Текст книги "Тайна Магдалины"

Автор книги: Кэтлин Макгоуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Они называют его бунтовщиком. Если он представляет собой угрозу Риму, я не могу оставить его в живых.

– Но ты же знаешь, что это неправда!

Пилат на минуту отвернулся от нее. Он глубоко вздохнул, прежде чем взглянуть в лицо своей жене:

– Клавдия, меня терзают муки. Этот человек бросает вызов всему римскому разуму и логике. Вся философия, которую я когда-либо изучал, не может найти решения. Мое сердце и вся моя природа говорит мне, что он невиновен, и я не могу осудить невинного человека.

– Так не делай этого! Почему это так трудно? У тебя есть власть спасти его, Понтий. Спаси человека, который вернул нам нашего сына.

Пилат провел руками по лицу, вытирая пот.

– Это трудно, потому что Ирод призывает к его казни и говорит об этом с утра.

– Ирод – шакал.

– Верно, но он – шакал, который этим вечером уезжает в Рим, и у него есть власть уничтожить меня перед Цезарем, если я вызову его недовольство. Этот человек может свалить нас, Клавдия. Разве это того стоит? Разве жизнь еще одного иудейского бунтовщика стоит того, чтобы отказаться от нашего будущего?

– Он не бунтовщик! – воскликнула Клавдия.

Их прервал представитель Ирода, который призвал Пилата вернуться обратно на место судьи. Когда он повернулся, чтобы уйти, Клавдия схватила его за руку.

– Понтий, этой ночью я видела ужасный сон. Пожалуйста, я боюсь за тебя и за Пило, если ты не спасешь этого человека. Гнев Бога падет на нас всех.

– Возможно. Но какого Бога? Я что, должен верить, что Бог иудеев властвует над Римом? – вопрошал он. И так как остальные призывали его вернуться на место судьи, Пилат пристально посмотрел на свою жену. – Это дилемма, Клавдия. Самый тяжелый выбор, с которым я когда-либо сталкивался. Не думай, что я ощущаю это бремя меньше, чем ты.

Он вернулся на возвышение, чтобы допросить узника, а Клавдия наблюдала из-за занавеси.

– Главные священники твоего народа привели тебя ко мне, прося твоей смерти, – сказал Пилат своему узнику-назарею. – Что ты сделал? Ты Царь Иудейский?

Иса ответил со своим обычным спокойствием. Незнакомый с ним человек никогда бы не догадался, что его жизнь зависит от ответа:

– От себя ли ты говоришь это или другие сказали тебе обо мне?

– Отвечай на вопрос. Ты царь? Если ты скажешь «нет», я отдам тебя обратно священникам, чтобы судили тебя по вашим собственным законам.

Ионафан Анна подпрыгнул, услышав это.

– У нас нет законов предать человека смерти, прокуратор. Вот почему мы пришли к тебе. Если бы он не был опасным злодеем, мы бы никогда не потревожили ваше превосходительство этим вопросом.

– Узник ответит на вопрос, – сказал Пилат, не обратив внимания на Анну.

Иса сделал то же самое, смотря только на Пилата. Когда Клавдия наблюдала за их разговором, у нее возникло сильное чувство, что эти двое не видят и не слышат больше никого. Какая игра происходила между ними двумя, какое-то сплетение судьбы и веры, которое изменит мир. Клавдия чувствовала это, как дрожь, пробежавшую по телу.

– Я пришел в мир, чтобы показать людям Путь Божий и свидетельствовать об истине.

На эти слова в Пилате проснулся римский философ.

– Истина, – задумался он. – Скажи мне, Назарей, что есть истина?

Они долго смотрели друг на друга, связанные общей судьбой. Пилат отвел взгляд и повернулся к священникам.

– Я скажу вам, что есть истина. Истина в том, что я не нахожу никакой вины в этом человеке.

Пилата прервало объявление о прибытии еще одного человека. Суд приостановился, когда в комнату вошел Иаир и поприветствовал остальных священников. Он попросил прощения у Пилата за свой поздний приход, ссылаясь на неотложные приготовления к Пасхе.

