Текст книги "Лето в большом городе"

Автор книги: Кэндес Бушнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Она хватает свою сумочку и хлопает дверью.

Я стою в шоке. Фанерная дверь открывается и входит Лил, белая как полотно.

– Бог ты мой, Кэрри, – она шепчет. – Что ты будешь делать?

– Уйду, – говорю я, подымая стопки своих вещей и бросая их в чемодан.

– Но куда ты пойдешь? Это Нью-Йорк. Сейчас ночь и опасно. Ты не можешь быть на улице одна. Что если на тебя нападут или ты умрешь? Возможно, ты можешь пойти в ИМКА(Юношеская христианская ассоциация).

Я внезапно разозлилась. На Пэгги и ее иррациональность. – Есть много мест, куда я могу пойти.

– Например?

Хороший вопрос.

Я накинула на себя Китайский плащ наудачу и захлопнула чемодан. Лил выглядит потрясенной, так как не верит, что я собираюсь довести свой план до конца. Я одарила ее слабой улыбкой и короткими объятиями. Мой желудок сжался от страха, но настрой был решительный, и я не собиралась сдаваться.

Лил идет за мной на улицу, умоляя остаться.

       – Ты не можешь так просто уйти, тебе не куда.

– Честно, Лил. Я буду в порядке, – я настаиваю на этом, с большей уверенностью, чем я на самом деле чувствую.

Я протягиваю руку и ловлю такси.

– Кэрри! Не надо, – умоляет Лил, когда я засовываю свой чемодан и пишущею машинку на заднее сидение.

Водитель такси оборачивается.

       – Куда ехать?

Я закрываю глаза и строю гримасу.

После тридцати минут проведённых снаружи под грозовым дождём, мне       интересно, о чем я только думала.

Саманты нет дома. Где – то в глубине души я догадывалась, что Саманты нет дома, я всегда могу пойти к Бернарду и просить о милосердии. Но сейчас, разорившись на такси, у меня не осталось денег еще на одну поездку.

Вода ручьем скатывается по моему затылку. Мой плащ промок, я была напугана и несчастна, но я намеренно убеждала себя в том, что всё будет хорошо. Я представила, как дождь очищает город и смывает Пегги.

Но поток мыслей в голове меняется, и вдруг меня атакуют кусочки льда. Дождь превратился в град, и мне нужно было найти укрытие.

Я дотащила чемодан до угла, где я нашла маленький магазинчик со стеклянной витриной и короткой лестницей.

Во-первых, я даже не была уверена, что это магазин, но затем я увидела большую надпись, гласившую "ДЕНЬГИ НЕ МЕНЯЕМ, ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЙТЕ".

Я смотрю через стекло на витрину, усеянную конфетами. Я толкаю дверь и захожу внутрь. Странный, лысый мужчина, который немного походил на свеклу, сидел на стуле за стойкой из Плевсиглаза. Это небольшая панель из пластика, куда нужно засовывать деньги через кассу. Я закапала весь пол, но не похоже, что мужчина был против.

       – Что желаете, девушка? – спрашивает он.

Я с удивлением смотрю по сторонам. Внутри магазин кажется еще меньше, чем снаружи. Стены здесь тонкие, а в углу есть наглухо запертая дверь.

Я дрожу. – Сколько стоит шоколадный батончик Херши?

– Двадцать пять центов.

Я роюсь по карманам и достаю четвертак, просовывая его через щель. Беру шоколадку и стоя разворачиваю.

Немного мелочно, но мне вдруг стало жаль этого мужчину. Похоже, что бизнес у него идет неважно.

Интересно, как он вообще выживает.

Затем, я подумала, а как же я выживу? Что если Саманта не вернется домой?

Что, если она пойдет ночевать к Чарли?

Нет. Она должна прийти домой. Она просто обязана. Я закрываю глаза и представляю, как она, склонившись к столу, говорит: – Ты действительно, воробушек!

И затем, будто этому суждено было произойти, на углу останавливается такси и выходит Саманта. Прижимая дипломат к груди, и уклоняясь от дождя, она останавливается, выглядя пораженной. Погодой, и, судя по всему, чем – то еще.

– Эй! – я дергаю, чтобы открыть дверь и мчусь к ней, размахивая руками.

