Текст книги "Убийство в «Зеленой мельнице»"
Автор книги: Керри Гринвуд
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Я расследую убийство в «Зеленой мельнице». Мне нужно знать, видели вы что-нибудь, хоть что-то?
– Нет, мисс, я была позади вас. Теперь-то я вас узнала, вы – та красивая дама в синем. Я тогда уже еле держалась, просто висела на Перси. Он сказал, что «Дрозда» играют уже в тридцатый раз, а я ответила, что это любимый фокстрот герцога Йоркского – лишь бы что-то сказать. Я не смотрела на других, но кое-что слышала.
– Что именно?
Вайолет сложила губки и издала странный звук:
– «Пффт».
– «Пффт»? – переспросила Фрина.
Вайолет кивнула. Айрис, которая складывала свою розовую простынку, обернулась:
– Я тоже слышала. Не знаю, что это было. Прямо перед тем, как Бен перешел к репризе под сурдину.
– «Пффт», говорите? Не знаю. Это дело меня с ума сведет. Что-нибудь еще, Вайолет?
– Нет. Затем этот парень упал, а вы свалились на него, да и я рухнула. Я никогда в жизни так не уставала, никогда. Все будет хорошо, мисс? С машиной? И с фермой?
– Да и да. Кстати, вот вам свадебный подарок. – Фрина достала из сумки свернутые в трубочку банкноты. – Припрячьте их. Это небольшой запас.
– На случай, если дела не заладятся?
– Нет, с таким опытным фермером, как ваш Перси, я не думаю, что дела пойдут очень уж плохо. Это вам, чтобы съездить в ближайший город, – пояснила Фрина уже от дверей, – в кино сходить.
Когда закрылась дверь, Вайолет развернула купюры. Там было двадцать фунтов. Снова свернув деньги, она спрятала их в ящик с нижним бельем и, прихрамывая, вышла на лестницу.
– Перси! – крикнула она, забыв об обидчивой госпоже Гарланд. – Тебе нельзя подниматься, дорогой, а мне нельзя спускаться. Но все будет в порядке, Перси. Все будет отлично.
Глава шестая
– Что ж, Дот, у тебя довольный вид!
– Я нашла его, мисс!
У Дот обнаружился талант, а также искренний интерес к прилежному изучению тихих-спокойных архивных документов, которые не рыдают, не сбегают и не таят опасностей.
– Я просмотрела все бумаги с декабря двадцатого до июля двадцать первого и наконец отыскала его.
Дот продемонстрировала свидетельство о смерти Уильяма Симмондса, причиной каковой была «остановка сердца вследствие десяти дней алкогольного слабоумия». Нерина, сама того не зная, была свободна от супружеских уз уже семь лет. Уильям скончался в благотворительном отделении Мельбурнской больницы. Он значился нищим, а в графе «Ближайшие родственники» стояло: «Неизвестны».
– Отличная работа, Дот! Это заверенная копия? Превосходно! Одну задачу мы решили. Звонил кто-нибудь?
– Только этот, мисс, который дышит. Я сказала ему, что вы вернетесь часам к шести.
– Эта игра в прятки уже порядком надоела. А ты просто неоценима, Дот, правда-правда. Так, теперь мне нужно позвонить в «Зеленую мельницу», а потом пойдем одеваться к обеду. Раз уж ты будешь обедать со мной, не хочешь ли надеть то платье с павлинами?
– О нет, мисс, это было бы слишком. Но нельзя ли мне одолжить то платье, которое вы называете «утренней зарей»? Мне так нравится его расцветка!
– Одолжить? Ты получишь его насовсем. Это золото с коричневым не очень-то идет мне, а к твоим глазам и волосам будет в самый раз. Что ж ты раньше не сказала? А сначала можешь принять ванну. Представляешь, эти негодяи из «Зеленой мельницы» хотят отказать в призе бедным плясунам.
