Текст книги "Серебряная цепь"

Автор книги: Кэрол Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Джосс, что случилось? – Дана вышла из домика и протянула обе руки Джоссу, внезапно встревожившись. – Что-нибудь с Констанс? Что случилось? Почему ты здесь?

– С Констанс все в порядке, детка. – Джосс обнял дочь за плечи, то ли для того, чтобы поддержать ее, то ли для того, чтобы удержаться самому. – Произошла авария. Маршалл. Он мертв.

– Маршалл, – холодно сказала Дана. У нее вдруг подогнулись колени, она услышала свой собственный голос и не узнала его.

– Была авария, – повторил Джосс.

– Он был пьян.

– Да.

– Кто-нибудь еще пострадал?

– Водитель другой машины жив, но его жену и ребенка не удалось спасти.

Джосс дрожал, и Дана машинально взяла его за руку и повела в дом, закрыв дверь на улицу, где ранний утренний туман навис над Тихим океаном. Не говоря ни слова, Джосс прошел за дочерью в кухню и наблюдал, как она варит кофе, берет две чашки и ставит на стол графинчик со сливками. Она чувствовала, как он следит за ней глазами, но только когда разлила кофе по кружкам, смогла повернуться к нему и спросить:

– Откуда ты узнал? – Дана была в шоке, ужас охватил ее, когда представила себе смятые машины, разбитые стекла и изуродованные тела. От жалости и ужаса она вдруг почувствовала вину за то невольное облегчение, которое промелькнуло в ее голове при словах "он мертв".

Она смотрела на отца, ожидая ответ, и поняла, что он прекрасно понимает ее чувства и не осуждает ее. Он заговорил почти ласково, словно утешая:

– Гэвин Фоулер позвонил в десять часов по детройтскому времени. Маршалл вчера возвращался домой, ехал слишком быстро, почти со скоростью восемьдесят миль в час, свернул на встречную полосу и врезался в машину.

– Что еще он сказал?

– Немного. – Джосс подул на дымящийся кофе и осторожно глотнул. – Он знает, что мне известно, где ты. Я не удивился бы, если бы он подозревал, что ты где-то рядом.

– Он хотел поговорить со мной? – Дана вдруг опустилась на табурет у кухонного стола и вытянула руку, словно защищаясь. Она вспомнила ту ночь, много лет назад, когда Маршалл танцевал с ней в "Сент-Реджисе", вспомнила его объятия, мужской запах его чистой кожи, его щеку рядом и, не дождавшись ответа, опустила голову на столик и зарыдала. Она оплакивала не жестокого алкоголика, который бил ее и был настолько беспечным, что погиб сам и убил двух других людей, а, скорее, смерть своей любви к тому молодому человеку, с которым она танцевала в "Сент-Реджисе" и за которого вышла замуж.

Джосс не унимал ее, допивал кофе, пока рыдания не стали глуше и наконец совсем прекратились. Дочь подняла заплаканные глаза и посмотрела на него.

– Он не просил тебя перезвонить, – осторожно сказал Джосс, – но мне кажется, что он очень хочет поговорить с тобой. Очень. – Он пристально посмотрел на Дану, ожидая ее реакцию, но молчание затянулось, и он продолжил: – Тебе не нужно этого делать, если не хочется.

– Нет, ей нужно. – В дверях появился Питер, взъерошенный после сна, и сказал, что им нужно сообщить, что Дана беременна. В конце концов, Маршалл был отцом.

– Господи! – Дана посмотрела на отца, ища у него поддержки, но тот смотрел на Питера с пониманием.

– С тобой все в порядке? – Питер дотронулся до ее плеча, потом взял себе чашку и налил кофе.

– Я не должна радоваться, но я рада, – яростно ответила Дана. – Я не желала ему смерти, теперь он больше никогда мне не сможет причинить зла или моему ребенку. – При звуке своего голоса она снова залилась слезами и с вызовом покачала головой. – Я не хочу плакать, но ничего не могу с собой поделать.

– Тебе надо выплакаться, Дэйнс. Сейчас самое время. – Питер пододвинул табурет и сел рядом с ней.

