Текст книги "Тайна Магдалины"

Автор книги: Кэтлин Макгоуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Лицо Синклера помрачнело. Это произошло едва заметно, но все-таки произошло.

– Возможно, это к лучшему, – сказал он. – Сегодня такой прекрасный день. А там, – он показал кивком головы, – сад самого старшего сына Магдалины.

Он ответил на невысказанный вопрос Морин с той же раздражающей загадочностью и неопределенностью, которую так любят уроженцы Окситании.

– И, хотя он по-своему прекрасен, этот сад слишком полон теней, чтобы смотреть на него в такой день.

Когда Синклер вел Морин обратно по саду, он остановился у позолоченных ворот.

– В день приезда вы спросили, почему я так неравнодушен к fleur-de-lis. Вот почему. Fleur-de-lis означает «цветок лилии», а как вы знаете, лилия – это символ Марии Магдалины. «Цветок лилии» олицетворяет ее потомство. Их трое, поэтому у цветка три лепестка.

Он продемонстрировал это, пересчитав три ветви по пальцам.

– Первая ветвь, ее старший сын Иоанн-Иосиф, очень сложный характер, о котором я расскажу вам потом, в свое время. Достаточно сказать, что его потомки процветают в Италии. Центральный лепесток символизирует дочь, Сару-Фамарь, а третий – самого младшего из детей, Иешуа-Давида. Вот тщательно охраняемый секрет fleur-de-lis. Причина, по которой она представляет и итальянское, и французское дворянство. Из-за этого вы встречаете ее в британской геральдике. Впервые данный символ использовали те, кто вел происхождение от Марии Магдалины через троицу ее детей. Некогда этот символ хранился в большом секрете так, что бы те, кто был посвящен в тайну, могли узнать друг друга, путешествуя по Европе.

Морин была изумлена.

– А сейчас это один из наиболее распространенных символов в мире. Он – на украшениях, на одежде, на мебели. Постоянно перед глазами. И люди не представляют себе, что он означает.

Лангедок

25 июня 2005 года

Морин сидела на пассажирском сидении спортивного «Рено» Жан-Клода, пока они ждали, когда сработают электронные ворота замка, чтобы открыть им путь на главную дорогу. Краем глаза она увидела человека, который странно двигался вдоль периметра забора.

– Что-то не так? – спросил Жан-Клод, когда заметил выражение лица Морин.

– Там человек за забором. Сейчас его не видно, но он был там всего минуту назад.

Жан-Клод пожал плечами в своей классической галльской беспечности.

– Садовник, наверно? Или одни из охранников Беранже. Кто знает? У него огромный штат.

– И все эти охранники постоянно дежурят здесь? – Морин мучило любопытство по поводу замка и его необычного содержимого, включая владельца.

– A, oui. Вы редко увидите их, потому что их работа – быть незаметными. Возможно, это один из них.

Но Морин не получила возможности обсудить земные стороны жизни замка. Жан-Клод пустился в рассказ о легенде семьи Паскаль, насколько он знал ее.

– Ваш английский безупречен, – заметила Морин.

– Спасибо. Я провел два года в Оксфорде, совершенствуя его.

Очарованная Морин внимала каждому слову, пока уважаемый французский историк вел машину по кроваво-красным предгорьям. Их местом назначения был Монсегюр, величественный и трагический символ последнего оплота катаров.

На земле есть места, от которых исходит мощная аура тайны и трагедии. Утонувшие в реках крови и придавленные грузом веков, эти необычные места оставляют след в душах людей на многие годы даже долгое время спустя после того, как посетитель возвращается в свой уголок безопасности в современном мире. Морин видела подобные места в своих путешествиях. За годы, проведенные в Ирландии, она испытала подобное чувство в таких исторических городах, как Дрохеда, где Оливер Кромвель некогда вырезал все население, и в деревнях, опустошенных ирландским Картофельным голодом в 1840-х годах. Будучи в Израиле, Морин взбиралась на гору Масада, чтобы понаблюдать за восходом солнца над Мертвым морем. Она была тронута до слез, когда ходила среди руин дворца, где в первом веке несколько сотен иудеев предпочли скорее покончить с собой, чем подчиниться римским угнетателям и попасть в рабство.

Пока Жан-Клод выруливал на автомобильную стоянку у подножия холма, где лежал Монсегюр, Морин охватило чувство, что перед ней еще одно из таких необычных мест. Даже в солнечный летний день окрестности казались окутанными туманом времени. Она пристально разглядывала горы, возвышавшиеся впереди, пока Жан-Клод вел ее туристским маршрутом.