Фрина прошествовала к телефону и после некоторой заминки добилась, чтобы к телефону позвали самого синьора Антонио. Возникла небольшая пауза – он не сразу понял, с кем говорит, а затем из трубки полились клятвенные заверения: мисс Фишер совершенно не о чем беспокоиться; конечно, обещанная награда будет выдана; разумеется, молодые люди выиграли. Задержка вызвана всего лишь слухами вокруг того неприятного происшествия, которым закончилось состязание. Синьор Антонио выражает признательность мисс Фишер за столь неоценимое покровительство. Может ли синьор Антонио и впредь надеяться на удовольствие лицезреть ее в своем заведении?
Фрина уверила синьора, что непременно снова посетит «Зеленую мельницу», которая и впрямь была лучшим танцевальным залом в Мельбурне, и повесила трубку. Хорошо. Будущее Перси и Вайолет решено. Фрина снова задумалась, что же это был за звук. Его слышали Айрис и Вайолет, значит, это не порожденная усталостью галлюцинация. «Пффт»?
Отбросив мысли о странном звуке, Фрина осталась сидеть у телефона, ожидая звонка Чарльза. Внезапно ей пришла в голову одна идея, и она позвонила детективу-инспектору Робинсону.
– Джек, это Фрина Фишер. Как поживаете?
– Отвратительно. Дело совершенно гиблое. Я нашел уйму причин, почему вашему кавалеру стоило убить Стивенса, но не могу найти его самого.
– Что касается этих причин, дорогой Джек, вы, наверное, имеете в виду фотографии усопшего и Чарльза в компрометирующих позах?
– Именно. Ничего чересчур непристойного, однако они действительно компрометирующие. У него под половицей нашлась целая пачка таких картинок.
– Ладно, я не прошу отдавать мне то, что может послужить уликой, Джек, но если среди них есть те, на которых не изображен Чарльз, но присутствует другой молодой человек в очень компрометирующей позе, я полагаю, такие вам не слишком нужны?
– Нет, не слишком. А что? Вы тоже шантажом промышляете?
– А Бернард промышлял?
– О да. Вежливый и изысканный, но шантаж есть шантаж. Гадкое дельце. Похоже, он из вашего Чарльза сотни две фунтов вытянул.
– Джек, Чарльз вовсе не мой. Я просто пытаюсь его отыскать. И как только найду, сдам вам.
– Хорошо, мисс Фишер, я дам распоряжение, чтобы констебль занес вам остальные карточки и негативы. Я верю, что вы распорядитесь ими как должно. Иначе мне придется передать их в Отдел нравов. Не хочется наказывать этих бедных педерастов, но закон велит нам так поступать. Только найдите мне Чарльза! – В голосе детектива-инспектора Робинсона звучала смертельная усталость. – Иначе начальство с меня шкуру спустит!
– Найду. Спасибо, Джек. Вы просто душка.
За годы службы Его Величеству королю Георгу на поприще Спокойствия и Порядка Джеку Робинсону довелось слышать много разных слов в свой адрес, но «душкой» его назвали впервые. Он растерянно заморгал.
– Не за что, мисс Фишер, и поторопитесь с этим Фриманом. Если он не объявится сам, мне уже завтра придется объявить его в розыск.
– Сделаю все, что в моих силах. До свидания, Джек.
Встревоженная Фрина осталась сидеть у аппарата. Вскоре телефон зазвонил.
Кто-то опять дышал в трубку.
– Чарльз, дорогой, если ты сегодня же не объявишься, завтра тебя будет искать вся австралийская полиция. И вот еще что. Расскажи мне о твоем брате Викторе.
– Вик умер, – отозвался заговоривший от удивления Чарльз. – Погиб на Великой войне.
– Нет, голубчик, это все сказки твоей мамочки. По крайней мере, до двадцатого года твой брат был жив, а сейчас она хочет, чтобы я его нашла.
– Ты с ума сошла?
