Текст книги "Убийство в «Зеленой мельнице»"

Автор книги: Керри Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Вряд ли она убийца, – рассмеялась Фрина, но тут же взяла себя в руки. – Какое, однако, необычное имя. Простите, Джек, что задала вам еще одну задачку. Где вы искали моего беглого кавалера?

– В доме его матери, в его клубе, еще в нескольких подобных местах. Никто его не видел. До сих пор не обнаружено никакой связи между этим вашим Фриманом и покойным. Ума не приложу. Ну и дельце!

В конце концов Робинсон раскурил трубку и некоторое время неподвижно сидел, тупо разглядывая гостиную, выполненную в морских тонах. Фрина молчала. Джек Робинсон вдруг подумал, что она может быть вполне тихой и спокойной, если не устраивает никакой заварухи, и на минутку прикрыл глаза.

Полчаса спустя его разбудила музыка. Из фонографа лились странные, но приятные звуки.

– Что это? – спросил он, с трудом разгоняя глубокий сон.

– «Бэйзин-стрит блюз»[13]13
  Знаменитая блюзовая композиция. В 1928 г. ее исполнил Луи Армстронг.


[Закрыть]. Ладно, Джек, если я вам пока больше не нужна, пойду навещу госпожу Фриман, а то еще взорвется. Может, вас куда-нибудь подвезти?

– Да, подбросьте домой. – Робинсон выбил потухшую трубку в пепельницу. – Надо поспать хотя бы немного. Передайте мои поздравления госпоже Батлер – она превосходный садовник. – Он поднялся, натужно крякнув: – А вы отдадите мне Чарльза, если найдете его?

– Он будет доставлен к вам незамедлительно. У вас был плащ? Господин Батлер! Я поехала к госпоже Фриман. Когда вернусь, не знаю. Если успею к обеду – позвоню. Пойдемте, Джек. И можете обойтись без своих обычных нотаций насчет правил ограничения скорости, – добавила она, заходя в гараж и пропуская полицейского в большую красную машину. – Я прекрасно их знаю.

– А я никогда и не утверждал обратного, – запротестовал детектив-инспектор Робинсон, когда машина выехала на дорогу. – Я лишь говорил, что вы не обращаете на них никакого внимания!

Госпожа Фриман, худая взволнованная дама с ярко выраженной неврастенией, возлежала на кушетке, в окружении стопки носовых платков и флакончиков с нюхательной солью. Возмущенная горничная провела к ней Фрину.

– С ней творится что-то ужасное, – шепнула она. – Я никогда не видела ее в таком состоянии. Мисс Фишер, может, вам как-то удастся повлиять на нее, а то ведь она ничего не ест и не принимает успокоительных, а доктор ничего не может с ней поделать.

– А где господин Фриман? Ах да, забыла. И давно он?..

– Шесть месяцев назад, мисс, хозяйка уже свыклась с этим. Все равно она не слишком любила его, но вот Чарльз для нее все, настоящий маменькин сынок. Если бы она знала хотя бы о половине его похождений, она бы с ним так не носилась.

Последнее высказывание явно носило личный характер. Фрина скосила глаза и увидела на лице служанки гримасу отвращения.

– И ладно еще были бы девушки… – начала горничная, но осеклась.

Фрина попыталась найти подходящий эвфемизм:

– Вы хотите сказать, что он… вряд ли женится?

– Вот именно, – прошипела горничная. – Парни!

Затем она открыла дверь и, объявив: «Мисс Фишер!», пропустила Фрину.

Фрина очень сожалела о том, что гомосексуализм существует, поскольку он отнимал у нее много ярких и привлекательных молодых людей. Но считала его неизбежностью – все равно что родиться рыжим, а потому не одобряла попыток излечить страдальца, особенно если тот не очень-то и страдал и, возможно, хотел излечиться от пристрастия к симпатичным юношам не больше, чем сама Фрина. Бедный Чарльз! Это многое объясняло. Раз уж у него была Страшная Тайна, ему приходилось либо мучиться, либо трястись от страха.

Интересно, знает ли об этом госпожа Фриман?

Секундного наблюдения хватило, чтобы убедиться: госпожа Фриман знает исключительно то, что ей хочется знать.

– О, мисс Фишер, извините, что не встаю, но я в таком расстройстве! Куда же мог деться Чарльз? Он так никогда раньше не делал! Как он мог так поступить со мной?

Поскольку на этот вопрос мисс Фишер отвечать была явно не готова, она пропустила его мимо ушей и присела на краешек кушетки.

