуатации и экспроприации, чтобы обеспечить себе военные средства. Достигнут крайних пределов национальные и классовые противоречия, возрастут антияпонские настроения корейской нации. Когда мы организуем вооруженный отряд и начнем антияпонскую войну, то народные массы окажут нам активную материальную помощь и духовную поддержку. Сотни миллионов китайцев тоже встанут на общенациональное антияпонское сопротивление.

За сегодняшним вторжением в Маньчжурию завтра последует агрессия против Внутреннего Китая, и весь китайский материк будет охвачен пламенем тотальной войны. Нечего и говорить, что китайский народ, сильный духом самостоятельности, не будет сидеть сложа руки перед лицом опасности, угрожающей его отечеству. Рядом с нами многие коммунисты и патриоты Китая, полные решимости не допустить империалистическую агрессию и защищать национальный суверенитет, сотни миллионов китайских братьев, любящих свободу и независимость. Вчера они сочувствовали корейцам как народу порабощенной страны, а завтра эти простые сочувствующие станут нашим надежным союзником и, взяв винтовку, прицелятся в общую мишень из одного окопа. На нашем фланге всегда будет находиться великий союзник и союзническая армия – китайский народ.

Когда Япония распространит войну на Внутренний Китай, возникнет лобовое столкновение ее интересов с интересами держав Европы и Америки, что станет фитилем новой мировой войны. Если затянется китайско-японская война и Япония втянется в новую мировую войну, она будет испытывать затруднения с нехваткой и истощением людских и материальных ресурсов.

Поглощение Маньчжурии Японией означает расширение сферы ее господства. А само расширение сферы господства неизбежно приведет к ослаблению способности господствовать. Япония не сможет сохранить прежнюю плотность в господстве над колонией.

Весь мир будет осуждать японский империализм как агрессора, Япония не избежит международной изоляции.

Я рассчитывал, что все это создаст стратегически благоприятную ситуацию для нашей революции.

Когда армия Чжан Сюэляна начала общее отступление и хлынули лавиной агрессивные войска японского империализма, перед нашими глазами происходили поразительные явления. Чиновники административных учреждений и полицейские органов общественной безопасности прекратили выполнять свои служебные обязанности и удрали кто куда. За несколько дней закрыли двери все местные органы правления военщины. Была парализована система правления военщины, когда армия Чжан Сюэляна обратилась в бегство.

А агрессивные войска японского империализма не могли прилагать усилия к обеспечению общественной безопасности, торопясь расширять свои боевые успехи. Таким образом, одно время на территории Маньчжурии наблюдалось хаотическое состояние. Мы рассчитывали, что такое состояние продлится на определенное время, до тех пор, пока японские империалисты не установят на материке новую систему своего господства. Именно это вакуумное состояние было самым подходящим моментом, когда мы могли бы свободно формировать вооруженный отряд. Нельзя было упустить этот подходящий шанс.

Революция переживала период новых перемен. Наступило время, когда каждый должен решить, что ему следует делать для выполнения задачи, возложенной на корейскую революцию, и идти в огонь и в воду, чтобы осуществить эту задачу.

Событие 18 сентября означало агрессию против народа Китая и в то же время оно значило нападение на корейских коммунистов, всех корейцев, живущих в этом регионе. Мы, корейские коммунисты, должны были отвечать на это соответствующим образом.

Я думал, что надо спешить с созданием вооруженного отряда.

3. Оружием – на оружие!

Событие 18 сентября поставило перед нами актуальную задачу – немедленно начать антияпонскую войну. Настал самый подходящий для этого момент. Должна была загреметь канонада справедливости в ответ на орудийный гул несправедливости – зловещего предвещания новой мировой войны.

С захватом Маньчжурии японскими империалистами все наши революционеры вышли из подполья и заняли свои боевые позиции. Грохочущая канонада, сотрясавшая осенью того года весь материк, можно сказать, окончательно отрезвила жителей Маньчжурии. Пушечный гул не сковывал людей, а наоборот, пробудил сознание масс и поднял их на ноги. Маньчжурская земля, опустошенная вихрями репрессий врага, снова задышала новым импульсом борьбы.