– Да? – Она вздрогнула, но быстро восстанавливает свое самообладание. – Ты, – говорит она, вытирая капли дождя со своего лица.

– Что ты здесь делаешь?

Я собрала последнюю каплю своей уверенности. Стоя на углу улицы под дождем, пожимаю плечами.

       – Я хотела бы узнать...

– Тебя выставили из квартиры, – говорит она.

– Откуда ты узнала?

Она смеется.

       – Чемодан и факт, что ты промокла до нитки. К тому же, это то, что всегда случается с воробушками. Господи, Кэрри. Что же мне с тобой делать?

Глава 8

– Ты жива, – Лил бросается мне на шею.

– Конечно, я жива, – говорю я, как будто то, что меня выгоняют из квартиры – случается со мной все время. Мы стоим перед Новой Школой, ожидая войти туда.

– Я беспокоилась. – Она отходит назад, чтобы осмотреть меня. – Ты выглядишь нехорошо.

– Похмелье, – я объясняю. – Тут ничего не поможет.

– Ты закончила свою историю?

Я смеюсь. Мой голос звучит, словно царапины по тротуару.

       – Едва ли.

– Ты должна рассказать Виктору что случилось.

– Виктор? С каких это пор ты называешь его по имени?

– Это его имя, не так ли? – она идет в здание спереди меня.

Я была за пределами спокойствия, что Саманта появилась и спасла меня, объясняя, что она решила дать Чарли одну ночь, на раздумья. И меня заинтриговало то, что раз Чарли отдыхает, значит и Саманта отдыхает и то, что она ожидает, что я составлю ей компанию. Это было задолго до того как я узнала, что ночь прогулок Саманты в буквальном смысле означало всю ночь и я начала волноваться.

Сперва мы пошли в место, которое называется «Один пятьдесят».

Внутренняя часть была точной копией корабля, и хотя это был технически ресторан, никто не ел.

Видимо, на самом деле никто не ест в модных ресторанах, потому что вас только должны увидеть там.

Сначала бармен купил нам выпить, потом два парня начали покупать нам напитки, потом кто-то решил, что нам всем нужно пойти в этот клуб, Ксенон, где все казались сиреневыми под черными лампочками.

Было довольно забавно, потому что никто не вел себя так, будто они были сиреневого цвета, и как только я начала привыкать к этому, Саманта встретила других людей, которые собирались в клуб под названием "Святой", так что мы все забрались в такси и поехали туда.

Потолок был окрашен под подобие неба, освещенный маленькими лампочками, располагался прямо над вращающимся как кинопленка танцполом, и люди постоянно падали.

Затем я танцевала с двумя парнями в париках и потеряла Саманту, но затем нашла ее в туалете, где можно было услышать, как люди занимались сексом. Танцуя на платформе, я потеряла одну из своих туфлей, и не смогла найти, и Саманта заставила меня уйти, потому что была голодна, и снова мы оказались в такси с большим количеством людей, Саманта заставила водителя остановиться около круглосуточной аптеки в Чайнатауне чтобы проверить, есть ли у них обувь.

Странно, но у них были бамбуковые шлепанцы.

Я примерила их вместе с остроконечной шляпой, что выглядело настолько смешно, что всем пришлось купить бамбуковые шлепанцы и остроконечные шляпы.

Наконец, мы вернулись в такси, которое отвезло нас в столовую, отделанную металлом, где мы поели яичницу.

Я думаю, что мы вернулись домой около пяти утра. Я боялась посмотреть на свои часы, но птицы уже пели.

Кто бы мог подумать, что в Нью-Йорке столько много этих проклятых птиц? Я бы никогда не подумала, что буду спать в таком шуме, затем я встала и начала писать.

Где-то через 50 минут, Саманта вышла из своей комнаты, подняв свою бархатную маску для сна на лоб.

– Кэрри, – она спросила. – Что ты делаешь? – Пишешь? Не могла бы ты не шуметь? – простонала она. – К тому же, у меня жуткие судороги.

– Конечно, – взволновано сказала я. Последнее, что мне было нужно – это досаждать ей или ее судорогам.

Теперь, следя как Лил осторожно поднимается по лестнице, меня разрывало чувство вины. Мне нужно начать писать. Мне нужно стать серьезнее.

