Текст книги "Лето в большом городе"

Автор книги: Кэндес Бушнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Я вздыхаю и надеваю последнюю чистую медицинскую пижаму.

– Теперь ты хочешь стать доктором? – вопрошает Саманта.

– Где твой стетоскоп?– подначивает Миранда.

– Она шикарна, – настаиваю я.

– С каких пор?

– С этих.– Аррр. Видимо, ни мой сексуальный опыт, ни манера одеваться никого здесь не впечатляют. Миранда склоняется к Саманте, и с энтузиазмом требует подробностей:

– Хорошо, а каким был твой самый ужасныйсекс в жизни?

Я всплескиваю руками. Когда я выскальзываю из квартиры, то слышно как эти двое заливаются смехом над чем-то, что они окрестили “Проблемой карандаша”.

Я бесцельно шагаю по Уэст Вилледжу, и когда я натыкаюсь на открытую дверь таверны “Белая Лошадь”, то вхожу внутрь.

В тусклом свете виднеются несколько человек, сидящих у барной стойки. Моя первая реакция – облегчение, что хоть что-то сегодня открыто. Вторая – я в шоке, когда понимаю кого именно я вижу: Капоте и Райана.

Я моргаю. Этого не может быть. Но оно есть. Капоте запрокидывает голову и громко смеется. Райан висит на его барном стуле. Очевидно, что они оба в стельку пьяны. Какого черта они здесь делают? Квартира Капоте всего в нескольких кварталах отсюда, и, вполне вероятно, что Райан застрял у него дома, когда разбушевалась стихия. Но удивленная их появлением здесь, особенно памятуя об обширной коллекции алкоголя у Капоте. Судя по их внешнему виду, по-моему, она закончилась.

Я неодобрительно мотаю головой, понимая неизбежность встречи. Но глубоко в душе, я ужасно рада их видеть.

– Не занято? – спрашиваю, присаживаясь рядом с Райаном.

– Ух? – его глаза расширились, и он удивленно уставился на меня.

И он падает на меня, заключая в медвежьи объятия:

– Кэрри Брэдшоу!– он смотрит на Капоте:

– Помяни черта... Как раз говорили о тебе.

– Правда?

– А разве нет?– смущается Райан.

– Вообще-то это было часов двенадцать назад, – отвечает Капоте. Он пьян, но далеко не так как распластанный Райан.

Наверное, потому что он считает, будто не “по-джентельменски” появляться пьяным на публике. – Мы оттуда переехали.

– Хемингуэй? – спрашивает Райан.

– Достоевский, – отвечает Капоте.

– Никак не могу запомнить этих чертовых русских писателей, а ты? – спрашивает Райан у меня.

– Только тогда, когда я трезвая, – язвительно заметила я.

– Ты трезвая? О нет,– Райан спотыкается назад, почти садясь на колено Капоте. Он хлопает рукой по барной стойке. – Нельзя быть трезвой во время бури! Это недопустимо. Бармен, организуйте этой даме выпить! – требует он.

– Почему тыздесь?– спрашивает Капоте.

– Я вышла на добычу пропитания, – гляжу я на этих двоих с сомнением.

– А мы тоже,– Райан хлопает себя по лбу. – А потом что-то произошло не так, и мы попали в этот капкан. Мы хотели уйти, но копы приняли Капоте за мародера, и нам пришлось вернуться в эту берлогу.

Он покатывается со смеху, и, неожиданно, я тоже. Похоже, у нас есть серьезный повод для насмешек, поскольку мы падаем друг на друга, держась за животы, и при взгляде на Капоте, смеемся еще сильнее.

Капоте трясет головой, как будто не может понять, что он делает рядом с нами.

– Ну, серьезно, – икаю я, – Мне нужна еда. Две мои подруги...

– Так ты с женщинами?– нетерпеливо восклицает Райан. Он спотыкается о стул Капоте и я бегу за ним.

Я так и не поняла, как это произошло, но час спустя Капоте, Райан и я поднимаемся в квартиру Саманты. Райан сжимает перила, в то время как Капоте тащит его вперед. Я смотрю на них и вздыхаю. Саманта меня прибьет. Или нет. Наверное, уже ничего не имеет значения после 24 часов без электричества.

В любом случае, я иду не с пустыми рукавами. Кроме Райана и Капоте, у меня с собой бутылка водки и две упаковки вина по шесть бутылок, которые Капоте удалось выклянчить у бармена. Потом я нашла подвальчик в церкви, где раздавали кувшины с водой и бутерброды с ветчиной и сыром. Потом Райан решил отлить в пустой дверной проем. Затем нас преследовал полицейский на мотоцикле, который накричал на нас и велел идти домой.

