Текст книги "В водовороте века. Мемуары. Том 2"

Автор книги: Ким Сен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

С тех пор прервалась связь с Люхэ. Это постоянно беспокоило меня. Я беспокоился о нем не только из-за того, что он человек врожденно рисковый, романтик, готовый идти в огонь и в воду, рискуя жизнью. Он был коммунист, который действовал в рамках группировки Кунминбу, принимавшей террор за всесильное средство, и оказался под наблюдением ее реакционной фракции. С точки зрения этой группировки его можно считать лицом поднадзорным.

В конце того года, когда произошел инцидент в Ванцинмыне, реакция из Кунминбу арестовала 6 молодых коммунистов, в том числе Чвэ Чхан Гора и Чвэ Дык Хена, чтобы физически ликвидировать их в Данюгоу. Это происшествие вошло в историю под названием события в Люхэ.

Новаторские силы из группировки Кунминбу, стремившиеся к новому идейному течению, в связи с этим событием возвысили свой голос протеста против реакционной фракции. А сам Чвэ Чхан Гор, оказавшийся жертвой этого случая, точил меч, чтобы отомстить фашизированной верхушке Кунминбу.

Получив эту весть, я направил Пак Гын Бона в район Люхэ с письмом к Чвэ Чхан Гору. «Столкновение с Кунминбу, – говорилось в письме, – в какой бы то ни было форме совершенно бесполезно. Не может быть, не должно быть и речи о кровопролитии между единокровными соотечественниками, стремящимися к антияпонской борьбе. Ведь мы, глотая слезы, хранили терпение и тогда, когда потеряли шестерых ни в чем не повинных товарищей в Ванцинмыне! Будь рассудителен на каждом шагу, не давай волю чувствам!»

После события в Люхэ группировка Кунминбу раскололась на два лагеря в августе 1930 года, когда проходили заседание Исполкома Революционной партии Кореи и ее конференция.

Хен Мук Гван, Рян Сэ Бон, Ко И Хо, Ким Мун Го, Рян Ха Сан и другие лица упорно стояли на прежнем курсе, требуя претворения его в жизнь, в то время как Ко Вон Ам, Ким Сок Ха, Ли Чжин Тхак, Ли Ун, Хен Ха Чжук, Ли Гван Рин и другие лица из группы молодых, расквалифицировав Революционную партию Кореи как фашистскую, противоречащую воле народа, выступали за поворот к прогрессивному направлению – они требовали распустить эту партию и превратить ее в авангард классовой революции, представляющий интересы неимущих, и в то же время осуществить классовое руководство корейскими крестьянами в Маньчжурии.

Из-за таких разногласий в идеалах между двумя фракциями разразилась кровопролитная схватка за физическую ликвидацию друг друга.

Сторонники Кунминбу при попустительстве Мукденского провинциального правительства, подкупив китайских чиновников, войска и полицию, принимались за террористические акции с целью ликвидировать оппозицию. В ходе этого было убито из-за угла пятеро лиц другой стороны, в том числе Ли Чжин Тхак. В отместку за это антикунминбуская фракция совершила налет на штаб-квартиру Кунминбу и расстреляла командира 4-й роты Ким Мун Го. Впоследствии она, опубликовав заявление о своем выходе из Кунминбу, создала организацию под названием Комитета по борьбе против Кунминбу, цель которого – ликвидировать Кунминбу.

Мое беспокойство о Чвэ Чхан Горе основывалось именно на такой политической обстановке. На месте, отдаленном в километрах трех от Саньюаньпу, я дал походному отряду команду: ускорить шаг. Страстное желание как можно скорее увидеть Чвэ Чхан Гора ускоряло наш марш. Казалось, мои ноги вооружились еще и крыльями.

