Текст книги "Я знаю о любви (Зеленоглазка)"

Автор книги: Кэтрин Гаскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Роза избегала смотреть на меня и непрерывно ходила по комнате, посмотрела в зеркало, переставила мою корзинку для шитья, даже заглянула в кастрюлю.

– Роза, сядь, пожалуйста, и расскажи мне все по порядку. Как ты можешь сосредоточиться, если порхаешь по комнате, как птичка.

Она нехотя села.

– Мне не надо сосредоточиваться. Я же сказала тебе: дело сделано. – Ее лицо потемнело от возмущения.

– Как он тебя принял?

– В общем, неплохо. – Она нетерпеливо пожала плечами. – Впрочем, какая разница? Ты можешь знать правду. Он был вежлив, но обращался со мной, как со случайным прохожим на улице, которого ему никогда в жизни уже не придется встретить. Он смягчился после того, как мы немного поговорили. Я напрямик рассказала ему о долгах. Сказала, что им с Томом пора помириться, что Том должен помогать ему в делах. Он не ответил ничего – ничего, понимаешь, Эмми, пока я не сказала о ребенке. После этого все закончилось очень быстро. Как будто мы заключили сделку. Да, я думаю, это была сделка. Он должен иметь право голоса там, где дело касается ребенка, – образование, воспитание, в общем все такое. А мы, – ее голос дрогнул, – мы будем обеспечены. Дом, содержание, выезд. А после рождения второго ребенка он пообещал даже поездку в Лондон.

– Второй?..

– Второй ребенок, Эмми. Так он сказал. А я согласилась. Я была согласна на все. – Ее лицо вдруг искривилось, губы задрожали. – Господи, Эмми, как я расскажу все это отцу?

– Никак. Вообще ничего не говори. Зачем взваливать ему на плечи еще и твои проблемы? Разве ему их и так не достаточно? Ты просто скажешь, что в будущем вы с Томом планируете поселиться с Джоном Лэнгли. Отцу хватает позора от бесконечных сплетен о ваших с Томом долгах в Балларате. Разве надо это усугублять тем, что вы еще не можете быть и родителями собственного ребенка? Вы пошли на соглашение с Джоном Лэнгли, и у вас не будет болеть голова о том, как заплатить за крышу над головой, за еду, даже за новую рубашку, которую ты купишь, не имея в ней необходимости. Ты сама взвалила на себя ношу – неси ее и не скули. Это дело на твоей совести. И не пытайся делить этот груз с кем-нибудь – ни с отцом, ни с Ларри, ни со мной.

Она села, положив руки на колени. Она была очень бледна, но, казалось, сейчас лучше владела собой. Она не выглядела девочкой из прошлого. Она была на третьем месяце беременности и слегка пополнела, но эта полнота не нарушила правильных пропорций ее фигуры и очень шла ей. Она стала зрелой женщиной, по-моему, даже более красивой, чем до замужества. Не удивительно, что Джон Лэнгли так откровенно говорил о втором ребенке. Роза была создана для того, чтобы рожать детей. Думая о детях, которых эта женщина произведет на свет, я не жалела о том, что она послушалась меня. Другие руки будут кормить ее детей и заботиться о них, а она будет рядом, чтобы отдать им ту любовь, которую сможет. Или, как она считала, чтобы они любили ее.

– Знаешь, Эмми, ты счастливая, – сказала она, внимательно осматривая комнату.

Я решила, что она насмехается над простотой этой комнаты, почти бедностью, и почувствовала, что краснею.

– Что ты имеешь в виду – счастливая?

– Я имею в виду все это. Ведь этого для тебя достаточно, не так ли? Ты не хочешь ничего, кроме этой жалкой лачуги в конце грязной аллеи? Ты довольна тем, что у тебя есть. У тебя достаточно кастрюль и сковородок, есть одно или два платья на смену, и хватит. Ты счастливая. Ты родишь ребенка, и этого тоже будет достаточно. Ты не затрудняешь себя тем, чтобы хотеть чего-то еще.