– Я – нет, но насчет твоей матери у меня есть сомнения. И если бы ты не улизнул, как крыса в подпол, мы могли бы поговорить об этом, а также о многих других удивительных и странных вещах. Но в нынешней ситуации, если ты не оденешься в приличный костюм и не придешь ко мне к одиннадцати вечера, я сообщу твоей матери, что не могу найти тебя и бросаю это дело. Я не могу вести расследование, сидя у телефона. Я вообще терпеть не могу телефоны. Я видела твоего приятеля Бобби, он очаровашка, и я знаю, что у полиции есть фотографии, где вы с ним целуетесь. Они об этом знают, Чарльз, так что нет смысла прятаться. Если ты не причастен к убийству, мой мальчик, то ради Бога, дай мне это доказать. Если же ты виновен, мчись в порт и ищи корабль, который идет в Америку. Впрочем, подойдет и Новая Зеландия. Решай, только поживее. Я не собираюсь ждать ответа весь вечер, у меня к обеду гости, а мне еще надо переодеться.
– Вик жив?
– Возможно. Так ты придешь?
– Я подумаю. – Телефон отключился.
Фрина раздраженно грохнула трубкой и пошла смотреть, как выглядит Дот в «утреннем» платье.
Та была сногсшибательно хороша, и Фрина забыла про досаду. Светлокожая кареглазая Дот с роскошными каштановыми волосами обожала осенние цвета – теплые коричневые тона, золото, умбру, оранжевый, в отличие от Фрины, любившей холодный синий, темно-зеленый, фиолетовый, серебряный и черный. Фрина купила «утреннее» платье у дорогого модельера, прельстившись изысканной вышивкой бисером. Красно-коричневый подол представлял собой землю, шар восходящего солнца сиял золотом – таким ярким, что слепило глаза, а небо переливалось красным и оранжевым с легкими прожилками лазури на плечах. Дот заплела волосы в косы и уложила узлом на затылке. Она надела коричневые чулки и коричневые кожаные туфли с каблуками-рюмочками. Фрина застала ее в тот момент, когда девушка изумленно разглядывала свое отражение в зеркале.
– О, Дот, ты выглядишь потрясающе! Это платье прямо на тебя сшито. Хью обязательно должен тебя увидеть такой. Обидно, что жалованье полицейского не позволяет сводить тебя в какое-нибудь подходящее место.
– Скоро Бал полицейских и пожарных, – возразила Дот. – Я могу надеть это платье туда. В любом случае даже лучше, что мне некуда выйти в нем. А то еще испортится, кто-нибудь прольет на него что-нибудь.
Девушка заботливо погладила ткань. Фрина отправилась в ванную, сбрасывая но пути одежду.
– О, мисс, я забыла. Звонили девочки. Можно им поехать на школьный рождественский пикник? Скорее всего это потребует дополнительных расходов.
– Разумеется.
Приемные дочери Фрины, обретенные при странных обстоятельствах, находились в Пресвитерианском женском колледже, где учились манерам высшего общества. Познав нищету, они очень трепетно относились к деньгам Фрины, в отличие от нее самой. Она считала эту черту трогательной и необычайно редкой.
– Им нужны обновки? – спросила она через открытую дверь ванной, потянувшись за душистым мылом «Ночь любви».
Дот развернулась на каблуках, глядя, как играют и переливаются в движении роскошные оттенки платья.
– Нет, мисс, они хотят, чтобы вы приехали на вручение подарков. На «Испано-Сюизе», так сказала Джейн.
– Будет им «Испано-Сюиза».
Вспомнив, что в кармане халата ее все еще дожидается непрочитанное письмо от Питера Смита, Фрина вылезла из ванной и взяла полотенце.
Письмо было кратким. Пока Дот помогала ей одеться в подходящий вечерний наряд, Фрина успела трижды прочитать его.
– Питер пишет, что у него все в порядке, и анархисты его больше не преследуют, – сообщила она Дот.
