Текст книги "Стражи цитадели"

Автор книги: Кэрол Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА 2

Когда я вошла в комнату герцогини, Филомена опять вопила, правда, уже не от боли или страха смерти. Обличительные слова, словно палочные удары, сыпались на сутулого, скромно одетого человека средних лет.

– Что значит – нет денег заплатить виноторговцу? Похоже, все серебро оседает в ваших карманах. Я велю вас повесить!

– Но, госпожа…

– Комигор – самое богатое поместье Четырех королевств, и вам платят непомерные деньги за то, чтобы вы им управляли. Может, если мы прекратим тратиться на ваше жалованье, вы изыщете необходимые средства?

– Если позволите, госпожа, расходы поместья за прошлый год… были огромны… Новая мебель, ювелир, портные… А сейчас кровля над западным крылом замка протекает, кузней невозможно пользоваться после пожара, а мы даже не можем нанять рабочих…

– Да как вы смеете меня обвинять? Мой муж ни в чем мне не отказывал, а управляющий осмеливается говорить «нет денег»! Полагаю, вы скоро заставите меня ходить в рубище. Почему я должна страдать?

– Но, сударыня, арендная плата не взималась уже восемь месяцев! – Управляющий промокнул лоб широким платком.

– Так получите ее, глупец. Мне что, нужно водить вас за ручку?

– Герцог Томас – да запомнит святой Аннадис его имя! – оставил указания на начало года, чтобы госпожа лично проследила за сбором ренты, поскольку сам он в назначенный день вынужден будет отсутствовать. Хозяева Комигора блюли соглашение с арендаторами более пятисот лет. Только сам хозяин или члены его семьи имеют право взимать плату. Арендаторам не позволено передавать деньги кому-либо другому.

Вымученное терпение, звучащее в голосе управляющего, наводило на мысль, что этот спор повторяется уже не в первый раз.

– Вы невыносимый зануда. Разумеется, это не я сама решила гнить в этой дыре, пока мой муж разъезжает по всем Четырем королевствам, но он никогда не обсуждал со мной подобные вопросы. «Ради наследства Герика, – говорил он. – Чтоб не дать стервятникам Монтевиаля и повода облизнуться». Как будто я ничего не знаю ни о наследстве, ни о претензиях. В конце концов, он больше не может мне этим докучать. Здесь теперь новый хозяин, пусть он и слушает меня еще меньше, чем его отец.

Расписной веер, трепыхавшийся в руках Филомены, словно вымпел во время бури, замер, и ее розовое личико вдруг вдохновенно озарилось.

– Конечно же! Это может сделать мой сын! Он теперь владелец замка. Я велю ему собрать эту проклятую плату.

Измученный управляющий терпеливо ответил:

– До своего совершеннолетия юный герцог не может взимать ренту, ваша светлость. Он слишком молод, чтобы работать с документами, и, следовательно, не может выполнить условия соглашения.

Филомена откупорила подхваченный с туалетного столика маленький серебряный пузырек, глубоко вдохнула и на миг прикрыла глаза. Затем жестом подозвала одну из служанок.

– Даже если бы я могла встать с постели, я не стала бы проводить целый нудный день, кивая и улыбаясь грязным крестьянам. Мне безразличны их гадкие дети, коровы и пшеница. Найдите другой способ раздобыть деньги. Пошлите солдат, возьмите заложников – мне все равно.

– Сударыня, я прошу вас… Подобное бесчестье…

Управляющий едва не плакал, но Филомена отвернулась к зеркалу в серебряной оправе, которое подала ей служанка. Девушка начала расчесывать ее золотистые волосы, и все внимание хозяйки дома мгновенно оказалось поглощено этим. Управляющий задержался было еще на несколько минут, но, когда Филомена принялась давать указания, как укладывать косы, поклонился и тихо вышел из комнаты.