Но, прибыв в Саньюаньпу, мы были как громом поражены вестью о Чвэ Чхан Горе. Члены местной организации сообщили нам прискорбную весть о его гибели. По их словам, во время руководства работой Гушаньцзыской комсомольской организации Чвэ Чхан Гор был арестован правой фракцией Кунминбу и увезен неизвестно куда. То же самое передал нам юноша по фамилии Пак из Саньюаньпуской комсомольской организации. Этот парень пришел к нам, услыхав весть о приезде АНПА. По его словам, террористы из Кунминбу, заманив Чвэ Чхан Гора в Цзянцзядянь уезда Цзиньчуань, убили его и распространили слух, будто он коммунистический агент, потому и ликвидирован. Иные юноши сообщали, что Чвэ Чхан Гор был убит, развертывая деятельность на участке Хайлун – Цинъюань.

Так или иначе, казалось, ясно было одно: на этом свете нет нашего Чвэ Чхан Гора. От гнева и возмущения я не мог ни вымолвить слова, ни пролить слезы.

Неужели он так скоропостижно ушел от нас, такой пламенный, такой сердечный юноша из ССИ, каким он всегда и неизменно оставался перед нами! И вдруг его с нами больше нет… Это была очередная большая скорбь, безжалостно вторгшаяся в нашу душу вслед за той скорбью, которую мы изведали на гребне безымянной горы на рубеже уездов Аньту – Фусун.

Потеря такого верного боевого друга была действительно душераздирающей утратой для нашей революции в такие бурные дни, когда на арене истории представлялась уже въявь вооруженная борьба в лице обмундированной стройной АНПА и когда ее выстрел громко раздавался как прелюдия к новому времени на обширной территории Маньчжурии.

И из глаз Чха Гван Су, сидевшего рядом со мной, ручьями лились слезы и падали на траву, пожелтевшую под палящим солнцем.

Мне хотелось увидеть семью покойного Чвэ Чхан Гора, и я вместе с отрядом направился в Гушаньцзы. Нас встретила его жена с грудным младенцем и младшим братом мужа. Она была действительно стойкой женщиной, не показала нам слез и говорила, что мечтой ее мужа было драться с оружием в руках против япошек, и просила принять ее в партизанский отряд, чтобы она могла бороться вместо своего мужа.

Мы, изменив маршрут похода, решили переночевать у семьи покойного.

Наутро отряд оставил поселок Гушаньцзы. Жена Чвэ Чхан Гора, провожая нас, далеко следовала за нами.

Я не знал, чем и как утешить эту полную печали женщину, и, обняв ребенка, поласкал его, погладив по щечкам. У него прорезались два зубочка. Личиком он точь-в-точь отец. И он в ответ, касаясь ручонкой моего лица, лепетал: «папа, папа». При виде этой сценки мать, не выдержав, прослезилась. И у меня глаза повлажнели. Некоторое время, припав своей щекой к щечке ребенка, я молча смотрел в сторону поселка Гушаньцзы, не смея оторвать от него глаз.

– Вырастим его достойно, чтобы он продолжал дело отца!

Больше ни слова вымолвить не мог, горячий комок подступил к горлу…

Когда мы отошли от Гушаньцзы километра на два, Ким Иль Рён предложил произвести траурный салют, видя, что все мы в глубокой скорби, потеряв боевого товарища. Может быть, он хотел траурным этим салютом поддержать наше настроение, вернуть нас к бодрости. Все-таки он, прошедший сквозь огонь и воду, был человеком глубокой души.

– Я не хочу верить этим слухам. Мы еще не видели его мертвым. И можно ли произвести траурный салют?..

Через Мэнцзян мы прибыли в Лянцзянкоу, где к нам поступило поразительное сообщение. Примерно 20 солдат Армии независимости, жившие затворниками в районе Фусуна, вместе с китайским вооруженным отрядом из 70–80 штыков затевают интригу, чтобы совершить налет на наш отряд и разоружить нас. Интриганами были именно воины Армии независимости при Кунминбу. Они разведали маршрут похода АНПА, продвигавшейся от Мэнцзяна по направлению к Лянцзянкоу, а затем сообщили китайскому антияпонскому отряду, что мы являемся главной частью коммунистической армии. Отряд Армии независимости вместе с китайским антияпонским отрядом ждал нас, заранее заняв поселок, куда пройдет наш партизанский отряд.