У меня осталось всего пятьдесят шесть дней.

Я бегу за Лил и трогаю ее за плечи.

– Бернард звонил?

Она качает головой и делает жалостливый вид.

Сегодня мы получали удовольствие от работы Капоте Дункана. Учитывая мое состояние, это последнее что мне было нужно. Подперев голову рукой, я раздумывала над тем, как мне пережить этот урок.

– Она держала бритву между пальцев. Кусочек стекла. Кусочек льда. Спаситель. Солнце было луной. Когда она поскользнулась, лед стал снегом, а паломник затерялся в метели, – Капоте поправляет очки и улыбается, довольный собой.

– Спасибо, Капоте, – говорит Виктор Грин. Он упал в кресло в конце комнаты.

      – Пожалуйста, – отвечает Капоте так, будто он принес огромную пользу.

Я внимательно изучаю его в попытке выяснить что Лил и, судя по всему, сотни других женщин Нью-Йорка, включая моделей, видят в нем. У него поразительно мускулистые руки, такие руки которые выглядят так, словно знают, как управлять лодкой или забивать гвоздь, или удержать вас на крутом краю скалы. Жаль, что у него нет личности для сравнения.

– Есть ли какие-нибудь комментарии к работе Капоте? – спрашивает Виктор. Я поворачиваюсь и неодобрительно смотрю на него.

       – Я бы хотела высказаться, – отвечаю я.

У меня есть ответ. Это ужасно. Мне действительно кажется, что меня сейчас стошнит. Нет ничего, что я ненавижу больше, чем какую-то пошлую романтическую историю об идеальной девушке, в которую влюблены все парни, кончающую жизнь самоубийством. Потому, что она очень печальна. В то время как в реальности она просто сумасшедшая. Но, конечно, парень не может это видеть. Все что он видит – это ее красоту. И ее печаль.

Парни могут быть такими глупыми.

– Повтори, кто эта девушка? – спрашивает Райан, с ноткой скептицизма, что подсказывает мне, что я не одна с такими мыслями.

Капоте застыл.

       – Моя сестра. Я думал это вполне очевидно с самого начала.

– Наверное, я пропустил это, – говорит Райан. – Я хотел сказать, что ты ее так описываешь – она не выглядит, как твоя сестра. Звучит так, будто ты влюблен в нее.– У Райана и Капоте трудные отношения, особенно с тех пор как они должны были быть друзьями. Но так происходит на уроках. Как только ты входишь в комнату, ты прежде всего писатель.

      – Звучит будто это... инцест, – добавляю я.

Капоте смотрит на меня. Это первый раз, когда он заметил мое присутствие, но лишь потому, что ему пришлось.

       – В этом суть истории. И если вы не поняли смысл, ничем не могу вам помочь.

– Но неужели это и вправду ты? – я надавила.

– Это выдумка, – говорит он резко. – Конечно, это не я настоящий.

– Так если это не настоящий ты или твоя сестра, я полагаю, мы можем

критиковать ее, – говорит Райан, пока хихикает остальная часть класса. – Я не хотел бы отзываться негативно о члене твоей семьи.

– Писатель должен быть способным взирать на всё с критической точки зрения, – отвечает Лил. – Включая свою собственную семью. Они, правда, говорят, что художник должен убить своего отца, чтобы преуспеть.

– Но Капоте не убил никого. Пока, – говорю я. Класс захихикал.

– Этот разговор совершенно глупый, – встревает Рэйнбоу. Это был второй раз, когда она соизволила высказаться на уроке, и ее тон звучал усталым, дерзким и высокомерным, созданный специально, чтобы поставить нас на свое место. Что кажется, осталось далеко позади нее. – Тем не менее, сестра мертва. Так что, какая разница, как мы о ней отзываемся? Я думаю, что история отличная. Я отождествляю себя с болью сестры. Мне это показалось очень реальным.

– Спасибо, – сказал Капоте так, будто он и Рэйнбоу двое аристократов, мелькающие в толпе крестьян.

Теперь я уверена, что Рэйнбоу с ним спит. Я задумалась, знает ли она про модель.

Капоте садится на свое место, и я снова ловлю себя на том, что пялюсь на него с открытым любопытством.

Изучая профиль, его нос был очень характерным – отличительная горбинка передается из поколения в поколение – "Нос Дунканов" – вероятно это яд для каждой женщины в семье.