Мы думали: вот наступила хорошая пора, когда массы пройдут школу боевой закалки.

К тому времени, откровенно говоря, каждого жителя Маньчжурии тяготили чувства подавленности, порожденные поражением восстания. Нужно было вселить в них уверенность в себе, чтобы поднять революцию на еле дующую ступень. Одними воззваниями, пустословием ни к чему не приведешь.

Чтобы придать веры и силы народным массам, привыкшим к сериям поражений, нужно было позвать их на борьбу и довести ее непременно до победного конца. Только победа выступлений спасла бы подавленные массы, вывела бы их из кошмарного застоя. Пусть группа предтеч и начнет вооруженную борьбу, но она не покажет большую силу без боевой закалки масс.

Событие 18 сентября дало населению Восточной Маньчжурии повод еще раз подняться на борьбу. Им дали мощный толчок также народные выступления в Корее, которые обрели форму восстания.

Внутри Кореи непрерывно вспыхивали арендаторские конфликты и другие антияпонские восстания крестьян. Типичными были, например, арендаторские конфликты на ферме Восточно-колонизационного общества в Ковоне, на ферме «Фудзи» в Рёнчхоне и на ферме «Оки» в Кимчжэ.

И после 1929 года в районе Рёнчхона не прекращались крестьянские выступления. В то время местные организации зарекомендовали себя в борьбе, установив связи с нами. В район Рёнчхона было послано много наших подпольщиков.

Более трех тысяч енхынских крестьян и свыше двух тысяч хлеборобов Самчхока поднялись на крупные восстания в знак протеста против японских империалистов, которые, делая ставку на событие 18 сентября, громогласно объявили «чрезвычайную ситуацию» и ужесточили фашистские репрессии и грабеж.

В такой обстановке мы организовали в Цзяньдао крестьянские выступления по поводу осеннего урожая.

Местные комитеты борьбы имели в своем распоряжении агитбригады и дружины пикетчиков, тщательно провели подготовительную работу – печатали листовки и воззвания, определяли лозунги. Потом по участкам для деятельности революционных организаций приступили к борьбе за «осенний урожай». Вначале она велась как легальная экономическая борьба за снижение ставок арендной платы.

Одно время некоторые историки дали этим выступлениям название «Восстание осеннего урожая». Но я считал такое название неуместным. Борьба эта не была подражанием восстанию 30 мая, не была его копированием. Это была победоносная массовая борьба, развернувшаяся на основе новых тактических принципов после полной ликвидации влияния левацко-безрассудной идеологии Ли Лисаня. В предыдущем восстании главную роль сыграли фракционеры, а в осенних выступлениях у руля стояли коммунисты нового поколения и ориентировали, направляли борьбу масс.

В них насилие не стало главным средством борьбы. Восставшие 30 мая не брезговали ни поджогами, ни убийствами. Они сжигали трансформаторные подстанции и учебные заведения, шли на свержение всех помещиков и других имущих вообще. В отличие от них участники борьбы за «осенний урожай» действовали порядочно и дисциплинированно. Они, выдвинув справедливые требования об уплате арендной платы в размере 30–40 процентов всего урожая, под единым руководством местных комитетов борьбы скоординировали свои действия с другими организациями.

Требования крестьян отнюдь не были чрезмерными, судя по положению голодающих крестьян. Они были справедливые, и власти Гиринской провинции были вынуждены объявить уплату арендной платы в размере 3: 7 или 4: 6 (помещику 30–40 процентов, арендатору 60–70 процентов урожая).

В отношении послушных помещиков, принявших требования крестьян, никогда не применяли насилие. Насилие пускалось в ход только в том случае, если злостные помещики отчаянно отказывались выполнять требования местных комитетов борьбы, а войска и полиция пытались штыками подавить выступления крестьян. Когда упрямствовали помещики, крестьяне увозили свою долю прямо с помещичьих полей или забирали хлеб со складов в указанном размере.