Джосс открыл дверцу холодильника, изучил его содержимое, достал яйца, масло и сыр. Он обошел тихую маленькую кухню, ища специи, миску для взбивания омлета и поставил сковороду на плиту. Поколдовав несколько минут, он поставил перед ними тарелку с большим, прекрасно приготовленным омлетом.

– Ешьте, – скомандовал он, – трудно думать, не подкрепившись.

– Я не могу, – сказала Дана и отодвинула тарелку.

– Можешь. – Питер снова поставил тарелку перед ней и накинулся на свою порцию. Вначале неохотно, потом с все возрастающим аппетитом Дана принялась за завтрак, пока, удивленно посмотрев в тарелку, не обнаружила, что она пуста.

– Это просто шок, – коротко сказал Джосс, заканчивая свой омлет. Он зажег сигарету, что делал довольно редко, и запах табака смешался с ароматом кофе. Подождав, пока закипит новая порция кофе, он вновь наполнил чашки и отнес их в гостиную. Дана удобно устроилась на одном конце кушетки перед окном, Питер – на другом, а он поставил свой стул так, чтобы видеть их обоих, и серьезно сказал:

– Нам нужно кое-что обсудить. – Он посмотрел на Питера. – Я рад, что ты не уехал, мой мальчик. Ты не можешь отложить свою поездку на пару дней?

– Отложу, – не колеблясь, сказал Питер. Джосс одобрительно улыбнулся ему.

– Детка, – начал он.

– Я больше не детка, Джосс. – Дана была бледной и уставшей, она закрыла глаза и откинула голову назад, но голос был твердым и решительным, она держала себя в руках. Дана решительно выкинула из головы воспоминания о Маршалле и сосредоточилась на том, как уберечь ребенка от семьи Фоулера.

– Я знаю, знаю. Однако Питер прав. Нам надо обсудить, как лучше справиться с этим. – Джосс смотрел поверх их голов на небо, начинающее светлеть над океаном. – Я виню во всем себя. Надо было проследить, чтобы адвокаты сообщили Гэвину, что ты беременна. – Он посмотрел на Дану, и она заметила, что теперь он стал таким же постаревшим и сумрачным, как в ту ночь в Дувенскилле, когда она впервые сказала ему, что беременна и думает об аборте. – Я просто хотел, чтобы ты чувствовала себя в безопасности.

– Не вини себя, это я не хотела, чтобы он знал. Я надеялась, что он никогда не сможет об этом узнать, но в глубине души понимала, что рано или поздно мне придется с этим столкнуться. – Глаза Даны расширились. – Что они могут сделать? Теперь, когда Маршалл мертв? – Она запнулась на этом слове, но решительно продолжила: – Они не могут отнять у меня ребенка.

– Правильно, – задумчиво согласился Питер. – Теперь никто не сможет этого сделать. Они могут потребовать официальных посещений внука, учитывая то обстоятельство, что он, вероятно, унаследует значительную часть состояния Фоулеров.

– Я откажусь, – решительно сказала Дана, – нам не нужны их деньги. Бабушка оставила так много.

– Это не тебе решать, Дэйнс, – уже мягче произнес Питер. – Ребенок наполовину Фоулер, и у него есть право на это. Кроме того, ты же не сможешь скрыть, кто был его отец, а рассказав правду, неизбежно столкнешься с проблемой наследства.

Дана почувствовала стук в правом виске и потерла лоб, чтобы смягчить боль. Солнце уже встало, и его лучи проникли через большое оконное стекло. Дана мрачно подумала, существует ли такая вещь, как предначертание. Она никогда не знала своих родителей, и теперь ее ребенок вырастет без отца. Она отогнала воспоминания, когда ей так не хватало настоящих родителей, и подумала, не будет ли ее ребенок ощущать одиночество. Она слышала разговор Джосса и Питера, как лучше сказать Гэвину Фоулеру о нерожденном еще ребенке, и их голоса раздражали ее. Наконец она взорвалась:

– Это неправильно. Я никогда не знала своего отца и матери, и теперь мой ребенок никогда не узнает своего отца.

– Дэйнс, – резко сказал Питер. – Ты не хотела, чтобы ребенок встречался с Маршаллом, потому что боялась, как бы он не причинил вреда ребенку. Не забудь это сейчас. Теперь ситуация совсем другая.

