Текст книги "Бешеные коровы"
Автор книги: Кэти Летт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
9. Все, что вы скажете, будет искажено до неузнаваемости и использовано против вас
Вокруг предстоящей встречи с судьей было столько суеты и приготовлений, что Мэдди казалось, будто она готовится к своему дебютному балу. С шести утра Мамаша Джой и Шанель все время дергали ее с выбором одежды, обращаясь как с куклой Барби. Набросившись на нее, как на гоночном пит-стопе на «Гран-при», они брили, покрывали воском, выщипывали и натирали кремом. Когда в шесть тридцать открыли двери камер, Мамаша Джой привела Стеллу, «мастерицу по прическам» блока три «Би». Она получила это почетное звание не потому, что была профессионалом-парикмахером, – она просто отлично управлялась с ножницами. Стелла настригла своего любовника лапшой, воспользовавшись лишь парой садовых ножниц.
Во время приготовлений женщины все время разговаривали, проводя инструктаж о том, как происходит процедура общения с судьей. Самое важное заключалось в языке тела. В том, что касалось этого аспекта, английский язык был бесполезен. По своему жизненному опыту Мэдди знала, что признаком сексуального возбуждения у англичанина является снятие носков уже в постели. Не очень полагаясь на чужое мнение, она все же позволила своим подругам поучить себя тому, как сидеть в позе девственницы – колени сомкнуты, руки аккуратно уложены поверх бедер, скромный взгляд с достоинством принцессы Дианы должен быть направлен вниз. Приняв во внимание всю предысторию, подруги решили, что перед судьей не стоит разыгрывать ногами представление ах-я-глупая-забыла-надеть-трусики. Ну разве что в случае крайней необходимости.
– Ай! – Получив полный отпор в предложении модифицировать рыжую челку Мэдди, Стелла щедро наносила горячий воск на верхнюю губу своей клиентки. Когда он остыл, мастерица дернула за полоску так сильно, что чуть не оторвала вместе с ней половину лица Мэдди. – Черт возьми!
– Прости, радость моя! – вежливо извинилась Стелла. – Давно не практиковалась. Лежала в больнице.
– У Стеллы была большая разборка с сокамерницей, – жизнерадостно уточнила Мамаша Джой, лоснясь от кремов для тела. – Воск для депиляции был тепловат, и у бедняги остались ожоги третьей степени.
Мэдди отпрянула в сторону.
– Все нормально, – успокоила ее Стелла, держа в руках горячую лопатку. – На этот раз я прочитала эту чертову инструкцию.
– Боже ты мой! – Мамаша Джой наклонилась к мочке уха Мэдди, держа в руках какое-то цветочное украшение. – Куда же это вставить?
– Спорим, ты давно уже этого не говорила, – прыснула Шанель, вытаскивая вату, которая торчала между пальцами ног Мэдди с накрашенными ногтями.
– Да уж не с тех пор, как родила! – дребезжащий смех Мамаши Джой разнесся по камере.
Внезапно Мэдди почувствовала, как замер живой вездесущий пульс регги, и стало совсем тихо. Оглянувшись, она поняла, что все дело было в Спутнике, на которой была футболка с надписью «Мы здесь. Мы заводные. Мы идем в магазин». Рядом с ней стояла ее тень – Стэйси, вся шикарная и на высоких каблуках.
После исполнения обычного ритуала с обсуждением навыков пользования туалетом, воспитания и генитальной гигиены каждого из обитателей камеры Спутник угрожающе приблизила свое лицо к лицу Мэдди.
– Прачечная. Четверг. Я тебя хочу.
– Зачем? – осведомилась Мэдди, снимая с волос пластиковые бигуди, которые выглядели на ней как диадема. – У тебя кончился шоколад?
Отвисшая губа Спутника открыла крупные, как клавиши пианино, зубы.
– Мы с тобой переезжаем в двухместную камеру. С губернатором об этом уже договорились. Так что чем меньше, тем веселее. Правда?
Мэдди наблюдала за тем, как воровка женских сорочек карикатурно торжественно выплыла из их камеры и направилась в свою собственную, чтобы успеть до того, как их закроют в восемь часов. «Может, я умерла, а это – преддверие ада?» – с надеждой подумала Мэдди.
– Эти всякие лесбийские штуки… сейчас в большой моде, – сокрушалась Шанель, пока зоркий глаз Мамаши Джой разыскивал малюсенькую дырочку на пухлой мочке Мэдди. – Там эта, как ее… Синди и Фостер.