– А как насчет его приятелей? – спросила она.

Костлявая лапка, похожая на птичью, потянулась к ее пальцам, и Фрине пришлось собрать волю в кулак, чтобы не отдернуть руку. Госпожа Фриман говорила хрипло и прерывисто, словно рыдания повредили ей горло.

– Я обзвонила всех его друзей, которых знала. Никто из них его не видел. Бобби Салливан – знаете, эти Салливаны из Корка, эти ирландцы, – так вот, он рассмеялся и сказал, что Чарльз вернется сам, как овечка Мэри, если я оставлю его в покое. Он смеялся! Чарльз, конечно, якшается с весьма легкомысленными молодыми людьми, они ветрены, но не порочны.

Ага, как же, подумала Фрина и мысленно выругалась. Знаем мы этих молодых красавцев. Они напоминают мне о том, что я уже не так юна, как прежде.

– Да, госпожа Фриман, – ободряюще согласилась Фрина. – Так вы поговорили со всеми?

– Бобби очень близкий друг. Кто-кто, а он должен знать, где Чарльз. О, мисс Фишер, меня не оставляет мысль… а вдруг авария, а ведь есть еще и река!

– Есть ли причина опасаться, что Чарльз мог… – Фрина помедлила, подыскивая нужные слова, и остановилась на самом туманном определении: —…совершить какую-нибудь глупость?

Оно оказалось не особенно туманным. Госпожа Фриман вскрикнула и разразилась такой истерикой, что Фрине пришлось воспользоваться бренди, нюхательной солью и очередным платком.

– Послушайте, – строго сказала она. – Если вы намерены взвиваться в стратосферу при малейшем упоминании о возможных неприятностях, нас это ни к чему не приведет. Успокойтесь. Будете так себя изводить – долго не протянете. И какая польза Чарльзу, если вы превратите себя в развалину? Итак, успокойтесь. Я прикажу подать вам завтрак, вы его съедите, а потом мы поговорим о Чарльзе, и вы прекратите вопить.

Это лекарство подействовало. Фрина отдала необходимые распоряжения; госпожа Фриман перестала хныкать и покорно съела вареное яйцо, три ломтика поджаренного хлеба, а также выпила две чашки чая. Поднос убрали. Привести себя в порядок хозяйке помогла словоохотливая горничная, которая Фрину явно не одобряла, однако сказать об этом не решалась, поскольку никто с момента исчезновения Чарльза был не в силах заставить госпожу Фриман поесть хоть что-нибудь.

Служанка вышла, чересчур громко хлопнув дверью, и Фрина вернулась к своему вопросу:

– Итак?

– Нет, судя по поведению, он никогда не хотел… сделать такое.

– А наркотики? Подозрительный белый порошок, оставленный в кармане выходного костюма? Не замечали у него возбуждения или подавленности? Постарайтесь припомнить. Вы должны были обратить внимание.

– Нет, он всегда вел себя одинаково, – судя по виду, госпожа Фриман снова собиралась разрыдаться, однако, взглянув на Фрину, передумала. – Он был очень чувствительным, это верно – за завтраком всегда замечал, что яичница пережарена или что рубашка плохо накрахмалена, такие вещи. А вечерами по большей части его дома не было – уходил куда-то с Бобби или другими молодыми людьми; вот почему я была так рада, мисс Фишер, что вы взяли его с собой в «Зеленую мельницу». Он почти не знается с девушками, хотя эта придира Мэри Эндрюс пыталась заполучить его для своей чахлой невзрачной дочурки. Разумеется, Чарльз на такое не польстился, хотя денег у них куры не клюют. Нет, Чарльз всегда вел себя ровно. Был таким заботливым, когда скончался его отец. Оставался дома, читал мне и… Он же у меня один остался, с тех пор как Виктор…

– Его старший брат?

– Да, Виктор. Он участвовал в боях на Галлиполи[14]14
  Галлипольская (Дарданелльская) операция была проведена вооруженными силами Англии и Франции во время Первой мировой войны (19.02.1915 – 9.01.1916) и закончилась неудачей. В боях погибло около 45 тыс. англичан и французов.


[Закрыть]. Такой впечатлительный мальчик, пошел в армию, когда ему исполнилось восемнадцать. Там, на фортепьяно, его фотография.