Сочетаясь с узко посаженными глазами, нос придал бы манер грызуна, но глаза Капоте были широко посажены. И теперь, когда я смотрю на него, были темно-чернильно-синие.

– Может быть Лил прочтет свою поэму? – пробормотал Виктор.

Поэма Лил была о цветке, который оказывал влияние на три поколения женщин. Когда она закончила, в классе повисла тишина.

– Это было великолепно. – Виктор пошаркал в начало комнаты.

– Каждый так может, – с подбадривающей скромностью произнесла Лил. Она была единственным искренним человеком в этом классе, вероятно потому, что у нее действительно был талант.

Виктор наклоняется и берет свой рюкзак. Я не могу представить, что там может быть кроме документов, но вес рюкзака склоняет его влево, словно лодку, качающуюся на волнах.

– Мы соберемся в среду. А тем временем, напоминаю что те, кто еще не приготовил свою первую историю, нужно сделать это к понедельнику. – Он оглядывает комнату.

– И мне нужно увидеть Кэрри Брэдшоу у себя в кабинете.

Я смотрю на Лил, интересно знает ли она причину этой неожиданной встречи, но она только пожимает плечами.

Возможно, Виктор собирается сказать, что мне не место в этом классе.

Или возможно он собирается сказать, что я самая талантливая и гениальная студентка, которая когда – то у него была.

Или может быть... Я сдаюсь. Кто знает, что он хочет. Я курю сигарету и иду к нему в кабинет.

Дверь заперта. Я стучу.

Она со скрипом открывается, и первое, с чем я сталкиваюсь – это огромные усы       Виктора наряду с его мягким наклоненным лицом, выглядевшим так, словно кожа и мышцы наотрез отказывались прильнуть к черепу.

Он, молча, открывает дверь, и я вхожу в небольшую комнату, заполненную беспорядком бумаги, книг и журналов. Он берет кипу бумаг со стула, около его стола и беспомощно оглядывается.

– Туда, – говорю я , указывая на небольшую кучу книг на подоконнике.

– Точно, – говорит он, шлепнув бумажки сверху, где они начали опасно раскачиваться.

Я сажусь в кресло, а он неуклюже падает на свое место.

– Хорошо, – дергает себя за усы.

Я все еще там, я хочу кричать, но не буду.

– Как ты себя чувствуешь в этом классе? – он спрашивает.

– Хорошо. Очень хорошо, – я почти уверена, что я попала, но нет причин давать ему оружие.

– Как долго ты хочешь стать писателем?

– С тех пор, как я была ребенком, я полагаю.

– Ты полагаешь?

– Я знаю. – Почему разговоры с преподавателями всегда топчутся на месте.

– Почему?

Я сижу и пялюсь на свои руки. Нет хорошего ответа на этот вопрос. "Я гений и мир не сможет жить без моих слов", было бы слишком претенциозно, и скорее всего, не соответствовало бы действительности.

– Я люблю книги и хочу писать отличные Американские романы, – это, правда, как и то, что этого хочет каждый студент, а иначе, зачем им быть на этих уроках?

– Это мое призвание, – звучит чересчур драматично. Но, с другой стороны, зачем он вообще задает мне этот вопрос? Разве он не может сказать, что я должна быть писателем?

В последствие я не сказала ничего. Вместо этого я распахнула глаза так широко, насколько это было возможно.

Это дало интересный эффект. Виктор Грин вдруг почувствовал себя неудобно, заерзал на кресле и стал открывать и закрывать ящик стола.

      – Почему вы носите усы? – спрашиваю я.

– Ммм? – он прикрывает губы своими острыми, сальными пальцами.

      – Это потому что усы – часть вас?

Я никогда раньше так не разговаривала с учителем, но я ведь не совсем в школе. Я на семинаре. И кто сказал, что Виктор Грин должен быть авторитетом?

– Вам не нравятся усы? – спросил он.

Подождите. Виктор Грин самовлюбленный?

      – Конечно, – говорю я, думая, как тщеславна его слабость. Это щель в броне. Если это напрасно, вы должны сделать всё возможное, чтобы скрыть это.

Я слегка наклонилась вперед, тем самым подчеркивая свое восхищение.