– Долгий путь, oui? Вот почему я сказал вам надеть удобную обувь.

Морин всегда брала в путешествие крепкие спортивные туфли, потому что прогулки и походы в горы были ее любимыми видами упражнений. Они начали долгий, кружный подъем на гору. Морин размышляла о том, что последнее время дела не оставляли времени для занятий спортом и ругала себя за потерю своей обычной хорошей формы. Но Жан-Клод не спешил, и они шли неторопливым шагом, пока он рассказывал еще о таинственных катарах и отвечал на вопросы Морин.

– Как много мы знаем об их обрядах? Я имею в виду – наверняка. Лорд Синклер говорит, что большая часть из написанного о них – спекуляции.

– Совершенно верно. Враги приписывали катарам многое, чтобы придать им более еретический и возмутительный вид. Понимаете, мир не придает значения, если вы уничтожаете изгоев. Но если вы вырезаете братьев-христиан, которые, возможно, стоят ближе к Христу, чем вы, то вы можете столкнуться с проблемой. Так что историки того времени, да и позже, выдумали много историй про обряды катаров. Но знаете, что нам известно наверняка? Краеугольным камнем катарской веры было «Отче наш».

На этом Морин остановилась, чтобы перевести дух и задать еще один вопрос:

– В самом деле? Та самая молитва «Отче наш», которую мы произносим сегодня?

Он кивнул.

– Oui, та самая, но произносимая на окситанском языке, конечно. В Иерусалиме вы заходили в церковь «Pater Nostrum» на Масличной горе?

– Да! – Морин хорошо знала это место. Это была церковь на восточной окраине Иерусалима, построенная над пещерой, где, по преданию, Иисус учил молитве «Отче наш». На стенах прекрасной сводчатой галереи размещены плиты с высеченной на них молитвой на более чем шестидесяти языках. Морин сфотографировала панель с молитвой на древней форме гэльского языка и подарила снимок Питеру.

– Там есть молитва на окситанском, – объяснил Жан-Клод. – Каждый катар произносил ее, проснувшись утром. Не механически, как многие говорят сегодня. Это акт медитации и истинной молитвы. Каждая строчка была для них священным законом.

Морин думала обо всем этом, пока они шли, а Жан-Клод продолжал:

– Вы сами видите: это были люди, которые жили в мире и учили тому, что они называли Путь, то есть жизни, основанной на учениях любви. Их культура признавала «Отче наш» в качестве своего самого священного писания.

Морин поняла, к чему он клонит.

– Если вы принадлежите к Церкви и хотите уничтожить этих людей, вы не можете позволить, чтобы их считали добрыми христианами.

– Именно так. Странные ритуалы и обвинения, которые были выдвинуты против них, сделали их зверское убийство вполне приемлемым в глазах людей.

Жан-Клод остановился, как только они достигли памятника в середине тропы. Это была большая гранитная плита с высеченным на вершине равноконечным крест Лангедока.

– Памятник жертвам, – объяснил он. – Он поставлен сюда, потому что именно здесь стоял погребальный костер.

Морин задрожала. Навязчивое, странно волнующее чувство охватило ее, ощущение того, что стоишь на месте ужасных событий. Она слушала, как Жан-Клод рассказывает историю последнего оплота катаров здесь, на горе.

К концу 1243 года катары уже почти полвека страдали от преследований со стороны папских армий. Целые города были преданы мечу, и по улицам таких мест, как Безье, буквально текли потоки крови невинных. Церковь была решительно настроена искоренить эту «ересь» любой ценой, и король Франции охотно помогал ей своими войсками, потому что каждая победа над некогда богатым катарским дворянством приносила Франции новые земли. Графы Тулузские не раз угрожали, что создадут свое собственное независимое государство. Если, чтобы остановить их, надо было воспользоваться яростью Церкви, то король всецело поддерживал решение, которое, как он надеялся, снимет с него некоторую долю ответственности в историческом смысле.

Оставшиеся в живых лидеры катарского общества создали свой последний оплот в крепости Монсегюр в 1244 году. Как и иудеи в Масаде за более чем тысячу лет до этого, они собрались вместе, чтобы молиться единой общиной за свое спасение от угнетателей, и поклялись никогда не предавать свою веру. Действительно, были некоторые предположения о том, что во время своей последней обороны катары черпали свою силу из наследия жертв Масады. И, подобно римским армиям, папские войска пытались уморить голодом осажденных, лишив их доступа к воде и пище. Это оказалось так же трудно сделать в Монсегюре, как и в Масаде, потому что обе крепости были предусмотрительно построены на вершинах холмов, что делало их почти неприступными со всех сторон. И там, и там восставшие нашли способ разрушить планы своих притеснителей.

