Текст книги "Я знаю о любви (Зеленоглазка)"

Автор книги: Кэтрин Гаскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

И тогда появился Хиггинс, кучер Джона Лэнгли.

– Сообщение из Хобсон Бэй, миссис Эмма. «Энтерпрайз» причалил.

Я надела капор и поспешила с ним вниз; из жалости пришлось взять с собой Кона, хотя в тот момент мне никто не был нужен. Внизу ждала Кэйт с кружкой пива для Хиггинса.

– Как ты узнал о том, что он причалил?

– Мистеру Лэнгли пришло сообщение. Он послал служащего ко мне передать, чтобы я сразу же нашел вас. Он сказал, чтобы я довез вас до пристани в фургоне.

Я остолбенела.

– Джон Лэнгли сказал это?

– Да, миссис Эмма.

– Тогда на небе сегодня будет две луны! – сказала Кэйт.

Вот как случилось, что я поехала на пристань в одной из самых больших повозок Лэнгли, запряженной знаменитой парой серых лошадей. Кон был вне себя от волнения. На каждой из лошадей был серебряный шлем с серебряными колокольчиками, и я думаю, что Адам сначала услышал, а потом уже увидел нас. Повозка с грохотом подъехала к пристани, и я побежала навстречу Адаму. Он спрыгнул ко мне со сходней. Наша встреча была сдержанной из-за его помощников, наблюдавших за нами, но потом в каюте не было недостатка в нежности. Я ощутила настоящую страсть, когда он обнял меня.

– Эмми, дорогая, – сказал он, наклонившись надо мной, – как хорошо быть дома.

Он сказал «дома», и я прошептала эти слова с любовью, понимая, что он имел в виду. Я сильнее прижалась к нему, пока звук шагов Кона не заставил нас оторваться друг от друга.

Мы сидели за маленьким столом, за которым обычно обедали Адам и его первый помощник мистер Паркер, который ушел после того, как был представлен мне, наблюдать за высадкой на берег. Мне многое надо было рассказать Адаму, особенно про Мэгьюри, пока Кон осматривал забитую битком каюту, небольшой вельбот, буфет с подставками для тарелок и стаканов. Но больше всего его заинтересовала форма капитана. Он смотрел на Адама с благоговением, видно было, что Кон только сейчас понял, как это замечательно – быть капитаном пусть даже небольшого судна.

– Все равно, что быть королем, – сказал он. Я быстро взглянула на Адама и по его лицу поняла, что отчасти это было правдой: если тебе довелось однажды управлять этим маленьким скрипучим миром, ничто уже с подобным ощущением не сравнится. И когда я увидела блестящее совершенство этой каюты – миниатюрное пространство сверкающего дерева и меди, аккуратный порядок которого не смог нарушить даже шторм из-за подставок, засовов, винтов, которые все держали на местах, – я начала больше понимать человека, за которого вышла замуж. Это был мир, в котором он вырос.

Маленьким мальчиком он, должно быть, как Кон, приходил сюда встречать отца из плавания. И как я старалась сделать наш дом немного похожим на этот, так и мать Адама, должно быть, делала то же самое. Все это придавало человеку определенный образ и определяло его принципы, которые едва ли подошли бы где-нибудь в другом месте. Я стала понимать жесткость, непреклонность его решений.

Он не поехал с нами обратно в повозке Лэнгли, так как оставалось еще много работы по разгрузке, которую надо было сделать до темноты. Адам обещал быть дома к вечеру и потом добавил:

– Сначала я должен доложить мистеру Лэнгли – у него дома. – И, помолчав, добавил: – Меня пригласили на обед, но я ответил, что занят.

– О, Адам! Тебе не следовало этого делать! Это могло бы быть хорошей возможностью…

– Когда я у себя дома, то не принимаю приглашений на обед, не включающих мою жену.

Он был упрям, но он был прав.

III

Мэгьюри не могли освободиться, пока не закроется ресторан; Кэйт, хорошо все понимая, прислала записку, что они придут завтра повидать Адама. Я отослала Кона домой, так что была совершенно одна, когда услышала в тишине свист Адама.