Фрина взяла снимок. Юное лицо, менее симпатичное, чем у Чарльза, широкие скулы, решительный рот под маленькими усиками, глубоко посаженные глаза. Взгляд его казался напряженным, словно в ожидании грядущих сражений. В своей шляпе со страусиным пером юноша напоминал рыцаря в дозоре.

– Он так и не вернулся? – осторожно спросила Фрина.

– Ах нет, мисс Фишер, вернулся. Но мы все равно его потеряли. Потеряли и теперь даже не знаем, как он и что с ним. Бедный Вик! Он вернулся совсем другим – не выносил городской жизни и ушел куда-то странствовать. Мы много лет посылали ему чеки куда-то в Гипсленд, он всегда получал их, но никогда не писал. Затем, года четыре назад, чеки стали приходить обратно. Я не знаю, что случилось с Виктором. Видите ли, у меня был Чарльз. Теперь же, когда Чарльз пропал, полагаю, я должна выяснить, что с Виктором. Но он всегда был таким трудным мальчиком, нетерпеливым и своевольным, а Чарльз…

А Чарльз, язвительно подумала Фрина, был тут как тут, постоянно утешал маменьку, подавал ей нюхательные соли и говорил, что не стоит беспокоиться о непочтительном и, возможно, контуженом сыне, который вдобавок не столь привлекателен и чье тело и разум, вероятно, обезображены отметинами войны. Так пусть бедный Виктор влачит свою жалкую долю в безлюдном буше, тогда как милашка Чарльз останется, чтобы купаться в материнской любви и наслаждаться деньгами и положением.

– И вы действительно не знаете, что произошло с Виктором? – спросила Фрина, безуспешно пытаясь скрыть звучащее в голосе недоверие.

Госпожа Фриман сдержалась и потянулась к нюхательной соли.

– Там, в буше, ему не угрожала никакая опасность, а я всегда могла написать ему. И писала ежегодно на день рождения, рассказывала, что произошло за год, как идут дела и что Чарльз…

Что Чарльз просто великолепен, подумала Фрина, а Виктор не нужен здесь, и лучше ему оставаться на прежнем месте и не рушить домашнее благополучие. Ох, госпожа Фриман, вам очень повезет, если вы не растеряете своих сыновей – при таком-то обращении. Но вслух она произнесла:

– Итак, госпожа Фриман, каких действий вы ждете от меня? К сожалению, в последнее время мне пришлось поднять гонорары. Знаете, жизнь дорожает.

– Гонорары? Мисс Фишер, я так поняла, что…

Взгляд Фрины был учтив, но тверд.

– Ну да, конечно. Сколько скажете, если отыщете Чарльза. – Затем госпожа Фриман добавила: – Я думаю, вы могли бы еще и Виктора найти. Если Чарльз пропал, мне может понадобиться Виктор. В последний раз, когда мы о нем слышали, он был в Толботвилле, в Гипсленде.

– Давно?

– В двадцать четвертом. Затем чеки начали возвращать.

– А письма?

– О, я перестала писать, – не задумываясь, ответила госпожа Фриман. – Какой смысл, если его там уже нет?

– Понятно. – Фрина проглотила рвущуюся наружу ярость. – А как насчет наследства? Разве ему ничего не причитается, раз его отец э-э… скончался?

– О Господи! – госпожа Фриман резко выпрямилась. – Завещание! Господин Фриман так и не изменил его! Мисс Фишер, вы должны установить, что Виктор умер! Дело переходит к Чарльзу, а дом и деньги – к Виктору!

– Это вам скажет адвокат. Я полагаю, у вас есть адвокат?

– Конечно, – подтвердила госпожа Фриман. – Но я сказала ему, что Виктор умер. Ради Чарльза, понимаете?

– Ради Чарльза, – кивнула Фрина. – Разумеется.

Глава четвертая

 
О, Чолли, сыграй на той штуке,
Ну вон на той, на тромбоне.
 

Джордж Брукс «Тромбон Чолли»

Фрина устроила себе обед в «Ритце» – такой обильный, что с трудом съела его. Мисс Фишер была потрясена встречей с госпожой Фриман и решила, что омар поспособствует ее мыслительному процессу.

Она снова взглянула на фотографию Виктора Эрнста Фримана, который вернулся с Великой войны контуженным и был так запросто отвергнут. Очень приятное лицо, подумала она, честное, открытое и до боли юное. Расспрос язвительной горничной госпожи Фриман показал, что внешне Виктор пострадал не слишком сильно, лишь на виске у него остался белый шрам – там его задела шрапнель, едва не снеся голову. Однако юноша стал раздражительным, резким, не выносил никакого шума и того, что горничная назвала «хозяйкиными глупостями».