Я прекрасно знала, что такое Комигорское соглашение. Сколько раз меня заставляли надеть самое строгое и неудобное платье, сесть рядом с матерью и Томасом и бесконечно скучать, пока отец собирает ренту. Церемония разыгрывалась, как тщательно отрепетированный танец. В первый день года – День соглашения – очередь арендаторов вытягивалась через весь главный зал, пересекала внутренний двор замка и продолжалась далеко за воротами. Один за другим они выступали вперед, и отец любезно приглашал очередного посетителя присесть с ним за небольшой столик, предлагая ему бокал вина, стоящий перед ним. Арендатор неизменно отказывался от угощения и вежливо интересовался здоровьем герцогской семьи. Мы всегда оказывались «совершенно здоровы», даже когда моя мать так ослабела от последней болезни, что вечером вверх по лестнице ее пришлось нести.

Затем мой отец спрашивал про здоровье жены и родителей арендатора, как растут дети – и каждого он называл по имени, спрашивал, не нужны ли ему новые инструменты или коза. После подобающего разговора человек вставал, кланялся и, словно только что, вспомнив, предлагал хозяину деньги. Мой отец желал арендатору доброго урожая и обращался к следующему. Танец начинался заново.

Когда мы с Томасом, устав, начинали обсуждать между собой несчастья, которые постигнут мир, если один из крестьян, в самом деле, выпьет вино, наша мать шептала, что мы ведем себя неуважительно. Долгие годы я считала, что она имела в виду «неуважительно по отношению к отцу». И это ужасное предположение немедленно вынуждало меня исправиться.

И только позже я поняла: наше поведение было неуважительным по отношению к арендаторам, которые кормили, одевали нас, позволяли нам существовать в комфорте за то, что они пользовались землями Комигора и защитой герцога.

Когда отец бывал в походе, за маленьким столиком располагалась мать, а мы с Томасом сидели рядом. Томас чувствовал себя неловко в первые годы после того, как вошел в возраст, когда мама умерла, а убитый горем отец бывал слишком пьян, чтобы исполнять свои обязанности. Однако со временем брат возмужал. До изгнания из Комигора я всегда сидела рядом с ним. Изменить ритуал казалось немыслимым.

Я вошла в покои невестки в некотором смятении чувств.

– Ты хорошо отдохнула, Филомена?

Тетка герцогини сердито укрылась за дальним углом кровати, наполовину спрятанная занавесями. Внимание герцогини было по-прежнему приковано к зеркалу.

– Не знаю, что на меня нашло нынче утром, Сериала, – сообщила она, поправляя прядь. – Мне следовало просить тебя немедленно уехать. Мой муж не желал видеть тебя здесь, и я тоже не желаю. Это ты утверждаешь, что он сам прислал тебя сюда.

– Можешь верить этому или нет, но твой сын имеет право знать, как погиб его отец, а больше некому ему об этом рассказать.

– Насколько мне известно, ты вполне могла сама убить Томаса, – заявила Филомена скорее в раздражении, нежели обвиняя. – Ты была замужем за чародеем и якшалась с предателями. Мой муж поймал тебя на этом и воззвал к правосудию. Вероятно, ты явилась сюда за отмщением.

– Говорю тебе, я не виню ни тебя, ни Герика. Томас никогда не узнает о моей мести, так что она не имеет цели. И ничто не вернет мне сына.

Я достала из кармана маленький мешочек серого шелка и положила на постель перед Филоменой.

– Я привезла это тебе. Ничего опасного.

Я улыбнулась пожилой даме, которая попятилась от кровати с таким видом, как будто в мешочке могла прятаться змея. Филомена вытащила из него прядь каштановых с рыжиной волос Томаса, перехваченных зеленой шелковой нитью, и задумчиво обернула ее вокруг пальцев.

– Давай заключим мир, – предложила я ей. – Даже если больше нет причин – так хотя бы ради того, что твой сын – герцог Комигорский. Я привезла ему перстень с печатью Комигора. У меня нет ребенка, который стал бы ему соперником, да и я ему не соперница. Это дом моего отца и тридцати поколений его предков. Я не хотела бы видеть его разрушенным бессмысленной местью.

– Думаю, что Томаса больше всего возмущало именно это, – произнесла Филомена. – Что ты творила свои злодеяния, рискуя превратить в руины эту ветхую груду камней. И мне этого никогда не понять.