      – Ваши усы очень....хорошие.

      – Ты так думаешь? – он повторяет.

Черт побери. Прям ящик Пандоры.

Если бы он только знал, как Райан и я смеемся над этими усами. Я назвала их "Вальдо." Вальдо, однако, необычные усы.

Он способен искать приключения без Виктора. Он ходит в зоопарк и в Студию 54, и на следующий день он даже ходил в Бенихану, где шеф – повар принял его за кусок мяса и случайно порубил на кусочки.

Хотя Вальдо восстановился. Он бессмертен и его нельзя уничтожить.

– Ваши усы, – продолжаю я. – Это как желание стать писателем. Это часть меня. Я не знаю, кем бы я была, если бы не хотела стать писателем. – Я посылаю эту мысль, с отличной уверенностью, и Виктор кивает.

– Это хорошо, тогда, – говорит он.

Я улыбаюсь.

– Я беспокоился, что ты приехала в Нью-Йорк, чтобы стать знаменитой.

Что? Теперь я запуталась. И оскорблена.

       – Что разве мое желание стать писателем, должно быть связано с желанием быть знаменитой?

Он облизывает губы.

– Некоторые люди думаю, что писать – это гламурно.

Они ошибаются, думая, что это хороший проводник, чтобы стать знаменитым. Это не так. Это только тяжелый труд. Годы и годы труда, и даже тогда, большинство людей не добиваются, чего хотят.

Так же как и вы, полагаю?

       – Меня это не беспокоит, мистер Грин.

Он печально указал пальцем на усы.

– Это все? – я встаю.

– Да, – говорит он. – Это всё.

Спасибо, мистер Грин, – я сержусь на него, гадая, чтобы сказал Вальдо.

Но как только я выхожу, меня начинает трясти.

А почему я не должна? Потребовала я молча. Почему я не должна стать знаменитым писателем? Как Норман Мэйлер. Или Филип Рот. И Ф.Скотт Фицджеральд и Хемингуэй и все эти люди. Почему я не могу быть как они? Я имею в виду, какой смысл становиться писателем, если никто не прочтет то, что ты написал?

Чертов Виктор Грин и Новая Школа. Почему я продолжаю себе что-то доказывать? Почему я не могу быть как Лил, со всеми, кто хвалит и поддерживает меня?

Или Рэйнбоу, с ее чувством правоты. Готова поспорить, Виктор никогда не спрашивал Рэйнбоу, почему она хочет стать писателем.

Или что если – вздрагиваю я – Виктор Грин прав? В конце концов, я не писатель.

Я прикуриваю сигарету и начинаю идти. Почему я приехала в Нью-Йорк? Почему я думала, что у меня получится здесь что-то?

Я иду так быстро, как только могу, останавливаясь чтобы закурить очередную сигарету. К тому времени, как я добралась до 16 – ой улицы, я поняла, что выкурила почти половину пачки.

Мне плохо.

Одно дело писать для школьной газеты.

Но Нью-Йорк – это совершенно другой уровень. Это гора, с лишь немногими людьми, как Бернард, на вершине, и кучей мечтателей и трудяг, как я, у подножия.

Потом есть такие люди, как Виктор, кто не боится сказать тебе, что ты никогда не достигнешь этой вершины.

Я бросаю окурок на тротуар и в ярости топчу его. Пожарная машина проревела вдоль авеню, громко включив сирену. – Я в ярости, – кричу я и мое разочарование смешивается с воем сирены.

Пара человек глянула в мою сторону, но не остановилась. Я лишь еще один сумасшедший в Нью-Йорке.

Я топаю к тротуару здания Саманты, переступаю через две ступеньки, открываю три замка и бросаюсь на кровать. Что снова заставляет меня чувствовать человеком, вмешивающимся в чужие дела.

Это кровать с четырьмя балдахинами и черным покрывалом, которое Саманта называет шелковыми простынями, что, как она утверждает, предотвращает появление морщин.

За исключением того, что они сделаны из какого – то супер липкого полиэстера и приходится опереться ногой об балдахин, чтобы не соскользнуть на пол.