Любовники в жизни Фрины могли появляться и исчезать, однако анархист Питер был особенным.
Письмо гласило:
«Моя дорогая Фрина!
Я люблю тебя всем сердцем и никогда тебя не забуду. Не забывай и ты меня. Ты была словно видение, словно глоток воды умирающему в пустыне. Ты спасла меня и Революцию. Пиши мне. Разлука с тобой – словно жизнь без солнца.
Питер».
Фрина вздрогнула, внезапно и остро вспомнив его прикосновения.
– Я вас уколола, мисс? Извините. Постойте спокойно, – посоветовала Дот.
Фрина застыла, как было велено, а Дот тем временем подправляла струящиеся складки платья от Эрте, драпируя шелк на манер древнегреческих дев, и искала сандалии.
– Готово, – провозгласила Дот, вставая перед трюмо рядом с Фриной. – Чем не пара?
Фрина улыбнулась. Дот светилась в золотом платье, Фрина сияла в белом. Она послала воздушный поцелуй своему отражению.
– Мы красавицы, – игриво заметила она, погладила Дот по щеке и стала спускаться по лестнице.
В этот момент раздался звук гонга, объявивший, что скоро накроют обед.
Тем временем Берт и Сес попивали в гостиной пиво, поданное господином Батлером. Сам в прошлом военный, он симпатизировал молодым людям, при этом нисколько не одобряя их политические взгляды. После первой встречи с ними он, уединившись с госпожой Батлер на кухне, сказал ей: «Красные босяки, однако парни хорошие». Самой же госпоже Батлер льстило их полное и безоговорочное признание ее кулинарных способностей. Ни одна кухарка не останется равнодушной, если мужчина трижды просит добавки. Один раз – из вежливости, два – от голода, но три – это истинный и щедрый комплимент.
Поэтому госпожа Батлер приготовила любимый пудинг Сеса – мясной с почками и весь день пребывала в тревоге: а вдруг блюдо окажется недостаточно совершенным?
Господин Батлер в таких случаях всегда старался держаться подальше. Он полагал, что подобное напряжение не на пользу его здоровью. Как только он услышит звякание кухонного колокольчика, извещающего, что можно подавать первое блюдо, он вернется к супруге без опасений, что в него швырнут сковородкой. Даже лучшие кухарки склонны метать кастрюли, когда их суфле оседает.
– Эй, Сес, глянь-ка! – Берт с улыбкой оторвался от своего стакана.
Сес преданно улыбнулся. Фрина и Дот с королевской грацией вплыли в гостиную и выжидательно остановились.
– Не соизволят ли джентльмены сопроводить нас к столу? – осведомилась Фрина, и Берт впервые в жизни отставил недопитое пиво.
Фрина взяла его под руку. Сес осторожно вел Дот, благоговея от близости столь высокой моды.
– Отлично выглядите, мисс, – растягивая слова, похвалил Сес. – Даже и не знаю, когда я видел вас такой хорошенькой. Этот коп просто счастливчик.
Дот зарделась. Берт поддержал:
– Точно, мы с приятелем просто раздавлены вашей красотой. Мы не привыкли обедать с такими чудесными созданиями, а, Сес?
– Точно. – Сес, улыбаясь, взглянул на Дот, и та снова вспыхнула.
Господин Батлер принес Берту новый бокал пива, поскольку тот презирал любые вина, именуя их «пойлом», как и Сес, хотя последний признавался в пристрастии к араку.
– И где же это ты пробовал арак? – спросила Фрина, когда подали суп – куриный бульон. Он был прозрачным, горячим и в меру подсоленным.
– На войне, мисс. Мы выменивали его у турок на медицинский спирт.
– Ах да, ведь вы оба побывали в Галлиполи, верно? Думаю, что у нас найдется и арак. По мне, так у него вкус конфет из анисовых семечек, а это на любителя.