У него было несколько бутылок вина, пара перчаток, которые он купил мне в Сиднее, медный молоточек для двери. Мы смеялись: тяжелая разукрашенная вещь едва ли подходила для этого маленького непрочного дома.

– Вот, – сказал Адам, когда повесил его на место, – люди могут сказать, что у нас нет ничего своего в нашем особняке, кроме молоточка для двери.

– Джон Лэнгли был очень вежлив, – рассказывал муж так, будто ему не нравилось это. – Плавание было довольно успешным. Мы получили много денег, перевозя грузы для других фирм, помимо товаров для своих оптовых магазинов. Мы говорили о покупке нового судна – большего, чем это, – возить шерсть на английский рынок. Он сказал, что не хочет платить посредникам.

Я облизала губы, которые вдруг пересохли.

– Ты будешь… это будет твое судно, Адам?

– Мы не обсуждали этого. Конечно, решать ему. Но я бы этого хотел.

Я не возражала. Это было частью нашего брачного соглашения; я готовила себя к тому, что мне придется много раз провожать Адама в плаванье, если его возвращения домой всегда будут такими же, как это. Мы были очень близки, у нас были вспышки страсти и глубокий покой.

Я верила, ошеломленная любовью, что Роза была забыта. Я знала, что смогу удержать его и что он будет любить меня, если Роза оставит нас в покое. Мы будем устраивать свой дом, любить то, что имеем, пока разрушительные силы снова не ворвутся в наши жизни, пока красота Розы не будет причинять ему боль. Я смогу выдержать все – его честолюбие, стремление к власти в мире кораблей, нетерпеливую страсть к путешествиям.

Да, я не боялась этих вещей; я была приложением к ним. Я была для Адама чем-то прочным и реальным, на кого он мог рассчитывать, настолько же долговременным и полезным, как его собственность, как тот молоточек для двери, который он купил. Я стану, спустя некоторое время, центром, якорем его жизни, и каждая его мысль будет обо мне. Все это я говорила себе, засыпая в ту ночь.

Утро было жарким, светило солнце, с улицы доносился шум и поднималась пыль. Я не обращала на это внимание – теперь они были мне друзьями. Но Адам нахмурился, увидев испачканный потолок.

– Эмми, почему ты не хочешь уехать отсюда? Тебе не следует здесь жить. Я заработал в плавании сто пятьдесят фунтов. Это позволило бы нам переехать в маленький домик где-нибудь в пригороде.

Это было искушение. Это немного отдалило бы нас от Мэгьюри и, следовательно, от Розы, если она приедет в Мельбурн. Я снова почувствовала страх пустоты среди молчаливого кустарника, бушующих опустошающих пожаров и одиночества. Я решила, что лучше терпеть шум и пыль Лэнгли Лэйн, но зато всегда быть рядом каждый раз, когда причалит «Энтерпрайз». И я твердо сказала ему:

– Мы уедем отсюда только тогда, когда у нас будет куча детей и они заставят нас это сделать.

IV

Днем Адам работал на «Энтерпрайзе», загружая новый товар. Он направлялся в Хобарт, Лончестон и обратно в Сидней. Все складывалось в трюм: шелка и табак со складов Лэнгли для торговцев Ван Дименс Лэнд, шесть призовых мериносных овец и баран из Лэнгли Даунс для покупателя из Сиднея, который хотел заняться в качестве эксперимента разведением породы Лэнгли; из Сиднея Адам привезет закупленных для Лэнгли его сиднейским агентом чистокровных овец одной из известных пород Нью Саус Вэйлз. Я изучила товарную накладную и проследила места назначения для каждой перевозки по карте, которую купил мне Адам. Я словно видела теперь торговые пути.

Времени не хватало. Оно летело так, что я не успевала опомниться. Вечерами мы заходили к Мэгьюри, слушали концерт в Ботаническом саду у Ярра, ходили в театр. Мы, как и все остальные в стране, с радостью узнали, что на судебном разбирательстве по делу об участии на Эрике все были освобождены и их имена теперь вошли в историю.

Оглядываясь назад, можно сказать, что это было хорошее время, но не прошло и недели с тех пор, как Адам приехал, а я уже снова провожала его. На этот раз со мной была Кэйт – Ларри отсутствовал все время, пока здесь был Адам. Но я знала, что скоро никто, кроме меня, не будет приходить провожать «Энтерпрайз» и Адама. Это будет просто одно из многочисленных плаваний.