Это было настолько весело, что даже не верилось в реальность происходящего.

В квартире мы первым делом видим Саманту, склонившуюся над кофейным столиком. Она составляет список. Миранда сидит рядом, и на ее лице смешанное выражение ужаса и восхищения. Наконец, восхищение берет верх

. – Двадцать два, – восклицает она, – А кто такой Итан? Ненавижу это имя!

– У него были оранжевые волосы. И это все, что я помню. ― О, Боже! Кажется, они тоже выпили бутылку водки.

– Мы дома, – крикнула я.

– Мы?

Саманта крутит головой по сторонам.

– Я привела своего друга Райана, И его друга Капоте.

– Здорово, – мурлычет Саманта, вставая на ноги. Похоже, она принимает моих бездомных котов с одобрением.

– Вы здесь, чтобы спасти нас?

– Скорее, чтобы мы их спасли, – говорю я воинственно.

– Добро пожаловать! – машет им Миранда с дивана.

Я смотрю на нее в отчаянии. Интересно, что я сделала? Говорят, что опасность усиливает чувства. Может, правда? И, вероятно, заставляет каждого казаться более привлекательным, чем в нормальных условиях. Видимо, нужно что-то делать с выживанием видов. Но если это и так, то матушка– природа столкнула в одном помещении совершенно разнородную компанию.

Я отправляюсь в кухню со своей добычей и начинаю распаковывать бутерброды.

– Я тебе помогу, – говорит Капоте.

– Оно того не стоит, – отвечаю я резко, разрезая сендвичи напополам, чтобы оставить часть на потом.

– Ты не должна быть настолько жесткой, понимаешь? – Капоте открывает банку пива и подталкивает ее ко мне.

– Я – нет. Но кое-кто должен держать себя в руках.

– Ты слишком беспокоишься. У тебя всегда такой вид, как будто ты ждешь проблем.

Я поражена.

– У меня?

– Ты окидываешь окружающих таким кислым и неодобрительным взглядом, – он открывает себе банку пива.

– А что насчет твоего высокомерного и неодобрительного взгляда?

– Я не высокомерный, Кэрри.

– А я Мэрилин Монро.

– А чего ты так распереживалась, в конце концов? – спрашивает он. – Ты же уезжаешь в Браун осенью?

Браун. Я парализована. Несмотря на бурю и отсутствие электричества, на наше скудное питание и даже на присутствие Капоте, Браун – это последнее место на земле, куда бы я хотела отправиться. В целом, вдруг идея обучения в колледже кажется мне бессмысленной.

– А что? – отвечаю я воинственно. – Ты пытаешься от меня избавиться?

Он пожимает плечами и делает глоток пива.

– Не-а. Я бы, наверное, по тебе скучал.

Он уходит, чтобы присоединиться ко всем, а я в шоке остаюсь стоять там, сжимая тарелку с бутербродами.

7 часов вечера.

Покер на раздевание.

9 часов вечера.

Больше покера на раздевание.

10:30.

Я надела бюстгальтер Саманты на голову.

2 часа ночи.

Построили палатку из старого одеяла и стульев. Капоте и я сидим в палатке.

Обсуждаем Эмму Бовари.

Обсуждеем Лил и Виктора Грина.

Обсуждаем взгляды Капоте на женщин.

– Я хочу женщину, которая будет иметь те же цели, что и я. Которая хочет чего-то добиться в жизни.

Неожиданно я смущаюсь.

Мы с Капоте лежим в палатке. Здесь круто, но тесно. Интересно, каково будет с нимэтим заняться, думаю я. Не стоит и думать о таком, уж точно не при Миранде, Саманте и Райане, до сих пор играющих в карты.

Я смотрю вверх на одеяло.

– Почему ты поцеловал меня в ту ночь? – шепчу я.

Он протягивает руку, находя мою, и начинает вращать свой палец вокруг моего. Мы так и остались лежать, держась за руки, и казалось, это длилось вечность.

– Я не очень хороший парень, Кэрри, – сказал он, в конце концов.

– Я знаю. – Я распутала наши руки. – Мы должны постараться заснуть.

Я закрываю глаза, зная, что уснуть нереально. Не тогда, когда мои нервные окончания словно прошибает током. Будто они стремятся к Капоте через разделяющее нас пустое пространство.

Жаль, что мы не можем использовать это для включения света.