– А я вообще не люблю лакрицу и все такое прочее, – заявил Берт, за обе щеки уплетая суп, однако не хлюпая и не проливая ни капли.
– А я когда-то любила такие конфеты, – призналась Дот. – Мне-то как раз и давали лакричный жевательный мармелад, но, к счастью, я его обожала.
– В школе от тебя была бы немалая польза, Дот; я обычно скармливала его собаке садовника. Похоже, он ей нравился.
– Как поживают девочки? Джейн и моя маленькая подружка Рути? – спросил Берт.
Он принял самое деятельное участие в спасении Рут от домашнего рабства, а ее желание стать поваром отзывалось радостью в самых дальних уголках души Берта, который изрядно поголодал в своей жизни.
– У них все в полном порядке. Меня только что просили приехать на вручение призов в конце года. Думаю, Джейн получит награду по математике. А Рут всех обошла в плавании. Если не считать нелюбовь к учительнице музыки, они довольно весело проводят время. Хоть мне и странно иметь дочерей, я рада, что они у меня появились. Очень интересные дети.
Принесли пудинг в окружении овощей – совершенный образец пудинга, без малейшей трещинки. На некоторое время Берт и Сес умолкли, поскольку такой шедевр, как пудинг госпожи Батлер, не следовало портить разговорами.
Немного погодя Берт отложил вилку и вздохнул.
– Каждый раз, когда я его ем, мне кажется, что это лучший мясной пудинг на свете, – сказал он. – Наша хозяйка печет хорошо, но госпожа Батлер делает это все лучше и лучше.
Господин Батлер принял это к сведению и снова наполнил стакан Берта. Затем подали фрукты и сыр, выставили кофейные чашки, гости откинулись на спинки стульев, а господин Батлер, порывшись в своих запасах, принес пастис, очень похожий на арак. Дот взяла бокал, Сес тоже, Фрина же предпочла портвейн. А Берт остался верен пиву.
– Закуривайте, господа, у меня есть некоторые трудности, – сказала Фрина.
– Я так и думал, что нас позвали не за красивые глаза, – заметил Берт, извлекая из кармана кисет и папиросную бумагу – Но ради такого обеда я готов поговорить о чем угодно.
– Я пытаюсь найти одного человека, – медленно произнесла Фрина. – Когда он уходил на войну, выглядел он вот так.
Она через стол передала фотографию Виктора Фримана Берту.
Он долго смотрел на снимок, затем передал его Сесу.
– Ох ты, я тоже когда-то был таким молодым, – сказал Берт. – А, старина? Ушел воевать таким же. В глазах огонь – герой да и только.
Он привычным движением лизнул папиросу, помедлил, затем нащупал спички.
– Он был в Галлиполи, вернулся домой контуженый и раненный в голову шрапнелью. После этого он переменился. Не выносил шума. Ссорился со своими родственниками, точнее говоря, со своей противной мамашей. И в конце концов ушел – отправился в горы, чтобы остаться там в одиночестве; с двадцатого года о нем ничего не известно. Почему он ушел?
Берт прикурил папиросу и уставился на стоявший у камина пышно-зеленый адиантум.
– Знаете, кому попало мы бы не стали об этом рассказывать. Но вы умная. Вы должны понять, что это такое, – неохотно начал Берт. – Это был ад. Не забывайте, мы были очень молоды. Мне было восемнадцать, Сесу… Тебе сколько было, дружище?
– Семнадцать.