– Он был хорошим мальчиком, – признала горничная, – лучше Чарльза да и честнее – всегда было понятно, что у него на уме. Но эта мерзкая война испортила его, и он сильно изменился.

Разумеется, изменился. Кампания в Галлиполи оказалась безуспешной и малоприятной. Фрина решила, что стоит пригласить на обед Берта и Сеса и расспросить их об этом.

Однако остается еще и Чарльз. Куда он мог подеваться? И какое отношение имеет к убитому?

Неторопливо смакуя кофе с конфетами, Фрина вспоминала Тинтаджела Стоуна, на которого положила глаз. Затем позвонила домой.

– Господин Батлер, меня никто не спрашивал?

– Да, мисс Фишер. Звонил господин Тинтаджел Стоун, просил пойти сегодня вечером в клуб вместе с ним. Номер телефона он оставить не мог, так что позвонит позже.

– Скажите ему «да». Что-нибудь еще?

– Кто-то звонил, но ничего не сказал и бросил трубку. Два раза.

– Хм. Интересно, может, это Чарльз? Если звонки повторятся, скажите ему, что я скоро вернусь и подойду к телефону с шести до семи. И не могли бы вы позвонить господам Берту и Сесу и попросить их поужинать у меня завтра вечером? А сегодня пригласите к ужину господина Стоуна. Вероятно, у госпожи Батлер еще осталась та восхитительная телятина, и, может, она приготовит из нее лангеты.

– Полагаю, еще осталась, мисс Фишер. Этот новый мясник – настоящая находка. Вы не против, если ужин будет в семь? Госпожа Батлер хочет посмотреть новую картину.

– Конечно. Сообщите господину Стоуну, а если он не сможет прийти на ужин так рано, закажите мне столик в «Виндзоре». Спасибо, господин Батлер, я буду дома к шести.

Она положила трубку и вышла из отеля. Прогулка вдоль модных витрин на Коллинз-стрит – это как раз то, что нужно.

Фрина завершила восхитительный послеполуденный променад покупкой платья от мадам Флоретт, расшитого бисером с узором в виде павлиньих перьев, причем за более чем разумную сумму, если учесть, сколько швей понадобилось, чтобы пришить все эти бесчисленные бусинки. Она прошлась до конца Коллинз-стрит, чтобы сесть в машину и, оказавшись в назначенное время дома, дождаться звонка. Домой она добралась около пяти – оставалось время выпить чашечку чая и примерить новое платье.

– О, мисс! – воскликнула Дот. – Оно прекрасно!

– Неплохо, а? Мне нравится, что оно спадает сзади до самых пяток.

– Но у вас же голая спина, мисс, вы бы лучше подождали, пока станет теплее. А кто этот человек?

– Что? А, это пропавший брат Чарльза Фримана. Я тебе все расскажу, когда у меня появится хоть какая-нибудь идея, как отыскать его. Что ты о нем думаешь, Дот?

– Его не назовешь симпатичным, – отозвалась служанка, наклоняя рамку со снимком так, чтобы на нее падал солнечный свет. – Но я бы такому поверила. Открытое лицо, этот человек вызывает доверие.

Она поставила фотографию на ночной столик Фрины.

– А что он натворил, мисс?

– Он пропал. Как и его непутевый братец. И теперь, Дот, я должна найти одного или обоих, я даже и не знаю. Ладно, наверняка что-нибудь да придет в голову. Господин Стоун звонил?

– Да, мисс, и он будет сегодня к ужину. Надеюсь, вы найдете его.

– Кого? Господина Стоуна?

– Нет, мисс, молодого человека с фотографии. Он мне нравится, – решительно добавила Дот, отправляясь наливать ванну для Фрины.

В одиннадцать минут седьмого зазвонил телефон. Фрина сняла трубку и услышала чье-то дыхание.

– Фрина Фишер слушает.

– О, Фрина, что мне делать? – воскликнул обезумевший голос.

– Ты должен вылезти из гардероба, в котором сейчас прячешься, и пойти со мной в полицию, – рассудительно заметила Фрина.

Трубка охнула:

– О нет, я не могу, они все узнают!

– Узнают что?

– Про Бернарда. Они про него узнают. О, Фрина!

– Так, Чарльз, поменьше стонов, побольше информации. Что они узнают? Где ты? Ты понимаешь, что твоя мать бьется в истерике?