Она медленно встала, голос был сух и спокоен.

– И у тебя есть Адам. Мы не должны забывать этого. У тебя есть твой Адам.

Пока она шла к двери, я смотрела ей вслед. Я не провожала ее. Она была переполнена ненавистью и казалась воплощением зла. Я хотела, чтобы она ушла. Она нарушила, уничтожила покой моего дома.

– Я должна вернуться к Тому, – сказала она так же спокойно. – Бедный Том, он еще не знает, что я устроила. – Уже взявшись за ручку двери, она остановилась. – Разве не забавно, Эмми, что некоторых людей зовут бедными, как бы они ни были богаты. Я имею в виду Тома. Он бедный и будет таким всегда. Странно, но три месяца назад я не задумывалась об этом.

Глава четвертая

I

Случилось так, что впервые я попала в дом Джона Лэнгли не как жена Адама, а как подруга Розы Лэнгли. Даже после того, как она покинула мой дом, наговорив много гадостей, я была уверена, что мы будем продолжать дружить. Хотя внутри меня все восставало против нее, но Роза была из семьи Мэгьюри, от которых я никогда не смогу отказаться.

И я приходила по ее зову. Я приучила себя забывать все те ужасные вещи, которые говорила Роза. Я видела, что имею на нее влияние, причем большее, чем семья и Том, и пользовалась этим, чтобы заставить ее делать то, чего она не хочет, и вести себя так, как подобает жене Тома Лэнгли. Не знаю, почему Роза принимала меня в этой роли, возможно, из-за одиночества, а может, из страха совсем потерять связь с Адамом. Но какими бы ни были причины, роли были уже распределены, и каждый получил свою. Видит Бог, я не хотела этого. Меня все еще преследовала мысль, что Роза может отнять у меня Адама, и я с радостью держалась бы от нее подальше. Но я так многим была обязана Кэйт и Дэну.

Не прошло и часа, как Роза покинула мой дом, и я получила от нее записку с выражением сожаления и раскаяния. Она всегда знала, чем обезоружить меня, как поколебать мою уверенность. Записка была туманной. Я думаю, если ее спросить, в чем она раскаивается, Роза не смогла бы ответить. А еще там была приписка: «Пожалуйста, приходи помочь мне перебраться к Лэнгли, мы едем завтра».

И я пошла. Естественно, это было глупо, но я уже начинала привыкать к роли дуры, когда дело касалось Розы.

Главным образом я должна была служить ей поддержкой в первой битве с домашним хозяйством Лэнгли. Когда я приехала, все было упаковано только наполовину. Два чемодана и полотняный саквояж должны были вместить пожитки, для которых не хватило бы и пяти чемоданов. Даже за те два дня, которые она провела в Мельбурне, Роза умудрилась сделать множество ненужных покупок, свертков и корзинок. Одно было бесспорно: Роза не признавала полумер. За ними приехала карета от Лэнгли, но Тому пришлось заказать еще кеб для багажа.

Когда возле особняка Лэнгли открыли дверь кеба, коробки и пакеты посыпались оттуда, как ненужный хлам. Роза, казалось, и не заметила этого. Она не стала ждать, пока Том поможет ей выйти. У открытой двери стояла Элизабет Лэнгли. Вообще ее имя было миссис Таунсенд, но в Мельбурне все ее звали только Элизабет Лэнгли. Я знала, что она тоже предпочитала это имя. Девушка была высокой, как и Том, хорошо сложенной и очень красивой. На ней были весьма простое платье с короткими рукавами и скромная без орнамента юбка. Она больше походила на гувернантку, чем на хозяйку этого шикарного дома.

Наступал вечер, самое аристократическое время на Коллинз-стрит. Я думаю, что только для тех, кто, возможно, наблюдал за сценой встречи, Элизабет наклонилась и чмокнула Розу в щеку. Но ее глаза не были дружелюбными. Тома она поцеловала с большей теплотой.

– Здравствуй, Том.