У меня не было веских доказательств того, что Томас находился под властью зидов – древних врагов народа Кейрона, из магического мира за Мостом Д'Арната. Но я была готова жизнью в этом поклясться.

– Если бы Томасу позволили думать самому, он бы знал, что я никогда без нужды не пошла бы на такой риск. Он мог бы попытаться понять, что я говорила ему о своем муже и его народе. Как бы то ни было, думаю, он, в конце концов, поверил мне. Так ты позовешь сына?

Филомена бросила прядь волос на покрывало и взяла зеркало. Сперва она протерла его кружевным платком, а затем, кокетливо надув губки, принялась рассматривать свое прелестное личико.

– Он может не прийти. Герик был намного более милым в детстве, когда по вечерам кормилица приносила его к нам на часок. Мы с ним играли, а потом отсылали спать. А теперь он говорит такие гадкие вещи, когда злится, а злится он часто и безо всяких причин.

Филомена поджала губки, пощипала себя за щеки, разгладила кожу над бровями, но все-таки послала одну из горничных найти юного герцога и передать, что мама настоятельно просит его навестить ее.

Пока мы ждали, герцогиня продолжала заниматься собой, а я подошла к окну, раздумывая, как бы начать разговор о ренте. Управление Филоменой оказалось целой наукой, и я радовалась, что мне не придется иметь с ней дело дольше одного дня.

За окном, обрамленным тяжелыми занавесями, открывался успокаивающий своей красотой простор. К югу от Комигора простирались пшеничные поля; золотой океан, плещущийся у каменных стен, тянулся далеко, насколько хватало глаз.

Тут я услышала шипящий звук. Взгляд, брошенный через плечо, подтвердил, что источником его была тетушка Филомены, которая что-то настойчиво нашептывала на ухо герцогине. Та отвечала ей не столь тихо:

– Да никакая она не ведьма. Она просто вышла замуж за чародея…

Почувствовав на себе мой взгляд, старуха побледнела и отступила от кровати.

Удивительно, как много людей верят, что брак с чародеем должен наделить женщину собственными магическими силами. Часто я мечтала о том, чтобы это оказалось правдой.

– …да и тот давным-давно мертв.

Прошло еще некоторое время. Филомена слегка постукивала по зубам уголком серебряного зеркальца. Внезапно она нарушила тишину:

– Думаю, тебе следует отдать перстень мне.

Я сидела на узком подоконнике, откуда одновременно могла наслаждаться видом из окна и приглядывать за спальней.

– Я отдам его только законному владельцу.

– Какая тебе разница, кто его у тебя заберет? Герик еще слишком юн, чтобы носить его, и я могу забрать у него перстень сразу, как только ты уедешь.

– Если я отдам кольцо Герику, а ты его заберешь, он будет знать – у кого кольцо есть, а у кого нет. И не будет никакого недопонимания.

Я доверяла Филомене лишь до тех пор, пока не теряла ее из виду.

Герцогиня все еще дулась, когда мальчик вошел в комнату.

– Герик, дорогой мой! Ты пришел порадовать свою бедную мамочку?

Филомена не ждала ответа, а мальчик, по-видимому, не собирался его давать. Впрочем, не думаю, что его ответ пришелся бы матери по вкусу. Выражение его лица было высокомерным и отчужденным, и мне казалось, что он старательно избегал смотреть в мою сторону. Хотя я стояла прямо напротив дверей в спальню, он сразу направился к постели матери и позволил ей потрепать себя по щеке.

– Герик, эта женщина привезла то, что принадлежит тебе. Она настаивает на том, чтобы отдать это тебе в руки, как будто бы у нее есть на это право. Но мама должна хранить это для тебя, пока ты не подрастешь.

Мальчик повернулся ко мне и вежливо поклонился. Его глаза не выражали никаких чувств, в них не было даже любопытства. Я ждала, когда Филомена представит нас подобающим образом, но она не произнесла больше ни слова. Так что я жестом пригласила мальчика присесть рядом со мной на скамью, покрытую тощими подушками красного бархата. Он сел как можно дальше от меня, чопорный, словно накрахмаленный воротничок.