– Добрый Иаир, – Пилат испытал облегчение, когда увидел представителя Храма, который стал его другом. У них была общая тайна, и каждый из них знал о тайне другого. – Я сообщил твоим братьям здесь, что не нахожу никакой вины в этом человеке и не могу вынести ему приговор.

Иаир глубокомысленно кивнул:

– Понимаю.

Каиафа бросил взгляд на Иаира и сказал:

– Ты знаешь, как опасен этот человек.

Иаир посмотрел на своего собрата-священника и снова на Пилата, изо всех сил стараясь не глядеть на узника:

– Но сегодня Пасха, братья мои. Время справедливости и мира среди нашего народа. – Пилату он сказал: – Ты знаешь о нашем обычае в это время года?

Пилат уловил намек, который пытался ему подать Иаир, и ухватился за эту возможность:

– Да, конечно. Каждый год в это время я позволяю вашим людям выбрать одного узника, чтобы проявить милосердие, и отпускаю его. Выведем этого узника к людям и спросим, чего они хотят?

– Прекрасно! – сказал Иаир. Он знал, что Каиафа и Анна загнаны в угол и не могут отказаться от этого великодушного предложения Рима. Он также знал, что толпа собрана из сторонников первосвященников – и многим из них хорошо заплатили, чтобы они выступили против назарея, если в этом будет необходимость. Иаир мог только надеяться, что назареи и их сторонники уже успели прийти и привести с собой множество своих последователей.

Пилат подал знак центурионам вывести узника на крепостную стену. Каиафа и Анна извинились, указав, что они не могут этим утром появиться в обществе римлян, но они вернутся, как только будет принято решение отпустить узника. Пилат подозревал, что первосвященники бросятся укреплять свои позиции среди своих сторонников в толпе, но не мог ничего с этим поделать. Он встретился глазами с Иаиром, когда тот тоже извинился, что должен уйти. Они обменялись многозначительными взглядами, прежде чем каждый вернулся к своим обязанностям.

Пилат сделал пасхальное заявление перед колышущейся толпой:

– У нас есть обычай, – его голос прозвенел в утреннем воздухе Иерусалима, – что я отпускаю вам одного из узников в честь вашей Пасхи. – Ису грубо втащили на стену и поставили рядом с Пилатом. Наместник сверкнул глазами на Лонгина за его ненужную жестокость. – Хватит, – прошипел он сквозь зубы, прежде чем снова повернуться к толпе. – Отпущу вам этого человека, Царя Иудейского?

В толпе поднялось бурное волнение, когда разные голоса пытались перекричать друг друга. Один голос отчетливо выкрикнул:

– Нет у нас царя, кроме Цезаря!

Другой призвал:

– Отпустить Варавву Зилота. – Это предложение было встречено одобрительными криками толпы.

Смелые голоса прокричали:

– Отпустить Назарея, – но безуспешно. Сторонники Храма были хорошо подготовлены, и хор голосов, призывающих отпустить Варавву, взревел:

– Варавву! Варавву! Варавву!

У Пилата не было другого выхода, кроме как отпустить узника, которого назвала толпа. Зилот Варавва был освобожден в честь праздника Пасхи, а Иса Назарей был приговорен к бичеванию.

Клавдия Прокула перехватила своего мужа, когда он спускался со стены.

– Ты будешь бичевать его?

– Тихо, женщина! – рявкнул Пилат, грубо отталкивая ее в сторону. – Я буду бичевать его публично и прикажу Лонгину и Претору сделать из этого спектакль. Это наш последний шанс спасти его жизнь. Может быть, это удовлетворит их жажду крови, и они перестанут требовать его распятия. – Он тяжело вздохнул, ослабив хватку, с которой сжимал свою жену. – Это все, что мне остается, Клавдия.

– А если этого будет недостаточно?

– Не задавай вопрос, если не хочешь слышать ответ.

Клавдия кивнула. Она так и предполагала.

– Понтий, я бы хотела просить тебя только об одном. Семья этого человека – его жена и дети – у задних ворот крепости. Я бы хотела, чтобы ты отложил бичевание, пока он не увидит их. Может быть, это его последняя возможность поговорить с близкими людьми. Пожалуйста.