– Вот. Мы спешно записались в армию, боясь, что все закончится без нас, а затем несколько месяцев били ноги в Каире. Из всех паршивых городов это наипаршивейший. Мы топали взад-вперед целыми днями так, что даже по ночам нам снилась строевая подготовка. Но встретились мы с Сесом не тогда. Наступил апрель двадцатого, нас всех погрузили на какие-то старые посудины, а потом снова выгрузили. Началась паника. И я тоже струсил. Так или иначе, мы наконец перебрались через море, и нам велели высаживаться в той маленькой бухточке. Сейчас я думаю, эта кампания в Галлиполи была хорошей затеей. Начнись она двумя месяцами раньше, высадись мы в правильном месте, и война года на три была бы короче. Но пока эти штабные подонки чесали затылки, турки сообразили, что к чему, и у них было время приготовить нам горячий прием. Мы подошли к берегу на шлюпках; я был по пояс в воде, когда по нам открыли огонь из ружей и пулеметов. Пули так и прыгали по воде, вжик-вжик, и надрывались пулеметы, и артснарядом разнесло судно позади нас – такого грохота мне в жизни слышать не приходилось. Ты не просто слышишь его, а чувствуешь всем телом. Он пробирает насквозь, аж кости дрожат. Я даже почти не боялся, что в меня попадут. Мы с трудом добрались до берега и стали карабкаться на скалы, крутые утесы, а наверху сидели эти чертовы снайперы и пулеметчики. Парню передо мною снесло голову – подчистую, одним махом, а я никогда прежде не видел крови, только в уличных драках. Ох и напугался я! Но деваться было некуда, кроме как вверх, вот я и лез, и к полудню, думаю, на этих скалах было тысяч десять народу. Через некоторое время мы закрепились, а инженеры начали строить окопы. Два дня мы находились под непрерывным огнем, а когда они замолчали – эти большие пулеметы, я решил, что оглох. И было слышно, как турки орут: «Аллах! Аллах акбар!» Ты помнишь, Сес?
– Конечно помню, старина. – Глаза Сеса потемнели от горя. – Мы поднялись на ту первую высоту часа через два после вас. К тому времени, помнится, все мои товарищи погибли. Да еще жара дикая стояла. Какой-то подлец снайпер продырявил мою флягу с водой. Я умирал – пить хотел. А кругом ничего, кроме раскаленных скал, только пули позвякивают – напоминают, чтобы не высовывался.
– Чуть позже мы ожили, – продолжал Берт, потушив папиросу и начав сворачивать другую. – Получили кое-какую еду, и нам подогнали этих индийцев с ослами, чтобы они доставляли воду из баков. Так оно и пошло. Мы урывками добывали воду там и сям, а наверху все еще думали, что мы можем взять эту гряду. Черт возьми, мы старались. А затем какой-то умник сообразил использовать перископ, так что можно было прицельно стрелять, не боясь, что тебе снесет голову. Но мы гибли, право слово. Мертвые лежали среди нас, распухали от жары и воняли. Месяц спустя любая царапина гноилась. А большие орудия, палившие бризантной взрывчаткой, так и не умолкали – то наши, то их. Вскоре мы уже по звуку различали, с какой стороны огонь. Эти турки тоже драться мастера. Они вопили: «Аллах!», а мы в ответ орали: «Саид бакшиш!» или «Игзакук!»[26]26
Искаженные арабские фразы: «Дай денег!» и «Еда готова!»
[Закрыть], как кричали черномазые торговцы в Каире, или «Австралия победит!» А они отвечали «Австралия конец!», а мы орали: «Салаги!» Они были нормальные ребята и попали в ту же ловушку, что и мы. Пару раз мы устраивали перемирие, чтобы захоронить покойников. А иногда меняли наш ром на их арак, по вкусу похожий на бензин.
– А вы видели Симпсона и его осла[27]27
Речь идет о Джоне Симпсоне Керпатрике (1892–1915), легендарном санитаре АНЗАК, прославившемся во время операции на Галлиполи. Раздобыв осла, он в течение трех недель перевозил британских раненых с передовой на берег для эвакуации, а затем был убит.
[Закрыть]?
– Да. Мерф и его Ослик[28]28
Солдаты прозвали Керпатрика Мерфом (прозвище типичного ирландца) из-за того, что спутали его североанглийское произношение с ирландским.