Сообщение об этом нам представили комсомольцы из Лянцзянкоу. Там было много членов местной организации и юношей, знакомых мне. Как только мы прибыли в Лянцзянкоу, они и рассказали мне об этом.

Именно в ту пору среди партизан раздавались голоса: разгромить террористов из Кунминбу и отомстить им за Чвэ Чхан Гора. Пришли ко мне в командование и те товарищи, которые однажды вместе со мной уговаривали юношей Люхэ, требовавших ликвидировать террористов из Кунминбу и отомстить врагам за Чвэ Чхан Гора, за шестерых патриотов, убитых в ущелье Хуаймяошаня в дни созыва съезда Молодежной федерации Южной Маньчжурии. И те, заявляя, что всякому терпению есть предел, предлагали беспощадно драться с ними и проучить их, чтобы впредь им не повадно было так поступать. Но на словах говорить-то легко – «проучить», а на деле это не такое уж простое дело, которое легко и дешево обходится. Прежде всего в численном отношении противная сторона намного больше нас.

Но это было не главное, не такая уж большая это проблема. Самое же затруднительное было в том, что противная сторона – не наш враг. Вступать в перестрелку между вооруженными отрядами, борющимися во имя общей цели – борьба против японского империализма, за спасение страны, – это можно было назвать не иначе, как своего рода карикатуру, какую может создать только хаотическое положение начала 30-х годов нашего столетия. Всеобщим посмешищем было бы и вести междоусобную войну между АНПА и Армией независимости. Странной была бы и попытка китайского антияпонского отряда и отряда Армии независимости во взаимодействии совершать налет на АНПА.

Если уж воевать, то, разумеется, будут и победители, и побежденные. Но в бою такого рода не избежать морального осуждения всем: и победителям, и побежденным. И победителя не увенчают лавром, и побежденному не видать и слез сочувствия его жертвам.

Если необдуманно тронешь китайский вооруженный отряд, могут возникнуть непоправимые последствия на пути нашей деятельности. С трудом налаженный совместный фронт с Армией спасения отечества будет разбит, и нам придется вернуться в положение начального периода, когда проводили время в чужой каморке, занимаясь лишь чисткой оружия. Налет и на отряд Армии независимости может повлечь за собой пагубные последствия не менее, чем первые. Если отряд коммунистической армии совершит налет на отряд Армии независимости, то народ повернется спиной к нам, отнесется к нам холодно. А антикоммунисты начнут клеветать на коммунистов, будто пришло их долгожданное время.

Такого ожидать мы не хотели. Нельзя было и представить себе кровавую бойню между отрядами АНПА и Армии независимости с обратившимися друг к другу дулами ружей. Однако отряд Армии независимости готовился за рекой Сунгари к такой кровавой резне.

Когда я вспоминаю лето 1932 года, прежде всего всплывает в моей памяти случай того времени. Тогда я не мог сомкнуть глаз, ломая голову над тем, как решить этот невероятный вопрос в соответствии с великими идеалами национального сплочения и антияпонской борьбы за спасение отечества. Можно сказать, из-за этого я постарел тогда на десять лет.

Конечно же, и я был не в силах сдержать в себе жгучий гнев и возмущение злодеяниями вояк Кунминбу, которые, не сумев провести как следует хоть один бой с японскими войсками, с этими нашими общими врагами, совершают по отношению к нам, людям одной нации, такие позорные, вопиющие злодеяния, перед которыми поблекли бы и повадки диких зверей. Советовался я с командирами на этот счет, и они, страшно разгневанные, в один голос требовали занести карающий меч над головами фашистов Кунминбу.

– Надо проучить их как следует, чтобы они и впредь не трогали нас! Проучить так, чтобы и после смерти в аду не обагрили свои руки кровью одной нации!

Глаза у Чха Гван Су вспыхивали огнем. Он заявил, что пробил час расплаты за товарищей, погибших от рук Кунминбу.