Стелла вздохнула и показала на огромную проплешину, которую она случайно выщипала посередине брови Мэдди.
– Тебе просто придется набраться храбрости и сделать это, девочка.
– Сделать что? Эту воблу сушеную? – Мэдди, разозлившись, заштриховывала карандашом недостающий участок брови. – Ну уж нет!
– Послушай, – Шанель нацелилась на второе ухо Мэдди. – Знаешь ремесленную мастерскую? Ну так вот, последняя девчонка, которая отказала Спутнику, «случайно» попала под токарный станок и превратилась в кофейный столик.
Мамаша Джой сняла крышку с дезодоранта.
– Идти против этой женщины – это самоубийство, – философски изрекла она. – Живой ты от нее не уйдешь.
Мэдди попыталась прогнать охватившие ее плохие предчувствия безразличным смехом.
– Вы что, ходите на уроки по утопанию? Завтра я уже буду на свободе, с моим ребенком! – Всепоглощающее чувство облегчения от одной мысли о том, что она скоро сможет снова кормить Джека, настроило ее грудь на настроение «капуччино». Она внимательно рассмотрела себя в зеркале. Несмотря на все ухищрения и добрые намерения, ей, с половиной брови и распухшей губой, для полноты образа не хватало лишь татуировки «преступница».
Когда за Мэдди пришли охранники, соседки по камере поцеловали ее на прощанье. По дороге к «приемному отделению» ее сопровождали серенады Холлоуэй: «Если ты забрызгала сиденье туалета, будь милашкой – вытри его бумажкой» и «Оттянись за меня, не слезай с мужика три дня».
Все вставало на свои места. Мэдди не только была в одном шаге от свободы, но и произошло еще нечто удивительное, восхитительно радостное. После того как она родила Джека, было легче воссоединить сербов и хорватов, чем молнию на ее брюках. Этим же утром Шанель одолжила ей свои джинсы «Ливайс» десятого размера. И впервые со дня рождения Джека Мэдди смогла их застегнуть.
* * *
В камере, где она ожидала своей встречи с судьей, оптимизм Мэдди растворился, как аспирин в стакане с водой. Голые стены, жесткая скамья, резкий запах мочи – все здесь дышало отчаянием. В коридоре разносились крики заключенных с просьбами о том, чтобы их выпустили в туалет или включили свет. Они умоляли о возможности опорожнить свой кишечник, встретиться с родными, поговорить со своими свежевыбритыми защитниками или просто выпить горячего чаю. В самом коридоре царил хаос. Мэдди слышала, как адвокаты и социальные работники криком общались со своими подзащитными через смотровые оконца.
– Что, у тебя было тяжелое детство? А у кого было другое?
– Самое главное – это девушка. Она ведь не пострадала физически, правда? Я имею в виду, не считая того, что была изнасилована.
Дверца смотрового окна в двери Мэдди внезапно распахнулась. В маленьком окошке появилось лицо Двины, окутанное ароматами «Боди-шопа».
– Мэдлин, это твой последний шанс. Твой адвокат…
– Перегрин? Ой, не говорите, я сама угадаю! – съязвила Мэдди. – Он пылает энтузиазмом!
– Но ты не можешь его уволить. Во всяком случае, в соответствии с новыми правилами предоставления юридических услуг. Это значит, что, если ты не скажешь мне, где твой ребенок, он завалит твое прошение об освобождении и ты останешься в Холлоуэй.
Легкое дрожание в ее голосе заставило Мэдди насторожиться. Она стала с равнодушным видом рассматривать свои свеженакрашенные ногти, хотя больше всего хотела вонзить их в рот Двины и разодрать его до локтей.
– Обычно социальные работники стараются не принимать свою работу слишком близко к сердцу, чтобы сохранить дистанцию между собой и подзащитным. Однако время от времени встречаются случаи, от которых нельзя отстраниться. Такие случаи, как твой, дорогуша.
Мэдди почувствовала, что у нее заболела шея от того, что ей приходится наклоняться, чтобы поговорить через окошко. Позади Двины, за темными внутренностями тюрьмы, открывались неизведанные глубины.
– Мне не следовало толкать тебя к усыновлению. Тебе нужно время для того, чтобы подумать, что на самом деле лучше для твоего ребенка. Я теперь вижу, какая ты хорошая мать.