Пилат резко кивнул.

– Я удержу их, но ненадолго. Я прикажу Претору привести узника. В том, что касается твоего назарея, ему можно доверять. Я пошлю Лонгина подготовить публичное зрелище.

Понтий Пилат сдержал свое слово и позволил привести Ису в казарму в задней части крепости для встречи с Марией и детьми. Иса обнял маленького Иоанна и Фамарь, сказав им, что они должны быть очень храбрыми и заботиться о матери. Он поцеловал обоих и сказал:

– Помните, дети мои, что бы ни случилось, я всегда буду с вами.

Когда их время почти истекло, он последний раз обнял Марию Магдалину.

– Послушай меня, моя голубка. Это очень важно. Когда я покину свою бренную плоть, ты не должна держаться за меня. Ты должна позволить мне уйти, понимая, что в душе я всегда буду с тобой. Закроешь глаза, и я здесь.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы, с таким трудом стараясь быть храброй. Сердце ее было разбито, и она оцепенела от боли и ужаса, но не хотела показать ему это. Ее сила была последним даром, который она могла получить от него.

Потом в комнату вошел Претор, чтобы увести Ису. Голубые глаза центуриона покраснели. Иса увидел это и утешил его:

– Делай, что должен.

– Ты будешь сожалеть, что исцелил эту руку, – сказал центурион сдавленным голосом, как будто слова душили его.

Иса покачал головой.

– Нет, я бы предпочел знать, что человек по другую сторону – это друг. Знай же сейчас, что я прощаю тебя. Но, пожалуйста, не дашь ли мне еще одну минутку?

Претор кивнул и вышел, чтобы подождать снаружи.

Иса повернулся к детям и приложил руку к сердцу:

– Помните, я здесь. Всегда. – Они оба торжественно кивнули, темные глаза Иоанна были большими и печальными, а глаза маленькой Фамари полны слез, как будто она понимала весь ужас происходящего.

Потом он повернулся к Марии и прошептал:

– Обещай мне, что ты не дашь им увидеть ничего из того, что произойдет сегодня. И я бы не хотел, чтобы ты была свидетельницей того, что случится дальше. Но в конце…

Она не дала ему закончить. Она обхватила его и на минуту крепко прижалась к нему, желая запечатлеть в своем разуме и теле ощущение его живой плоти. Пока жива, она будет хранить это последнее воспоминание.

– Я буду с тобой, – прошептала она. – Несмотря ни на что.

– Спасибо тебе, моя Мария, – сказал он, нежно отстраняя ее. Он произнес последние слова, обращенные к ней, с улыбкой, как будто собирался вернуться к обеду в конце дня.

– Ты не потеряешь меня, потому что я не уйду. Будет лучше, чем сейчас, потому что после этого мы никогда не расстанемся.

Грек-раб Клавдии Прокулы вывел Марию и детей. Мария спросила, может ли она встретиться с Клавдией и поблагодарить ее лично, но раб покачал головой и заговорил с ней на своем родном языке.

– Моя хозяйка очень расстроена событиями этого дня. Она сказала мне, что не может посмотреть вам в лицо. Она пыталась сделать все, что могла, чтобы спасти его.

– Скажи ей, что я знаю это. И Иса знает. И скажи ей: я надеюсь, что мы однажды встретимся и я смогу взглянуть ей в лицо и передать мою благодарность, и его тоже.

Грек смиренно кивнул и отправился к своей хозяйке.

Мария и дети окунулись в хаос, который творился в Иерусалиме в эту священную пятницу. Ей нужно было увести отсюда детей, нужно было уйти как можно дальше, прежде чем звуки бичевания достигнут их ушей. Безопасный дом, который ей предложила Саломея, находился поблизости. Мария решила отправиться туда, чтобы найти Марфу и попросить ее отвезти детей обратно в Вифанию.

Великая Мария и две старшие Марии находились в доме, но Марфы там не было. Она отправилась искать Магдалину и детей, не зная, что они вернулись домой. Марии Магдалине выпала трудная задача передать утренние события матери Исы. Великая Мария кивнула, слезы наполнили ее постаревшие глаза, которые хранили в себе столько мудрости и сострадания:

– Он видел это много лет назад. Мы оба видели, – сказала она наконец.