Я беру подушку и ложу ее под голову. Я думаю о Викторе Грине и Бернарде. Я думаю о том, как я одинока. О том, как я постоянно вытягиваю себя из глубин отчаяния, пытаясь убедиться попробовать еще раз. Я глубже зарываюсь в подушку. Возможно, я должна сдаться. Вернуться домой. И через два месяца, я пойду учиться в Браун.

Мое горло сжимается от мысли покинуть Нью-Йорк.

Я собираюсь позволить тому, что Виктор Грин сказал, чтобы вынудить меня уйти?

Я должна с кем-то поговорить. Но с кем? Та девушка. Та, с рыжими волосами. Та, которая нашла мою сумку Кэрри. Кажется, она тот человек, который смог бы что – то сказать о моей ситуации.

Она ненавидит жизнь, и в данный момент, я тоже.

Как её там зовут? Миранда. Миранда Хоббс. "Х – О – Б – Б – С." Я слышу ее голос у себя в голове.

Я беру телефон и набираю номер.

Глава 9

– Все мужчины – разочарование. И не важно, что кто говорит.– Миранда Хоббс пристально смотрит на Cosmopolitan.

–Как Заполучить и Удержать Его, – громко с отвращением говорит она, читая обложку.

Она ставит журнал на место.

      – Даже если у тебя получится заполучить Его – и почему они всё пишут прописными буквами, как будто он Бог – я могу гарантировать, что Его не стоит удерживать.

– А как на счет Пола Ньюмана?– я отсчитала 4 доллара и отдала их кассиру. – Я уверена, что его нужно удержать. Джоан Вудворд думает также.

– Во-первых, никто не знает, что происходит между людьми в браке. И, во-вторых, он актер. А это значит, что он нарцисс.

      Она рассматривает упаковку с куриными бедрами с сомнением.

      – Ты уверена, что знаешь, что делаешь?

Я положила в корзину куриные бедра, рис и томат, не обращая внимания на её беспокойство. По правде говоря, я немного волновалась о курице. Супермаркет был не только маленьким, но ещё и не очень чистым. Может быть, поэтому никто не готовит в Нью-Йорке.

      – Ты же не думаешь, что все люди самовлюбленные? – спросила я.  – У меня есть теория, что всё, о чем любой из нас по-настоящему думает, так это о себе. Такова человеческая натура.

–Это человеческая натура?– спрашивает Миранда, рассматривая стойку с журналами.  – Как уменьшить бедра за 30 дней. "Губы для поцелуев". Как узнать, что он по—настоящему думает". Я могу сказать тебе, что он по—настоящему думает. Ничего.

Я засмеялась, отчасти потому, что она права и отчасти потому, что я в головокружительном восторге от новой знакомой.

Я уже вторую субботу нахожусь в Нью-Йорке, и что мне не сказали, так это то, как пустеет город по выходным. Саманта уезжает в Хэмптон с Чарли и даже Лил сказала, что

собирается в Адирондак.

Я говорила себе, что ничего страшного. С меня было достаточно эмоций на этой неделе, и кроме того, мне нужно писать.

И я сделала работу, за несколько часов, так или иначе. Потом я начала чувствовать себя одинокой. Я решила, что здесь в Нью-Йорке должен быть особенный вид одиноких людей, потому что однажды ты начинаешь думать обо всех этим миллионах людей, которые едят или ходят за покупками, или в кино, или в музей с друзьями, довольно таки угнетающе не быть одной из них.

Я попыталась позвонить Мэгги, которая проводит лето в Южной Каролине, но ее сестра сказала, что она на пляже. Потом позвонила Уолту. Он был в Провинстауне. Я даже позвонила отцу. Но всё что он сказал, это как я, должно быть, жду поступления в Браун осенью, и он поболтал бы со мной подольше, но у него назначена встреча.

Жаль, что я не могу ему сказать, как мне трудно на уроке писательства, но это было бы бесполезно. Он все равно никогда не был заинтересован в моем писательстве, убеждая меня в том, что это период, который я переживу, когда пойду в Браун.

Затем я заглянула в гардероб Саманты. Я нашла пару неоново-голубых сапог от Феруччи, которые я так хотела, и примерила их, но они были мне слишком велики. Я так же обнаружила старый кожаный пиджак, который должно быть, остался из ее прошлой жизни – чтобы это не значило.

Я снова позвонила Миранде Хоббс. На самом деле, я пытаюсь дозвониться к ней уже третий раз, с четверга, но она не отвечает.