Слезы отчаяния сдавили горло Мэдди. Двина нащупала ее уязвимое место, задев глубоко скрываемые чувства, но Мэдди поспешила загнать их обратно.
– Три первых месяца жизни ребенка очень важны для установления отношений с матерью. Тактильный контакт, постоянная близость… – Мэдди различила сдавленный всхлип. – Это просто необходимо для избежания психиатрических отклонений во взрослом возрасте. – Мэдди никогда еще не чувствовала себя такой усталой. Ее тело налилось пластичностью статуи Клауса Ольденбурга. – Мэдди, позволь мне вернуть тебе ребенка. – Слова Двины действовали подобно анестетику. – Адрес, Мэдлин. Мне нужен адрес.
Дверь открылась. Тюремный надзиратель, позвякивая ключами, вызвал ее по имени тоном смертельно скучающего человека.
– Тебе пора, дорогуша.
Мэдди так и застыла на месте. Рука Двины, которую та положила на плечо Мэдди, была теплой и успокаивающей.
– Я сделала все, что могла, Мэдлин. – Голос Двины страдал вместе с ней. – Если ты не скажешь мне адреса, я заброшу все свои книжки по психоанализу и отправлюсь в Котсуолдс, чтобы открыть там небольшую мастерскую.
Мэдди сделала судорожный вдох. Ее груди налились, и молоко протекло сквозь нагрудные накладки. Мысли о Джеке заставили ее чувствовать себя обманутой, измотанной и совершенно бессильной.
– Дом шестнадцать «А» по Ладгейт-стрит, Клапам.
Выражение лица Эдвины Хелпс было совершенно не похоже на выражение лица апостола, только что обратившего нового человека в христианскую веру.
* * *
Мэдди сосредоточилась на приближающемся источнике света и стала подниматься по ступеням на встречу с судом. От свободы ее отделяло несколько часов, может быть минут. Наконец-то она нашла луч света в своем темном царстве.
* * *
– В освобождении под залог отказано, – заявил судья с меньшей заинтересованностью, чем та, которая сквозила бы в его голосе при заказе сандвича.
– Что он говорит? – от волнения Мэдди едва двигала языком. Напрочь забыв все уроки языка тела, она схватилась за металлические прутья ограждения скамьи подсудимых, сжав их с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
Перегрин откашлялся.
– Рассмотрение вашего вопроса об освобождении под залог решили отложить.
– Что? – ей казалось, что ее опутала какая-то паутина, и она никак не могла собраться с мыслями.
– Мы должны будем отправить апелляцию в коронный суд… – прошептал он. – Все дело в убийстве младенца. Они хотят освидетельствования психиатром.
Мэдди больше не могла дышать. Перед ее глазами закачался зал, стены закружились вокруг нее, кровь застучала в висках, но остальная часть ее существа по-прежнему действовала адекватно, потому что она почувствовала, как шевелятся ее губы и с языка срываются слова:
– Но я же сказала вам о ребенке. Я сказала ей. – Мэдди сделала отчаянный жест в сторону Двины.
Та подавала Слайну пакетик драже «Никотинелл», который он принимал у нее с сонной ухмылкой. Закравшиеся сомнения вынудили ее нахмуриться.
– Двина! Скажи же им!
Несколько людей посмотрели в сторону Двины, на что та ответила смешком: «Ну что тут поделаешь?», который лишь подчеркнул абсурдность призыва Мэдди. Так, наверное, смеялась Саломея, когда уже отделила голову от тела. Холодное лезвие понимания вошло в сердце Мэдди. Дружелюбие Эдвины Хелпс было сродни дружелюбию кишечного паразита. Эта женщина была настоящей хищницей. Двина, стерва из СС, достойная стать любимицей фюрера. Эдвина Хелпс хотела, чтобы Мэдди отдала Джека для усыновления. Теперь ей даже не нужны бумаги для официального усыновления, потому что все считали Джека мертвым. Все, что Двине оставалось сделать, – это забрать его из квартиры Джиллиан в Кланам.
– Она хочет задержать меня в тюрьме, чтобы украсть моего ребенка! – выпалила Мэдди.
– Этому не поверят никакие присяжные! – усмехнулась Двина, обращаясь к Слайну.
– Да что ты? – поддразнил Слайн Мэдди. – Какая вопиющая ошибка правосудия!
– Ошибкой был мой арест. Это уже произвол!
– Тихо! Вызовите следующего! – заглушил ее мольбы судейский пристав.
Лишь голос Слайна сохранил свою четкость.