– Я была с твоим отцом, когда он погиб, – произнесла я. Глаза мальчика широко распахнулись, ледяное презрение в них растаяло в мгновение ока. – Я хочу кое-что рассказать тебе об этом дне.

Я тщательно продумала, что же рассказать ему об этой странной туманной пещере, затерянной между снежных вершин Стены Дориана. О жестоких чужестранцах с пустым взглядом, которые стремились захватить власть над Четырьмя королевствами и пытались втянуть лучшего фехтовальщика Лейрана, Защитника короля, в поединок с принцем Авонара. Я вкратце изложила историю так, чтобы все сказанное было правдой, опуская лишь подробности, непонятные или опасные для ребенка. Он слушал меня с неусыпным вниманием.

– …Так что, как видишь, они даже не предполагали, что твой отец может победить в этом поединке. Они обманули и рассердили его, но не сказали ему, что задумали на самом деле. Принц Авонара клялся не убивать никого из наших земель. Этот священный обет был дан его предками. Негодяи же хотели заставить принца нарушить клятву. Но, несмотря на их уловки, твой отец обнаружил обман и отказался продолжать поединок. Он сказал им, что этот бой не принесет чести королю Эварду.

Теперь наступала самая сложная часть объяснений. Я не решилась затронуть тему чародейства и волшебного Моста Д'Арната, связывающего наш мир с миром Гондеи и его столицей Авонаром. Как могла я объяснить, что лишенный души воин-зид поднял сжатый кулак и ужасным заклинанием наслал на Томаса безумие и тот сам бросился на меч Д'Нателя? Как объяснить – ребенку ли, взрослому, – что на самом деле принц Д'Натель – мой муж Кейрон, который предпочел погибнуть на костре, но не сойти с пути Целителя?

– Это были настоящие злодеи, – сказала я, – а их вождь настолько лишен чести, что они вынудили твоего отца снова вступить в бой. В тумане и при тусклом свете он почти ничего не мог разглядеть. И когда Томас атаковал, собираясь поразить негодяев, он налетел прямо на меч Д'Нателя. Увидев, что произошло, принц впал в ярость. Он бился с подлецами до тех пор, пока не обезвредил их. Мы вместе сделали все, чтобы спасти твоего отца, но не смогли: его раны оказались слишком тяжелы. Он лежал на моих руках и сказал мне, что не чувствует боли. А потом он заговорил о тебе.

Огромные глаза мальчика сияли. Его боль словно мерцала искорками синевы и янтаря в карих глубинах, она надрывала мне сердце, несмотря на мое равнодушие и обиду. Мне казалось правильным, что сын Томаса скорбит об отце. Так и должно быть.

– Он сказал, что ты честен и похож на него, и так оно и есть. Еще он сказал, что ты умен и упрям и что он хотел бы передать тебе, каким хорошим сыном ты ему был. Он очень гордился тобой.

Мальчик тихо вздохнул, чуть вздрогнув.

– Вскоре твой отец умер на моих руках. Я похоронила его у одинокого озера, с мечом в руках, как и подобает, покоиться Защитнику Лейрана. Когда ты подрастешь, если захочешь, я провожу тебя туда.

Из шелкового зеленого мешочка, очень похожего на серый, который получила Филомена, я достала тяжелый золотой перстень с изображением четырех колец Стражей и вложила в руку мальчика.

– Теперь он твой. Когда придет время, носи его с достоинством, как твой отец и дед. Они не были безупречными людьми, но они всегда делали то, что считали правильным. Эта вещь означает великую ответственность, и ты должен научиться нести ее, как хотел бы твой отец.

Но, конечно, увидев, как мальчик стискивает тонкими пальцами кольцо так сильно, что костяшки побелели, я мысленно спросила себя, кто же научит его. Конечно же, ни мать, ни ее тетка, ни щебечущие горничные.

Ребенок взглянул на меня, как будто увидел впервые. Он еле слышно прошептал:

– Кто вы?

– Меня зовут Сейри. Я сестра твоего отца, а значит, полагаю, прихожусь тебе тетей.