– Я знаю. Просто в голову пришла такая мысль. Это кажется чем-то сверхъестественным, вроде злого рока. – Дана нервно мяла в руке подол своего халата. В комнате было слишком тихо. Она взглянула на Джосса и была поражена выражением жалости и боли на его лице, он ошеломленно смотрел на нее. – Я не хотела, дорогой, – торопливо сказала Дана, сообразив, что обидела его, и желая взять свои слова обратно. – Это просто так странно, что мы оба не знаем и не узнаем своих отцов. Пойми, я не имела в виду тебя.

– Он знает, Дэйнс, – взглянув на Джосса, сидящего без движения и рассеянно смотрящего на горизонт за окном, ответил за него Питер, встал, потянулся и громко зевнул. – Я пойду поставлю еще кофе. Вы хотите? – Они покачали головой, и каждый погрузился в свои мысли. Молчали до тех пор, пока не вернулся Питер.

– Я сделаю это, – наконец нарушив тишину, сказала Дана. – Я сама позвоню Гэвину и скажу, что беременна. Но, – ровно добавила она, – я не пойду на похороны, и ноги моей не будет в Детройте.

– Тебе и не придется туда ехать, – рассудительно заметил Питер, обдумав все варианты, прежде чем ответить. – Вероятно, сначала тебе следует поговорить со своими адвокатами, просто чтобы узнать их мнение. Я не могу себе представить, что могут предпринять Фоулеры, что повредит тебе или ребенку. Лучше быть уверенным, прежде чем звонить.

– Почему? Ты думаешь, они могут потребовать, чтобы ребенок воспитывался в Детройте? – спросила Дана.

– Может быть, ну и что? В худшем случае они смогут добиться права видеться с ребенком, чтобы он каждый год проводил какое-то время в Детройте. – Питер допил кофе и поставил чашку на кофейный столик. Джосс откинулся в кресле, слушая их разговор, но лицо его было землистым, а мысли – далеко отсюда. – Я мало знаю о таких делах, но на то и есть адвокаты. Ты ведь можешь не соглашаться на условия Фоулеров, если не захочешь. – Он устало потер глаза и обеими руками пригладил волосы. – Но ты не сможешь игнорировать вероятность того, что ребенку когда-нибудь захочется посетить семью своего отца, Дэйнс. Ты не сможешь совсем отстранить их. Кто знает, что будет потом.

– Господи, как все сложно. Я знаю, что ты прав, но мне это надоело. – Дана стала ходить по комнате, слегка тронула Джосса за плечо, как бы извиняясь за свою несдержанность. Он накрыл ее руку своей и пожал. За окном на горизонте появились рыбацкие катера и несколько серферов, ожидавших высоких волн на своих досках. – Я не могу сделать это сегодня. Мне нужно время. Завтра позвоню в Нью-Йорк, а потом Гэвину. – Она беспокойно посмотрела на Питера и отца. – Но вы будете здесь, правда? Я беру все на себя, только будьте, пожалуйста, рядом.

– Конечно. – Джосс поднялся, застегнул свой плащ и завязал пояс. – Почему бы вам не пойти ко мне домой? Констанс беспокоится о тебе, Дана, и велела привести тебя. – Он посмотрел на часы. – Пойдем через пляж. Еще довольно рано.

– Питер?

– Да. – Питер посмотрел на свой халат, под которым были только боксерские трусы, оглядел собеседников и фыркнул. – Только не в таком виде. Мы произведем сенсацию на страницах бульварных газет.

Никто не засмеялся на эту попытку немного развеселить всех, но Дана исчезла в спальне и вернулась через пару минут, одетая в новые слаксы и чистый свитер. Они с Джоссом подождали на террасе, пока не появился аккуратно причесанный Питер, одетый в выгоревшие джинсы и темно-синий свитер из шотландки. Друг за другом они спустились по лестнице к извилистой тропинке, перешли через дорогу и повернули у берега. Молча они направились по пляжу туда, где их ждала Констанс. Дана была в середине, все шли почти в ногу.