Но здесь был Джон Лэнгли. Я узнала экипаж, который сразу отъехал, как только «Энтерпрайз» отошел от причала.

Глава третья

I

В конце марта стояла необычно теплая погода, и когда Кэйт появилась в дверях в полдень почти через две недели после отплытия Адама, она была разгорячена и зла. Я удивилась: был четверг, день продажи на ярмарке, и к тому же самое напряженное время в гостинице. Небрежно поцеловав меня, она прямо прошла к креслу Адама, тяжело опустилась в него, развязала ленты капора и расстегнула верхние пуговицы платья.

– Можно изжариться на солнце, мне не надо было идти пешком от гостиницы, но ни одного свободного кеба!

– Что случилось? – спросила я.

– Что случилось, да? Беда, вот что случилось. И какая может быть беда, если не Роза ей причиной?

– Роза? – повторила я ледяным тоном. – Она в Мельбурне?

– Конечно, и я уже хочу, чтобы она не приезжала. Она приехала сюда вчера после обеда с Томом, и с тех пор я не знаю покоя. Я не спала всю ночь из-за ее бесконечных истерик.

– С ней что-нибудь не так?

– Она плохо себя чувствует из-за беременности, и подумай только, собирается умирать, если ее послушать. Ничего, кроме обычного недомогания, и я повторила ей, что это пройдет со временем, но она бросилась на кровать, и ей снова стало хуже, бедный Том еле выдерживает… – Кэйт перевела дыхание.

– Вы вызвали врача?

– Да. Он осмотрел ее и сказал, что надо взять себя в руки и не вести себя как ребенок, а мадам выгнала его из комнаты, назвав глупым старым дураком. Мне все равно, что об этой истории скоро станет всем известно. Мадам нелегко будет найти другого доктора. Том попросил служанку ухаживать за Розой. Бедная девочка была так напугана, что вся дрожала. Роза назвала ее неуклюжей и выставила вон. Ох, я говорю тебе, что она не в себе.

– Что же теперь делать? – спросила я, хотя знала, что не должна была спрашивать, ведь ее лицо выражало мольбу и беспомощность.

– Эмми, не могла бы ты пойти?..

Я отвернулась, помешала в плите, чтобы разгорелся огонь, налила в чайник воды.

– Ты же знаешь, как идут дела в гостинице, – сказала Кэйт. – Если меня не будет внизу, станет еще хуже.

Неважно, было ли это правдой, но Кэйт оказывала на меня давление.

– Я должна пойти? А насколько она больна?

– Не знаю, как сильно она больна, но я просто не вынесу, если она будет все это продолжать и нанесет вред ребенку. Я сказала, что она заслуживает порки, но что можно поделать с женщиной в таком положении? Ей сейчас нужно успокоиться, немного поспать. Ведь путешествие было трудным – эти дороги могут вывернуть людей наизнанку.

– Что же я могу сделать?

– Поговори с ней… она всегда нуждалась в тебе, Эмми.

– Нуждается во мне! – всплеснула я руками. – Бог мой, да она перешагнула бы через меня, если бы могла заполучить Адама.

– Теперь она опомнилась, – ответила Кэйт с натянутым лицом.

– Надеюсь, – вяло ответила я.

– Так ты пойдешь, Эмми? – На один-два часа? Может быть, ты сможешь образумить ее… в конце концов, это все с ней впервые, она напугана.

Я кивнула. У меня не было выбора – пойти или не пойти. Я в значительно большем долгу перед Кэйт, чем этот 162 пустяк. Мы вышли в переулок и я попросила одного из мужчин, Томпсона, найти для нас кеб. Мы ехали с Кэйт в самый разгар дневной жары, и солнце жгло нашу кожу через раскаленную обивку кеба. Я еще не знала, что это была первая из многих таких поездок. Если бы я могла это предвидеть, то, может быть, вернулась бы обратно.

II

Отель Хэнсона был лучшим в городе. Посыльный ушел за Томом, а я напряженно сидела в массивном кресле, стараясь не показать, что испытываю благоговейный страх.