[Закрыть]. Видели, как он проходил по траншее вдоль линии огня: один человек верхом, а другой лежит на нем. А у турков два пулемета были нацелены прямо на эту траншею, так и палили бризантной взрывчаткой. Ею-то в него и попали, но позже. Ею во многих наших попали.
– А где вы познакомились с Сесом? – спросила Фрина.
– На Лоун-Пайн, – сказал Сес. – Вот что Берт подразумевает под адом. Многие парни, которым довелось прорываться сквозь болота Фландрии, говорили, что ад – это топкая грязь, в которой ничего не стоит утонуть. Но ад не сырость. Ад – это крошечный раскаленный от стрельбы пятачок на холме, где жир мертвецов капает тебе на голову, так что ты сам потом смердишь как труп и чешешься от вшей, сдирая кожу, а большие бурые личинки падают тебе в лицо. Мне эти личинки потом годами снились. И есть не можешь: едва откроешь рот, так туда мухи залетают. А потом все ребята Берта полегли, а у меня в отряде оставалось всего трое; тогда мы и подружились. Меня послали на Лоун-Пайн, и первое, что я увидел, – лицо Берта, который высунулся из окопа. Турецкий снайпер чуть было не подстрелил его, но я успел столкнуть Берта вниз, и мы стали друзьями.
Сес, не привыкший к столь долгим речам, отхлебнул пастиса.
– Ты и снайпера снял, – добавил Берт. – Через его бойницу. Отличный выстрел. Мы уже два дня сидели в этой вони, жалея, что подались в солдаты. Да уж, черт возьми, жутко это было.
– И как вы сумели выбраться? – поинтересовалась Фрина.
Глаза Берта полыхнули яростью.
– Мы с Сесом были новичками. Нас просто кинули туда подыхать, когда увидели, что дело плохо. Мы установили водяные ружья и приготовили еще несколько сюрпризов для турок, которые первыми полезут в наш окоп. Уходить было ужасно. Оставлять наших товарищей, бежать, как побитые псы. Я ходил там, устанавливал эти ружья и объяснял парням, которых мы бросали, что мы не сбегаем, что выполняем приказ. Мне сказали, что турки еще два дня не смели нападать. Начни мы вовремя, всех их положили бы, – заметил Берт. – Нас опять отправили в Каир – ненавижу Каир! – в плавучем госпитале, там были даже простыни и одеяла. У Сеса был брюшной тиф, а у меня шрапнель в колене – раздуло его неслабо. Мы ужасно себя жалели. Но моряки не подкачали. Они приняли нас на борт и отмыли, отскребли морским мылом – я никогда не чувствовал себя таким чистым. А потом нам выдали чистую одежу, и похлебку с мясом, и апельсин – первый после отъезда из Мельбурна. А потом милая сестричка отвела меня в чистую постель, и я подумал, что умер и попал в рай. Так, Сес?
– На сестричку я не смотрел, – усмехнулся Сес. – Я на еду смотрел. Какао такое густое, что ложка стояла. Хлеб с настоящим маслом. Чай с молоком. И никаких вошек. Я был весь в красных точках от их укусов.
– Да, это и называлось Воинской Славой, – добавил Берт. – Ну вот, приехали мы в Каир с лычками и одеялами, и нас опять поместили в госпиталь. Но ваш пропавший парень контузию свою получил не там, если и был среди нас. Нас-то слишком быстро перебили, не помню, чтобы на Галлиполи кого-то контузило. Наверное, это было позже.
– И куда вы оттуда отправились?
– Во Фландрию. Теперь мне кажется, что ад – это сплошная сырость. Меня не слишком доставали жара или мухи. Но во Фландрии вся эта грязь – липкая, вонючая, гниющая жижа, в которой вязнут и руки, и ноги, и лошади. Мне надо еще выпить.
Господин Батлер, чья военная служба пришлась на Бурскую войну, так увлекся рассказом, что даже забывал подливать в бокалы. Однако он тут же исправил свою оплошность.