Но оказывается она не против субботы, потому что она подняла трубку после первого гудка.

–Привет, – она спросила подозрительно.

–Миранда? Это Кэрри Брэдшоу.

–Ох.

–Мне просто интересно, чем ты сейчас занята? Не хочешь выпить кофе или чего-нибудь другого?

–Я не знаю.

–О.. – сказала я разочарованно.

Наверно, ей стало жалко меня, потому что она спросила:

      – Где ты живешь?

– В Челси?

– Я на Бэнк—Стрит. Здесь есть кофейня за углом. Пока мне не нужно ехать на метро, так что думаю, я могу встретиться с тобой.

Мы провели два часа в кофейне за углом и узнали, что у нас много общего. Мы обе учились в местных школах, и в детстве нам нравилась книжка "Согласие". Когда я сказала ей, что знаю автора, Мэри Гордон Ховард, она рассмеялась.

      – Почему-то, я так и подумала.

      И после еще одной чашечки кофе у нас появилось то волшебное чувство, что мы станем друзьями.

Потом мы решили, что голодны, но также признали, что у нас нет денег. Поэтому у меня в планах приготовить нам ужин.

–Почему журналы так поступают с женщинами?– жалуется Миранда, с ненавистью смотря на Вог. – Всё дело в создании ненадежности. Попытки заставить женщин думать, что они недостаточно хороши. А когда женщины думают, что они достаточно хороши, угадай что?

–Что? – спрашиваю я, беря сумку для покупок.

–Мужчины побеждают. Вот как они нас подавляют,– в заключении ответила она.

–Не считая той проблемы, что женские журналы написаны женщинами, – обратила внимание я.

–Это лишь показывает насколько далеко всё это зашло. Мужчины сделали из женщин соучастниц в своей собственной подавленности. Я имею в виду, если ты тратишь всё свое время на бритье ног, какова возможность, что у тебя останется время, чтобы захватить мир?

Я хочу сказать, что на бритье ног уходит всего 5 минут, остается много времени на захват мира, но я знала, что это риторический вопрос.

–Ты точно уверена, что твоя соседка не будет против моего прихода? – спрашивает она.

–Она не совсем моя соседка. Она помолвлена Она живет со своим парнем. Она в Хэмптоне, в любом случае.

–Везет тебе,– говорит она, останавливаясь в пяти пролетах от квартиры.

К третьему пролету она начала задыхаться.

      – Как ты делаешь это каждый день?

–Это лучше, чем жить с Пегги.

– Звучит как будто эта Пегги ночной кошмар. Такие люди должны лечиться.

–Возможно, так и есть, но это не помогает.

–Тогда ей нужно найти нового психиатра, – говорит Миранда, сопя. – Я могу посоветовать своего.

–Ты ходишь к психиатру? – я спрашиваю, засовывая свой ключ в замок.

–Конечно. А ты нет?

–Нет. Зачем мне это?

–Потому что каждый должен иметь психиатра. Иначе ты продолжишь наступать на одни и те же грабли.

–Но что если у меня такого не было? – я распахнула двери и Миранда споткнулась. Она шлепается на матрац.

–Думая о том, что у тебя нет нездоровых принципов, само по себе является нездоровым. И у каждого есть что-то подобное из детства. Если ты не справляешься с этим, ты сможешь просто угробить свою жизнь.

Я открываю консольные двери, показываю маленькую кухню и ставлю сумку с покупками рядом со столиком около раковины.

      – Что у тебя? – спрашиваю я.

–Моя мать.

Я нахожу изогнутую сковороду в духовке, выливаю на нее немного масла и зажигаю спичками одну из конфорок.

      – Откуда ты всё это знаешь?

–Мой отец – психиатр. И моя мать перфекционист. Раньше она тратила час на то, чтобы уложить мои волосы прежде, чем отправить в школу. Вот почему я их подстригла и покрасила, как только оказалась далеко от нее. Отец говорит, что ее мучает чувство вины. Но я считаю, что она классический нарцисист. Всё вертится вокруг нее. Включая меня.

–Но она твоя мать,– говорю я, кладя куриные бедра на горящее масло.