Выходит, что все без исключения вооруженные отряды, окружавшие нас, были нашими врагами. Это и Армия независимости, и Армия спасения отечества, и конные грабители, и отряд Хунцянхуэй, и отряд Дадаохуэй. В такой вот заколдованный круг попала АНПА из-за того, что у нас не было уже такого свидетеля и покровителя, как Лю Бэньцао, который свидетельствовал бы, что наш отряд – отряд особого назначения Армии спасения отечества. Хотя нам и удалось через Лю Бэньцао легализовать отряд, но без него, такого влиятельного свидетеля, нам постоянно грозила опасность оказаться под ударом со всех сторон.

За время нашего похода из Тунхуа отряд командующего Юя эвакуировался из Аньту и вместе с отрядом Ван Дэлиня отступал в глубь уезда Нинань. Аньту оставался свободной зоной. Отряды Армии самообороны без каких-либо больших битв стали сдаваться один за другим японским войскам. К тому времени отдельные отряды Армии самообороны, выбросив лозунг борьбы против Маньчжоу-Го и против японского империализма, превратились в реакционные войска, действующие под жезлом японских военных советников. Поэтому китайские антияпонские отряды, обернувшиеся в реакционную армию, действующую под командованием японских войск, осмелились уничтожить наш отряд, слывший главной силой коммунистической армии.

Жалкая кучка бойцов Армии независимости была почти ослеплена угаром антикоммунистической пропаганды группировки Кунминбу. Они, даже не поняв наших истинных намерений, пытались бросить нам вызов вкупе с реакционными китайскими антияпонскими отрядами. Об этом я долго и упорно думал, – ну пусть эта военная группа выступает в роли местного разбойника, пусть она уже стала на позицию правого крыла, но они же наши соотечественники, в чьих жилах течет кровь одних предков. К тому же они раньше вроде бы посвятили себя целиком и полностью борьбе за спасение Родины. Стало быть, нам нельзя было прибегать к мерам возмездия и санкциям военным путем. Что бы ни случилось, нужно уговаривать их политическим путем, ведь мы же вон как и вон сколько абсолютизировали необходимость сформирования единого антияпонского фронта.

Итак, группа наших товарищей во главе с Пак Хуном отправилась в Эрдаобайхэ, где был дислоцирован отряд Армии независимости. Я советовал ему:

– Товарищ Пак Хун! Сегодня у тебя оружие особое – не ружье, а твой язык. Прошу, не стреляй ни разу. Языком уговори бойцов Армии независимости. У тебя такое красноречие, да и лицо-то впечатляюще доброе. Верю, сможешь своими словами убедить их и предотвратить заблаговременно междоусобицу. Не забывай, что применение силы – полный запрет, ни в коем случае! Прогремит здесь хоть одна пальба – будет конец единому фронту с националистами. Ну как? Задание, думается, тебе не по характеру. Сможешь с таким заданием справиться?

На мой вопрос Пак Хун, криво улыбнувшись, почесал в затылке.

– Задание-то щекотливое, но справлюсь!

И после его ухода я долго прохаживался по берегу реки Сунгари.

В душе я желал одного, – дай бог, чтобы в эту ночь не раздался ни один выстрел! Меня, собственно, ни на миг не покидали озабоченность и тревога: сумеет ли Пак Хун уговорить воинов Армии независимости?

Он, конечно, был способным агитатором и умельцем. Но все-таки меня беспокоил его «медвежий характер», – раз вспыхнет, мечется, как угорелый, дает волю своему поведению. Я знал эти минусы его характера, но без колебания направил его в лагерь Армии независимости, ибо у нас не было такого деятеля, который равнялся бы с ним. Тогда с ним мог бы равняться только Чха Гван Су в этом деле. В такой ситуации он сумел бы взять на себя это дело. Но весть о смерти Чвэ Чхан Гора нанесла ему столь огромный душевный удар, что он даже не смог взять себя в руки.

А сердце мое все кричало: «Ни пуха ни пера, Пак Хун! Вернись с успехом!»