После нескольких месяцев осады папские войска решили покончить с неразрешимой ситуацией. Они выставили главам катаров ультиматум. Если они исповедуются и покаются в своей ереси, сдавшись инквизиции, то их пощадят. Но если они этого не сделают, то будут сожжены на костре за оскорбление Святой Римской Церкви. Им дали две недели, чтобы принять решение.

В последний день вожди папской армии зажгли погребальный костер и потребовали ответа. Они получили ответ, которого никогда не забудут в Лангедоке. Двести катаров вышли из цитадели Монсегюра, одетые в свои простые мантии, с поднятыми руками. В абсолютный унисон они запели «Отче наш» на окситанском и вместе взошли на погребальный костер. Она умерли, как и жили, в полной гармонии со своей верой в Бога.

Легенды, окружающие последние дни катаров, встречаются в изобилии, и одна драматичней другой. Наиболее примечательная рассказывает о французских посланцах, которых отправили поговорить с катарами от имени королевских войск. Посланцев, закаленных наемников, пригласили остановиться в стенах Монсегюра и лично стать свидетелями обрядов катаров. То, что они увидели в эти последние дни, было столь чудесно, столь поразительно, что французские солдаты попросили, чтобы их приняли в веру Чистых. Зная, что их ожидает лишь смерть, французы приняли последнее катарское крещение, известное как consolamentum, и шагнули в пламя вместе со своими вновь обретенными братьями и сестрами.

Морин смахнула с лица слезу, потом посмотрела на гору и снова на крест.

– Что, как вы думаете, увидели французы? Что заставило их обречь себя на смерть вместе с этими людьми? Кто-нибудь знает?

– Нет, – покачал головой Жан-Клод. – Есть только предположения. Одни говорят, будто во время катарских ритуалов появился Священный Грааль. Другие говорят, что это было нечто другое, пресловутое сокровище, которым обладали катары.

Легенда Монсегюра продолжала разворачиваться перед Морин, пока они вновь принялись подниматься по крутой тропе. За день до падения последнего оплота катаров четыре члена их группы спустились вниз с самой отвесной стены замка и бежали в безопасное место. Считается, что им помогли сведения, полученные от французских посланцев, которые перешли в их веру и погибли вместе с остальными на следующий день.

– Они унесли с собой легендарное сокровище катаров. Но что это было – все еще остается только предполагать. Явно какая-то небольшая вещь, так как двое из выбранных для побега были молодые женщины и, по-видимому, небольшого роста. Кроме того, все они, вероятно, были ослаблены после месяцев осады и ограничений в еде и воде. Некоторые говорят, что они вынесли Священный Грааль, или терновый венец, или даже самое большое сокровище на земле – Книгу Любви.

– То есть Евангелие, написанное самим Иисусом?

Жан-Клод кивнул.

– Все легенды о нем исчезают из истории как раз в то время.

В Морин проснулся историк и журналист.

– А есть книги, которые вы могли бы порекомендовать? Документы, дающие больше информации об этом?

Француз усмехнулся и пожал плечами.

– Мадемуазель Паскаль, здесь, в Лангедоке, они все фольклористы. Они защищают свои тайны и свои легенды, не перенося их на бумагу. Я знаю: многим трудно это понять. Но посмотрите вокруг себя, cherie1. Кому нужны книги, если у вас есть все это, чтобы рассказать историю?

Они достигли вершины холма, и перед ними лежали руины некогда великой крепости. Перед лицом этих массивных каменных стен, которые, казалось, излучали вокруг себя историю, Морин вполне поняла точку зрения Жан-Клода. Однако она колебалась между своими ощущениями и чисто журналистской необходимостью установить подлинность своих открытий.

– Странная позиция для человека, который называет себя историком, – заметила она.

Теперь он откровенно засмеялся, звук его смеха эхом прокатился по зеленой долине внизу, под ними.

– Я считаю себя историком, но не в академическом смысле. Это большая разница, особенно в подобном месте. Академический подход не везде уместен, мадемуазель Паскаль.