– Здравствуй, Элизабет.

На этом их взаимные приветствия закончились. Теперь вопросительный взгляд Элизабет был обращен на меня.

– Это моя подруга, Эмми Лэнгли.

Она неохотно протянула мне руку. Ее кивок был высокомерным и холодным.

– Думаю, мой муж имел удовольствие видеть вас, – сказала я, чтобы прервать молчание. Выражение ее лица явно говорило о том, что ей и эта встреча удовольствия не доставила.

– Да, капитан Лэнгли заходил по делу к отцу, – сказала она и повернулась к Розе. – Пойдемте, посмотрите свои комнаты.

Когда Роза знала, чего она хочет, ей нельзя было отказать в смелости. Во весь голос, чтобы слышала прислуга, она заявила:

– Я поняла, что буду жить здесь, а не просто иметь комнаты. Я хочу видеть весь дом. Том, покажи мне все. Пойдем, Эмми. – Я увидела благодарность на лице Тома. Элизабет была в ярости. Роза взяла Тома под руку, и вдруг он стал действительно ее мужем, наследником этого дома, а не просто посторонним, чье присутствие с трудом терпят. Он повел ее вперед и в этот самый момент перестал быть блудным сыном. А Роза завоевала свое место в этом доме.

Пройдет еще много времени, прежде чем Джон Лэнгли оставит этот дом на Коллинз-стрит ради модной роскоши Ст. Кильды и Турака. Вокруг будет шуметь город, начнут подниматься новые кварталы. Ведь он построил этот красивый дом из голубого камня на века. И люди обязаны помнить, что Джон Лэнгли находится всегда в центре событий. Он не мог спокойно удалиться в более привлекательную пригородную зону.

Его кабинет располагался на первом этаже, всего в нескольких футах от железной ограды, отделявшей дом от улицы. В дом свободно проникали уличная пыль и голоса прохожих. Но даже раньше, чем я впервые встретила Джона Лэнгли, я поняла, что именно это ему и надо. Его дом казался мне уменьшенной копией грандиозных сооружений на площади Беркли в Лондоне, мимо которых я ходила каждый день в магазин Элихью Пирсона: железные ограды, парадный подъезд с колоннами, мраморные ступеньки и изящная винтовая лестница, поднимающаяся вверх прямо из холла.

Дом был обставлен изысканной мебелью, совсем не в духе сегодняшнего дня. Позже я узнала от Джона Лэнгли имена людей, создавших все окружающие его красивые вещи. Стулья Хэплуайта, каминные доски Адама, фарфор Джозии Веджвуда. Мне не были знакомы эти имена, но когда я впервые вошла в дом и очутилась в окружении их творений, меня поразило ощущение тихого очарования и сердечности, что совершенно не ассоциировалось с образом Джона Лэнгли.

Мы осматривали дом, Элизабет нас сопровождала. На первом этаже напротив кабинета Джона Лэнгли была столовая, этажом выше – гостиная, на третьем располагались спальни, а еще выше – комнаты слуг.

– Детская и комната для занятий – там, – Том указал наверх.

– Ну, об этом нам пока думать рано, – ответила Роза.

– Эмми, пошли, поможешь мне распаковать вещи. Том, я так рада, что одна комната у нас выходит на улицу, а ты? Я люблю видеть и слышать все, что делается вокруг меня.

Она распахнула окно, облокотилась на подоконник и высунулась на улицу. Я увидела, что Элизабет открыла рот, чтобы запротестовать, и поняла, что, наверное, за все годы, что существует этот дом, никто и никогда не высовывался из его окон. В этот момент Роза выглядела так, как будто ей принадлежал весь мир.

Элизабет начала отстегивать от большой связки ключи.

– Это я оставлю вам. Они от комода и от шкафов. А сейчас я должна уйти и распорядиться…

Роза быстро отошла от окна.

– Нет, вы не должны уходить. Здесь… Я должна вам кое-что показать. Том, быстро, саквояж! Хотя нет, она в той корзине. – Роза тронула рукой лоб. – Куда же мы ее дели?