Я не мог оторвать глаз от Эрдаобайхэ. Но, к большому нашему счастью, не произошло того, о чем я так беспокоился. На бойцов Армии независимости воздействовали разъяснения наших товарищей, их горячие призывы к сплочению патриотических сил. Они откровенно признались в нерешительности своего поведения, да ведь они, недовольные недостойными акциями верхушки армии, не смели и показать свою волю в практических делах. Сдав свое оружие, они сами поклялись сражаться вместе с отрядом АНПА.

Высший эшелон Армии независимости пока не пожелал единства с нами, но солдатские массы всем своим существом ощущали необходимость пойти не на противоборство, а на сотрудничество и объединять силы в борьбе против общего врага и стали ступать с нами рука об руку. Это ознаменовало собой первый шаг на пути нашего объединения с отрядами Армии независимости.

Так мы благополучно преодолели еще одну трудность. К счастью, в те самые дни, когда у нас в сердцах вскипали нестерпимый гнев и возмущение злодеяниями Кунминбу, связанными с разрывом с Рян Сэ Боном и столь потрясающим случаем с гибелью Чвэ Чхан Гора, удалось проявить необычайное снисхождение и терпение юношам возраста двадцати лет лишь во имя высокого идеала национального сплочения. Если мы тогда, лишившись разума, обезумев от жажды мести, разгромили бы Кунминбу или пошли бы на вооруженное противоборство с отрядом Армии независимости, то теперь мы не могли бы со спокойной душой смотреть в лицо подрастающему поколению, и не случилась бы такая историческая картина, как переход к нам в КНРА более 300 воинов командующего Ряна. Они переходили к нам в трескучий мороз под знаменем сотрудничества с нами.

В мире нет более великих, чистых и священных чувств, чем чувство любви к Родине и нации.

Дух национального единства – это, можно сказать, наивысший дух, вершина чувств любви к Родине и нации. С тех пор, как коммунисты Кореи начали свой старт во имя национального освобождения, и по сей день они всегда и везде неизменно хранили и хранят как зеницу ока идею национального сплочения и не жалеют сил для его достижения.

6. Вместе с Армией спасения отечества

В дни пребывания в Люхэ я направил своего связного к Ли Хон Гвану и Ли Дон Гвану в район Паньши, чтобы установить связь с ними. В ту пору, когда мы возвращались из южноманьчжурского похода, они тоже целиком отдавались партизанской деятельности. К сентябрю 1932 года вооруженное Красное ополчение (оно и называлось тхагудэ – отряд охотников за собаками), организованное ими после события 18 сентября для ликвидации прислужников прояпонских организаций, таких, как общество Поминхвэ, было реорганизовано в Паньшискую рабоче-крестьянскую добровольческую армию. Она состояла из корейских юношей, закаленных и проверенных в различных формах массовой борьбы, таких, как захват продовольствия, ликвидация прислужников, приобретение оружия и антияпонские восстания. Начиная с лета 1932 года, Ли Хон Гван и Ли Дон Гван вели борьбу за создание антияпонского партизанского района.

Они особенно отличались в ликвидации прислужников, и из уст в уста передавалось много разговоров о них.

Мне хотелось встретиться с ними не из желания просто нанести им протокольный визит и ознакомиться с ними за то, что они являлись хозяевами Южной Маньчжурии. Главная цель – обменяться с ними мнениями и достичь понимания друг друга. Первым делом захотелось обменяться с ними боевым опытом.

Далее, меня интересовали их взгляды и позиция относительно перспектив корейской революции. Мне хотелось бы изложить им свои взгляды и позицию относительно очередных задач, стоявших перед корейскими коммунистами, и узнать их мнения на этот счет.

Самое главное – обменяться с ними мнениями по практическим вопросам: как корейским коммунистам, разрозненно начавшим вооруженную борьбу в различных районах Маньчжурии, установить взаимные связи, как согласовать действия с соседними частями, каким образом осуществить взаимную помощь, сотрудничество и взаимодействие в операции. Хотелось бы обменяться такими мнениями и с Ким Чаком, Чвэ Ён Гоном, Ли Хак Маном, Ли Ги Доном, Хо Хен Сиком в Северной Маньчжурии. Южную и Северную Маньчжурию можно было назвать нашими соседями и в то же время флангами. Как обеспечить взаимодействие с соседом – это было важным звеном, рычагом, оказывавшим серьезное воздействие на развитие вооруженной борьбы в целом.