– Ничего ей не сделается, она всегда такая, – легкомысленно заявил Чарльз. – Я в безопасности. За меня не беспокойся.

– И не думаю, – откровенно призналась Фрина. – Ты где?

– Прячусь, – сказал Чарльз.

– Да-да, это я уже поняла! – вспылила Фрина. – Так что насчет Бернарда?

– Он был… он… ой нет, я не могу…

На этом связь прервалась. Фрина подождала еще немного, а затем повесила трубку.

– Ну так что, мисс, это был господин Фриман? – поинтересовалась Дот. – Вы наденете это павлинье платье?

– Нет, не хочу быть слишком заметной в клубе. Лучше темно-синий костюм и шляпка-клоше. Это действительно был Чарльз, похоже, он все еще паникует, но он на это мастер. Он сказал, что полиция узнает про него и Бернарда, а если учесть, что рассказала мне эта злючка-горничная, боюсь, этот Бернард был э-э… очень близок с Чарльзом. Что, несомненно, дает этому плутишке мотив. Какая банальность! Впрочем, не обращай внимания. Дай-ка мне работу Перси Грейнджера[15]15
  Грейнджер, Перси Олдридж (1882–1961) – австралийский композитор и пианист.


[Закрыть] о джазе и оставь меня на волю судьбы.

Фрина быстро пробежала глазами ученый трактат, сообщавший, что джаз изначально назывался «джэс», а до этого – «джэзм» или «джизм»[16]16
  Gism (или gizmo) (англ.) – штуковина, штучка-дрючка.


[Закрыть]; последний термин господин Грейнджер обсуждать отказывался, однако сексуальная подоплека этой музыки была очевидна. Церковники и добродетельные матери-католички, возможно, были правы, объявляя джаз негритянской музыкой, полной темных страстей и дикого грохота африканских барабанов. Джаз, как сообщал Фрине сведущий в этом деле Грейнджер, это истинно народный стиль – соединение европейской духовой гармонической конструкции с африканскими пентатонными напевами. И поэтому, утверждал Грейнджер, он уникален и должен поощряться.

Похоже, в своем мнении он был одинок. Фрина завела граммофон, поставила «Диппермаус блюз» и вслушалась. Да, она тоже ощутила это. В пентатонной гамме отсутствовали третья и седьмая ноты гаммы европейской, а выходцы из Африки, пытаясь приспособить свою музыку к этой новой гамме, не знали точно, какую ноту вставить, из-за этого блюз и получил свое неповторимое звучание. Фрина почувствовала удовлетворение от собственной образованности. В школьные годы ей пришлось напряженно бороться, чтобы не посещать уроки фортепиано, как полагалось всем хорошим девочкам, поскольку она твердо решила быть плохой девочкой; теперь же она об этом жалела. Возможно, музыкальная грамота помогла бы ей устроить какую-нибудь диверсию, вроде той, что учинили освобожденные рабы, воспользовавшись духовыми инструментами как боевым трофеем и приспособив непоколебимое «ум-па-па» польки и марша к собственным нуждам.

Тинтаджел Стоун пришел без опоздания, да еще в вечернем костюме, который хоть и был несколько поношен, но казался вполне приличным. Госпожа Батлер, как и обещала, приготовила овощной суп и лангеты.

– Шикарно выглядите, – заметила Фрина, передавая соль.

Тинтаджел Стоун усмехнулся.

– Это моя рабочая одежда, – пренебрежительно сказал он. – Скажите, мисс Фишер, как продвигается ваше расследование?

– Мое? Меня наняли, только чтобы найти Чарльза, а еще его брата – госпожа Фриман вдруг вспомнила, что потеряла его некоторое время назад. И я понятия не имею, где они находятся. Вы разговаривали с полицией еще раз?

– О да. Они перерыли все наши комнаты, даже заведение Айрис. Она была в ярости! Но так ничего и не нашли.

– А что они искали?

– Нож, – ответил Тинтаджел Стоун, глядя прямо в глаза Фрине.

Мисс Фишер уже давно поняла, что подобной уловке доверять не следует. Из этого она моментально сделала вывод: Тинтаджелу есть что скрывать. Впрочем, у большинства людей есть секреты, которые могут не иметь отношения к убийству в «Зеленой мельнице».

– И они его не нашли?

– Нет.

– Хорошо. Возьмите еще лангет. Я тут читала кое-что о джазе, – сказала Фрина, меняя тему. – Как это начиналось, я поняла, но вот что было дальше? И почему Новый Орлеан?