– Если у тебя мало свободного времени, не лезь в преступницы.
Затем прозвучал громоподобный голос судьи:
– Уведите заключенную!
Все еще не верящая в происходящее Мэдди была отправлена обратно в тюрьму. В микроавтобусе она сидела рядом с Джойс, худой, напряженной женщиной в серой кофте и украшениями из речного жемчуга. Ее мужья обладали странной привычкой встревать между ее ножом и разделочной доской. Сама Джойс не считала это убийством, предпочитая называть свои действия осуществлением Схемы по Трансплантации Почек.
– Ну что? – спросила Джойс, протягивая ей пакетик с мятными конфетами «Поло». – Ничего у тебя не получилось? – В ее устах это утверждение звучало так, будто Мэдди только что провалила экзамен.
Мэдди мельком взглянула на лица других женщин, чьи заявления об освобождении были отвергнуты. Их объединяла молчаливая безысходность.
– Мой ребенок! Она пытается отобрать у меня сына!
Когда Мэдди прижала колени к груди и начала раскачиваться взад-вперед на сиденье, Джойс попыталась утешить ее, перечислив список преступлений Эдвины Хелпс против человечества и поведав истории о молодой девочке из Холлоуэй, которая пыталась покончить жизнь самоубийством, после того как Эдвина забрала ее дочь в приют, а также о насильно отобранных детях для усыновления.
– Дети просто исчезают в ее портфеле.
Мэдди уже знала об умении Двины убеждать. Она была одной из тех женщин, которая, убив своего мужа, могла заставить вас сочувствовать ее вдовству.
– Я обращусь в прессу! – яростно прокричала Мэдди офицеру, захлопнувшему у нее перед носом стальную дверь.
– У прессы есть масса ограничений на освещение семейных уголовных дел. Судьи налагают на прессу юридические запреты, которые не дают им вообще ничего публиковать. – Джойс пришлось повысить голос, чтобы Мэдди услышала ее сквозь мелодию паршивенькой музыкальной записи, из тех, что крутят в торговых центрах. Охранники везли заключенных в тюрьму под такой музыкальный аккомпанемент. – Все эти слушания закрытые, дорогуша. С преимуществом для одной стороны.
«Тра-та-та, тра-та-та» – неслось из динамиков всю дорогу до Холлоуэй. «Черт бы тебя побрал, Алекс! – запаниковала Мэдди. – Спасибо тебе за то, что помог мне попасть в этот вертеп!» У нее начали появляться фантазии, в которых фигурировал инструмент для забоя скота и различные части человеческого тела. Это могло бы заинтересовать владельца Би-би-си.
Когда микроавтобус остановился, Мэдди прислушалась к тому, как заглох и, пощелкивая, остывал мотор. Для завершения прекрасного дня один из охранников сказал ей сквозь стальные прутья, что теперь ей предъявят обвинение за неуважение к суду. Вот в этом они не ошиблись. «Неуважение» было правильным словом для обозначения ее отношения к судилищу.
Для нее не осталось ни крошки от пирога правосудия. Служители Фемиды продемонстрировали ей это, и она прекрасно видела, как все остальные участники процесса запустили в пирог свои жадные руки. Она же осталась ни с чем. Для тебя у нас ничего нет, детка. Ну что ж, диеты всегда шли ей на пользу. Однако при одной мысли о том, что ей предстояло сделать, ее выворачивало наизнанку.
10. Предсовокупительная депрессия
Пенисы как снежинки, в том смысле, что среди них нет ни одной нары одинаковых. Мэдди нравились они все. Они нравились ей своим разнообразием форм и размеров. Тонкие, изящные и живые, толстые и сочные, похожие на суккуленты, похожие на оружие и даже на кряжистые грибы. Круглоголовые, в капюшонах, мясные и вегетарианские. Она испытывала симпатию к длинным, сильным и готовым к действию. Она любила их нерешительность холодными зимними утрами. Мужчины так трясутся над размером, а женщинам нужно отношение! Женщины обожают пенисы, которые говорят: «Добрый день! Как же я рад тебя видеть!»
Об этом напоминала себе Мэдди, намереваясь заняться сексом со своим адвокатом на столе в комнате для допросов в Ее Величества тюрьме Холлоуэй. Она уже обдумала все варианты, бывшие в ее распоряжении. Она могла приклеить суперклеем хлебные крошки к рукам и ногам и позволить голубям перенести себя через стену. Она могла сшить все противозачаточные колпачки своих сокамерниц в водолазный костюм и спустить себя в канализацию. Или она могла перепихнуться с Рупертом Перегрином.