Женщины приняли решение выйти в толпу в Иерусалиме. Они найдут Марфу и убедятся, что Иоанн и Фамарь находятся в безопасности – а потом они найдут Ису. Если его должны приговорить и распять сегодня, они не оставят его. Мария обещала. Он просил о том, чтобы только она и его мать были с ним в эти последние часы.

Когда они были готовы покинуть дом, Великая Мария подошла к своей невестке, держа в руках ярко-красное покрывало их ранга. Она вручила его Марии Магдалине.

– Надень это, дочь моя. Ты – назареянка и царица, сейчас более чем когда-либо.

Медленно кивнув, Мария Магдалина взяла длинное красное покрывало и обернула его вокруг своего тела, полностью осознавая, что ее жизнь на земле больше никогда не будет прежней.

«Распни его! Распни его!» Крик толпы нарастал. Пилат наблюдал за этим со смешанным чувством беспомощности и отвращения. Ужасное избиение назарея их не удовлетворило. На самом деле, это только привело толпу в еще большее неистовство, с которым они призывали к смерти узника. Один человек вышел вперед, неся корону, сплетенную из веток терна. Он швырнул ее Исе, который еще был распростерт на столбе для бичевания, спина его была открыта лучам утреннего солнца.

– Вот твой венец, если ты царь, – выкрикнул этот человек под насмешки толпы.

Претор развязал Ису и пытался отвести его от столба, когда Лонгин поднял терновый венец и безжалостно нахлобучил на голову Исы. Шипы вонзились в его голову и лоб, кровь, смешанная с потом, заливала глаза, а враждебно настроенная толпа криками выражала свое одобрение.

– Хватит, Лонгин! – прорычал Претор своему напарнику.

Лонгин засмеялся, грубо и злобно:

– Ты становишься слишком мягким. – Он плюнул под ноги Претору. – Ты не проявил никакого усердия в бичевании этого Царя Иудейского.

Когда Претор ответил, его голос прозвучал так убийственно, что дрожь пробежала по спине закаленного Лонгина:

– Только тронь его еще раз, – сказал Претор, – и я украшу тебя шрамом на другой щеке.

Пилат шагнул между ними, ощущая реальную опасность столкновения между его собственными людьми. Он не мог этого допустить, только не сегодня. Что эти двое собираются сделать друг с другом позднее, вдали от взглядов толпы – это одно, но он должен взять ситуацию под контроль сейчас, пока не стало еще хуже. Прокуратор поднял вверх руки, обращаясь к толпе:

– Се человек, – сказал Пилат. – Человек, я говорю. Но я не думаю, что он царь. Я никакой вины не нахожу в нем, и он был наказан бичеванием по римскому закону. Нам больше нечего здесь делать.

– Распни его! Распни его! – монотонно повторяла толпа, снова и снова, как будто декламируя этот призыв по чьей-то указке. Пилат был в ярости от этой манипуляции толпой и от положения, в котором он оказался из-за этого.

Положив руку на плечо Исе, он склонился над ним, чтобы сказать:

– Послушай меня, Назарей, – сказал он тихо. – Это твой последний шанс спасти себя. Я спрашиваю тебя: ты Царь Иудейский? Если ты скажешь «нет», у меня нет оснований распять тебя по римскому закону. У меня есть власть отпустить тебя. – Последняя фраза была произнесена с крайней настойчивостью.

Иса минуту смотрел на Пилата.

«Скажи это, будь ты проклят! Скажи это!»

Как будто Иса прочитал мысли Понтия Пилата. Он ответил шепотом:

– Я не могу облегчить для тебя эту ношу. Наши судьбы предопределены, но сейчас ты должен выбрать себе господина.

Напряжение в толпе росло по мере того, как другие крики прозвенели в мозгу Понтия Пилата. Это были крики в пользу Назарея, их было много. Но их заглушали кровожадные вопли наемников, которым щедро заплатили, чтобы они сегодня выполнили свою задачу. Нервы Пилата были натянуты, как тетива, и перед ним на одной чаше весов лежали его обязанности, его честолюбивые помыслы, его философия и его семья, а на другой – этот измученный Назарей. Окрик слева заставил его вздрогнуть, он поднял глаза вверх и увидел представителя Ирода, тетрарха Галилеи.