Вышедший ко мне Том Лэнгли выглядел взъерошенным и обеспокоенным.

– Эмми! Слава Богу, что ты пришла! – Он быстро нагнулся и поцеловал меня в щеку. Мы неожиданно стали членами одной семьи. Он взял меня за руку и повел вверх по широкой лестнице на первый этаж.

– Это все поездка, она утомила Розу, а в ее положении…

Было видно, что он чувствует стеснение, даже вину, и я ощущала, как во мне растет злость на Розу, которая вынудила испытывать мужчину эти чувства в то время, когда он должен был только гордиться женой.

– Некоторые женщины не заслуживают того, чтобы иметь детей, – сказала я, когда он открывал мне дверь. Мне не хотелось щадить Розу перед ним.

Их гостиная была угловой комнатой, которая показалась мне только чуть-чуть меньше, чем нижнее фойе, с великолепными диванами и бархатными занавесками. Том провел меня через гостиную, открыл дверь в спальню и остановился.

– Роза, это Эмми.

В комнате было почти темно; небольшая щель между затянутыми шторами пропускала немножко света и ни капли воздуха. Было невыносимо жарко и душно от того, что все пропиталось запахом одеколона и испарины.

– Эмми!

Некоторое время я не могла отвечать. Ко мне снова вернулось недоверие, которое я испытывала к Розе раньше, и я почувствовала, как мягкая предательская сила ее голоса, ее мольба делают меня жесткой и сильной. Мне захотелось уйти, но я не смогла. Эти месяцы разлуки не имели значения. Я не освободилась от нее. Роза была одной из немногих, кому я когда-то отдала свою любовь, и не в моих силах взять ее обратно.

Я резко подошла к окну и раздвинула шторы. В комнату хлынул поток света, и с кровати послышался протестующий крик.

– Нет, Эмми, нет! Мне больно глазам!

Я увидела ее в огромной смятой постели; она была только частью общего фантастического беспорядка этой комнаты. Ее лицо было опухшим от слез, а кожа бледной и влажной; глаза казались тусклыми, а веки покраснели. Она вовсе не была красивой и выглядела напуганной девочкой, которая не уверена, какую сцену ей следует разыграть дальше.

Она облизала губы и покорно сказала:

– Я рада, что ты пришла. Я ужасно себя чувствую.

– Ты не чувствовала бы себя так плохо, если бы делала то, что хочет твоя мама. Надо поесть и немного поспать.

– Да, я знаю, – ее носик сморщился от отвращения. – Мама все это говорила. Но ты же знаешь, мы с мамой всегда воюем. Я была так рада, когда мама сказала, что пошла за тобой. Я знала, что если ты придешь, то все будет в порядке…

О тех вещах, которые мы говорили друг другу той ночью в Балларате, сейчас не было и речи. Они должны быть отодвинуты в сторону, если не забыты вообще. Так было лучше.

Ее доброта была обезоруживающей. Она выглядела несчастной, и мне захотелось поддержать ее. Я потрогала ее вспотевший лоб и провела рукой по спутанным, всклокоченным волосам.

– Это все поездка, – сказала я. – Тебе будет лучше, когда ты здесь устроишься, поешь и отдохнешь.

– Приходил доктор, – сказала она уныло. – Он сказал, что со мной ничего опасного. Старый дурак.

– С тобой не происходит ничего такого, что не могло бы исправить время, – ответила я. – Поди сюда, Роза, сядь. Я хочу снять с тебя эту ночную сорочку.

Она недовольно подчинилась.

– Я теперь несколько месяцев буду отвратительно выглядеть. Ну и вид у меня будет! Я никогда не вернусь в свою прежнюю форму. Я не хочу ребенка…

Она начала плакать и громко рыдать, и я была уверена, что Том из соседней комнаты это слышал. Я взяла ее за плечи и встряхнула.

– Прости тебя Господь! – сказала я. – Ты говоришь ужасные вещи!

– Но это правда! Я не хочу… – Сказав это, она увидела мое лицо, после чего добавила упавшим голосом: – Это не имеет значения, теперь уже поздно.