15

Недели после смерти Маршалла промелькнули для Даны как в тумане. Питер задержался на несколько дней, ночуя на кушетке и ласково разговаривая с ней, когда не спалось по ночам. После его отъезда Дана впала словно в летаргию. Она послушно ела, когда Констанс ставила перед ней тарелку, прекратила свои долгие прогулки, просиживая вместо этого часами на террасе, уставившись на горизонт. Ее преследовала картина аварии Маршалла, думы о людях, которые погибли из-за него. А от этого мысли переходили к смерти бабушки и наконец возвращались к миловидной женщине, ее приемной матери, которая умерла, когда Дана была совсем ребенком. Она почти ни с кем не разговаривала, даже с Джоссом, который часто просиживал с ней на веранде до позднего вечера, пытаясь ободрить и разговорить. Она похудела, и несколько беспокойных морщинок опять пролегли на лице. Ей казалось, что смерть преследует ее, и появился страх за ребенка, которого носила.

Когда появился Адам Херрик со старинным мольбертом, который он откопал в вещах своего друга, Дана начала рисовать, и все ее страхи скоро испарились. Она погрузилась в работу с такой увлеченностью, какой никогда не бывало прежде. Адам отчистил и покрасил мольберт и подарил ей в канун Нового года, сказав только:

– Здесь есть ваше имя.

Дана посмотрела на сияющую отполированную деревянную поверхность, на старомодные ручки с двух сторон и внезапно узнала свой мольберт, Адам был прав. Именно он отвез ее в Лос-Анджелес, терпеливо ожидая, пока она выбирала полотна, краски, кисти и совершенно новую палитру. Он взял на себя закупку продуктов и приготовление еды, чтобы она могла сконцентрировать всю свою энергию на рисовании. Дни складывались в недели, недели – в месяцы, а она все работала, складывая полотна в аккуратные стопки на полу у стены в гостиной. Она поставила мольберт под нужным углом к окну, подтащила кушетку к стене напротив, скатала маленький ковер и убрала его в шкаф. Когда она закончила, гостиная маленького коттеджа выглядела почти по-спартански, и ей это понравилось.

Теперь, на последнем месяце беременности, Дана двигалась медленно, ее располневшая фигура выглядела неуклюже. Она прислонилась плечом к двери и критически оглядела квадратное полотно на мольберте, небольшая морщинка пересекала ее лоб. Женщина вздохнула и подошла поближе, все еще изучая незаконченную работу. Февральский ветер, сгибающий деревья в саду, и стук дождя в окно не мешали сосредоточиться. Она рассеянно потерла поясницу, снова вздохнула, на этот раз с облегчением, и устроилась на высоком табурете перед мольбертом. Взяв длинную тонкую кисть, она осторожно провела темно-синюю полосу на полотне. Она упорно рисовала в течение следующего часа, нанося уверенные мазки и отрываясь только изредка, чтобы взглянуть сквозь пелену дождя и тумана на океан за садом.

Только в четыре часа Дана наконец отложила кисть, встала и потянулась, разминая затекшее от долгого сидения тело. Она накрыла полотно покрывалом, тщательно вымыла кисти и, не глядя больше не мольберт, пошла в маленькую кухню к телефону. Набрав знакомый номер, немного подождала, но никто не отвечал, и она неохотно повесила трубку. Адама, должно быть, задержал дождь, подумала она. Он в этот день должен был вернуться из Сакраменто и сейчас ему пора бы быть дома. Она думала о коренастом натуралисте, наливая себе чай и подогревая английскую булочку, вспомнила их первую, так долго откладываемую поездку по Малхолланд-хайвэй в маленький городок недалеко от Аройл Секвит в горах Санта Моника. Все еще не оправившись от шока, вызванного смертью Маршалла и длинным неприятным разговором с Гэвином, Дана попыталась отказаться от поездки, но Адам, который знал обо всем от Констанс, по ее просьбе настоял на своем.