– Что такое? – рявкнул на него Пилат.

Этот человек вручил Пилату свиток с печатью Ирода. Прокуратор сломал печать и прочитал свиток.

«Реши дело с этим назареем немедленно, ибо я должен рано утром уехать в Рим, зная, что могу предоставить Цезарю подробный доклад о том, как ты справляешься с угрозами Его Императорскому Величеству».

Для Понтия Пилата это был последний удар. Он перечитал свиток и увидел, что тот испачкан кровью – кровью назарея, которая покрывала руки Пилата. Он подозвал раба, и ему принесли серебряный таз с водой. Пилат погрузил руки в воду и потер их, стараясь, чтобы никто не заметил, что вода покраснела от крови узника, стоявшего перед ним.

– Я умываю свои руки от крови этого человека! – крикнул он толпе. – Распну вашего царя, если на то ваша воля. – Он отвернулся, ни разу не взглянув на Ису, и стремительно удалился в Крепость Антония.

Но для Пилата это было еще не все. Несколько минут спустя к нему пришел Каиафа в сопровождении нескольких людей из Храма.

– Разве я недостаточно сделал для вас сегодня? – накинулся на священника Пилат.

– Почти, ваше превосходительство, – самодовольно улыбнулся Каиафа.

– Что еще вы хотите от меня?

– Есть традиция вешать на кресте знак, надпись, чтобы показать всему свету, какое преступление совершил человек. Мы бы хотели, чтобы вы написали, что он – богохульник.

Пилат приказал принести все необходимое, чтобы сделать надпись на кресте.

– Я напишу, за что я приговорил его, а не то, что вы меня просите. Раз такова традиция.

И он написал аббревиатуру INRI и под ней ее значение – Иса Назарей, Царь Иудейский.

Пилат посмотрел на своего раба:

– Проследи, чтобы это прибили над головой узника на кресте. И пусть писец напишет то же самое на еврейском и арамейском.

Каиафа был ошеломлен.

– Этого нельзя говорить. Если надо, напишите: «Он провозгласил себя Царем Иудейским», так люди будут знать, что мы не почитаем его таковым.

Пилат был сыт по горло этим человеком и его ухищрениями, отныне и навсегда. Он выплеснул злобу в своем ответе:

– Что я написал, то написал.

И он повернулся спиной к Каиафе и остальным, удалившись в тишину своих покоев, где заперся на весь оставшийся день.

Толпа колыхалась и двигалась, как живое существо, вобрав в себя Марию и детей. Она крепко держала за руки Иоанна и Фамарь, стараясь пробиться сквозь толпу в поисках Марфы. Из разговоров в толпе Мария смогла понять, что Ису приговорили, и сейчас он находится на пути к месту казни, к холму Голгофа. Приноровившись к движению толпы, она представляла себе, где сейчас проходит процессия с Исой, которая движется по улице. В ней нарастало отчаяние. Она должна была найти Марфу, убедиться, что дети в безопасности, и провести это последнее время с Исой.

И тогда она услышала это. Голос Исы в ее голове, прозвучавший так же ясно, как будто он стоял рядом с ней:

– Просите, и дано будет вам. Это так просто. Мы должны просить Отца нашего Небесного о том, что мы хотим, и Он даст это любимым детям своим.

Мария сжала руки своих детей и закрыла глаза.

– Пожалуйста, Господи, пожалуйста, помоги мне найти Марфу, чтобы я могла оставить детей моих в безопасности и быть с моим любимым мужем в час его страданий.

– Мария! Мария! Я здесь! – голос Марфы прорезал толпу и достиг ее золовки через секунды после молитвы. Мария открыла глаза и увидела, как Марфа проталкивается к ней сквозь толпу. Они обнялись в едином порыве чувств. – Ты надела свое красное покрывало. Вот как я нашла тебя, – сказала Марфа.