Она была спокойной, когда я умывала ее, меняла одежду, причесывала и заплетала ей волосы. Возможно, Розу заставило замолчать злое выражение моего лица. Я знаю, что мои руки делали это грубо, потому что у меня было желание отшлепать ее. Взгляд Розы отличался обычным для нее мягким лукавством, которому почти невозможно было противостоять.

– Я не всегда отдаю себе отчет в своих словах, Эмми. Ты же меня знаешь. Прошлой ночью я сказала маме некоторые вещи, чтобы позлить ее, да и ты сейчас так сердишься, вот я и подумала, что должна их снова сказать. Временами в меня как будто вселяется дьявол. Я не могу с этим справиться…

Продолжая причесывать ее, я кивнула. Воевать с Розой было бесполезно. Она не высказала возражений, когда я заказала для нее холодного цыпленка и шампанского. Сама я никогда не пробовала шампанского, поэтому заказала два бокала. Мне казался удивительным этот мир, где достаточно только позвонить в колокольчик, чтобы все это появилось.

Роза с жадностью ела цыпленка.

– Я и не знала, что голодна, – сказала она. – В моем желудке ничего не осталось, потому что меня тошнило.

Она размахивала передо мной куриной ножкой.

– Я заболела совсем не из-за ребенка. Есть другие причины…

– Какие причины? – Я поставила на столик бокал с шампанским после первых осторожных глотков, так и не поняв, понравилось мне оно или нет.

– Все говорят, что я должна успокоиться и отдохнуть, – сказала она, пожав плечами. – А как я могу? В Балларате мы оставили кучу долгов, а сейчас у нас около пяти фунтов, чтобы заплатить за все это, пока в следующем месяце Том не получит деньги от своего отца. Мы должны были уехать из Балларата. Они собирались предъявить нам обвинение… мы смогли уехать только после того, как я сказала управляющему, что отец Тома пришлет нам денег и мы оплатим все счета. – Она немножко похихикала. – Имя Лэнгли для таких вещей очень подходящее!

– Как ты собираешься с ними расплатиться? – Эта мысль меня испугала. Я посмотрела на шампанское и почувствовала, что тоже виновата.

– Я не знаю. – Она покачала головой и показалась мне ребенком, потерявшим надежду и смотревшим на меня с ожиданием, что я разрешу эти проблемы.

Я снова рассердилась, думая, что она намеренно перекладывает на меня свои трудности. Они оба дураки!

– Тогда почему же вы остаетесь здесь? Это место стоит целое состояние!

– Но Том не разрешил бы мне оставаться в каком-нибудь другом месте, – сказала она, широко раскрыв глаза. – Он говорит, что другое место мне не подойдет. А в моем положении…

– Роза, ты мне надоела! Не стоит разыгрывать передо мной подобные сцены и притворяться, что ты никогда в жизни не была в худшем месте. – Я над ней смеялась. Я не могла помочь ей, все это было так нелепо. – Вспомни, я Эмми! Я в Эрике делила с тобой палатку.

Она на секунду надула губы, а потом тоже рассмеялась.

– А что в этом плохого? Разве только… – Она пожала плечами и жестом показала на богатую обстановку вокруг себя. – Мне все это нравится. Я не хочу ничего другого.

– А что говорит Том?

– Он ничего не говорит. Он играет и старается отыграть хоть сколько-нибудь денег. – Она сделала небольшую гримасу, которая должна была означать, что мы обе понимаем ситуацию и должны отнестись к ней снисходительно. – Бедный Том! Я не думаю, что он очень хладнокровный игрок. Он проигрывает массу денег, по крайней мере, я думаю, что проигрывает. Он мне не говорит… Но мы не могли истратить столько денег, сколько, по его словам, задолжали в Балларате.

Я ничего не сказала, но посмотрела на ее прекрасную батистовую сорочку с широким кружевом; я причесывала ее расческой с серебряной ручкой, а флакон с одеколоном был из хрусталя и закрывался серебряной пробкой. Роза проследила за моим взглядом.

– Да… Том действительно купил мне несколько вещей. После того, как мама с папой уехали, мне было очень одиноко. Было нечего делать… мы обычно каждый день после обеда ходили за покупками, просто чтобы развлечься. Я не знала, что у Тома нет денег, чтобы платить за эти вещи.