Мишенью в борьбе стали также грабительский финансовый отдел Восточно-колонизационного общества, ростовщики, Общество корейских резидентов и другие реакционные организации, содействовавшие режиму японского империализма.

Я руководил осенними выступлениями крестьян в районе Яньцзи. А после этого вернулся в Аньту.

Однажды ко мне пришел Чвэ Дон Хва, который после восстания 30 мая скрывался во избежание слежки японской полиции. Он выразил озабоченность тем, что выступления постепенно носят характер восстания.

Раньше он выступил в Аньту главным зачинщиком восстания 30 мая. Затем ему вздумалось вступить в полемику с нами по поводу того, что мы определили это восстание как слепое левачество. А вдруг теперь он, изменив свой тезис, выступает с концепцией о вредности насилия. Я просто не мог этому не удивиться.

– Товарищ Сон Чжу! Что у вас творится?! Вы раньше осудили восстание 30 мая как слепое левачество, а теперь протаскиваете насилие даже в чисто экономическую борьбу. Скажите, как это надо понимать?

С таким вопросом Чвэ Дон Хва, скрестив руки на груди, обходил вокруг меня. Казалось, он, довольный, думал: «Вот как я тебя задел за живое».

– По-моему, у вас тут какое-то недоразумение. Вы, значит, ставите на одну доску ваше «красное насилие», за что ратовали в восстании 30 мая, и наше насилие в борьбе за «осенний урожай»?

Так я переспросил его, не успев взвесить, что неприлично отвечать вопросом на вопрос.

– Конечно, тут разница-то есть, но небольшая. Однако, знаете, насилие есть насилие. Не так ли?

– К насилию мы прибегали только по уважительным причинам, когда это считалось справедливым. Так, например, если помещики отказывались от крестьянских требований, мы силой открывали у них амбары. Когда войска и полиция забрали наших товарищей, мы применили силу, чтобы они не попали в их лапы. Так, скажите, будем ли мы добрыми, когда враги орудуют дубинами насилия и подавляют наши выступления?

– Я знаю общепризнанный принцип марксизма: на насилие отвечать насилием. Я осуждаю вас не за это. Теперь, я говорю, не такая пора, чтобы биться силами один на один. Восстание 30 мая уже кануло в прошлое. Наша революция, к несчастью, вступила, как говорится, в период отлива. Вот какая сейчас пора.

– Период отлива, говорите?

– Да, да. Пора спада. Два шага назад. Пожалуй, даже эпоха реакции Столыпина не так была мрачна, какая у нас сейчас. Не видите, что Квантунская армия с одного маху оккупировала всю Маньчжурию? Отступили и трехсоттысячные полчища Чжан Сюэляна. В такое время советую не обнаруживать революционные силы, а сохранять их. Впопыхах тронешь противника – повторится в Восточной Маньчжурии такая трагедия, как крупная кара года Кенсин.

А Чвэ Дон Хва настаивал на том, чтобы борьба за «осенний урожай» не переросла в насильственную и люди не взяли бы оружие в свои руки. Он противился нашей идее о вооруженной борьбе. Это, по его выражению, не только преждевременно, но и подобно тому как строить дом на песке.

Словесная полемика с ним, собственно, для меня была непосильной. В общем-то Чвэ Дон Хва был человеком светлого ума, интеллигентом с высоким коммунистическим сознанием. Уговаривать так глубоко убежденного в своем человека, как говорится, не всякому по зубам. В каждую фразу внося цитаты из классиков, он аргументировал правоту своих утверждений, – все у него было к месту. Убеждать его в своем – дело было не простое.

Концепция его исходила, в конечном счете, из того, что революция-де вступила в период отлива. Он ясно видел неблагоприятные симптомы, такие, как крупное военное наступление японских империалистов, бегство войск Чжан Сюэляна и дезорганизация Армии независимости, но остался слепым перед выступлениями народа Кореи и Восточной Маньчжурии, носящими характер восстания. Передо мною, действительно, стоял слепой с открытыми глазами, не видящий реальной действительности.

Наступление контрреволюции и бегство трусливых сборищ не означали, что революция пошла на спад. Дело было в том, как рассматривать настроения народных масс – главной силы революции.