Мария боролась со слезами. Времени не было, но присутствие Марфы было для нее таким утешением.

– Пойдем, моя маленькая царевна, – сказала Марфа своей племяннице, подхватывая Фамарь. – И ты тоже, мой маленький мужчина, – сказала она, беря за руку Иоанна.

Мария на миг крепко прижала к себе каждого из детей, уверяя их, что встретится с ними в Вифании так скоро, как только сможет.

– Ступай с Богом, сестра, – прошептала Марии Марфа. – Мы позаботимся о детях, пока ты не вернешься домой, к нам. Береги себя. – Она поцеловала свою молодую золовку, сейчас уже настоящую женщину и царицу, и снова двинулась сквозь толпу, ведя за собой детей.

Мария Магдалина с трудом прокладывала себе путь. Она могла двигаться параллельно с волнующейся толпой, но не могла приблизиться к Исе. Она видела красные покрывала Великой Марии и других Марий и следовала за ними по извилистой тропе на Голгофу, пытаясь добраться до них, но нахлынувшая масса, преследующая свою добычу, оттесняла ее все дальше и дальше назад.

Когда центурионы достигли вершины холма, известного как Место Черепа, она увидела, что процессия находится в сотне метров впереди нее. Там виднелась сгорбленная фигура Исы и красные покрывала его матери и других Марий. Люди все еще толпились на тропе, закрывая дорогу Марии. Ее больше это не волновало; она думала только о том, как добраться до Исы. Она обошла толпу, сошла с тропинки и начала взбираться по скалистому склону холма. Он был усыпан острыми камнями и покрыт крапивой, но это не заботило Марию Магдалину. Ее тело ничего не чувствовало, пока она с абсолютной решимостью карабкалась по холму.

Мария была так поглощена своей целью, что сначала не заметила, как небо стало темнеть. Она заскользила вниз, обрывая подол своего покрывала и поранив ногу о терновый куст. Падая, она услышала звук, отвратительный, разрывающий сердце звон, который будет преследовать ее каждую ночь всю оставшуюся жизнь – звонкий удар металла по металлу, звук молотка, забивающего гвозди. Раздался страдальческий крик, Мария снова устремилась вниз и только потом поняла, что этот вопль исходит из ее собственных уст.

Сейчас она была так близко, она не могла позволить, чтобы что-нибудь остановило ее. Когда Мария снова встала, она с ошеломлением поняла, что камни скользкие от воды. Небо потемнело, и дождь, подобно слезам Господа, хлынул на выжженную, обреченную на смерть землю, где Сын Божий только что был прибит гвоздями к деревянному кресту.

Несколько минут спустя Мария Магдалина достигла вершины холма, присоединившись к своей свекрови и другим Мариям, бодрствовавшим у подножия креста. На холме Голгофы сегодня страдали еще два человека, висевшие на крестах по обеим сторонам Исы. Мария не смотрела на них; она не видела ничего, кроме Исы. Она твердо решила не смотреть на его раны. Вместо этого, она сосредоточилась на его лице, которое казалось ясным и спокойным, глаза были закрыты. Женщины стояли вместе, поддерживая друг друга, моля Господа освободить Ису от страданий. Мария посмотрела вокруг и поняла, что не знает никого в толпе, стоявшей позади них, – и в течение этого дня она не видела никого из учеников-мужчин.

Римляне держали толпу подальше от места казни. Посмотрев на центурионов, она увидела, что во главе их стоит Претор. Она молча принесла ему свою благодарность – без сомнения, именно он разрешил семье присутствовать у подножия креста.

Они похолодели, когда услышали, что Иса пытается что-то сказать со своего места. Это было тяжело, потому что вес тела давил на диафрагму, из-за чего почти невозможно дышать и одновременно говорить.

– Мать, – прошептал он, – се сын твой.

Женщины подошли ближе к кресту, чтобы расслышать его слова. Кровь лилась из его истерзанного тела, смешиваясь с каплями дождя, который падал на лица женщин.

– Любимая моя, – сказал он Магдалине, – се Матерь твоя.

Иса закрыл глаза и сказал тихо, но внятно:

– Свершилось.

Склонив голову, он затих.