Элизабет медленно шла к двери. Том спросил:

– Дели – что?

– Брошку, которую мы купили в Балларате для Элизабет. – Роза рылась в большой корзине, а Элизабет остановилась, пораженная тем, во что за пять минут превратилась безукоризненно аккуратная комната. Поэтому она не видела изумленного выражения на лице Тома. В конце концов Роза просто вывалила все содержимое саквояжа на кровать.

– Да вот же она. – И Роза направилась к Элизабет с маленькой коробочкой в руке, крышечка которой держалась только на одной петле. – Коробка сломалась во время поездки, но брошка цела. – Она мгновение колебалась, а я подумала, готова ли Роза получить решительный отказ.

Лицо Элизабет выражало недоверие и подозрительность. Вдруг Роза вынула брошь из коробки, быстро подошла и приколола ее к воротнику Элизабет. Осторожно приколола к высокому накрахмаленному воротнику.

– Посмотрите, как она хорошо смотрится на этом платье. – Это был маленький золотой кружок с темно-голубым опалом внутри.

Элизабет выглядела так, будто Розино прикосновение ее обожгло. Она потрогала брошку и отвернулась.

– Я оставлю ключи. – Больше она не сказала ничего, но брошку не вернула, хотя, мне показалось, собиралась это сделать.

– Не волнуйтесь о ключах, – с легкостью сказала Роза, – я все равно ничего не закрываю.

Элизабет ушла. Роза развела руками.

– Я старалась быть дружелюбной.

В это время заговорил Том.

– Роза, почему ты отдала брошку, ведь я покупал ее тебе.

– Да не обращай внимания! Это же мелочь! И потом это ужасное платье – его надо было чем-то украсить.

– Ты не имела права отдавать брошь без моего разрешения.

Роза пожала плечами. Она уже привыкла не обращать внимания на Тома, а сегодня начала жалеть и опекать Элизабет Лэнгли. Она отвернулась и стала перебирать кипу вещей на кровати.

– Пойдем, Эмми, надо решить, куда все это сложить. Кроме того, я устала и хочу отдохнуть. Я должна хорошо выглядеть, когда вечером придет мистер Лэнгли.

Для себя она уже решила, что только с одним лицом в этом доме следует считаться. Этим решением она руководствовалась долгие годы.

Она посмотрела на мужа. Том так и стоял на том же месте, где был, когда Роза дарила Элизабет брошку. С его лица не сходило выражение обиды и унижения.

– Не стой столбом, пожалуйста. Позвони и скажи, чтобы мне принесли чаю.

Казалось невозможным, чтобы это была та же женщина, которая несколько минут назад так доверчиво дала ему руку, чтобы он ввел ее в дом. Тем не менее она крепко привязала его к себе.

Улыбнувшись Тому, она проворковала:

– Не сердись из-за такого пустяка, как эта брошка. Подумай, сколько удовольствия мы получим, когда будем выбирать новую… и позвони, ради Бога, пусть приготовят чай, дорогой.

Остаток вечера она была весела и приветлива, так что мы приняли как должное то, что она лежала на кровати, а мы с Томом раскладывали по местам вещи. Ее смешили разные пустяки, все улыбались, Том был счастлив, и время прошло незаметно.

II

Потом Том пошел вниз, как мне показалось, неохотно. Я собралась уходить. Когда я надела шляпку, Роза внезапно села.

– Эмми, не уходи, останься на ужин.

Я покачала головой.

– Я не могу прожить твою жизнь за тебя, Роза. Раньше или позже, но ты сама должна встретиться с ним лицом к лицу.

Она медленно кивнула. Потом, как будто сожалея о признании, проговорила:

– Имей в виду, я не боюсь его. Но я не понимаю, почему тебе не остаться, тебе понравится. Перемена обстановки…

– Я никуда не хожу без приглашения.

– Я приглашаю тебя. Это мой дом. Здесь мной не будут командовать ни эта женщина, ни кто-нибудь другой.