В этот момент, я скорее всего заснула, потому что следующая вещь, которую я помню, это то, что нас разбудил звенящий телефон.

Я выкарабкалась из палатки, а Саманта выбежала из ванны в маске для сна на голове.

– Что за... – Райан садится и роняет голову на кофейный столик.

– Может кто-то, пожалуйста, ответь на звонок! – шипит Миранда.

Саманта делает бешенное режущее движение поперек шеи.

– Если никто не собирается отвечать, это сделаю я, – сказал Райан, ползя к раздражающему аппарату.

– Нет!– Саманта и я прокричали одновременно.

Я вырвала телефонную трубку из рук Райна.

– Алло?

Я спрашиваю осторожно, ожидая Чарли.

– Кэрри?– спросил обеспокоенный мужской голос.

Это Бернард. Затмение закончилось.

Часть третья

Отъезд и прибытие

Глава 30

Грядет мое день рождение!

Он уже совсем близко. Я не могу перестать напоминать всем об этом. Мой день рождения! Меньше чем через две недели мне исполнится 18.

Я одна из тех людей, кто обожает свой день рождения. Я не знаю почему, но это так. Я люблю эту дату: 13 августа. На самом деле, я родилась в пятницу тринадцатого, но, несмотря на то, что это плохая примета для всех остальных, для меня это удача.

Этот год станет по– настоящему великим. Я стану совершеннолетней и потеряю девственность и поставлю свою пьесу в – Бобби– этой ночью. Я постоянно напоминаю Миранде, что это будет двойной удар: моя первая пьеса и мой первый раз.

– Пьеса и секс ⁴, ― сказала я, щекотливая рифма. Миранда, очевидно, сходит с ума от моей шутки, и каждый раз, как я говорю это, она затыкает уши и заявляет, как бы она хотела никогда не встречать меня.

Я также стала невероятно раздражительной из– за моих противозачаточных таблеток. Я продолжаю рассматривать маленький пластиковый контейнер, чтобы убедиться, взяла ли я таблетку и не потеряла ли я случаем несколько. Когда я пришла в клинику, я хотела воспользоваться еще и диафрагмой, но когда врач ее показ мне, я решила, что ее применение слишком сложно. Я продолжаю думать о прорезании двух отверстий в верхушке и превращении ее в шляпу для кота. Интересно, сделал ли так кто-нибудь еще.

Как и следовало ожидать, клиника напоминает мне о Лил. Я все еще чувствую вину за то, что с ней случилось. Иногда я задаюсь вопросом, чувствую ли я себя плохо из– за того, что это случилось не со мной. Я все еще в Нью-Йорке, занимаюсь постановкой своей пьесы и у меня умный, успешный парень, который пока еще не разрушил мою жизнь. Если бы не было Виктора Грина, Лил была бы все еще здесь, прогуливаясь по песчаным улицам в своем платье от Лоры Эшли и находя цветы на асфальте. И тогда я спрашиваю себя, что, если это всевина Виктора? Возможно, Лил была права: Нью-Йорк просто не для нее. И если бы Виктор не уехал бы тогда от нее, возможно что– то еще могло быть.

Это напомнило мне о том, что сказал Капоте во время затмения. Не нужно беспокоиться из-за того, что я уезжаю в Браун осенью. Это заставляет меня нервничать и потому с каждым днем я все меньше и меньше хочу в Браун. Все мои друзья останутся здесь. Кроме того, я уже знаю, что бы мне хотелось сделать со своей жизнью. Почему я не могу просто продолжать?

Плюс, если я отправлюсь в Браун, я уже не буду получать бесплатную одежду, например.

Пару дней назад голосок в моей голове сказал мне посмотреть на этого дизайнера, Джинкс, в ее магазине на 8 улице. Магазин был пуст, когда я зашла, поэтому я предположила, что Джинкс стояла подсобке, натирая свой кастет. Действительно, когда она услышала звук двигающейся вешалки, она вышла из-за занавески, оглядела меня с ног до головы и сказала

– О! Ты. От Бобби.

– Да, – сказала я.

– Ты видела его?

– Бобби? Я буду ставить пьесу в его местечке, – упомянула я вскользь, так, будто я ставлю пьесы сутки напролет.

– Бобби странный, – сказала она, посвистывая. – Он действительно однажды облажался, как козел.

– Ммм, – согласилась я. – Он на самом деле кажется немного...похотливым.

Это заставило ее рассмеяться.

– Ха-ха-ха. Это отличное слово для него. Похотливый.