Наступило молчание, полная тишина, когда никто не шевелился. Потом небеса стали совершенно черными, не как в дождливую погоду, а полностью лишенными света.

Толпа на холме начала паниковать; растерянные крики наполнили воздух. Но мрак продлился только одну минуту, небо просветлело до пасмурного серого цвета, когда два солдата приблизились к Претору.

– У нас есть приказ ускорить смерть этих узников так, чтобы их тела можно было снять до иудейской субботы.

Претор взглянул вверх на тело Исы.

– Нет нужды перебивать ноги этому человеку. Он уже умер.

– Ты уверен? – спросил один из солдат. – Обычно при распятии люди умирают от удушья много часов; иногда это занимает несколько дней.

– Этот человек мертв, – рявкнул Претор. – Вы не коснетесь его.

Оба солдата были достаточно сообразительны, чтобы расслышать угрозу в голосе своего командира. Они взяли свои дубинки и приступили к неприятному заданию, перебивая ноги двум другим распятым, тем самым ускоряя процесс удушья.

Претор был слишком занят, отдавая приказы, и не видел, как Лонгин подошел с другой стороны креста. К тому времени, когда он обратил взгляд своих голубых глаз туда, где висел Иса, было уже слишком поздно. Лонгин, сжав в руке копье, вонзил его в бок узника-назарея. Мария Магдалина протестующе вскрикнула.

В ответ прозвучал грубый и издевательский смех Лонгина:

– Просто проверка. Но ты прав. Он мертв. – Он повернулся к Претору, который побелел от гнева. – Что ты теперь сделаешь?

Претор начал было говорить, но потом сам себя остановил. То, что он сказал, прозвучало с величайшим спокойствием:

– Ничего. Мне не нужно ничего делать. Ты сам наложил на себя проклятье тем, что сделал.

– Снимите этого человека! – приказал Претор.

Из крепости Пилата прибежал гонец с посланием снять тело назарея и отдать его семье для погребения до захода солнца. Это было в высшей степени неожиданно, потому что обычно жертвы распятия оставляли гнить на крестах как предостережение народу. Но в случае с Исой Назареем все было по-другому.

Богатый дядя Исы, Иосиф, торговец оловом, пришел в Крепость Антония вместе с Иаиром и встретился с Клавдией Прокулой. Именно она получила для них разрешение немедленно снять тело для погребения. Когда Иосиф подошел к кресту, он принялся утешать Великую Марию, пока ее сына снимали с орудия его казни. Когда солдаты несли тело, мать Исы протянула руки:

– Я хочу один последний раз подержать моего сына, – сказала она.

Претор взял тело Исы и осторожно положил его на колени Великой Марии. Она прижала его к себе, дав себе волю открыто плакать над потерей своего прекрасного сына. Мария Магдалина подошла и встала на колени рядом с ней, и Великая Мария тогда обняла их обоих, одной рукой обвив плечи невестки, а другой баюкая голову Исы.

Они долго оставались в таком положении, вместе оплакивая его.

Иосиф купил гробницу для своей семьи в саду недалеко от Голгофы. Именно сюда назареи принесли тело Исы. Мирру и алоэ принес к могиле Никодим, молодой назарей, работавший у Иосифа. Марии начали готовить тело к погребению, разложив саван, но когда пришло время помазать Ису миррой, Великая Мария отдала кувшин Марии Магдалине.

– Эта честь принадлежит тебе одной, – сказала она.

Магдалина исполнила обязанности вдовы в погребальном обряде. Она поцеловала Ису в лоб и попрощалась с ним, и ее слезы смешались с благовонным маслом. Пока она делал это, она была уверена, что слышит рядом с собой в гробнице его голос, слабый, но различимый:

– Я всегда с тобой.

Вместе назарейские женщины сказали свое последнее прощание и покинули гробницу. Чтобы запечатать вход в гробницу и защитить останки Исы, была выбрана огромная каменная плита. Потребовались усилия многих людей, чтобы при помощи блока, сделанного из веревки и досок, поставить плиту у входа в гробницу. Как только эта последняя работа была завершена, скорбящие удалились под кров дома Иосифа. Придя туда, Мария Магдалина свалилась от изнеможения и проспала до следующего дня.