Она могла не знать этого тогда, но она знала теперь, какие деньги были потрачены, чтобы избавить ее от одиночества и скуки. Насколько я знаю Розу, она будет и дальше жить со всем этим, пока Джон Лэнгли за это не заплатит, или, в конце концов, Дэн и Ларри сделают это. Я решила вразумить ее.

– Роза, – сказала я медленно, – как сильно ты в этом нуждаешься? – Я показала на комнату и все, что в ней было. – Можешь ли ты довольствоваться меньшим? Если Том найдет какую-нибудь работу, смогла бы ты попытаться жить на его заработок?

– Том будет работать? – Она пожала плечами. – Ты его не знаешь. Он джентльмен, Эмми. Его не обучили делать что-нибудь. Он знает только, как управлять фамильной собственностью… и покупать лошадей. – Она натянуто улыбнулась. – Кем ты могла бы его себе представить – владельцем магазина?

– Но его отец – владелец магазина, причем лучшего в Австралии. Твоему мужу не вредно было бы встать за один из прилавков своего отца или научиться вести бухгалтерию.

– Ты ожидаешь от Тома слишком многого. Он такой, какой есть, и наполовину в этом виноват его отец. Не старайся его изменить, Эмми. Это бесполезная трата времени. – Ее голос стал резким.

– А ты? Что ты намерена делать, чтобы выпутаться?

– Я? А что я могу сделать?

– Ты могла бы пойти и встретиться с Джоном Лэнгли. Ты могла бы сказать ему, что вы ждете ребенка и что внук Джона Лэнгли не должен родиться в отеле в то время, как его отец имеет большие долги.

– Я не посмею. – Роза от удивления раскрыла рот. – Я не хочу этого! Почему я должна идти и обирать этого старика?

– Сделка – это не капитуляция, – сказала я и прямо посмотрела на нее. – Что еще ты можешь сделать? Это ведь не последний твой ребенок, Роза, пока ты не перестанешь пускать Тома в свою постель. Ты будешь хорошей воспитательницей, Роза. У тебя вид женщины, которая умеет воспитывать. Разве ты не собираешься жить в маленьком коттедже, окруженная шестью детишками? Неужели ты собираешься жить в бедности из-за того, что Том слишком горд и слишком образован, чтобы заработать на жизнь? Или ты хочешь быть старухой в двадцать пять лет, чтобы на улице тебя не замечали проходящие мужчины?

Она вздрогнула. Я встала со стула, подошла и взяла у нее поднос.

– Подумай об этом, – сказала я.

В комнате воцарилось долгое молчание, во время которого я складывала и убирала в ящики одни вещи, вешала другие, а также освобождала чемоданы. Наконец я услышала ее приглушенный неуверенный голос.

– Что заставляет тебя думать, что он нас примет? Он так долго не подает никаких знаков, что хочет нас видеть.

– Я думаю, он не знает, что вы собираетесь завести ребенка, по крайней мере, пока до него не дойдут сведения от того доктора. Вы имеете ту самую вещь, которую Джон Лэнгли не сможет купить. У него есть только один сын и только через него он может иметь наследников. В этой стране мужчина не будет создавать подобное богатство, чтобы увидеть его в чужих руках.

– Ты выглядишь очень уверенной. Откуда ты это знаешь?

– Я не могу быть уверенной, я только чувствую это. Никто не ставит в письмах так высоко свое имя, как Лэнгли. Никто не повторяет его так часто, как Лэнгли. Он сделал свое имя известным всей стране, и Том его единственная надежда.

– Мне это не нравится, – сказала Роза, вздрогнув. – Представь себе, что он откажется нам помочь. А если он меня выгонит?

– Будет ли тебе от этого хуже, чем сейчас?

Она легла обратно на подушки, и ее пальцы слегка дрожали на одеяле. Теперь, когда у нее была пища для раздумий, Роза выглядела лучше и меньше походила на надутого ребенка.

– Он может поставить условия. Мало ли, чего он захочет, – сказала она. – Может, мы должны будем жить с ним…

– Возможно, и нет, – сказала я. – Ведь есть Лэнгли Даунс и дом в Хоуп Бей. Он может найти для вас дом и здесь, в Мельбурне, так как сестра Тома уже живет с ним.