Я думала, что готова к любой реакции на рассказ: к ребяческим слезам, сдержанной скорби, смущению или же более естественному отсутствию интереса у мальчика благородного происхождения, чей отец был целиком поглощен великими событиями. Герик же совершенно ошеломил меня.

– Ведьма! – заверещал он, подпрыгнув и метнувшись к постели матери. – Как ты посмела сюда явиться? Как ты посмела говорить о моем отце? Он вышвырнул тебя из Комигора за преступления! Все думали, что ты умерла! Мама, заставь ее убраться прочь!

Я никогда не видела такого дикого ужаса. Твари земные и небесные, что же ему рассказали обо мне?

– Тише, Герик, – сказала Филомена, отстраняя его локтем и расправляя смятые покрывала. – Угомонись. Сериана уже уходит. А теперь отдай мне кольцо, пока не потерял.

Мальчик, дрожа, цеплялся за красное покрывало, в лице его не осталось ни кровинки. Голос понизился до шепота.

– Уходи. Тебя не должно быть здесь. Уходи. Уходи. Тетушка Филомены явно торжествовала победу, я же совершенно не знала, что делать. Лучшим выходом казалось обдуманное отступление.

– Конечно же, я не ведьма, и последнее, чего я хотела бы, – это повредить чем-то такому смышленому мальчику, как ты. Много лет мы с твоим отцом были чужими. Мы верили в ужасные вещи друг о друге. Но перед тем как он погиб, мы узнали правду. Все зло в нашей жизни оказалось делом рук тех негодяев, которые убили его. Между нами все прояснилось, вот почему он прислал меня к вам. Понимаю, это нелегко, но надеюсь, когда ты узнаешь меня лучше, то перестанешь бояться меня. И если придет время, когда ты захочешь, чтобы я рассказала тебе о твоем отце – каким он был в твои годы, во что любил играть, что любил делать, – я вернусь. А сейчас я уезжаю, как ты и хотел.

Должно быть, они напичкали ребенка самыми жуткими вымыслами о колдовстве. И все равно, такого неприкрытого ужаса я от сына Томаса никак не ожидала. Я кивнула Филомене, которую больше занимал гербовый перстень, чем дрожащий ребенок, и вышла из комнаты.

Нэнси стояла за дверью, ее глаза были распахнуты от удивления. Несчастная, раздосадованная, я попросила ее принести мой плащ и позвать кучера. Определенно, успокаивать мальчика было не моей заботой.

Когда я уже спускалась по лестнице, мне встретилась небольшая компания, поднимавшаяся наверх. Неллия вела внушительного господина, которого, увидев однажды, невозможно было ни с кем перепутать. Темные вьющиеся волосы и кустистые брови тронула седина, но бодрые умные черные глаза, огромный нос и оттопыренные уши ничуть не изменились с нашей последней встречи.

– Госпожа Сериана, вы уже встречались с доктором Реном Вэсли? – спросила домоправительница.

– Разумеется, хотя и много лет назад.

– Сударыня! – воскликнул мужчина. Низкий поклон не смог скрыть его удивления.

– Я и предположить не мог, что встречу вас здесь. Я даже не был уверен, что вы… э-э… рад видеть вас в добром здравии!

Как-то раз мы беседовали с Реном Вэсли на ужине у наших общих знакомых. Оживленный разговор с весьма начитанным врачом скрасил нудный вечер, превратив его в занимательнейшее событие.

В день суда над Кейроном я увидела Вэсли среди зрителей, и это подтолкнуло меня к спору о том, что искусство целителя не всегда связано со злом, что это чудо, заслуживающее восхваления.

– Мне тоже удивительно видеть вас здесь, в дне пути от Монтевиаля. Моей невестке повезло, что ею занимается столь искусный врач.

– Ее светлости трудно отказать. К тому же она и в самом деле нуждается в помощи. – Доктор задумчиво поджал губы. – Могу ли я вас попросить?.. Я и не мечтал о такой возможности, но я был бы счастлив, перемолвиться с вами словечком после того, как увижусь с герцогиней.