Должно быть, выражение лица Морин показало ему, что она не полностью с ним согласна. Он пояснил:

– Видите ли, чтобы получить самые престижные звания в научном мире, вам просто надо прочитать все правильные книги и написать соответствующие работы. Когда я был с лекциями в Бостоне, я встретил американку, которая получила докторскую степень по французской истории с особым упором на средневековые ереси. Она считается одним из самых крупных специалистов в этой области и даже написала пару учебников для университетов. И знаете, что самое забавное? Она никогда не была во Франции, ни разу. Даже в Париже, не говоря уже о Лангедоке. Хуже того, она даже не чувствует в этом необходимости. Как настоящий академический ученый, она верит, что все нужное находится в книгах или документах, доступных в университетских базах данных. Взгляд этой женщины на катаров примерно такой же реалистичный, как чтение комиксов, и в два раза более смехотворный. И все же она публично признается большим авторитетом, чем любой из нас, благодаря научной степени и буквам после фамилии.

Морин слушала его, пока они шагали по камням, среди величественных руин. Мнение Жан-Клода глубоко ее задело. Она всегда думала о себе как об академическом ученом, хотя ее опыт репортера всегда побуждал ее разыскивать истории в их естественном окружении. Она представить себе не могла, что можно написать о Марии Магдалине, не посетив Святую Землю, и побывала в Версале и революционной тюрьме Консьержери, когда изучала Марию-Антуанетту. Сейчас, всего за несколько дней, проведенных среди живой истории Лангедока, она признавала, что это культура, требующая постижения на собственном опыте.

Жан-Клод не закончил.

– Позвольте мне привести пример. Вы можете прочитать одну из пятидесяти версий трагедии, которая произошла здесь, в Монсегюре, как ее описывают историки. Но посмотрите вокруг. Если вы никогда не подниметесь на эту гору, не увидите место, где горел костер, и не осознаете, насколько неприступны эти стены, как вы сможете понять ее? Пойдемте, я покажу вам кое-что.

Морин последовала за французом к краю скалы, где обвалились стены некогда неприступной крепости. Он показал на отвесный, крутой склон горы, уходящий вниз на тысячи футов. Поднялся теплый ветерок, развевая волосы Морин, пока она пыталась поставить себя на место юной катарской девушки в тринадцатом веке.

– Отсюда бежали те четверо, – объяснял он. – Представьте себе, как вы стоите здесь. Глухой ночью, привязав к своему телу самую драгоценную реликвию своего народа, ослабев после месяцев испытаний и голода. Вы молоды, ужасно боитесь и знаете, что в то время, когда вы будете в безопасности, все, кого вы любите, сгорят заживо. Думая об этом, вы в полночь спускаетесь вниз по стене в холодную и непроглядную пустоту и вполне можете упасть и разбиться насмерть.

Морин глубоко вздохнула. Это был впечатляющий опыт – стоять здесь, где ее со всех сторон окружают легенды, которые кажутся живыми и очень реальными.

Жан-Клод прервал ее размышления.

– А теперь представьте, что вы читаете рассказ об этом в библиотеке в Нью-Хейвене. Есть разница, не правда ли?

Кивнув в знак согласия, Морин ответила:

– Конечно.

– О, и еще одну вещь я забыл упомянуть. Самая юная из девушек, бежавших той ночью, вполне возможно, была вашим предком. Та, которая позднее взяла фамилию Паскаль. Действительно, ее до самой смерти называли La Paschalina.

Морин онемела, узнав об еще одном замечательном предке Паскалей.

– Как много вы знаете о ней?

– Совсем немного. Она умерла в монастыре Монсеррат на испанском побережье в очень преклонном возрасте, и там хранятся некоторые записи о ее жизни. Вышла замуж за другого катара, нашедшего убежище в Испании, и у них было несколько детей. Написано, что она принесла с собой в монастырь бесценный дар, но какой именно – неизвестно.

Морин нагнулась и сорвала полевой цветок, один из тех, что росли в расщелинах обрушившихся стен. Она подошла к краю скалы, откуда катарская девушка, которая позднее возьмет себе имя La Paschalina, мужественно спустилась с горы, как последняя надежда своего народа. Бросив крошечный пурпурный цветочек с края скалы, Морин прочла короткую молитву о женщине, которая была, а может быть, и не была ее предком. Это не важно. Своей историей о прекрасном народе и даре самой этой земли сегодняшний день уже бесповоротно изменил ее.

– Спасибо, – почти шепотом сказала она Жан-Клоду. Потом он оставил ее одну размышлять о том, как ее прошлое и ее будущее переплелись с этим древним местом, полным загадок.