Я кивнула.

– Но нет абсолютно никакой необходимости, Роза, доказывать это в первый же вечер. Терпение, Роза…

Она опять растянулась на кровати.

– Ну, подожди хотя бы, пока я оденусь.

Я села, развязала ленты на шляпке и наблюдала, как она, потребовав горячей воды, начала снимать нижние юбки, и не могла понять, почему она все еще нуждается во мне. Она была уверена в себе и достаточно сильна, чтобы взять этот дом приступом и устроить все по своему вкусу. Она не боялась ни Тома, ни Элизабет. Оставался еще Джон Лэнгли. Она помылась. Потом потратила десять минут на то, чтобы расчесать волосы. Такого раньше не было.

– Не так, Роза, свяжи их ниже на спине.

– Нет, это ужасно. Я выгляжу, как посудомойка.

– Нормально, это именно то, что нужно.

Я никогда не видела Джона Лэнгли, ни разу не разговаривала с ним. Однако по облику его дома мне показалось, что больше всего он оценит скромность и простоту. Я вдруг поняла, что Роза считает меня частью семьи. И мне хотелось, чтобы она достойно нас представила.

По-моему, она была недовольна тем, что увидела в зеркале, но согласилась с моим решением. То же получилось и с платьем. Она долго стояла перед открытым шкафом. Сначала достала переливающееся голубое платье, которое раньше я не видела. Потом шелковое зеленое; она надевала его один раз в Эрике. Но все они не годились для первого вечера. Потом она сможет их носить, но не сегодня. Я подошла к шкафу и указала ей на нужное платье темно-красного цвета.

– Это, именно это ты должна сегодня надеть.

– Это? – Она сморщила нос. – Том заставил меня его купить, но я его не люблю. В нем я выгляжу старой.

– Старше, – поправила я, – возможно, сегодня это даже хорошо.

Она оделась, повернулась ко мне и спросила.

– А какие украшения?

Платье было очень простым. И вполне понятно, почему оно нравилось Тому. Оно прекрасно смотрелось только на такой красавице, как Роза, с ее белой кожей и густыми черными волосами. Она не понимала, какой эффект производит, и я видела, как недовольно опустились уголки ее губ, когда она посмотрела на себя в зеркало.

Я открыла шкатулку. Там не было ничего особенно ценного: бирюзовое ожерелье, коралловый браслет и брошка, маленькие жемчужные сережки. Я их видела на витрине у Хита в Балларате. Опаловая брошь, которую Роза подарила Элизабет, была самой ценной.

– Надень сережки, и больше ничего не нужно.

– Как ничего? А ожерелье? Ну, пожалуйста, Эмми, хотя бы ожерелье. Я выгляжу такой бедной…

– Когда-нибудь, – сказала я, чувствуя абсолютную уверенность в своей правоте, – Джон Лэнгли подарит тебе бриллианты.

Я гордилась ею, когда она шла вслед за мной по ступенькам. Она не выглядела больше неопытной и неуверенной девчонкой. Возможно, она волновалась, но не показывала этого. Не было похоже, что у нее когда-то было что-то общее с палатками Эрики и пивными на Берк-стрит. Она всю свою жизнь ходила только по винтовым лестницам. Новая прическа подчеркивала горделивую осанку. Она обладала природной грацией и в простом темном платье выглядела даже по-королевски. Я чувствовала удовлетворение от созданного мною образа, а наградой послужило выражение лица Джона Лэнгли, с которым он следил за Розой, стоя у нижней ступеньки.

– Добро пожаловать, Роза.

Она кивнула, восприняв его приветствие как должное.

– Благодарю вас. Эмми, это отец Тома. Моя подруга… Эмма Лэнгли.

Джон Лэнгли поклонился мне вежливо, но не более того.

– Жене Адама всегда рады в этом доме.

Роза помахала рукой.

– Она была моей подругой задолго до того, как стала женой Адама.