В субботу вечером несколько апостолов-мужчин собрались в доме Иосифа, чтобы встретиться с Марией Магдалиной и старшими Мариями. Они поделились своими рассказами о событиях предыдущего дня, вместе оплакивая Ису и утешая друг друга. Наступило время отчаяния, и все же время оно объединило их, еще ближе связав их друг с другом. Было слишком рано размышлять о будущем их движения, но этот дух единения был бальзамом для их израненных душ.

Но Мария Магдалина волновалась. С тех пор как арестовали Ису, никто не видел и не слышал об Иуде Искариоте. Иаир пришел в дом Иосифа, чтобы узнать о нем, объяснив, что Иуда был в ужасном состоянии после ареста. Поздно ночью он кричал Иаиру, вопрошая: «Почему он выбрал меня для этого деяния? Почему именно я избран совершить это преступление против моего народа?»

Хотя Мария объяснила внутреннему кругу учеников, что Иса направил Иуду предать его в руки властей, люди за пределами этого круга не знали – и не могли знать – правду. Поэтому имя Иуды стало синонимом слова «предатель» по всему Иерусалиму, и весть об этом быстро распространилась. Репутация Иуды стала еще одном звеном в долгой цепи несправедливостей, которые творились на этом пути, предопределенном судьбой и пророчеством. Мария молилась, чтобы однажды она смогла восстановить доброе имя Иуды. Но она еще не знала, как это сделать.

Иуда так никогда и не узнал, смогла ли Мария вернуть честь его имени. Позже ученики обнаружили, что уже слишком поздно: в тот черный вечер произошла еще одна трагедия. Неспособный смириться с тем, что его имя навсегда будет связано со смертью его господина и учителя, Иуда Искариот покончил с собой в День Мрака. Его нашли повесившимся на дереве за городской стеной Иерусалима.

Мария Магдалина беспокойно спала той ночью. Слишком много образов теснилось в ее голове, слишком много звуков и воспоминаний. И было что-то еще. Это возникло как чувство тревоги, смутное ощущение, что что-то не так. Мария встала с кровати и тихо прошла по дому Иосифа. Небо еще было темным; оставался, по меньшей мере, целый час до рассвета. Никто не проснулся, и в доме все было спокойно.

Тогда она поняла. Мария ощутила ту внезапную вспышку пророческого дара, когда знание соединятся с пониманием. Иса. Она должна добраться до могилы. Что-то происходит там, где похоронен Иса. Мария на миг заколебалась. Следует ли ей разбудить Иосифа или взять с собой кого-нибудь другого? Может быть, Петра?

Нет! Это только для тебя одной.

Она услышала ответ в своей голове, и все вокруг отозвалось эхом. Охваченная верой и закутанная в свое траурное покрывало, Мария Магдалина тихо подкралась к двери. Едва очутившись вне дома, она быстро побежала к гробнице.

Было еще темно, когда Мария добралась до сада, где находился склеп. Небо было скорее фиолетовым, чем черным; скоро должен был наступить рассвет. Было уже достаточно светло, и Мария увидела, что огромный камень отодвинут от гробницы.

Мария бросилась к открытому входу, ее сердце колотилось от страха. Она пригнулась, чтобы войти в гробницу и, когда сделала это, увидела, что Иса исчез. Странно, но в склепе было светло, удивительное сияние освещало погребальную камеру. Мария ясно видела льняные погребальные пелены, лежащие на каменной плите. На саване можно было разглядеть очертания тела Исы, но это было единственное свидетельство того, что он когда-то находился там.

Как это произошло? Неужели священники так сильно ненавидели Ису, что украли его тело? Наверняка дело не в этом. Кто мог совершить такое?

Задыхаясь и спотыкаясь, Мария выбралась из гробницы. Очутившись в саду, она в изнеможении опустилась на землю, оплакивая еще одно оскорбление, которому подвергся Иса. Пока Мария плакала, первые лучи солнца начали свой путь, освещая небо. Первые лучи яркого утреннего солнца пробежали по ее лицу, когда она услышала позади себя мужской голос.