Морин и Жан-Клод пообедали в крошечной деревушке у подножия Монсегюра. Как он и обещал, в ресторане подавали еду в катарском стиле. Меню было довольно простым, состоящим, в основном, из рыбы и свежих овощей.

– Существует неправильное представление о том, что катары были строгими вегетарианцами, но, на самом деле, они ели рыбу, – объяснял Жан-Клод. – Они очень буквально соблюдали определенные элементы из жизни Иисуса. И так как Иисус накормил множество людей хлебами и рыбой, они верили, что им следует включать рыбу в свою диету.

Морин нашла еду замечательно вкусной и получала огромное удовольствие. Синклер был прав: Жан-Клод был блестящим историком. Морин засыпала его бесчисленным количеством вопросов, пока они спускались с горы, и он терпеливо и удивительно вдумчиво отвечал на каждый из них. За столом роли поменялись.

Жан-Клод стал расспрашивать Морин о снах и видениях. Прежде это заставило бы ее почувствовать себя очень неуютно, но последние дни в Лангедоке открыли ее разум. Здесь такие видения, как у нее, считались обычным делом; они просто были частью жизни. Морин нравилось говорить о них с теми, кто принимал их как само собой разумеющееся.

– В детстве у вас были такие видения? – хотел знать Жан-Клод.

Морин отрицательно покачала головой.

– Вы уверены?

– Во всяком случае, я их не помню. Они начались после поездки в Иерусалим. Почему вы спрашиваете?

– Просто любопытно. Пожалуйста, продолжайте.

Морин углубилась в некоторые детали, и Жан-Клод, очевидно, слушал очень внимательно, в промежутках задавая вопросы. Его интерес усилился, когда она стала описывать видение распятия в Соборе Парижской Богоматери.

Морин заметила:

– Лорд Синклер тоже подумал, что это видение имеет особое значение.

– Так и есть, – кивнул Жан-Клод. – Он рассказывал вам о пророчестве?

– Да, это замечательно. Но меня слегка беспокоит, что он, похоже, думает, будто я – Долгожданная из пророчества. Как-то страшно становится.

Француз засмеялся.

– Нет, нет. На такие вещи нельзя повлиять. Вы – либо Долгожданная, либо нет, и если вы – она, то это очень скоро проявится. Как долго вы намерены пробыть в Лангедоке?

– Мы рассчитывали на четыре дня, но теперь я не уверена. Слишком много надо здесь увидеть и узнать. Решу по обстоятельствам.

Слушая ее, Жан-Клод выглядел несколько задумчивым.

– Прошлой ночью, после вечеринки, ничего странного не произошло? Что-нибудь необычное для вас? Какие-нибудь новые видения?

Морин покачала головой:

– Нет, ничего. Я устала и спала крепким сном. А почему вы спрашиваете?

Жан-Клод пожал плечами и попросил счет. Когда он заговорил, он сказал почти сам себе:

– Что ж, это сужает поле.

– Сужает поле для чего?

– Если вы планируете скоро нас покинуть, то мы должны понять, как точно определить, являетесь ли вы потомком La Paschalina, действительно ли вы – Долгожданная, которая приведет нас к величайшему тайному сокровищу.

Он игриво подмигнул Морин, придержав для нее стул, и они приготовились покинуть священную землю под названием Монсегюр.

– Мне лучше вернуть вас обратно, пока Беранже не оторвал мне голову.

…Как можно начать писать о том времени, которое изменит мир?

Я слишком долго ждала, чтобы приступить к этому, ибо всегда боялась, что наступит этот день, и мне придется пережить все снова. Я часто видела это во снах, снова и снова, но оно не перестает мучить меня. Я предпочла бы никогда не возвращаться к этому. Хотя я простила всех, кто сыграл свою роль в страданиях Исы, простить не значит забыть.

Но пусть все будет так, как должно быть, ибо я осталась единственной, кто может рассказать о том, что в действительности произошло в те мрачные дни.

Есть те, кто говорит, что Иса спланировал все это с самого начала. Это неправда. Это было назначено Исе, он пережил все в силе своей и покорности своей Богу. Он испил чашу, врученную ему, с мужеством и милосердием, каких не видели ни до, ни после того, разве что у Его матери. Только мать Его слышала зов Божий столь же ясно, и только мать Его ответила на этот зов столь же мужественно.

Остальные из нас были удостоены чести узнать об этом милостью их.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников