Текст книги "Преследуя нас (ЛП)"

Автор книги: Кэт T. Мэйсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Я не сказала тебе, Лекс, потому что… потому что он не твой.

Четырнадцатая глава

Чарли

Вдалеке я начинаю слышать звуки, писк машин и топот ног, отскакивающие от стен вокруг меня. Слышен слабый шепот, возможно, голоса, но я не уверен. Я остаюсь неподвижной, тяжесть давит на меня. Я пытаюсь поднять руку, но вес так велик, что я быстро устаю. Я пробую снова. Нет, она слишком тяжелая. Что происходит? Где я? Я пытаюсь открыть глаза, но все, что я вижу, – это темнота, и я снова засыпаю.

Проснувшись, я чувствую, что на мои закрытые глаза падает свет, почти как розовое сияние. С трудом открываю их, и постепенно все больше и больше проясняется. Я вижу сурово-белые стены, все яркое. Глаза болят, и я вынуждена закрыть их, чтобы облегчить боль. Запах, он витает в воздухе, как запах стерилизации. Он знакомый, и я знаю, где нахожусь, но не могу сказать. Я пытаюсь закричать, но мое горло пересохло и болит, поэтому я не могу издать ни звука, и все, что получается, – это крошечный шепот: – Что случилось?

– Чарли?

Я поворачиваюсь лицом к тому месту, откуда доносится звук. Никки и Эрик стоят у моей кровати. Эрик снова и снова трет лицо, поминутно останавливаясь, чтобы погрызть ногти. Рядом с ним Никки ведет себя более спокойно, наблюдая за мной с обеспокоенным выражением лица. Они оба протягивают руки, чтобы коснуться моей руки.

Никки наклоняется и нажимает на красную кнопку, которая висит на стене. Между собой они что-то говорят, но мои глаза снова закрываются, тяжелые и отягощенные усталостью.

Снова шум, и у изножья моей кровати стоит врач. Снимая карту с перил кровати, его глаза сканируют записи, прежде чем он достает ручку из халата и пишет на листе бумаги. Я хочу спросить его, почему я здесь, и, что более важно, что со мной не так, но все, что получается, – это хрип.

– Я доктор Шульц. Как вы себя чувствуете, мисс Мейсон?

Никки передает мне чашку с водой, которую я с удовольствием принимаю. Прохладная жидкость облегчает мое горло, я прочищаю его с большим усилием, желая говорить: – Устала. Все болит. Что со мной случилось?

– У вас коллапс легкого, вызванный пневмонией, – говорит он, глядя на меня нежным взглядом, – Мы поставили вам капельницу, потому что у вас сильное обезвоживание. Не волнуйтесь, с ребенком все в порядке. Мы провели все необходимые тесты, и с ребенком все в порядке.

Опять это слово.

Я закрываю глаза, отчаянно пытаясь отгородиться от реальности. Сделав глубокий вдох, я открываю их, чтобы увидеть расширенные от шока глаза Эрика.

– Ребенок? – Никки качает головой, предупреждая Эрика, чтобы он заткнулся.

– Тем временем, мисс Мейсон, нам нужно, чтобы вы как следует отдохнули, а если вы почувствуете дискомфорт, медсестры могут дать вам легкое успокоительное. Я думаю, вы пробудете здесь еще несколько дней.

Доктор Шульц кладет карту обратно в изножье моей кровати и выходит из палаты. Сейчас я хочу только одного – игнорировать все, включая вопросы, которые так и хочется задать Эрику.

– Хорошо, Чарли, я не буду спрашивать, пока ты не будешь готова, – голос Эрика стал спокойнее, и я вижу, что он больше волнуется, чем жаждет сплетен, – Тебе что-нибудь нужно? Еда? Что-то из твоей квартиры?

Я хочу побыть одна, и чтобы получить это, я посылаю Эрика на задание прихватить мне несколько вещей из дома.

– Хорошо, у меня все записано. Я также прослежу, чтобы Коко была накормлена.

– Все готово, Эрик, – говорит ему Никки, – Миссис Лэндри, соседка Чарли, взяла Коко на время.

– Отлично, – говорит Эрик с облегчением, – Когда я был там в последний раз, она пыталась вцепиться когтями в мой новый костюм.

Эрик прощается, оставляя меня наедине с Никки.

Подтащив стул поближе ко мне, она садится, положив свою руку поверх моей: – Ты напугал нас, знаешь ли, – ее голос смягчается, – Чарли, я знаю, что ты не хочешь этого слышать, но у тебя есть ребенок, о котором нужно заботиться. Теперь дело не только в тебе.

Я смотрю на потолок, и сердце мое полыхает. В словах Никки есть доля правды, но говорить их и оказаться в такой ситуации – две разные вещи. Хотя я могу доверить ей свои надежды и страхи, холодная, суровая реальность заключается в том, что сейчас я не доверяю себе. Отчаянно желая остаться в одиночестве, я тихо киваю головой, прежде чем повернуться к ней лицом.

– Я знаю, – пробормотал я, – Мне просто нужен отдых.

Никки встает и наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в лоб: – Мы – твоя семья, Чарли. Мы всегда рядом с тобой, несмотря ни на что.

Пообещав вернуться позже вечером, она выходит из комнаты, и я приветствую изоляцию.

В голову лезет множество мыслей, все они борются за первое место. Чем больше они циркулируют, тем сильнее мои эмоции запутываются в сложную паутину. Различные формы боли, унижения и раскаяния угрожают загнать мой разум в темное место, откуда нет возврата. Делая глубокие вдохи, я заставляю себя быть рациональной, считая, что мне повезло, что я еще дышу, но в конце концов тьма не сдается.

Измученная, я закрываю глаза, желая, чтобы шум прекратился.

Во время беспокойного сна вокруг меня проникают другие звуки. В больничной палате оживленно, голоса разносятся по коридору, играет слабый звук радио в медпункте. Я сосредотачиваюсь на звуке – я знаю, что это такое, – и закрываю глаза, изо всех сил стараясь не сосредоточиться на тексте этой конкретной песни. Я хочу крикнуть им, чтобы они выключили ее. Мне не нужны никакие напоминания о его существовании, никакие грустные песни о любви, чтобы еще раз подчеркнуть, насколько жалкой стала моя жизнь.

Тишина – все, что мне нужно, это полная и абсолютная тишина.

Я снова и снова нажимаю на красную кнопку, умоляя их выключить его. После моей вспышки медсестры дают мне легкое успокоительное, чтобы помочь расслабиться. Вскоре я засыпаю, мое тело и разум наконец-то отдыхают.

Где-то в течение ночи я чувствую его. Его тепло омывает меня. Должно быть, я сплю. Его пальцы переплетаются с моими, этот толчок электричества пробуждает меня, но я остаюсь неподвижной, закрыв глаза.

Он говорит, как голос ангела, но я не готова к тому, что он говорит. Я не готова к тому, что он узнает об этом ребенке. И пока я пытаюсь лежать совершенно неподвижно, во мне начинается внутренняя битва: что делать, что говорить. Я не могу сделать это снова. Ничего не изменилось. Это тот же цикл эмоций, которые поглощают меня и приковывают к месту.

Во мне не осталось ни сил, ни воли, ни борьбы. Я побеждена, избита, я тень себя прежней.

Это путешествие больше не для меня.

Я люблю его больше, чем себя.

Но я должна защитить его, даже если это означает, что он никогда не узнает, как сильно я его люблю, и как я готова пожертвовать всем, чтобы он не пережил величайшую потерю, возможную для человечества. И единственный способ защитить его – это уничтожить его в то же самое время.

Он заслуживает лучшего, чем я.

Если я причиню ему боль, он никогда не вернется.

Сделай ему больно, Чарли.

Сделай ему так больно, чтобы он больше не любил тебя.

Сделай ему больно, чтобы он больше не преследовал тебя.

Сделай ему так больно, чтобы он пожелал, чтобы тебя не существовало.

Внутренний голос говорит мне, что я должна делать.

– Я не сказала тебе, Лекс, потому что… потому что он не твой, – когда слова покидают мой рот, я прикусываю губу до крови, чтобы не закричать его имя, чтобы не потянуться к нему и не умолять его обнять меня и сделать так, чтобы вся эта боль ушла.

Но именно потеря его прикосновения, шаги, исчезающие в ночи, заставляют меня осознать, что я только что сделала.

Я снова осталась одна.

Слезы катятся по моему лицу, и это снова дежа-вю, второй раз в жизни я лежу на холодной больничной койке и взываю к кому-то, кто спасет меня.

Пятнадцатая глава

Лекс

Я роняю ее руку.

Склоняю голову, и слова, которые она шепчет, разбивают все части моего существования. Неужели это очередная глава кошмара, повторяющегося в моей голове? Нет, это реальность, и я, черт возьми, живу этим.

Едва держась на ногах, я выхожу из комнаты, не чувствуя направления. Я не знаю, куда мне идти. Я понятия не имею, как выбраться из этой больницы, как выбраться из этого кошмара и как сделать вид, что ее никогда не существовало.

У меня ничего нет.

Осознание того, что контроль над моей жизнью отнят, – самое большое бремя, которое я сейчас несу. На улице прохладная ночь, дождь начинает лить, а я стою там, не в силах пошевелиться, не в силах решить простейшую вещь – куда мне теперь идти? Может быть, через несколько часов, может быть, через несколько минут, но каким-то образом я нахожу в себе силы поднять руку, чтобы вызвать такси. Желтое такси с яркими фарами подъезжает, и я забираюсь внутрь.

– Куда, приятель?

Вопрос простой, но я тупо смотрю на него. Он спрашивает снова, на этот раз с гораздо меньшим терпением.

– КЕННЕДИ.

Водитель молчит, слушая свою музыку, пока город проносится мимо в облачной дымке. Мой разум оцепенел, не воспринимая ни наше приближение, ни его первое предупреждение заплатить за проезд, а потом убираться к черту из такси.

Внутри терминала передо мной расстилается огромный черный телевизионный экран со всей информацией о рейсах. Я стою и читаю каждую строчку, запоминая пункты назначения, номера рейсов и время. Не знаю, сколько времени прошло после моего прибытия, когда ко мне подходит крупный джентльмен в форме службы безопасности.

– Сэр, есть ли причина, по которой вы стоите здесь уже больше часа?

Час, время было потеряно для меня.

Ребенок не мой.

– Мне жаль. Я сейчас уйду, – подхожу к стойке, где меня встречает слишком доброжелательная женщина.

– Чем могу помочь, сэр?

Ребенок не мой.

– Куда летит ваш следующий самолет? – спрашиваю я.

– Простите?

– Мне нужен билет на ваш следующий рейс, куда бы он ни летел, – отвечаю я, потерпев поражение.

– Хм, сэр… это необычная просьба.

Я вижу, как она строит глазки охраннику: – Возможно, но женщина, которую я любил девять лет, сказала мне сегодня вечером, что она беременна чужим ребенком, так что, возможно, вы сможете понять мою потребность убраться из этого города?

Она поджимает губы, и выражение ее лица становится сострадательным. Мне не нужна вечеринка жалости, мне просто нужно уехать отсюда.

– Через час у нас рейс на Аляску, сэр.

– Прекрасно, я возьму его.

– Стоимость билета в последнюю минуту – двадцать одна сотня долларов, – она смотрит мне в лицо, ожидая, что я скажу ей, что это смешная цена, как будто мне есть дело до денег. Я достаю из бумажника свой Amex и протягиваю ей. Она берет ее, удивленная моим невниманием к потраченным деньгам.

Ребенок не мой.

Как он может быть его?

– Вот ваш посадочный талон, сэр. Рейс 793 отправляется от выхода 11, примерно, через тридцать минут.

Она вручает мне посадочный талон, и я ухожу в поисках выхода. Найдя его, я сажусь в изолированной части зала ожидания.

Ребенок не мой.

Как он может быть его?

Неужели она трахалась с ним все это время?

Моя Шарлотта, моя жена, носит ребенка другого мужчины.

В моей голове лишь белый шум, но я сижу здесь молча, все еще оцепенев, уставившись в пространство и отчаянно ожидая посадки на самолет, который доставит меня куда угодно, только не сюда.

Полет проходит неровно, но чего я ожидал от полета в последнюю минуту, сидя в экономическом классе. Мне даже не пришло в голову попросить бизнес-класс, но я полагаю, что в таком запущенном самолете, как этот, бизнес-класс ничем не будет отличаться. Я закрываю глаза, пытаясь заснуть. Постоянный плач младенца в нескольких рядах сзади не оставляет мне выбора, кроме как надеть бесплатные наушники на уши. Немного успокоившись, я пробую снова, но, конечно, очистить свой разум невозможно.

Ребенок не мой.

Следующую неделю я провожу на удаленной рыбалке где-то в центре Аляски. Городок маленький, но очень гостеприимный. Удивительно, как сидение часами напролет с профессиональными рыбаками в ожидании поклёвки может облегчить ваши проблемы, то есть до тех пор, пока я не узнаю, что должен наконец уехать.

До съезда в Париже осталось четыре дня, плюс встречи одна за другой.

Мой телефон был выключен все время, пока я был здесь. Я написал Кейт только перед посадкой на самолет на Аляску, чтобы сообщить ей, что не смогу связаться с ней в течение недели.

Она тогда ответила просто: «Хорошо».

Я не позволяю себе думать о ней, это все равно что сыпать соль на рану. Вопросы ходят по кругу.

В последний вечер перед отъездом в Париж я делаю неизбежное и включаю телефон, зная, что мне снова придется встретиться с миром. Писк не прекращается в течение двух часов подряд, несмотря на слабый сигнал.

969 рабочих писем.

Семнадцать сообщений от Адрианы.

Десять сообщений от моей матери.

Семь сообщений от Роки.

Одно сообщение от Ильи.

Одно сообщение от моего отца.

Ноль от Шарлотты.

Ребенок не мой.

Сначала я быстро просматриваю сообщения. Адриана в панике. Моя мама волнуется. Рокки сначала волнуется, но потом начинает присылать мне видео, на которых девочек ласкают другие девочки. Должен признать, что меня это немного забавляет, но, к сожалению, они ничего для меня не делают. Элайджа присылает мне цитату Пауло Коэльо о выживании. Слова моего отца просты – он говорит мне делать то, что я должен делать. Странно, я ожидал лекции о том, как сильно я разочаровал его и нашу семью.

***

Вернувшись на европейскую землю, что-то меняется. Старый Лекс оживает, словно яд, просачивающийся через мои вены, и моя уверенность возвращается в десятикратном размере. Я научился перестраивать себя, контролировать свою жизнь и требовать, чтобы этот мир вращался вокруг меня, и сегодня, впервые за несколько недель, Лекс Эдвардс вернулся и вышел на свою обычную тропу войны.

Одетый в деловой костюм, далеко не похожий на ужасное рыбацкое снаряжение, в котором я был всего несколько дней назад, я прохожу в конференц-зал и произношу свою речь. Каждая пара глаз устремлена на меня, некоторые с любопытством, а многие со страхом. Какая-то часть меня отчаянно нуждается в возвращении прежнего меня, не понимая, как моя работа закрепилась во мне, несмотря на то, что я позволяю своей личной жизни диктовать мои эмоции.

Я завершаю свою речь аплодисментами, а мое внимание переключается на Викторию, сидящую через несколько рядов от меня. Конечно, она будет здесь, но я так и не поговорил с ней с той позорной ночи в моем номере. Я спускаюсь по ступенькам и прохожу к ее месту, не обращая внимания на глаза, следящие за каждым моим движением.

– Пойдем со мной, – шепчу я ей на ухо.

Она следует за мной по направлению к выходу и освобожденному залу заседаний по соседству, подальше от посторонних глаз. Я хочу извиниться за то, что произошло, но мне также нужно забыть. Я кладу руки на ее блузку, чтобы потрогать пуговицы.

Она мягко отталкивает мою руку: – Лекс…, – ее голос замирает, – Ты не хочешь этого делать.

Я смотрю в ее глаза.

Она ошибается.

Я должен это сделать.

Мне нужно это сделать.

Заставь меня забыть, Виктория. Заставь меня забыть, что Шарлотта носит ребенка от другого мужчины, что я ничего для нее не значу, и она трахалась с ним, а потом со мной. Заставь забыть, что она испорчена, что прикосновение другого мужчины укоренилось и растет внутри нее. Пусть я забуду, что мы никогда не сможем быть вместе, что мне вечно придется смотреть на их ребенка и понимать, что я был на втором месте.

Заставь меня забыть о существовании Шарлотты.

– Милый, хотя я бы не хотела ничего больше, чем иметь твой член у себя во рту, это не то, чего ты хочешь. Я никогда не была тем, чего ты хочешь.

Я удивлен ее словами. Это что, обратная психология? Это не та Виктория, которую я знаю. С недоверчивым взглядом я попятился назад.

– Мы играем в эту игру в кошки-мышки, но реальность такова, что ты любишь Шарлотту. Лекс Эдвардс действительно любит другого человека, – она смеется, прижимаясь к моей груди, – Лекс, иди и исправь это. Это не ты. Это не тот сильный, уверенный в себе Лекс, который доводит меня до неузнаваемости, который также является гением в мире бизнеса.

– Она не хочет меня, – бормочу я, склонив голову, моя уверенность растворяется в мгновение ока.

– Это невозможно. Никто не может устоять перед Лексом Эдвардсом. Посмотри на меня, – я смотрю в ее глаза, не понимая, что я должен искать, – Ты построил эту империю из ничего. Ты сражался в залах заседаний с самыми влиятельными людьми в мире бизнеса. Моему отцу угрожает твоя власть, и никто, я имею в виду никто, никогда не бросал ему такой вызов, как ты. Ты не можешь проиграть эту битву, потому что эта битва будет самой трудной, но в конце она принесет величайшую награду. Ты понял меня?

Я киваю, наполовину слушая ее, потому что реальность кажется совершенно другой.

– Теперь давайте вернемся туда и попытаемся убедить Hanson Group продать нам свои акции в Wilson Division, – уверенно заявляет она, – Говорят, что Джон Хэнсон отчаянно хочет избавиться от акций, потому что у него неудачное слияние в Гонконге, и это стоило группе больших денег.

– Виктория… Я сожалею о том, что произошло в Нью-Йорке.

Она пожимает плечами: – Считайте, что это забыто. Кроме того, я положила глаз на другого, если смогу заставить его жену-золотоискательницу на пару секунд оторваться от его руки.

Виктория, стерва, найдет способ.

– Вы настойчивы, надо отдать вам должное.

– Да, и представьте меня с принцем Люксембурга. Какая могущественная пара получилась бы из нас.

– Теперь ты претендуешь на королевскую власть? – я качаю головой со знающей ухмылкой, – Ты не перестаешь меня удивлять.

Мы возвращаемся в комнату, не обращая внимания на любопытные взгляды помощников, которым больше нечем заняться, кроме как строить догадки. Мне все равно, что они думают, и даже ложные новости, которые будут распространяться, мне больше нечего терять, и с учетом этого я делаю все, что, черт возьми, хочу.

Париж на самом деле оказался большим достижением. Нам удалось подписать новый бизнес, и я нахожусь в своей стихии в течение недели, проведенной там. Оказалось, что встречи с новыми инвесторами и деловые выставки, проводимые один за другим, обеспечили мне уединение, которого я так отчаянно жаждал.

Но всему хорошему приходит конец, и я снова оказываюсь в одиночестве, не зная, что делать.

Я все еще не готово вернуться домой, поэтому я листаю свой телефон и ищу места, которые хотел бы посетить. По какой-то причине мне приглянулась Бразилия. Я был там много лет назад в командировке, но что-то тянет меня туда вернуться. Я не знаю, что это, но это похоже на тягу.

Я бронирую билеты и на следующий день приземляюсь в Рио-де-Жанейро, все еще задаваясь вопросом, почему я решил приехать сюда.

Бродя по улицам Бразилии, я чувствую себя кочевником, одиноким и без цели. Бутылка текилы становится постоянным атрибутом моей руки. Этот город оживает ночью, толпы людей свободно танцуют на улицах, ритмы самбы эхом разносятся по ночам. Легко потеряться в этом многообразии, когда я пробираюсь по улицам, не зная, куда идти.

Женщины тянутся ко мне, красивые женщины, предлагая мне свое тело на ночь, как будто это то, что мне нужно. Трудно сопротивляться, но когда я смотрю в их пустые лица, мне кажется, что это неправильно. Я хочу видеть только ее лицо, поэтому я ухожу, пока шум не стихает, оказываясь в более тихой части города.

Здания выглядят более изношенными, даже обветшалыми. Толпа выглядит по-другому – более грубой. Они больше не дружелюбны и смотрят на меня с опаской, почти настороженно, как будто я представляю какую-то угрозу.

Я вижу мигающий неоновый свет и захожу в бар – текила в моей бутылке на исходе.

Внутри музыка более мрачная, бар не слишком заполнен, просто кучка пьяниц, которые пьют, отгоняя свои заботы. Я присаживаюсь и прошу рюмку. Мужчина рядом со мной похлопывает меня по спине, как будто он мой давно потерянный друг. Я говорю бармену, что все напитки за мой счет, и бросаю пачку денег на барную стойку. Страх больше не проявляется, толпа приветствует меня, салютуя, а затем идет по своим делам. Напитки продолжают прибывать, и мое зрение становится все более размытым. Мужчина, мой новый лучший друг, говорит со мной по-португальски, рассказывая о всех кисках, которых он трахнул на этой неделе. Его рассказ немного развлекает меня и дает мне возможность отвлечься, в чем я отчаянно нуждаюсь.

Но потом он замолкает.

И мой разум позволяет себе думать.

Я хочу выбить из него все дерьмо за то, что он прикасался к ней, за то, что вживил в нее своего ребенка.

Я не хочу, чтобы он был рядом с ней.

Я хочу, чтобы он умер.

Я нащупываю свой телефон, экран перекошен. Кажется, пришло сообщение, но я не уверена. Где номер Брайса? Мне нужно, чтобы он прикончил Джулиана. Избавиться от него раз и навсегда.

Мой друг подносит еще одну бутылку текилы. Этот червяк, черт, я никогда не думал, что смогу выпить червяка, но, черт возьми, смог.

Что я опять делаю?

Бутылка пуста.

Я понимаю, что у меня закончились деньги, или наличные больше не лежат в кармане. Я нащупываю еще, но замечаю, что все пропало. Меня ограбили. В панике я кладу руку на потайной карман в пиджаке, и меня охватывает облегчение: пластиковая карта все еще на месте. Слава Богу, что у меня есть Amex.