– Вам здесь нечего делать, – сказал он, стоя у своего джипа в рубашке, какую носили лесорубы, и в полинявших джинсах. – Вы спокойно можете проехаться. Я обещаю молчать. – Но, конечно, с улыбкой вспомнила Дана, он не умолкал всю дорогу, показывая ей краснохвостых ястребов, парящих в небе, ароматно пахнущий шалфей, гречиху и перекати-поле, растущие по сторонам. Он рассказывал ей о горных львах, которые все еще встречаются охотникам в чаще; о гремучих змеях, оставляющих длинные следы в траве; и о койотах, бродящих ночью по прерии. К тому времени, как они доехали до гор, вместе проверили загрязненную реку у лагеря возле лесопилки и повернули назад в Малибу, Дане уже казалось, что она знает Адама Херрика всю жизнь. Она не удивилась, когда они застряли в пробке на Пасифик Кост-хайвэй, и он, глядя прямо перед собой на длинную очередь машин, сказал:

– Констанс волнуется за тебя. Она говорит, что ты пережила слишком многое за слишком короткое время. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Она права, что беспокоится?

– Мне кажется, что со мной все в порядке, но не знаю, какой я кажусь другим.

– Нормальной. Может, немного напряженной. Это из-за смерти твоего мужа?

– Из-за этого и из-за много другого, но не того, о чем ты думаешь. – Дана втянула воздух. – Понимаешь, он не знал, что будет отцом.

– Констанс сказала мне, – сказал Адам. Из машины сзади раздраженно просигналили, и он безнадежно развел руками, показывая тому водителю, что не в силах что-либо сделать.

– Я чувствую свою вину. То есть он, может быть, наконец бросил бы пить, если бы узнал, что у него будет ребенок. Его дядя был в ярости. Он чуть ли не обвинил меня в смерти Маршалла, отчасти он был прав. – Дана заерзала, у нее ныли ноги и начиналась головная боль.

– Я по своему опыту знаю, что пьяницы либо пьют, либо бросают, середины не бывает. – Адам повел машину, когда длинная очередь стронулась с места, опустил стекло, и холодный сырой ветер наполнил джип.

– Ты думаешь, что надо было сказать ему?

– Брось. – Адам задумчиво похлопал по рулю. – Меня там не было. Должно быть, у тебя были на это причины.

– А разве Констанс не сказала тебе? – Дана коротко рассмеялась. – Я думала, что она все тебе поведала.

– Не злись на нее, она просто волнуется. Она сказала, что ты была несчастлива в браке, что ты неожиданно бросила мужа, что смерть твоего мужа была сильным ударом для тебя и что он умер, не зная, что станет отцом. – Адам подумал немного и повернулся к Дане с улыбкой. – Вот и все.

– Я боялась Маршалла, – тихо сказала Дана. – Он становился жестоким, когда напивался. Когда я узнала, что беременна, уже после того как оставила его, побоялась, что он причинит вред мне или ребенку.

– Господи! – воскликнул Адам, – зачем же ты вышла за такого парня?

– Мне было восемнадцать. Я думала, что влюблена, и не очень хорошо его знала. Знала, что у него бывает много вечеринок, но мне это казалось привлекательным. И к тому же, он говорил, что хочет бросить все, остепениться и завести семью. Я же не знала, что на самом деле он был алкоголиком, которому нужна равная по социальному положению жена, которая рожала бы ему детей и закрывала глаза на его поведение. – Она махнула рукой. – И он так менялся, когда напивался, я даже не могла себе представить такого… – Она запнулась и выглянула в окно машины, пытаясь проглотить комок, вставший в горле.

– Черт возьми! Но ведь никто не выходит замуж в восемнадцать! – вереница машин медленно продвигалась вперед, и они могли видеть мигающие огни полицейских машин, подъехавших к месту аварии. – Ну, сейчас-то все позади, правда? – Он просигналил "ягуару", который до этого стоял на обочине, а теперь попытался вклиниться в очередь, обогнав Адама. – А раз все позади, то можно об этом забыть.

– Не совсем. – Дана вздохнула и снова заерзала на своем месте. Она никак не могла удобно устроиться на этом сиденье с высокой спинкой. – Пришлось сказать его дяде, что у меня будет ребенок.

– Это тот самый Гэвин Фоулер, президент "Фоулер Моторс"?

– Да, – ответила Дана. – Он знал о Маршалле, и ему не нравилось, что тот пьет, но он хотел, чтобы я осталась в Детройте и родила ребенка. Для него очень важно иметь наследника. – Она серьезно посмотрела на Адама. – Я думаю, что именно поэтому он так разозлился. Из-за ребенка. Если бы я не ушла от Маршалла, осталась жить там, ребенка воспитали бы как Фоулера из Детройта. А теперь я буду растить своего ребенка сама, и у Гэвина не будет контроля над его воспитанием.