–И я ненавижу ее. Что в порядке вещей, потому что она тоже меня ненавидит. Я не вписываюсь в ее узкую идею о том, кем должна быть ее дочь. А как насчет твоей мамы?

Я остановилась, но, кажется, ее не интересовал ответ.

Она изучает коллекцию фотографий Саманты на боковом столике, с усердием антрополога, который неожиданно обнаружил старый кусок глины.

–Эта та женщина, с которой ты живешь? Господи, она что эгоистка или что? Она на каждой фотографии.

–Это ее квартира.

–Тебе не кажется странным, когда у кого-то так много фотографий самого себя, расставленных по всему дому? Как будто они этим пытаются доказать, что они существуют.

–Я не настолько хорошо ее знаю.

–Кто она? – высмеивает Миранда. – Актриса? Модель? У кого может быть пять своих фоток в бикини?

–Она в рекламном бизнесе.

–Еще один бизнес, сделанный для того, чтобы женщины чувствовали себя еще более неуверенными.

Она встает и заходит на кухню.

– Где ты научилась готовить?

– Мне так сказать пришлось.

– Моя мать пыталась научить меня, но я отказалась. Я отвергаю всё, что может сделать из меня домохозяйку.– Она наклоняется над сковородой. – Однако, пахнет вкусно.

– Будет пахнуть вкусно, – говорю я, добавляя пару дюймов воды в сковородку. Когда закипит, брошу туда немного риса, добавим помидоров, затем убавлю огонь и накрою крышкой.

      – И это дешево. У нас будет целое блюдо всего за 5 долларов.

– Что напомнило мне, – она залезла в карман и достала две купюры по 1 доллару. – Моя доля. Терпеть не могу быть кому-то должной. А ты?

Мы возвращаемся в гостиную и садимся по краям дивана. Закуриваем сигареты, и я задумчиво вдыхаю.

– Замужество делает из женщин проституток, – провозгласила Миранда. – Всё дело в притворстве.

– Я тоже так думаю! – я с трудом могла поверить, что нашла кого-то, кто может разделять мои подозрения.

– Но если ты расскажешь кому-то, они захотят тебя убить. Ненавижу правду.

– Вот что случается с женщинами, когда они идут против системы. – Миранда неловко мнет свою сигарету. Я могу сказать, что она не курильщик, но, наверное, только потому, что все остальные в Нью-Йорке курят, она тоже решила попробовать. – И я, для начала, планирую что-нибудь с этим сделать, – прокашливаясь, продолжила она.

–Что?

– Еще не решила. Но решу. – Она прищурилась. – Тебе повезло, что ты будешь писателем. Ты можешь изменить восприятие людей. Тебе нужно писать о браке и о том, какая это ложь. Или даже о сексе.

–Секс? – я стряхиваю сигарету в пепельницу.

–Секс. Это самый большой позор из всех. Я имею в виду, что ты всю жизнь слышишь, о том, что должна хранить себя до брака. И о том, как это особенно. И потом ты все-таки это делаешь. И как бы, это всё? Это то, чем все бредят?

–Ты шутишь.

–Да ну, – говорит она. – Ты же делала это.

–Вообще—то, нет.

– Правда? – она удивилась. – Ну, это ничего не меняет. Ты ничего не пропускаешь. По сути, если ты этим не занималась, я бы не советовала это делать. Никогда. – Она делает паузу. – И самая плохая вещь в этом? – Сделав это однажды, тебе приходится продолжать делать это. Потому что парень ждет этого от тебя.

– А зачем ты изначально сделала это? – спрашивая я, закуривая еще одну сигарету.

– Давление. У меня был единственный парень на протяжении всей старшей школы. Хотя, должна признаться, мне было любопытно.

– И?

– Всё, кроме "этого" отлично, – сказала она, как ни в чем не бывало. – Само "это" до смерти скучно. Это то, о чем никто не говорит. Насколько это скучно. И больно.

–У меня есть подруга, у которой был первый раз и ей понравилось. У нее даже был настоящий оргазм.

–От полового акта? – спрашивает Миранда. – Она лжет. Все знают, что у женщин не может быть оргазма из-за одного только полового акта.

–Тогда почему все это делают?

–Потому что они должны, – она практически кричит. – И потом ты просто лжешь, чтобы это закончилось. Самая хорошая вещь в этом, что это длится минуту или две.