Пора уходить, и я, спотыкаясь, выхожу из бара со своим другом на буксире. Когда дверь открывается, я щурюсь от яркого света. Я проверяю свои часы, но они пропали с моего запястья. Черт!

Должно быть, сейчас раннее утро или уже за полночь, я не знаю. Когда мои глаза привыкают к свету, я сразу узнаю статую Христа-Искупителя, возвышающуюся над Рио-де-Жанейро, но свет, исходящий от нее, такой яркий, что мне становится больно, почти жжет глаза. Я спрашиваю своего друга, почему он такой яркий, но он смеется и говорит, что он всегда горит ночью, и рассказывает о том, что Иисус – его спаситель, но это не маленький огонек – он светит прямо на меня. Я спрашиваю его снова, он снова смеется и говорит, что текила заставляет меня видеть вещи, что червяк внутри бутылки способен отравить разум. Да, значит, я нахожусь в состоянии сильного опьянения, и поэтому мое воображение разыгрывает меня.

Теплый воздух приветствует нас, пока я пытаюсь не обращать внимания на свет, пока эта маленькая девочка не привлекает мое внимание. Ее отец держит ее за руку. Странно, думаю я, оказаться на улице в три часа ночи. Она выглядит маленькой, ее одежда изорвана, а волосы – дикий беспорядок из коричневых кудрей. Она жалуется отцу, как маленький ребенок, пока я не понимаю, о чем она говорит. Она жалуется на свет, на то, что он светит так ярко, что болят глаза.

Я разворачиваюсь и бегу к ней. Опустившись на колени, я спрашиваю ее, видит ли она это тоже, и она кивает. Почти сразу же отец оттаскивает ее, ругая меня и браня за то, что она разговаривает с незнакомцем. Она плачет, пока он оттаскивает ее, его голос быстро говорит на их родном языке, пока я не слышу имя Карла. Разве это не Шарлотта по-испански?

Она бежит ко мне, а отец выкрикивает ее имя. Девочка спрашивает меня еще раз, вижу ли я тот свет. Я киваю, даря ей небольшую улыбку, прежде чем она бежит обратно к своему отцу.

Я стою там – этот свет, эта девочка по имени Карла, этот знак.

Черт, у меня голова болит.

Это последнее, что я помню, прежде чем потерять сознание, привалившись в переулке к каким-то старым ящикам.

Бог знает, сколько времени спустя, осматривая окружающую обстановку, я понимаю, что кто-то присматривает за мной.

Я жив.

Воспоминания о прошлой ночи промелькнули передо мной – свет, девушка по имени Карла.

Прислонившись спиной к грязной кирпичной стене и ощущая вокруг себя затхлый запах мусора, я энергично растираю лицо, пытаясь осознать случившееся.

Я пытаюсь думать об этом более рационально.

Да, она сказала, что ребенок не мой, но я помню, что Брайс говорил о психушке. Неужели она заново переживает воспоминания, лежа на больничной койке, дежавю и все такое? Я знаю Шарлотту, и она не стала бы трахаться с Джулианом, во всяком случае, не по своей воле. Может, это было одноразово, как после Виктории. Нет, это было бы слишком рано. Если она уже знала, что беременна, то это должно было случиться, по крайней мере, больше месяца назад.

Ладно, может, я не был в курсе, это возможно, но она бы не сделала этого со мной, не после всего, через что мы прошли. Так что реально, допустим, она облажалась один раз, и это его, отпустить ли мне ее на всю жизнь?

Остается только один вопрос.

Стоит ли она этого?

Я знаю ответ, и нахуй мне эта гребаная вселенная со всей ее судьбой и предначертанным дерьмом. Если я хочу, чтобы что-то случилось, я это сделаю – чего бы мне это ни стоило.

Она была моей с самого начала, и снова я, Александр Эдвардс, клянусь не останавливаться, пока она снова не станет моей.