– Ты так уверена?

– В чем?

– Что у Фоулеров не будет никакого контроля над ребенком.

– У них – не будет, – решительно сказала Дана. – Я этого не допущу. Посмотри, что они сделали с Маршаллом. Они могли бы помочь ему вместо того, чтобы покрывать.

– Ты так и сказала Гэвину?

– Нет, – призналась Дана. – Но я говорила с моими адвокатами в Нью-Йорке, и они сказали, что позаботятся о том, чтобы ребенка воспитывала я, и там, где мне захочется.

– То есть ты все не можешь забыть об этом? – снова спросил Адам.

– Наверное, – вздохнула Дана. Ей захотелось закончить разговор. – Нелегко выкинуть это из головы. Я не перестаю думать о Маршалле и о том, как все могло бы быть, если бы… Не могу заставить себя забыть.

– Попробуй сосредоточиться на чем-то еще. Дай себе отдых. – Они проехали место, где случилась авария, и Адам нажал на газ, пытаясь наверстать упущенное время. Солнце село, и над Тихим океаном вставала луна.

От воспоминаний Дану оторвал свист чайника. Она налила себе еще чашечку, прошла в гостиную и растянулась на кушетке. Допив чай, она укрылась голубым покрывалом и стала устраиваться поудобнее. Хотелось спать, но усталое тело ныло. Наконец она легла на бок, пытаясь не обращать внимания на почти непрерывное движение у нее в животе. Только она закрыла глаза, как услышала хруст гравия под колесами машины, и села, ожидая услышать звяканье ключей Адама в замке входной двери. У него были ключи с тех пор, как он приехал однажды поздно вечером и увидел, что Дана еще рисует, на кухне темно, а в холодильнике пусто.

– Рисуй, – спокойно сказал он, – а я займусь едой. – Так он и сделал, съездив в магазин и приготовив незамысловатый ужин, который она машинально проглотила, не желая ни на минуту отрываться от рисования, которое полностью поглотило ее.

Адам Херрик приехал к Дане на следующий день после их первой поездки в горы, а потом приезжал каждое утро. Она привыкла к их долгим, бессвязным, часто очень смешным беседам. Он поддерживал ее интерес к рисованию, а она снимала его раздраженность государственной индустрией. Когда она возобновила свои длительные прогулки по пляжу, он присоединился к ней, приспособив свой распорядок дня к ее. Однажды утром, когда он не позвонил и не пришел на прогулку, она обнаружила, что ей его недостает. Он вошел в ее жизнь со своими рассказами о многочисленных путешествиях, о большом числе интересных людей, которых знал. С ним ей было спокойнее, безопаснее. Он был почти на двадцать пять лет старше ее, ненасытный читатель с пытливым умом, непримиримый борец за свои идеалы, и в то же время добрый, умеющий сочувствовать и сострадать как никто другой. Взгляд Даны смягчился, она поднялась, помогая себе обеими руками, и поспешила ему навстречу.

– Ты опоздал, – Дана вышла в холл, укутанная в покрывало, на ее лице была гостеприимная улыбка.

– Дороги, – коротко ответил Адам, стряхивая воду со своего плаща и вешая его на деревянную вешалку на стене. – Ты ела? – Он легонько коснулся ее щеки, проходя мимо нее на кухню.

– Булочку и чай, – виновато ответила Дана. – Я совсем забыла про еду.

– А как твоя картина? – он с неодобрением покачал головой, доставая из одной сумки контейнер с крабами, свежие овощи – из другой. Дана неловко наклонилась и взяла большую кастрюлю, которую он тут же отобрал у нее. – Сядь! – скомандовал он.

– Хорошо. – Дана послушно опустилась на стул, с интересом наблюдая, как Адам готовит соус. – Даже очень хорошо. Я хочу закончить картину до того, как родится ребенок.