– А! Интересное местечко. – Тинтаджел немного помолчал, отдавая должное кулинарному искусству госпожи Батлер. – В девяностые был регтайм – рваный ритм рваного времени. Затем цирковые оркестры и им подобные начали выступать в поселках и городках и в конце концов обосновались в Новом Орлеане, поскольку это французский город, и там существуют традиции популярной музыки; кроме того, в Сторивилле возле Нового Орлеана жили негры и креолы.

– А в чем разница?

– Креолы освободились раньше, – пояснил Тинтаджел. Говорил он кратко, довольно отрывисто, с едва ощутимым намеком на корнуоллскую картавость. – Креолы принадлежали старым французским плантаторам и получили свободу задолго до Гражданской войны. Поэтому креолы смотрели на американских негров свысока, что породило социальные трения. Джаз родился из столкновения, он – слияние различных музыкальных стилей. Вот поэтому, ведь если что-то идет не так, то по-крупному. Это местечко, Сторивилль, было, прошу прощения, скопищем борделей. В таких заведениях всегда играли хорошую музыку, и вот утонченная креольская и энергичная африканская музыка соединились, и мы получили новоорлеанский джаз. Позже, во время Великой войны политики решили, что Сторивилль представляет угрозу для здоровья моряков, и прикрыли его. Многие джазисты перебрались в Чикаго, где джаз играли и белые. В старом новоорлеанском стиле используется три основных инструмента – тромбон, труба и кларнет, а белые оркестры использовали все: и фортепиано, и скрипку, и банджо. Так получился чикагский стиль.

– В котором и играют ваши «Джазисты».

– Единственная разница – в синкопировании и соло. Джазисты не упускают случая покрасоваться.

Он небрежно усмехнулся. Внезапно он показался Фрине невероятно привлекательным.

– Куда идем сегодня? – поинтересовалась она, когда господин Батлер, убрав тарелки, принес яблочный пирог и сливки.

– В «Джаз-клуб». Местечко несколько…

– Убогое? – предположила Фрина, и он засмеялся.

– Показушное, – согласился он. – И подают только кофе. А джаз-бэнд трудно раскочегарить одним кофе.

– Ну, вы-то с этим справляетесь, если учесть то количество выпивки, которое вы выносили из «Зеленой мельницы».

Тинтаджел вздрогнул – совсем чуть-чуть, Фрина могла бы этого не заметить, если бы не смотрела на него так пристально.

– Невозможно часами дуть в трубу без пива, – попытался оправдаться он. – Требуется усиленное дыхание, и теряется много жидкости. Даже Айрис признает, что пиво идет на пользу тем, кто играет на духовых.

– А как насчет красного вина для банджоистов?

Он снова усмехнулся.

– Я не люблю пиво. В парижских клубах всегда подают vin ordinaire. Très ordinaire¹.

– Ах, да, припоминаю. Столовое вино, которое, кажется, и делают из досок.

– В Париже я разучил много хороших мелодий. Можно назвать это ностальгией. Так вы интересуетесь джазом, мисс Фишер?

– Зовите меня Фриной. Да. Замечательная и почти не изученная музыка. Перси Грейнджер считает, что это новый музыкальный стиль.

– Никогда про такого не слыхал – что он играет?

– Господин Стоун, с вами не поймешь – вы шутите или нет?

– Если я буду звать вас Фриной, пообещайте называть меня Тинтаджелом. А вообще-то многие зовут меня Теном.

– Откуда у вас такое имя?

– Мои родители были в отпуске и зачали меня на скале у замка Тинтаджел. Могло быть и хуже. Моего брата зачали в Блэкпуле. К счастью, его решили назвать Александр.

– Александр?

– Сэнди, в честь песков[17]17
  Пески (the Sands) – именно ими славится курортный городок Блэкпул, расположенный в Англии, на западном побережье Ирландского моря.


[Закрыть].

Фрина хихикнула.

– Ну, так мы идем?

– Еще нет, они разогреются только часам к одиннадцати. А пока можно послушать какие-нибудь ваши диски. Ладно, ладно! Я объявляю расовую Дискриминацию!

Он почтительно перевернул пластинку Бесси Смит[18]18
  Смит, Бесси (1892–1937) – одна из самых популярных исполнительниц блюза в США.


[Закрыть]. Фрина отхлебнула кофе.