Связной вернулся в отряд из Паньши, когда мы прибыли из Хайлуна в Мэнцзян и расположились на ночлег. Он доложил, что Ли Хон Гвана и Ли Дон Гвана на месте не было: они ушли на местные операции, и он оставил мое письмо в местной подпольной организации.

Отложив на задний план встречу с ними, я стал развертывать в Мэнцзяне активную военно-политическую деятельность. Генеральная цель нашей работы здесь – приобрести оружие и расширить наши ряды. Для этого необходима была не только активная политическая работа, но и военно-дипломатическая деятельность.

Мэнцзян имел несколько благоприятных условий для достижения такой цели. Среди чиновников Мэнцзяна было много наших однокашников по Юйвэньской средней школе в Гирине. Если судить их по уклонам, то они раньше были такие, которые как книгоеды, не относились ни к левому, ни к правому крылу, не участвовали ни в каком политическом движении, а учились только покорно, с головой уходя в учение. А теперь реальная власть Мэнцзяна находилась в их руках. После окончания средней школы они работали в уездном ведомстве гоминьдановского режима. А когда Япония начала агрессию в Маньчжурии, они вступили в Армию самообороны и каждый занимал в ней важный пост.

В Мэнцзяне был и представитель Главного командования Армии самообороны Тан Цзюйу, ставка которого была в районе Тунхуа. Если с помощью однокашников провести удачные переговоры с тем представителем, то могла бы представиться возможность приобрести оружие. Приняв на учет такие обстоятельства, мы решили оставаться в Мэнцзяне и вести активную работу с Армией самообороны.

А комсостав нашего отряда в то время не проявлял особенного интереса к работе с Армией самообороны. Большинство комсостава считали риском контакт с Армией самообороны. Они утверждали: «Во взглядах разошлись и даже с корейцем Рян Сэ Боном, соотечественником от одних предков, и сорвались переговоры. А этого еще не хватало, и работать с Армией самообороны для приобретения оружия? Это никак не осуществимое дело! Ныне Армия самообороны находится в состоянии развала. Говорят, в иных ее отрядах сидят японские военные инструкторы, затевают интриги для ликвидации коммунистов. Сам командир отряда хочет попасть в такую западню? Нет, мы не согласны».

Я сказал им:

– Не стоит так сильно беспокоиться о том, что внутри Армии самообороны сидят японские военные инструкторы. Если они имеют щупальца и зондируют ими, коммунист ты или нет, то у нас есть своя дерзость, – незаметно для них проникнуть в командование Армии самообороны и убедить ее верхушку в своих идеях. А что касается состояния развала Армии самообороны, то это может служить благоприятным условием для нас, поможет нам легко добиться своей цели. Они сочтут лучшим передать оружие нам, ведущим антияпонскую борьбу, чем бросать его или передать япошкам или местным бандитам. С таким упорным командующим Юем мы сошлись во мнениях и пошли на сотрудничество, а почему же не склонить на свою сторону Армию самообороны?

Тогда командиры сказали так: «Успех на ваших переговорах с командующим Юем – это совершенно невероятная случайность. Такая бывает почти раз из тысячи случаев. Не будь там Лю Бэньцао, переговоры не прошли бы успешно. Надо еще подумать: пойти ли в отряд Армии самообороны или нет».

Снова обращаясь к ним, я сказал:

– Не взяться за дело, сидеть в четырех стенах и заниматься только разговорами, разбирая, кто прав, кто виноват, – это не качества коммуниста. Разумеется, факт, что мы пользовались большой помощью Лю Бэньцао при легализации партизанской армии. Однако рассматривать тогдашний успех как чистую случайность, это не научное толкование. Если бы мы не проявляли инициативу, чтобы наладить отношения с Армией спасения отечества, то и Лю Бэньцао не мог бы заступиться за нас. Дело в том, с какой дерзостью и с какой инициативой возьмемся мы за дело.