– Думаешь, получится? – он покосился на ее огромный живот, и они оба рассмеялись. Адам достал из холодильника бутылку минеральной воды и налил в два бокала. Маленькие окна в кухне запотели от пара, поднимающегося из кастрюли, и ароматный запах наполнил кухню. Дане было приятно оказаться в этом маленьком мирке с мужчиной, с которым познакомилась всего несколько месяцев назад. Она наблюдала, как он ходит от плиты к столу и обратно, и не первый раз за последние недели подумала о том, какой важной частью ее жизни он стал, и уже но помнила того времени, когда была бы мыслями не с ним. Это не была любовь в общепринятом смысле, отношения их были гораздо сложнее. Адам веселил ее, развивал ее ум, успокаивал страхи и, самое главное, изо всех сил поддерживал интерес к рисованию. Если бы не он, она знала, что ей никогда не хватило бы смелости или силы воли снова взяться за кисть.

Они весело болтали, пока готовился обед, потом вместе накрыли стол в гостиной, сели напротив окна рядом с мольбертом и стали с наслаждением есть. Адам рассказывал о своей поездке в Сакраменто и о членах комиссии, которые с пристрастием допрашивали его о состоянии калифорнийского водораздела. Дана с интересом слушала, как Адам, отчаянно жестикулируя и изменяя голос, подражал председателю комиссии, конгрессмену штата, который полностью поддерживал привлечение большего объема индустрии в штат в ущерб охране природы.

Она слушала, облокотившись на стол и подложив за спину подушку. Ей стало нехорошо, когда ребенок опять задвигался. Теперь он поворачивался постоянно, и она чувствовала давление его веса внизу живота. Она боялась предстоящих родов. Все ее знания о предстоящей процедуре ограничивались сведениями, почерпнутыми из учебника. Она послушно ходила на курсы будущих матерей, тщательно выполняла все дыхательные упражнения и училась расслабляться. Всем остальным будущим матерям, которые ходили с Даной на курсы, помогали мужья или любовники, а Дане приходилось тренироваться самой, полагаясь на обещание, что во время родов ей поможет медсестра-акушерка. Так было принято в Калифорнии, но Дане хотелось бы, чтобы ей помогал кто-нибудь знакомый, а не чужая женщина. Она вспомнила, как однажды появился Адам с книгой о родах в домашних условиях, нерешительно помялся, а потом довольно бесцеремонно спросил, не хочет ли она, чтобы он помогал ей рожать. Должно быть, он понял по облегчению на ее лице, что ответ положительный, потому что тут же достал свои очки для чтения, усадил Дану на верхнюю ступеньку лестницы, и вместе они начали листать справочник. За это Дана была очень благодарна ему и впервые положила голову ему на плечо, пока они сидели на солнышке и читали.

Она потянулась через стол и взяла кусок яблока, который Адам отрезал для себя.

– Я рада, что ты здесь, – тихо сказала она.

– Ты в порядке?

– Все нормально. Я просто рада, что ты здесь, – сказала она, посмотрев на свой живот. – Мне кажется, я была беременной всю свою жизнь. Уже и не помню, когда не была.

– Скоро это закончится.

– Ты говоришь как настоящий акушер, – засмеялась Дана. – Я говорила тебе, Констанс рассказала мне пару дней назад, как она ужасно боялась, что я попрошу ее помочь мне при родах. Она не может зайти в родильную палату без того, чтобы не упасть в обморок.

– Можешь себе представить? Врачи подумали бы, что они играют Аиду, а не принимают ребенка. – Адам стал собирать тарелки, а Дана поднялась и, пошатываясь, подошла к кушетке, опустилась на нее, преувеличенно громко застонав.

– Господи, мне так нехорошо. Я надеюсь, что этот ребенок скоро родится.

– Может, не стоило есть крабов?

– Стоило, стоило. Я просто жалуюсь.

– Жалуйся. Сейчас я подмету на веранде и вернусь.

– Ты просто замечательный! – крикнула Дана ему вдогонку, – не знаю, что бы я без тебя делала.

– И никогда не узнаешь, – последовал ответ. Дана вздрогнула и уставилась в пустой дверной проем, осененная внезапной мыслью о том, что Адам Херрик, может быть, полюбил ее.