– Я как раз уезжаю.

– О, неужели… Жаль это слышать. Я предполагал… надеялся, что вы приехали сюда позаботиться о юном герцоге, пока его мать не в состоянии этим заниматься. – Широкое лицо доктора сморщилось в разочарованной гримасе. Он понизил голос: – Мальчик отчаянно нуждается в присмотре. Особенно теперь, после смерти отца. Вы видели, разве нет, насколько он беспокоен?

– Я только сегодня встретилась с ним впервые. Тетка Филомены появилась на верхней площадке лестницы:

– Господин доктор, ваше промедление невыносимо. Герцогиня ждет.

– Сударыня, я был в дороге большую часть суток, чтобы позаботиться о ней, – отозвался Рен Вэсли. – Передайте ее светлости, что тучный старик, задыхающийся от долгой тряски в карете, не может порхать по лестницам подобно такому воздушному созданию, как вы. Еще миг, и я буду рядом с герцогиней.

Стоило ему повернуться ко мне, и хмурое выражение сменилось насмешливым изгибом брови и подмигиванием.

– Я хотел бы побеседовать с вами, сударыня, в интересах мальчика. Сейчас, если нет другой возможности.

В отличие от своего племянника я всегда шла на поводу у собственного любопытства.

– Вам надо наверх. Я могу ненадолго отложить отбытие. Буду ждать вас в музыкальной гостиной.

– Благодарю вас, сударыня. Я вернусь так скоро, как только смогу.

Я передала Ренальду, что отъезд задерживается, и вернулась в музыкальную гостиную. Печально, но это помещение было еще более запущено, чем библиотека. Стоявшую там арфу так затянуло паутиной, как если бы пауки пытались добавить ей новые струны. Мне пришлось поправить портрет моей матери, криво висящий над камином. Моя хрупкая, прелестная мать принесла музыку и изящество в это запущенное воинское убежище. Она боялась войны и ненавидела разговоры о ней. Мама умерла совсем молодой, когда мне было всего девять. Люди говорили, что жизнь жены лейранского воина оказалась для нее слишком суровой. Я поклялась быть сильнее. Странно, как все выходит на самом деле.

Мне следовало уйти. Не было нужды связываться с этим ребенком. К весне Филомена оправится и заберет детей в Монтевиаль. Жаль будет, конечно, сознавать, что Комигор останется пустым, но, возможно, так будет лучше для мальчика. Наверняка в столице какие-нибудь друзья Томаса возьмут его под свое крыло.

Я бесцельно перебирала струны висевшей на стене лютни, когда вдруг вспомнила о Дарзиде, циничном, беспринципном военном помощнике Томаса. Дарзид был загадкой. Очаровательно безнравственный человек, который восемнадцать лет назад прибился к моему семейству. Имея лишь шаткие доказательства, я была убеждена, что тайны Дарзида связаны с ужасными поступками моего брата и – в итоге – с бездушными воинами-зидами, которые убили Томаса и пытались разрушить Мост Д'Арната. Было бы ужасно, если бы заботу о Герике взял на себя Дарзид. Возможность того, что Филомена обратится к нему с просьбой взять мальчика под опеку, заставила меня терпеливо ждать Рена Вэсли в музыкальной гостиной. Если встреча с врачом поможет воспрепятствовать подобному союзу, я должна с ним поговорить.

Почти час спустя в дверях музыкальной комнаты показалась львиная грива доктора Вэсли.

– Разрешите?

– Проходите, пожалуйста. Надеюсь, с моей невесткой все в порядке?

Тяжело вздохнув, доктор опустился в кресло с высокой спинкой, которое жалобно заскрипело под ним.

– Как я и ожидал, герцогиня нуждалась лишь в щедрой порции подбадривания. Я рекомендовал ей не покидать постель надолго в надежде, что мы поможем ребенку задержаться в этом мире дольше, чем на день. Двое предыдущих детей родились задолго до положенного срока, и, как всегда бывает в таких случаях, их жизненных сил хватило лишь на несколько часов. Каждый день, отсрочивающий роды ее светлости, прибавляет малышу шансов. Но я отвлекся. Вы собирались уезжать.