Не без труда, конечно, но все же уговорить командиров мне удалось. А затем я вместе со связным направился к командованию Армии самообороны.

Ее казармы были битком набиты солдатами. А в ворота нескончаемой вереницей заходили подводы с военными материалами.

У ворот часовой остановил нас и по шаньдунскому акценту спросил:

– Кто вы?

Этот темноглазый часовой внимательно прощупывал своим пристальным взглядом не наши лица, а наше партизанское обмундирование и пятиконечную звезду на головном уборе, которые совершенно отличались от обмундирования Армии самообороны.

Я ответил ему на китайском языке, несколько подражая шаньдунскому акценту:

– Мы из Аньту, отряд особого назначения Армии спасения отечества. А я командир отряда Ким Ир Сен. Мне надо видеть вашего командующего. Проводите нас к нему, пожалуйста!

– Ким Ир Сен? Если отряд особого назначения Ким Ир Сена, это и есть коммунистический?

Второй часовой, солдат с ярко изрытым оспинами лицом, бормотал про себя мое имя и смотрел на меня недоумевающими глазами. Видимо, он услышал где-то, что отряд Ким Ир Сена и есть отряд коммунистический, и запомнил это.

– Наш отряд особого назначения подчинен командующему Юю! Разве ты не знаешь командующего Юя?

И я стал грозно выпытывать его. Тогда часовой с оспинами, показывая большой палец, ответил:

– А-а! Командующий Юй! Знаю его. Его отряд взял в трофеи японский пулемет в Наньхутоу. Командующий Юй – большой человек!

Так, в конце концов, проявила эффект «визитная карточка» отряда особого назначения командующего Юя. Там, где были китайские антияпонские отряды, проявляла эффект его «визитная карточка». Поэтому каждый раз, когда мы совершали поход, так себя и называли: «корейский отряд особого назначения Армии спасения отечества», чтобы избежать столкновений с антияпонскими отрядами.

Спустя некоторое время первый часовой, говоривший с шаньдунским акцентом, сходил в казарму. Вместе с ним вышел солидный мужчина. Воины Армии спасения отечества того времени носили старое обмундирование, в каком ходили войска Чжан Сюэляна. Однако офицер, только что появившийся у ворот вместе с часовым, как ни странно, был в гимнастерке с короткими рукавами, в коротких брюках, едва закрывающих ноги до колен, и в текстильной обуви. Его волосы лоснились от масла.

– О, кого я вижу! Это не заведующий Ким Сон Чжу?!

Это был Чжан, однокашник по Юйвэньской средней школе, которого в школе вместо имени обзывали по кличке – «верзила Чжан». Когда он называл меня заведующим, это он имел в виду должность заведующего библиотекой, кем я был, когда учился в этой школе. И в ученические годы Чжан всегда звал меня «заведующий Ким» или «заведующий Сон Чжу», относился ко мне по-дружески.

Мы радушно взяли друг друга за руки, некоторое время обменивались воспоминаниями о прошлых ученических годах. Если подсчитать годы, эта встреча с ним состоялась через три года. Я раскаивался в том, что после выхода из тюрьмы так поспешно покинул Гирин, не простившись с товарищами по учебе. Во всяком случае это казалось неизбежным. То было время, когда я был обуян одной думой и решимостью пожертвовать всеми личными интересами во имя революции. Но, бывало, моральная «задолженность» – я оставил Гирин, не простившись с учителями и товарищами по учебе, – порой не переставала терзать меня, оставаясь тяжелым камнем у меня на душе.

При встрече с ним снова восстанавливались в памяти не только различные картины периода учебы в Юйвэньской средней школе, которые, казалось, давно исчезли за далеким горизонтом, но и романтические ученические настроения, изведанные в те годы. Мне казалось, что я стою не во дворе казармы, где отовсюду доносится скрип военной обуви, а в цветущем саду Юйвэньской средней школы, где стоит приторный запах сирени. Выйди вот за ворота казармы, взявшись за руки с Чжаном, и дорога, казалось, поведет нас на сопку Бэйшань, на берег реки Сунгари, где можно освежиться речной прохладой.