Чвэ Дон Хва, как и все другие коммунисты предыдущего поколения, чрезмерно недооценил силы народных масс.

Он не видел в народных массах субъекта революции, не верил в силы народных масс, недооценил их.

На этой беседе с Чвэ Дон Хва, твердившим о периоде спада революции, я убедился в коренном различии во взглядах между нами и коммунистами предыдущего поколения. Суть разницы, можно сказать, исходила, в конце концов, из того, как рассматривать народные массы. Из-за этого различия мы и они, хотя и следуя общим идеалам и целям, не смогли объединить силы и обращались друг к другу, как чужие.

– То, что я говорю, вы можете считать парадоксальным, – сказал я Чвэ Дон Хва. – Но я думаю так: именно сейчас, когда народные массы не пали на колени перед агрессорами – японскими империалистами – и выступают наступательно, применяя и насилие, настал период подъема революции. Мы не упустим этого периода подъема. Мы решили кончать борьбу за «осенний урожай», а затем немедленно и еще более активно пробуждать и организовывать массы и, таким образом, поднимать антияпонскую борьбу на новую, более высокую ступень развития. Как бы ни складывалась ситуация, решимость эта у нас не изменится и не поколеблется.

Чвэ Дон Хва, ничего не сказав, с горькой усмешкой ушел.

Он и ему подобные типы, твердя о бесполезности революционного насилия, ставили нам палки в колеса, но мы ни на шаг не сбились с избранной нами самими столбовой дороги и, полные уверенности в себе, ориентировали выступления по поводу осеннего урожая в нашем направлении.

Более сотни тысяч крестьян Цзяньдао с сентября до конца декабря 1931 года не прекращали свою несгибаемую кровопролитную борьбу, несмотря на варварские репрессии японских войск и полиции, реакционной военщины Китая.

Борьба эта родила множество легенд о геройстве корейской нации. Долго оставался среди жителей Маньчжурии сенсационным предметом разговоров эпизод о том, как разыграли демонстранты местности Кайцюй рукопашные схватки на ледяном поле реки Туман с японскими и маньчжурскими войсками и полицейскими.

Хорошо известен рассказ о трагических последних минутах жизни мужественной женщины Ким Сун Хи. Подвиг этот тоже родился в пламени борьбы по поводу осеннего урожая и весеннего голода. Ким Сун Хи была членом Красного ополчения села Яошуйдун, членом местного комитета борьбы за «осенний урожай».

В то время она была в полнном положении. Ворвались в это село каратели. Палачи, тыкая дулами винтовок ей в живот, насмешливо спросили, что в нем таится. Она, бросив уничтожающий взгляд на окружающих ее солдафонов японского гарнизона и полицейских японского консульства, дерзко ответила:

– Родится хороший – будет королем, а плохой – будет такая же тварь, как и проклятые вы, шляющиеся перед воротами чужих домов.

Такой бойкий ответ насмерть перепугал врагов. А чтобы сохранить тайну своей организации, она откусила себе язык собственными зубами. Несчастная женщина погибла в зажженном палачами пламени. Погибла она в самом цветущем возрасте – в 22 года.

Борьба за «осенний урожай» кончилась победой хлеборобов.

В этой борьбе черпали веру и силу жители Восточной Маньчжурии. Они впервые всерьез поняли, что исход их выступлений зависит от начала до конца от стойкой воли самих масс, от методов руководства их борьбой. Люди стали восхищенными глазами смотреть на молодых коммунистов новой смены – организаторов победы в выступлениях, стали теснее сплачиваться вокруг них.

Победа этих выступлений позволила народным массам самим найти причины поражения восстания 30 мая. Они твердо поверили в открытую ими истину о том, что интенсивность насилия не является основным фактором, предопределяющим боевые успехи. Все ясно поняли: восстание 30 мая кончилось неудачей отнюдь не потому, что мало применялось насилия. Ведь фактором победы их выступлений за «осенний урожай» не было широкое применение насилия. Насилие отнюдь не было панацею, оно было только одним из средств для достижения намеченной цели.