Я смотрела на человека, который был отцом Тома, чью спину я видела мельком в проехавшей мимо карете, на человека, присутствие которого в моей жизни чувствовалось каждый день. Высокий и худой, он был все еще красив: белые волосы, серые бакенбарды. И глаза были серые. Я думала, что глаза у него карие, как у Тома. Но они были серые, строгие, без блеска. В коротком пиджаке с шелковыми отворотами и отлично накрахмаленной рубашке он выглядел как богатый джентльмен на фешенебельной лондонской улице.

Но на руке, которую он мне подал, ощущались старые мозоли, лицо было обветренным и загорелым. Рассказывали, как в первые годы он работал наравне со слугами. Расчищал землю, ставил забор, выращивал овец, собственными руками делал кирпичи для первой печки в своем первом доме в заливе Надежды. А ночами у костра перед сном читал Вергилия. Первое время жены и детей с ним не было. Глядя на его лицо, я подумала, что этот человек привык быть одиноким.

– Элизабет сказала, что вы у Розы, я распорядился, чтобы поставили еще один прибор.

– Спасибо, – отказалась я, – но мне надо идти, дела ждут.

– Вы доставите мне удовольствие, если останетесь.

Его слова были проявлением элементарной вежливости. Он вовсе не нуждался в моей компании. На минуту мне показалось, что он нервничает. Пришлось напомнить самой себе, что он тоже человек. Для него, как и для Розы, момент был напряженным. Подошел Том.

– Пожалуйста, останься, Эмми! – В отличие от отца, на его лице была написана мольба. И я согласилась.

В это время раздался громкий удар гонга. Я вздрогнула, Роза тоже. Меня впервые приглашали за стол подобным образом.

– Будьте так любезны, миссис Лэнгли, положите, пожалуйста, вашу шляпку и шаль. Я требую точности от слуг, а это значит, что моя семья тоже должна быть пунктуальной.

Он предложил Розе руку и повел ее в столовую. Я приняла руку Тома. Элизабет, только что появившаяся с половины слуг, осталась одна. Мы молча прошли к своим местам, ожидая, чтобы хозяин дома прервал затянувшееся молчание. Глядя на застывшее лицо Тома, я вспомнила, как живо и с удовольствием он принимал участие в наших скудных трапезах у костра в Эрике.

Элизабет заняла место в конце стола, напротив отца. Но именно он подал знак слугам подавать. Она переодела платье, хотя это не изменило ее облика. Теперь на ней было темно-синее платье, так же закрывавшее руки и шею, но вместо простого льняного воротника был кружевной. Таким образом она просто отдавала дань моменту, а вовсе не старалась выглядеть привлекательнее. А потом я увидела маленькую опаловую брошь. Несколько раз она непроизвольно дотрагивалась до нее рукой и часто поглядывала на Розу, которая, сама того не ведая, затронула что-то глубоко спрятанное в душе у этой женщины.

Впервые сидя за столом в доме Лэнгли, я поняла, что богатые люди в своем мире очень одиноки. За деньги нельзя купить легкость общения с посторонними и менее обеспеченными людьми. Наверное, поэтому Джон Лэнгли принял Розу. В своей гордости и богатстве он старел и, очевидно, начал это осознавать. Глядя на Тома и Элизабет, парализованных присутствием отца, я поняла, какую ценность представляет для него Роза: неожиданное благо от неудачной женитьбы сына.

Она была наделена огромной жизненной силой, в сравнении с ней Том и Элизабет выглядели безжизненными манекенами. Она не была невежественной девчонкой из низов, как он опасался, а манеры богатых людей усваиваются быстро. Мы с Розой многому научились в этот же вечер. Еда была подана на красивых тонких тарелках, наши бокалы были наполнены вином. Приглядевшись, мы сразу поняли, какими вилками и ножами и в каком порядке надо пользоваться. Вино осталось нетронутым, и бокалы сменили к следующему блюду.

– Я привез повара из Лондона, – сказал Джон Лэнгли.