– Да, но вовсе не оттого, что я не хочу возобновлять наше знакомство. О том вечере у меня остались самые светлые воспоминания.

Доктор прищелкнул языком.

– Что за отвратительные вечеринки устраивает графиня! На моей памяти это был единственный вечер, когда я ехал домой и не клялся в дальнейшем совершенно избегать общества. Я ждал новой встречи с вами, но в следующий раз, когда мы увиделись, вы стояли перед королем на свидетельском месте и клялись, что Целитель способен вернуть покойного к жизни.

Положив локти на массивные колени и подперев руками подбородок, Рен Вэсли изучал мое лицо, как если бы я была каким-то редким симптомом, который следует добавить к его сокровищнице знаний.

– Понимаете ли вы, госпожа моя, какие вопросы всколыхнул во мне ваш рассказ? Ужасающая, правда, о моем собственном невежестве…

– Разумеется, вы знаете, что, обсуждая подобные вопросы, мы с вами нарушаем закон?

Откровенность Вэсли обезоруживала, но я прожила уже слишком долго, чтобы упускать из виду последствия невоздержанной беседы. За каждой дверью или окном может прятаться доносчик. Заживо сжигали только чародеев, но те, кто их поддерживал, пусть даже только на словах, также платили жизнью: их вешали или рубили им головы, в зависимости от положения в обществе. Этот лейранский закон действовал на протяжении четырех с половиной сотен лет.

– Да, мм… Среди нас есть те, кто слышит и мыслит несколько свободнее, чем мы решаемся показать. Но в интересах краткости, равно как и безопасности, я умолкну. По правде сказать, ваш племянник – куда более насущная забота. Вы упоминали, что уже виделись с ним?

– Герик и есть та причина, по которой я здесь.

Я рассказала Рену Вэсли о данном Томасу обещании и о послании, которое тот передал сыну.

– Вы знаете, что они не ладили? – задумчиво протянул доктор, откидываясь на спинку кресла и доставая трубку. Вслед за этим он приступил к ритуалу набивания. – Герик чрезвычайно восхищался своим отцом, но с тех пор, как его забрали от кормилицы, он едва ли открыл рот в присутствии его светлости. Герцог был крайне обеспокоен. Зная, что я сам воспитал шестерых сыновей, он несколько раз советовался со мной, даже просил осмотреть мальчика в поисках малейшего признака неблагополучия.

– И что же вы обнаружили?

– Мне так и не представилось возможности что-либо обнаружить. Дважды я пытался произвести осмотр, и оба раза ребенок начинал биться в истерике, едва не доведя себя до болезни!

Точно так же он вел себя в комнате Филомены.

Доктор постукивал незажженной трубкой, сжав ее в могучей руке.

– У многих детей, особенно у избалованных и своевольных отпрысков богатых семейств, случаются вспышки гнева. Но меня беспокоит то, что мальчик вовсе не склонен к подобному поведению. Ваш брат был хорошим отцом. И если не брать те случаи с осмотром, Герик неизменно вежлив, уважителен со мной, так же как был с герцогом Томасом. Он очень хорошо умеет сдерживаться. Слишком хорошо для ребенка десяти лет.

– Я тоже это заметила. Вот почему я так поразилась его вспышке.

Я рассказала доктору, как мальчик испугался, когда я представилась.

– Я подумала, что басни о чародеях и моей с ними связи, которыми его пичкали, могли напугать такого маленького ребенка.

– Любого другого – вполне возможно. Но Герику не свойственны глупые страхи, нет. Мальчик выстроил вокруг себя стену и никого не пускает внутрь. А если кто-нибудь пытается сломать его оборону, он ввергает себя в неистовство. Это ненормально. Ему нужен кто-нибудь, кто поддержал бы его, позаботился о нем.

Я присела на табурет возле арфы и принялась стирать паутину с потускневших струн.

– Зачем вы мне это говорите? Мы с ним едва знакомы. И хотя мне грустно слышать о его бедах, вам следует обсудить это не со мной, а с кем-нибудь другим.