– Он может захотеть больше, чем это. Он может захотеть ребенка, но не меня.

– И устроить скандал? Я так не думаю. Ты забыла, что он никогда тебя не видел. Джон Лэнгли представляет себе какую-то маленькую девочку, прямо из деревни…

– Да, это верно. Он меня не знает. – На ее губах заиграла победоносная улыбка; как и прежде, она уже предвкушала победу.

– А как же Том? Одобрит ли он мое решение пойти к его отцу? Ведь он очень гордый. – На мгновение на ее лице появилось сострадание. – Я думаю, он очень слаб… но не он один виноват, я тоже тратила деньги.

– Не говори Тому, что ты пойдешь. Не говори ничего, пока все не будет сделано. Разве он тогда сможет отказаться? Ведь это его ребенок, как и твой.

– Ты такая черствая, Эмми, – она покачала головой. – Я не знаю, как ты можешь быть такой черствой. Ведь это похоже на предательство, если я отдам ему своего ребенка.

– Ты же знаешь, что мне наплевать на твоего ребенка, – рассвирепела я. – Но Тому-то не наплевать! Последнее, что ты можешь сделать, это дать ему шанс на имя и образование. Если ты не сможешь дать ему любовь, то сможешь дать хотя бы эти вещи.

– Ты не имеешь права так говорить! Я могла бы научиться заботиться о своем ребенке… Он любил бы меня, Эмми. Я знаю, любил бы.

– Это ты-то сможешь заботиться? Да ты и о себе позаботиться не можешь! Ты, конечно, имеешь в виду, что за ним будет ухаживать твоя мать. Она постарается сделать это, ведь это ее плоть и кровь. Она устроит ему жилище и даст все остальное, даст ему и любовь. Но она слишком стара, чтобы начинать все сначала, Роза. Она уже слишком стара.

– Тогда ты могла бы помочь мне. Ты так хорошо обращаешься с детьми, Эмми. Он мог бы жить с тобой…

У меня разболелась голова, и я обхватила ее руками. Гнетущая жара в комнате и спор с Розой утомили меня. Я сжала пальцами виски и старалась успокоиться.

– Возможно, я даже могла бы согласиться взять твоего ребенка, Роза, я, пожалуй, могла бы сделать такую большую глупость, но это невозможно.

– Почему невозможно? – раздраженно спросила она.

Я убрала с головы руки. Теперь пришлось говорить о том запретном для нас, о чем мы до сих пор не говорили.

– Потому что мы с Адамом собираемся иметь ребенка.

III

Жара закончилась, к вечеру подул прохладный ветер, поднявший в воздух солому, клочки бумаги. От его напора в Лэнгли Лэйн начинали стучать незакрытые окна. Это была последняя жара; на следующее утро почувствовалась живительная осенняя прохлада, хотя солнце было еще теплым. Я открыла пошире дверь и занималась на солнышке шитьем. Иногда с удивлением клала руку на живот, хотя, конечно, никакой ощутимой причины для этого не было. Ребенку, которого я придумала, могло быть только несколько недель. Я имела очень слабые основания для заявления, сделанного мной вчера Розе, – но я сделала это в знак неповиновения и доказательства своих прав на Адама.

Моя новость отрезвила ее, она слегка побледнела и поджала губы. Но выглядела на удивление кроткой.

– Иди домой, Эмми, – сказала она. – Я слишком надолго тебя задержала.

Потом она спокойно улеглась на кровати и отвернулась от меня. Не было слышно, чтобы она всхлипывала. Когда я посмотрела на нее, мне показалось, что ее тело сотрясается от плача, но я не была уверена. Затем я оставила ее и вернулась в атмосферу тишины и покоя своего маленького дома.

Наша жизнь здесь ни с какой стороны не касалась Розы. Я почувствовала, что успокоилась. На следующее утро, проснувшись, я некоторое время ощущала себя больной, но затем меня стошнило, и я радостно засмеялась. В тот день, занимаясь домашними делами, я напевала, выбросив из головы встречу с Розой.

Через несколько часов пришел Кон – якобы под предлогом занятий математикой, но главным образом для того, чтобы поболтать и задать извечные мальчишеские вопросы. На следующей неделе он отправлялся в частную школу.