Я поняла, что должна восхититься изысканностью соусов, тонким запахом мяса, но я помнила, что встала из-за стола голодной. Джон Лэнгли проповедовал умеренность в еде, идя тем самым наперекор моде своего времени. И считал, что так же должны вести себя его домочадцы. У него за столом второй раз блюда не предлагались.

Конечно, Джон Лэнгли и определял тему для беседы. В основном это были его указания.

– Ты будешь сидеть в кабинете вместе с Лоренсом Клеем, – сказал он Тому, – я распорядился поставить туда второй стол.

– Клею это не понравится, – ответил Том, – он очень гордится, что имеет отдельный кабинет.

– Ничего, привыкнет. – Джон Лэнгли не стал задерживаться на этом вопросе и немедленно перешел к следующему. – Послезавтра мы все едем на плато Лэнгли. Я не предупредил там никого, но это даже лучше.

– И я должен сразу уезжать, едва начав работать в магазине? – сказал Том. – Старина Клей очень расстраивается, когда нарушается привычный распорядок дня.

Без сомнения, Тому был глубоко безразличен Клей. Я видела, с какой тоской он смотрел на Розу, которая его даже не замечала. Он не хотел ехать на плато Лэнгли.

– Что думает Клей, меня не касается. В чем дело, если ты…

Роза перебила Джона Лэнгли, и по его недовольному виду я поняла, что такое случается не часто. Она обернулась к нему с неподдельным интересом в лице.

– О, давайте поедем на плато Лэнгли, мне так хочется посмотреть…

– В твоем положении, дорогая Роза, неразумно ездить куда бы то ни было. Ты не должна путешествовать, пока не родится ребенок. Мы не можем рисковать его здоровьем.

Да, Джон Лэнгли хорошо понимал, что приобретает в результате этой сделки. Он мог быть признателен Розе, но предметом его действительной заботы является только ребенок, которого она должна произвести на свет. Он закроет глаза на все – на то, что она ирландка, католичка, на ее родителей, если только она будет рожать здоровых детей. А ее тело обещало это.

Он разочаровался в своих детях, и, мне кажется, Джон Лэнгли махнул рукой на это поколение. Он надеялся, что его внуки будут другими. Думаю, он положил на одну чашу весов прошлое Розы, а на другую – новую жизнь, свежую кровь, которую она принесет Лэнгли. Последняя явно перевесила.

– Я нанял для тебя горничную, Роза, у которой есть некоторый опыт по уходу за детьми. Она начнет работать завтра.

– Я бы предпочла сама найти служанку.

– У нее прекрасные рекомендации, – сказал он, и тем самым вопрос был исчерпан, он повернулся к Элизабет, и она еще больше побледнела. – Расскажи Розе все, что можешь, о ведении домашнего хозяйства, Элизабет, и можешь передать ей ключи. Принято, чтобы замужняя женщина вела дом.

Кровь прихлынула к ее лицу.

– Папа, ты забыл, что я тоже замужем?

Прежде всего он удостоверился, что в комнате нет слуг. Потом вытянул голову вперед и уставился на нее через стол, став похожим на старую черепаху. – Замужем? Я не считаю женщину без мужа и ребенка замужней.

– Ты несправедлив… несправедлив… Это не моя вина… – Ее рот нервно кривился. – Ты сам устроил…

Роза быстро заговорила.

– Я думаю, будет лучше пока все оставить как есть. – Она скромно опустила голову, что было, насколько я знаю Розу, чистейшей воды притворством, но на Джона Лэнгли это произвело впечатление. – Такой большой дом. – Она беспомощно всплеснула руками. – В моем положении, боюсь, это будет непосильной задачей. Возможно, когда родится ребенок…

– Как угодно, – сказал он поспешно, – как тебе будет лучше.

Потом он решил, что все уже наелись, и встал. Пока мы шли из столовой, я увидела, какими взглядами обменялись эти женщины. Элизабет была счастлива, что осталась домоправительницей. Розе так было удобнее. Но Элизабет была уверена, что это ее заслуга.