– Блюзы. Я всегда любила блюзы, – пояснила Фрина. – Вот и попросила одного из друзей в Америке купить для меня пластинки с негритянскими записями. Их издавали подпольно. У «Колумбии», должно быть, духу не хватает. Но теперь, когда джаз завоевал популярность, думаю, они снова будут выпускаться.

Появились господин и госпожа Батлер – супруги направлялись в кино. Фрина помахала им рукой.

– Приятно вам провести время! – напутствовала она.

Из фонографа неслись причитания «Блюза пустой постели». Фрина и Тинтаджел сидели молча, а голос, исполнявший божественный распев, тянул каждую ноту, демонстрируя невыносимое страдание.

– Хватит, пожалуй, – сказала Фрина. – А то на меня нападет хандра. У меня есть и новоорлеанские пластинки – поставьте одну из них.

Тинтаджел завел граммофон и поставил «Бэйзин-стрит блюз».

– Потанцуем? – предложил он и раскрыл объятия.

Фрина поднялась к нему.

Продолжительный контакт с мускулистым гладким телом, источающим мужественный запах, смешанный с ароматом мыла и крахмала, всегда сокрушительно действовал на ее и без того не слишком эффективный контроль над основными инстинктами. Фрина неохотно отстранилась и осторожно поцеловала партнера в губы, отметив про себя, что банджоистов целовать гораздо приятнее, чем духовиков, у которых от мундштука твердеют губы.

– Пошли, – вздохнула она. – Мы ведь идем в клуб, помните?

– Ах да, «Джаз-клуб», – пробормотал Тинтаджел Стоун без особого энтузиазма. – Может, в другой раз?

– Сегодня, – настойчиво повторила Фрина и взяла его за руку. – Интересно, – проговорила она. – У вас на мизинце мозоль.

– Интересно? – удивился Тинтаджел. – Я ведь играю на банджо. Струны-то стальные.

– Такие сильные руки, – сказала Фрина. – Послушайте, нельзя же весь вечер любоваться вашим физическим совершенством.

– Неужели? – проговорил Тинтаджел, проводя рукой по спине Фрины.

В «Джаз-клубе» царил приятный полумрак и пахло кофе. Фрина оставила свою «Испано-Сюизу» на Гертруд-стрит, попросив патрульного полицейского присмотреть за ней. Похоже, Тинтаджела здесь хорошо знали: несколько человек, неразличимых в полумраке, помахали ему, приглашая к себе. Он не обратил на них внимания и прошел прямиком к эстраде, где пела девушка в красном платье, которое обтягивало ее, словно вторая кожа, в сопровождении контрабаса, барабана и Бена Роджерса на корнете. Печальная мелодия тянулась своим двенадцатитактовым путем под пронзительные и прекрасные звуки духовых инструментов. Это была жалостная песня проститутки, которая по принуждению сутенера обманывает клиентов. «И это все из-за того, кто бьет меня и мучит, – напряженно и хрипло стенала рыжеволосая женщина. – И это все из-за того, кто бьет меня и мучит, придется мне убить его…» Корнет вскрикнул, голос стал ниже, напоминая драматичный, вибрирующий от гнева и страха тенор чернокожего исполнителя: «…Тогда любить наскучит»[19]19
  Строки из блюза Бесси Смит «Прошу, дай мне забыть его любовь». Приводятся в переводе В. Бабенко.


[Закрыть]. Публика слушала, разинув рты. Никто в Мельбурне прежде не слышал блюзов.

– Потрясающе! А кто она? – спросила Фрина.

Тинтаджел вздохнул.

– Это Нерина, девушка Роджерса. Боже, она может петь, как Бесси Смит. Если только…

– Если только – что? Ну же, Тен, скажите мне!

– Вы можете сами спросить у нее, – уклончиво ответил банджоист. – Если она захочет рассказать. Но она довольно чувствительна.

– Готова поспорить, что в этом она уступает старине Бену. Но трубачи…

– Вообще такие. Вы быстро схватываете, – с удовольствием заметил Тинтаджел. – А еще они очень классные, только никому не рассказывайте, что я так сказал. Труба – сердцевина джаза. А Бен играет как сам архангел Гавриил.

Фрина всегда представляла себе архангела, исполняющего «Зазвучит труба…» Генделя, но сейчас ей хотелось, чтобы ее переубедили. Что отличало Бена Роджерса от ангельского образа, так это темперамент. Несмотря на всю свою суровость, архангел наверняка так не хмурился.

– Значит, на трубачей большой спрос.