С кем-то, кто не будет завидовать тому, что этот ребенок жив.

– Его мать…

Рен Вэсли взревел как вулкан, плюющийся огнем перед извержением.

– Я бы не доверил его матери смотреть за моими собаками! Она, конечно, не глупа и, когда речь идет о ее собственных интересах, прислушивается к голосу разума. Я только что говорил с герцогиней, и весьма вольно. Она жаловалась на затруднения с арендаторами и рентой.

– Я наслышана о них. Надеюсь, ее можно заставить понять важность Комигорского соглашения.

– Если она что и понимает, госпожа моя, так это насколько болезненно безденежье и насколько ее собственное положение зависит от сохранения и преумножения наследства, причитающегося ее сыну. Я сказал ей, что ей необходимо избавить себя от всех этих забот… И это, разумеется, правда. И объяснил, что вижу только одно решение.

– И какое же?

– Я сказал герцогине, что собирать ренту следует вам. – Его огромные брови вознеслись к поднебесью.

– Да вы с ума сошли! Филомена никогда на это не пойдет!

– Напротив, сударыня. Когда она открыла глаза, она уже считала это собственной идеей.

– Ну, значит, это она сошла с ума.

– Вовсе нет. Согласитесь. Мальчик несовершеннолетний, а обычаи этого дома требуют, чтобы взрослый член семьи или попечитель, назначенный королем, исполнял условия соглашения. Герцогиня считает взимание ренты делом нудным и утомительным. Она скорее перевешает арендаторов, чем станет пожимать им руки. Убедив вас остаться, она может получить деньги, не доставляя себе неудобств. Я сказал ей, что ваше знакомство с замком может освободить ее от бесчисленных забот и позволить сосредоточиться на своем здоровье.

Я не могла решить, истерически мне рассмеяться или швырнуть арфу в эти кошмарные брови, подрагивающие от удовлетворения моим замешательством.

– Я прошу прощения, что не принял во внимание дела, занимающие вас в настоящее время, но эту возможность упустить было нельзя. Я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что мальчик будет благоденствовать под вашим присмотром.

Единственное, что не позволило мне осмеять это глупое предложение, – ощущение тепла у сердца, когда я принялась обвинять доктора в безумии. Я прикоснулась к розовому камню в палец величиной, висевшему у меня на шее. Меня предупредили, что в ближайшие несколько месяцев камень начнет излучать сияние и его неестественная холодность уступит место теплу. Завтра на рассвете Дассин должен будет привести ко мне Кейрона в надежде, что я смогу помочь вернуть ему память.

Я еще не знала, что буду делать в ожидании. Вернуться к тому примитивному существованию, которое я десять лет вела в Данфарри, было невозможно, как невозможно было, и вернуться, даже имей я для этого средства, к праздной аристократической жизни, из которой меня вырвал арест Кейрона. В минувшие месяцы я оказалась втянута в события, значимые для судеб мира, и теперь нигде не чувствовала себя как дома. Я больше не ощущала себя частью Комигора. Но если мне удастся за это время сделать что-либо полезное, чтобы предотвратить будущее запустение фамильного замка, тогда пребывание здесь окажется не пустой тратой времени. Что же касается мальчика…

– Если я и позволю втянуть себя в это безумство, что мне делать с племянником? – поинтересовалась я. – Его трясет от одного моего вида. Думать, что я – единственный человек, способный преодолеть его неестественную отчужденность…

Лоб доктора прорезали глубокие морщины.

– Авантюра, конечно же. Если он не сможет смириться с вами, придется придумывать что-то еще. Я обещал герцогине поговорить с ним.

Его последние слова прозвучали, словно вопрос. Врач резко вскинул голову, ожидая моего ответа. Я не могла придумать нового возражения.

– Вы чудовище, Рен Вэсли. Вы напоминаете мне другого человека, которого я встретила совсем недавно, тоже целителя. Он тщеславен настолько, что полагает себя вправе управлять судьбами людей и миров. Мне кажется, ни Филомена, ни ее сын вас за это не поблагодарят. Как, впрочем, и я.