Мэдди тяжело рухнула на стул с прямой спинкой и стала массировать пальцы ног, которые сводило судорогой. Конечно, ей придется все разыграть. Изображать секс ей было нелегко. Она всегда считала, что не имеет смысла поощрять мужчину в том, что все равно никуда не приведет. Под «никуда» она обычно понимала заурядные для женщины пункты назначения: на луну, за пределы солнечной системы или в другую галактику. Однако она была вынуждена признать, что женщины иногда отходили от этого правила. Конечно, не так театрально, как в фильме «Когда Гарри встретил Салли», но подумайте сами: когда женщина мастурбирует, разве она кричит: «О боже! Не останавливайся! О! О! О-О! Давай же, мой жеребец!» Во всяком случае, все это было до определенной степени разыграно. Так она убеждала себя.
Мэдди почувствовала, как улетучивается ее убежденность, когда Перегрин вошел в комнату вместе со ста пятнадцатью килограммами. Он запер дверь и бросил на стол целую пачку презервативов. У Мэдди тут же началась предсовокупительная депрессия.
– Вы его видели? – Она не могла сдержать нервную дрожь в голосе. – Вы видели Джека?
– После нашей торопливой встречи в камере в здании суда, во время которой вы умоляли меня отправиться по адресу в Клапам, чтобы подтвердить существование вашего сына, я прибыл по этому адресу сразу же, как это позволили правила приличия… – «Да! Да!» – похотливые ожидания делали Перегрина еще болтливее, чем обычно, – … и столкнулся там с крайне взволнованной Эдвиной Хелпс.
– Эта мерзавка! Эта двуличная гитлеровская…
– Подвал по адресу шестнадцать «А» Ладгейт-стрит, Клапам, теперь населен, как бы это сказать… «кучей» пакистанских детишек. Мисс Хелпс была там так же одинока и беспомощна, как и я.
– Но из-за того, что вы там встретились, ей теперь придется составить официальный протокол, да?
– Ну да, но это также делает ваше заявление о благополучии вашего ребенка неправдоподобным. Ребенка нет нигде поблизости. Как и нет вашей предполагаемой соучастницы, мисс Джиллиан Касселс.
– Главное – помогите мне попасть в коронный суд. Я все честно расскажу судье. Джил жила в том подвале более полугода! И я требую, чтобы мою просьбу об освобождении под залог рассмотрели немедленно. На этой неделе. И еще, – тут Мэдди тяжело вздохнула. – Я хочу быть во всем уверена. Я заплачу вашу цену.
Перегрин подскочил с истинной грацией парового котла и оказался за стулом Мэдди.
– Договорились.
– Вы имеете в виду новый договор? – Его липкая рука оказалась на основании ее черепа, массируя мышцы, связанные тугим узлом напряжения. – Почему я должна быть уверена в том, что могу вам доверять?
– Потому что я профессионал, – пробормотал он. Его губы уже слюнявили ее шею. У нее появилось такое чувство, будто там, где они ее касались, занимались борьбой два слизняка. – Член Общества юристов.
– А что насчет СПИДа? – в отчаянии выпалила Мэдди. – Эй, слушай, давай я просто разденусь, а ты быстро погоняешь шкурку. В смысле, неужели ты возьмешь меня в рот? Ты же не знаешь, где я была…
– А почему, ты думаешь, я выбрал тебя? Ты не имеешь отношения ни к одному слову на «Г»: гаитянка, гемофилия, героинозависимость или распутный гомосексуализм. – Его горячий дряблый язык уже проникал ей в ухо, вращаясь там по типу барабана стиральной машины.
– Правила! – В порыве отвращения она оттолкнула его от себя. – Не трогай уши, договорились? У меня там инфекция. И грудь тоже не трогай по той же причине. Она болит, как и все ниже пупка. Я же только что родила ребенка! Моя вагина закрыта на капитальный ремонт.
Мэдди взглянула на адвоката и увидела большие мясистые губы, надвигающиеся на ее собственные. Перегрин с помощью мази ввел свой герпес в стадию ремиссии, но при близком рассмотрении сам он оказался покрыт прыщами под воротником-поло своего черного свитера.