Это была необычайная тоска по школе, которая теснилась на душе.

Чжан фамильярно, как в ученические годы, беря под руку и порою заразительно хохоча, провел меня в свою комнату.

– Очень жаль, что на выпускной фотографии нет твоего лица, заведующий Ким! – так начал свой рассказ Чжан, предлагая мне стул. – Когда мы, выпускники, снимались, все ребята напоминали твое имя. Если ты, Ким, не прекратил бы учебу, то получил бы награду как отличник номер один. Так тебя заманила революция, чтобы отказаться учиться?

Улыбаясь, я ответил ему в шутку:

– Да, ничего не скажешь! Ты тоже не стерпел такого соблазна! И вот я вижу перед собой такого офицера с маузером, офицера Армии самообороны.

Слушая меня, Чжан хлопал глазами и мягко ударял по тыльной стороне моей руки.

– Да, ты прав. До 18 сентября мы были обывателями, ничего не знали, что творится в мире. А вот Япония ринулась в Маньчжурию, только тогда мы и очнулись.

– Слушай, что я тог да сказал! Человек, говорил я, не может жить вне политики. Помнишь?

– Тогда, честное слово, все пропустил мимо ушей. Ситуация все меняется, и то круто и резко. Отчего – сам не знаю. Как будто по всей Маньчжурии пронесся сумасшедший вихрь. Просто ужас!

И я подумал, что Чжан точно оценил обстановку.

Водоворот истории на арене Маньчжурии породил удивительные события, на что люди просто ахнули. Калейдоскоп перемен оставил роковые следы зигзагов и перипетий в судьбах людей. Так, сам Чжан несколько лет назад лелеял мечту изучать историю в Пекинском университете. И вдруг он увидел, как японские вояки проглатывают Маньчжурию. Чжан бросил радужную мечту быть историком и без колебания стал в ряды Армии самообороны…

Теперь о моем учителе Лю Бэньцао. В стенах школы он как «ученый в кабинетной тиши», – такая дана была ему репутация, – любезно объяснял своим ученикам пасторальные и мирные эмоции строк поэзии Ду Пу[27]27
  Ду Пу (712–770) – китайский известный поэт периода Танской династии. – 479.


[Закрыть]. Спрашивается, кто мог представить себе, чтобы такой тихий человек стал начальником штаба Армии спасения отечества и прорывается сквозь завесу огненного дыма?

– Слушай, заведующий Ким, событию 18 сентября я «обязан» своим офицерством. Видишь, каким я стал, – храбрый мужчина в мундире! – горько усмехнулся мой собеседник.

– В военной форме ходишь не один ты. И я стал воином и докатился вот до Мэнцзяна! Теперь мы с тобой вот так судим о ситуации как друзья со школьной скамьи и как люди военные. Какая великолепная судьба нас связала!

Он ответил, что всем этим мы «обязаны» япошкам и оттого люди, казалось бы, поумнели.

Оказалось, в Мэнцзянском отряде Армии самообороны было, кроме Чжана, еще несколько одноклассников Юйвэньской средней школы. Вечером того дня я долго разговаривал с ними. Этим разговором я просто был доволен. Раньше они, отгородив себя барьером от политики, лелеяли мечту сделать блестящую карьеру и прославить свое имя, а теперь во все горло осуждают Японию и высмеивают Чан Кайши как «величайшего урода» китайской нации.

До темной ноченьки мы советовались и о совместных действиях АНПА и Армии самообороны. Мои друзья со школьной скамьи, находившиеся в руководстве Армии самообороны, приветствовали сотрудничество с нашим отрядом.

Итак я без особого затруднения смог проникнуть в часть Армии самообороны и встретиться с представителем Главного командования армии в Мэнцзяне.

Однажды по просьбе Чжана мне довелось выступать перед командным составом Армии самообороны. С ним был и представитель Главного командования армии.