– М-м-да. Нас отправили… это был Марсель, Сес?
– Угу. Снабдили шлемами и послали в корпус Бриду. В район Армантьера.
– Верно. Это было аккурат перед Позьером[29]29
Имеется в виду часть сражения у реки Соммы в июле 1916 г.
[Закрыть]. Там-то, в Позьере, мы оба и получили путевки домой; там небось ваш парень и схлопотал контузию. Это со многими было. Двадцатое июля. Такого обстрела я еще не видел, хуже, чем в Галлиполи – гораздо ближе и орудия большего калибра. Мы с Сесом вылезли наверх, тут нас пулеметом и скосило. Мне пуля навылет грудь прошила, а другая через мое бедро вошла Сесу в ногу, да еще одна в левую руку. Сес оттащил меня обратно через проволоку. А то бы мне конец.
– Ведь ты прикрыл меня от пуль, старина, – кротко отозвался Сес.
Берт засмеялся.
– Я ничего про это не помню, кроме как я уже на эвакопункте, и доктор говорит Сесу: «Мне очень жаль, он умер». Сес бледнеет и валится на меня, а доктор думает, что у него теперь два трупа. Вот он взвился-то, когда я на него выругался! И нас отослали обратно в Англию.
– А помнишь, что ты сказал мне в больничке? – спросил Сес.
Берт хохотнул.
– Он лежал там под кучей бинтов, – пояснил Сес, – подозвал меня и говорит: «Нечестно, дружище, что эти ублюдки используют боевое оружие». Со мной от смеха чуть снова сердечный приступ не приключился.
– Ну да, и нас поместили в плавучий госпиталь. Мы еще чуток побыли в Лондоне, пока мне не сказали, что колено мое навсегда останется хлипким и маршировка уже не для меня, а у Сеса кардионевроз, и он может откинуться в любой момент. Спасибо, парни, сказали нам, но вы можете отправляться домой. Мы и вернулись.
– А что насчет Позьера?
– Паршиво. Мы видели этих бедолаг в госпитале, а потом их отсылали в дурдом. Они были не в себе; некоторые ослепли, онемели или оглохли, хотя на теле – ни одной царапины. У некоторых были видения. Эти контуженные не выносили шума. Они бесились, если слышали выхлоп грузовика. Но в буше вашему парню было бы неплохо, шума там немного, если только от грозы какой. Если уж он выжил на войне, есть шанс, что он жив и до сих пор. Да, вот такая была Великая война. Атакуй, атакуй, подставляй свою башку. Но мы победили, – добавил Берт. – «Австралия победит». Даже если это заговор капиталистов, а это он и был. А, Сес?
– Мне все еще тяжко думать об этом, – тихо признался Сес. – Что их там оставили. Ребят наших. На этом проклятом утесе.
– Да, – поддержал его Берт.
Пиво он допивал молча.
– Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, – предложила Фрина. – Как дела с такси?
– Хорошо, – ответил Сес. – Раз порт бастует, мы можем ездить вдвое больше. Клиентам нравится новая шикарная машина.
Позже, когда Фрина прощалась с гостями у дверей, Берту вдруг пришла в голову важная мысль.
– Вы поосторожнее, – сказал он серьезно. – Эти контуженные иногда могут быть мерзкими. Вдобавок отличаются немалой силой. Если уж вам так нужно его найти, лучше взять оружие.
– Для самозащиты?
– Чтобы вытащить бедного психа из пропасти отчаяния. Извините. Капеллан всегда говорил, что язык у меня ядовитый. Но вы бы послушали его самого, когда он провалился в воронку от снаряда! Спокойной ночи, спасибо за ужин.
Берт и Сес ушли.
Фрина, потрясенная жуткими картинами войны, попросила еще портвейна и снова села у камина.
Дот уже спала, повесив «утреннее» платье на дверь так, чтобы его было видно с кровати. Ее отец и два брата были на Великой войне. Все это она уже слышала.