В попытке увернуться от его губ она рывком натянула ему на голову свитер. Перегрин на мгновение замер, оказавшись в смирительной рубахе с застрявшей в воротнике головой и поднятыми вверх руками. Мэдди чувствовала огромное искушение вызвать охрану, но ей не давала этого сделать мысль о Джеке. Дело в том, что она думала о нем безостановочно. Когда она отдала его Джиллиан, ей следовало попросить у врача «отворотные» таблетки или специальный пластырь, который бы выделял в ее организм маленькие дозы ребенка, которые бы уменьшались с каждым днем до тех пор, пока она не преодолеет свою зависимость. Тогда ей не пришлось бы этим заниматься.
Перегрин исполнил затейливое мамбо, высвобождая голову. Она появилась из кашемирового плена с тем же похотливым выражением на лице. Мэдди, замерев от ужаса, наблюдала, как он расстегивает молнию на своих штанах. Она увидела темный клок волос, торчащий из его паха, клок лакричника, приклеенного к его потному животу. Он положил ее содрогающуюся руку на серую плоть своего гигантского живота.
Она просто должна думать о чем-либо другом. О просроченной книжке в библиотеке. О своем новом увлажнителе… о войне в Чечне.
Перегрин скинул штаны и грубо притянул ее к себе. Его трусы были покрыты веселеньким узором из красных чертиков с вилами. Шишка под ними была нацелена в небо. Она больше походила на нечто, куда можно забраться, чтобы переждать обратный отсчет: «Десять, девять, восемь, семь… я иду искать!»
– Прикоснись ко мне! – приказал он, оставив на шее Мэдди холодные брызги слюны.
Содрогаясь от отвращения, она пробежала руками по выдающейся части его туловища. Ее рукам было очень неудобно, будто она была в толстых варежках. Перегрин убрал ее онемевшую руку со своей спины и поместил ее себе между ног.
– Ты особенная, Мэдлин, – задыхался он. – Ты не похожа на остальных. Ты мне правда нравишься…
– Это просто ощущение новизны от неизведанной самки, не преувеличивай.
– Сними майку.
Налитыми свинцом пальцами она нащупала свою разноцветную майку на бретельках и стянула ее до талии.
– А что, когда я это сделаю, ты познакомишь меня со своими стариками? – поинтересовалась она с горьким сарказмом.
– Сними лифчик.
Всеми силами сдерживая тошноту, Мэдди послушно выполнила требование. Перегрин встал перед ней на колени, пожирая ее влюбленным взглядом. Ее груди нацелились на него, как два цеппелина. Он благоговейно вздохнул, протянул дрожащую руку и коснулся ее правого соска.
Мэдди почувствовала движение горячего пульсирующего потока за сотую долю секунды до того, как увидела, как белая дугообразная струя молока брызнула адвокату прямо в глаз. Ее левая грудь тоже начала истекать молоком, за компанию. Она была похожа на фонтан Микеланджело на площади Рима, только фонтанировала молоком.
Перегрин откинулся назад, вымокший и возмущенный. Бессвязно лопоча, он пытался вытереть свое лицо и волосы руками. Куда бы он ни поворачивался, чтобы избежать струи, Мэдди разворачивалась вслед за ним и настигала его. Сначала она сдержанно смеялась, но постепенно малая капля веселья превратилась в водопад. Она вся наполнилась смехом.
– Я же говорила тебе, – с трудом произнесла она, – я говорила, не трогай мою…
– Заткнись!
– От тебя неделю будет пахнуть йогуртом.
Адвокатов пенис опал быстрее, чем надувной матрас в конце пляжного сезона. Пока он рыскал в поисках своей одежды, на Мэдди накатил очередной приступ смеха.
– Оказывается, сморчки еще не перевелись!
Она хихикала, хохотала, гоготала, понимая, что очень долго не смеялась с такой самоотдачей. Это ощущение было приятнее, чем шампанское. И лучше, чем валиум.
– Давай! Смейся! – Его лицо приобрело апоплексический коричнево-красный цвет. – У тебя будет масса времени посмеяться, пока ты будешь отбывать свой срок.
– Ну что поделаешь. Главное, чтобы в конце срока не последовало никаких предложений, – ответила она презрительно.
Перегрин привел в порядок свой свитер и свесил руки, как орангутанг, чтобы подтянуть трусы и брюки. Его опавший фаллос принял обычный вид полусваренной сосиски, приклеенной к паху.
– Так что, мистер Перегрин, – спросила Мэдди, когда тот направился к двери, – я могу считать это свиданием?