Она избегала говорить с Адамом о любви, не желала думать и о Маршалле, ведь эти две вещи были до сих пор неразрывно связаны для нее. Она боялась, что так будет продолжаться еще долго, может быть, всегда. Она устроилась поудобнее, прислушиваясь к журчанию воды – Адам мыл посуду – и спросила себя, была ли она всегда до конца честна с ним. Все время, свободное от борьбы за чистые воздух и воду, он проводил с ней.

Он никогда не говорил ей о чувствах, но она знала, что он к ней неравнодушен. Дана закрыла глаза и спросила себя, что она чувствует к нему. Да, он стал такой неотъемлемой частью ее жизни, невозможно даже представить жизни без него. Но может ли она полюбить его? От необходимости отвечать на такой трудный вопрос ее спас телефонный звонок, и она услышала, как Адам снял трубку и радостно поздоровался.

– Она в порядке, – услышала Дана. – Стала большая как дирижабль, но в порядке. Откуда ты, Джосс?

– Дай мне поговорить, – крикнула Дана, прошла в кухню и отобрала трубку, прервав его на середине фразы. – Джосс! – взволнованно проговорила она. – Где ты? Когда ты возвращаешься?

– Я из Парижа, детка. И ты никогда не угадаешь, кого я сегодня встретил. Она хочет поздороваться с тобой, но не раньше, чем я услышу от тебя, что с тобой все с порядке.

– Джосс! – засмеялась Дана в восторге оттого, что слышит голос отца. Он улетел в Лондон десять дней назад, чтобы посмотреть новую пьесу, пообещал вернуться к рождению внука, но продюсер уломал его остаться переговорить со сценаристом, и отдых растянулся на неделю. – Мы скучаем по тебе. Констанс говорит, что если ты не вернешься в ближайшее время, она прилетит за тобой и притащит тебя обратно.

– Она так говорит? – Голос Джосса звучал странно, и Дана подумала, что дело в качестве международной связи. – Не волнуйся. Я вернусь через пару дней, как только смогу выбраться. Береги себя, дорогая, обещаешь?

– Обещаю. Кто там с тобой? – Дана услышала смех и звуки пианино на другом конце провода. Она поняла, что в Париже сейчас должно быть около двух часов ночи.

– Я даю ей трубку. Люблю тебя, детка.

– Я тоже, – машинально ответила Дана, удивляясь, почему он так поздно на вечеринке, когда полагалось бы работать.

– Дана? Ты здесь? – радостно спросил чистый музыкальный голос.

– Санди? Ты ли это? – Дана заулыбалась, как будто ее бывшая соседка по комнате могла видеть ее через разделяющий их океан. Последний раз она видела подругу вскоре после своего медового месяца, когда Санди приехала навестить их в Гросс Пойнт по пути домой в Миннеаполис. Она с самого начала невзлюбила Маршалла, и тот после нескольких неудачных попыток завести с ней роман стал отвечать ей взаимностью. – Что ты делаешь в Париже? Я думала, ты в медицинской школе.

– Я и есть в школе, – поддразнила Санди, – но даже в университете Миннесоты бывают иногда каникулы. Мы с твоим отцом встретились в самолете, когда летели в Лондон, и он уговорил меня поехать с ним в Париж. – Она засмеялась. – Помнишь, Дэйнс? Я говорила тебе, что нахожу твоего отца чертовски привлекательным. Всем бы увидеть Париж в первый раз в сопровождении Джосса Армстронга. А сейчас у нас бал.

– Грант, – в отчаянии проговорила Дана. – Не хочешь ли ты сказать, что у вас с Джоссом…

–…Роман? – закончила Санди за свою подругу, как в старые добрые времена, и Дана рассмеялась. – Нет. Но это не значит, что я не пытаюсь его окрутить.

– Господи! Ты невыносима.

– Не обращай внимания. Когда ждешь ребенка? Я буду крестной матерью. Ты волнуешься? Господи, я не могу поверить, что кто-то из нас уже достаточно вырос, чтобы родить ребенка. Это звучит так… Я не знаю… Трагично… – Санди вздохнула, а Дана услышала смех Джосса, пробивающийся сквозь шум вечеринки. На короткий момент ей стало жаль, что она пропускает такое веселье, захотелось быть с ним там, в Париже, в коротком платье, и пить коньяк под звуки рояля.