– Это должна быть частная школа, – сказал когда-то Ларри. – Местные школы не намного лучше, чем те, какие можно найти в Ирландии. В хорошую школу его не возьмут из-за того, что он католик, а его отец трактирщик. Мы должны сделать лучшее из того, что он мог бы получить. Да и ты, Эмми, будешь за ним присматривать, ты не против?

Я согласилась, хотя у меня были сомнения относительно этой школы мистера Вудса на Свэнстон-стрит. Я слышала, что он был способен на убийство, если ученики плохо себя вели. Но, говорят, он был хорошим преподавателем греческого и латыни. А арифметикой и бухгалтерским учетом я могла сама заниматься с Коном. Я уже понимала, что ждет мальчика здесь, если он не будет к этому готов. Поэтому, когда Кону было лень учиться и хотелось просто поболтать, я силком возвращала его к учебникам.

– Иногда с тобой хорошо, Эмми, – говорил он, – а временами ты бываешь такая же злая, как Роза.

– Не груби! И чтобы через двадцать минут все задачки были решены!

Грифель противно заскрипел по доске, а Кон что-то забормотал о трех землекопах и канаве длиной сорок семь футов. Будучи просто слабой женщиной, я положила рядом с ним большой кусок только что испеченного пирога, который должен был помочь ему простить мне эти сорок семь футов канавы.

Пять минут спустя он сказал:

– Утром заходил Ларри, передавал привет от Бена Сэмпсона. А еще Ларри спрашивал, не сможешь ли ты прийти сегодня вечером, чтобы помочь разобрать заявки и заполнить их для людей Лэнгли. Его работник не умеет писать, и Ларри приходится все запоминать или просить кладовщиков сделать записи. Ларри хочет найти нового человека.

– А Пэт не будет этим заниматься?

– Ларри утверждает, что Пэт не хочет работать на него. Он получил новый участок, но не разрабатывает его.

– А что же Пэт делает?

– Шатается по кабакам на Мэйн-роуд. Ларри говорит, что он пьянствует и играет. Даже выиграл немного денег. Он счастливее Тома. Ларри говорит, что весь Балларат сплетничает об их выигрышах.

– Кон, ты не должен слушать такие разговоры, ты еще слишком мал.

Он холодно посмотрел на меня:

– Тогда зачем ты спрашиваешь, если я еще слишком молод?

Я замолчала, и он, торжествуя, съел пирог.

Солнечные лучи уже не освещали двор, когда Кон ушел. Я услышала какой-то шум на аллее. Сначала это были протестующие голоса возчиков, потом злые понукания лошадей стук колес по мостовой. Одна из телег отъехала, чтобы освободить дорогу карете. Один из возчиков, Хиггинс, продолжал сердито ворчать.

– Если бы вы ехали не к миссис Эмми, я бы с места не двинулся, – крикнул он пассажиру кареты.

И Роза, ожидая, пока кучер подойдет и поможет ей спуститься, презрительно проговорила:

– Помолчи, любезный.

Она вышла из кареты в красивом платье из шотландки, плотно сидящем на ее фигуре, с огромной юбкой, под которой было не меньше шести накрахмаленных нижних юбок. Это была незабываемая фигура на нашем грязном дворе. Я думаю, что в Мельбурне ни у кого не было юбки шире. Она носила маленькую шапочку, низко надвинув ее на лоб. Таких здесь еще не видели. Ее шикарные блестящие вьющиеся волосы копной лежали на плечах. Когда она двинулась ко мне, ее юбки плавно заколыхались.

– Не идти же мне пешком по этой мерзости, – сказала она, объяснив тем самым гневные выкрики Хиггинса.

Я посмотрела на нее, потом на карету и сказала:

– Это карета Джона Лэнгли.

Она взяла меня за руку и придвинулась ближе. Мне показалось, что она даже зажмурилась от удовольствия.

– Войдем в дом, я расскажу тебе.

Как только я закрыла дверь, она сказала:

– Все в порядке, я видела его, и все устроилось. Мы переедем к нему на Коллинз-стрит и будем жить там, пока не родится ребенок. Он заплатит долги.