– Да, а надежные в особой чести. На Бена можно положиться. Малый он не слишком дружелюбный, но если сказал, что придет, – точно придет. Это нечасто встречается. Кроме того, он мой старый приятель, – добавил Тинтаджел. – По крайней мере, он не рвется петь.

– Почему?

– Фальшивит. А голос у него – словно со дна колодца. – Тинтаджел рассмеялся.

Подошел официант, и Стоун заказал кофе.

– Вы бы не стали пить чай, который тут подают, – пояснил он. – Эй, Нерина, иди сюда! Ты только что приобрела новую поклонницу в лице этой дамы.

Нерина моргнула, погладила трубача по руке и осторожно стала спускаться с эстрады. Фрина поняла, что она близорука и идет, ориентируясь на голос Тинтаджела.

– Нерина, это Фрина Фишер.

Певица села на предложенный деревянный стул и взяла кофейную чашку Тинтаджела.

– Вам понравилось? – спросила она глубоким приятным голосом уроженки Джорджии. – Я рада.

На этом ее красноречие иссякло. Бен Роджерс, застрявший на сцене из-за следующей песни, мрачно глядел на Фрину. Она улыбнулась ему своей самой обворожительной улыбкой. Это не возымело эффекта.

– Нерина, я кое-кого ищу, и вы могли бы помочь мне. Я частный детектив, – начала Фрина.

Нерина порылась в сумочке и достала очки. Линзы были очень сильными, в очках она становилась похожа на Бетти Буп[20]20
  Бетти Буп – персонаж короткометражных мультфильмов 1920–30-х гг.; кокетливая дамочка с огромными удивленными глазами. Первый персонаж, запрещенный американской киноцензурой.


[Закрыть].

– Правда? – Казалось, она приняла какое-то решение. – Хорошо. Я помогу вам, если вы поможете мне. Я хочу найти своего неблаговерного, чтобы развестись.

– Ты замужем? – изумился Тинтаджел. – Прости. Я думал, что вы с Беном…

– Ты прав, Тен. Я хочу выйти за Бена. Тот подлый пес охмурил меня, когда мне было шестнадцать, оставил без гроша и смылся в неизвестном направлении.

– Я попробую что-нибудь сделать, – пообещала Фрина. – Расскажите мне все подробности, и, если получится, я найду его, чтобы вы смогли выйти замуж за Бена – если вы, конечно, отдаете себе отчет, что он трубач, – а вы поможете мне найти человека, которого ищу я.

– Договорились, – согласилась певица. – Тен, дорогой, принеси мне лимонада. А потом исчезни на время. Нам с мисс…

– Фишер.

– …с мисс Фишер надо кое-что обсудить.

Тинтаджел мужественно стерпел свою отставку, принес лимонад и скрылся, направившись к кому-то из своих закадычных приятелей, невидимых в сигаретном дыму.

– Так вот, мисс Фишер, зовут этого человека Билли Симондс, мы с ним расписались в Мельбурне двадцать первого января двадцатого года.

– Ваше полное имя? – осведомилась Фрина, деловито записывая.

– Нерина Синклер. Урожденная Нерина Мэри Родригес. Моя мама любила цветы. Этот негодяй Билли, я полагаю, родился здесь, а потом уехал в Сидней. Никто тут его не видел с декабря двадцатого. Вы можете найти его?

– Попытаюсь. Чем он занимался?

– Он был моряк. Я всегда от них теряла голову. Обожаю их раздвоенные белые шапчонки. – Нерина мечтательно улыбнулась. – Но теперь хочу выйти замуж за Бена.

– Разумеется. Если получится, я найду его, однако на это может уйти некоторое время. У моряков есть свойство пропадать.

– Сделайте все, что в ваших силах, душечка, мне нужно отыскать этого человека. Я не слишком полагаюсь на своего Бена. Теперь вы: кого вы хотите найти? Похоже, мы, женщины, вечно жаждем найти какого-нибудь мужчину.

– Чарльза Фримана, – сказала Фрина.

Нерина поперхнулась лимонадом, закашлялась, затем отдышалась, вытерла глаза и воззрилась на Фрину почти так же пристально, как до этого Бен Роджерс.

– Зачем он вам? – буркнула она.

– Нерина, прежде чем я умру от любопытства, скажите: что вам-то он сделал? Я бы не стала задавать этот неделикатный вопрос, но я ведь прекрасно знаю, что дело не в его распутстве.

Нерина глубоко вздохнула, отчего сидевшие поблизости лица мужского пола, казалось, потеряли способность дышать, и встряхнула копной рыжих волос.