Она почти торжествовала. Хотя и потеряла что-то в глазах отца, поскольку не она, а другая женщина должна была подарить ему первого внука, но приобрела поддержку в лице Розы.

Странные отношения связывали эту пару: тайный заговор для спасения друг друга от Джона Лэнгли. Стремление к самосохранению было основой этого союза.

Мистер Лэнгли повел Розу наверх, в гостиную. Мы втроем плелись сзади, слушая их беседу или, вернее монолог старика.

– Конечно, ты должна обязательно увидеть плато Лэнгли, когда сможешь, и залив Надежды тоже. Это моя величайшая гордость. Даже если бы не было больше ничего, их было бы достаточно. Я был первым человеком, обосновавшимся в той части побережья, где находится бухта Надежды, я первый построил что-то постоянное там, где были только сезонные поселения китобоев. Я привез первого мериноса в колонию. И те, кто оспаривают мое первенство, лжецы.

Он посадил Розу рядом с собой на диван и продолжил:

– Я строил бухту Надежды своими руками, я расчищал землю для овец. Конечно, я знал фермерское дело, у меня была хорошая ферма в Суссексе. Но из-за аграрной реформы и постоянных выступлений рабочих я предпочел еще раз начать сначала здесь. Я продал ферму и приехал сюда на землю Ван Дьемена. Там родился Том.

Все хорошие земли уже были разобраны, поэтому я нарушил постановление губернатора о том, что в этой части страны не должно быть поселений, и приехал со своими людьми и стадами сюда. Десять лет я боролся за свои права с администрацией колонии. Я открыл эту страну… Я дал возможность людям селиться здесь. А негодяи пытаются доказать, что я не имею права на мои земли. Как будто я не заработал свои права кровью и потом…

Том и Элизабет выбрали себе места так, чтобы не быть в поле зрения отца. Для меня история Джона Лэнгли была новой и волнующей. Том и Элизабет слышали ее уже много раз, и направлена она была всегда против них. На лице Тома застыло выражение терпеливо переносимой боли, когда он слушал рассказ отца о тяжелейшей работе и успехах, которые теперь уже стали легендой. Каждое слово было упреком и, казалось, хлестало по нему физически.

Я поняла, почему он оставил этот дом. Вряд ли это была целиком его вина, что он нашел в себе силы только на то, чтобы уйти, но не смог достичь чего-нибудь для себя сам. Я уже начала жалеть, что мы с Розой вернули его сюда. Но, подумав, поняла, что с моей помощью или без нее он все равно должен был возвратиться. Причина его бедствия – Роза, его любовь и тяжкая ноша. Ради нее он останется здесь и все стерпит. И пока она ласкова с ним, он будет считать себя счастливым. Мне было жаль его. Джон Лэнгли сломал своего сына много лет назад.

Роза была достаточно умной, чтобы с вниманием слушать своего свекра. Он был не тем человеком, который легко раскрывает душу перед посторонними, а его постоянные слушатели давно знали все его истории наизусть. Сейчас он наслаждался новой благодарной аудиторией.

– Все в этом доме я выбирал во время поездок в Лондон. А вся моя первая мебель теперь на плато Лэнгли. В основном, дуб, и там есть некоторые прелестные вещицы. А пианино здесь в общем не очень хорошее. Но сделано Плейлем.

И Роза, и я впервые слышали это имя, но, как я уже отметила, учились мы быстро. Она захлопала в ладоши.

– Это чудесно, можно я попробую?

И, не дождавшись ответа, встала и подошла к инструменту. Мне было любопытно, какую из ирландских песен она заиграет и как отреагирует на это старик. Но Роза была умнее. Она взяла несколько аккордов и запела: «Загляни в мои глаза, я дам обет…»

И я впервые увидела, как Джон Лэнгли улыбается. Только один раз после этого я слышала, как Роза поет ирландскую песню. Но она предназначалась Адаму, а не Джону Лэнгли.