– Это именно то, что он из себя представляет. Падкий, да не сладкий.

Я не знала, что конкретно она имела в виду, но согласилась с этим.

При свете дня, Джинкс выглядела менее зловещей и более того, осмелюсь сказать, что она была обычной. Я могла разглядеть, что она одна из тех женщин, которые наносят тонны косметики не потому, что хотят напугать кого-то, а потому что у них плохая кожа. А ее волосы были сухие из-за черной хны. И я представила, что она вышла не из хорошей семьи, и, возможно, у нее был вечно пьяный отец и мать – скандалистка. Я знала, что Джинкс все же талантлива, и я сразу же подумала о том, каких, должно быть, усилий ей стоило попасть сюда.

– Итак, тебе нужно что-то из одежды. От Бобби, – сказала она.

– Да. – На самом деле я даже не думала о том, что надеть на чтения, но как только она произнесла это, я поняла, что это все, о чем я должна была беспокоиться.

– У меня есть кое-что для тебя. – Она зашла в подсобку и вернулась, держа в руках белый виниловый комбинезон с черным кантом вдоль рукавов.

– У меня не было достаточно денег для ткани, так что я сделала его очень маленьким. Если он будет впору, то он твой.

Я не рассчитывала на такую щедрость. Особенно когда в итоге я вышла с охапкой одежды. Очевидно, я одна из тех немногих людей в Нью-Йорке, которые на самом деле готовы носить белый виниловый комбинезон или платье из пластика, или красные резиновые штаны.

Я была похожа на Золушку и эти чертовы тапочки.

И как раз во время. Мне как раз ужасно надоел мой крысиный голубой шелковый халат, платье моей хозяйки и хирургическая чистка. Как говорит Саманта: – Если люди продолжают видеть тебя в одном и том же старом наряде, они начинают думать, что у тебя нет никакого будущего—

Саманта, тем временем, вернулась в – У Чарли– . Она сказала, что они долго препирались насчет китайских узоров и кристальных графинов, плюсах и минусах устричного бара на их приеме.

Она не могла поверить, что жизнь заставила ее опуститься до этого, но я постоянно напоминаю ей об октябре, когда свадебное торжество будет завершено и ей больше никогда не придется беспокоиться о своей жизни. Это заставило ее сделать одно из тех пресловутых предложений: она поможет мне со списком гостей, приглашенных на чтения моей пьесы, если я соглашусь пойти с ней за покупкой ее свадебного платья.

Такие уж проблемы с этими свадьбами. И они заразительны.

На самом деле, они настолько заразили Донну ЛаДонну и ее маму, что те прибыли в Нью-Йорк для участия в ритуале. Когда Саманта упомянула об их прибытии, я поняла, что настолько погрязла в моей нью-йоркской жизни, что совсем забыла, что Донна – кузина Саманты.

Идея вновь повстречаться с Донной доставляла мне небольшую неловкость, но не заставляла так паниковать, как отдать Бернарду мою пьесу.

Прошлым вечером я, наконец, собрала все свое мужество в кулак и представила Бернарду свои рукописи. Я буквально доставила ему это на серебряном блюдечке. Мы были в его квартире, и я нашла серебряное блюдо, которое Марджи упустила из виду, и повязала большую красную ленточку вокруг него, подав блюдо во время того, как он смотрел МТВ. Все это время, конечно, я думала, что на этом серебряном блюде должна быть я.

Теперь я не хочу давать ему вообще ничего. Мысль о том, что Бернарду не понравится пьеса после того как он прочтет ее, заставляет меня быть вне себя от беспокойства. Я расхаживаю по квартире все утро, ожидая его звонка, молясь, что он позвонит до того, как я отправлюсь на встречу с Самантой и Донной ЛаДонной в Кляйнфелд.

Я все еще не слышала ничего от Бернарда, зато Саманта звонила уже сотни раз. Она продолжает названивать мне, напоминая о нашей встрече.

– Это ровно в полдень. Если мы не явимся туда минута в минуту в двенадцать, мы потеряем комнату.

– Кто ты? Золушка? Скажи еще, что твое такси превратиться в тыкву вдобавок.

– Не смешно, Кэрри. Это же моя свадьба.

Совсем скоро я должна буду встретиться с Самантой, но Бернард еще не звонил, чтобы сказать, понравилась ли ему моя пьеса или нет. Вся моя жизнь весит на волоске. Телефонный звонок. Должно быть это Бернард. Саманта уже должна была исчерпать запас пятаков к этому времени.

– Кэрри? – Саманта практически кричала в трубку.

– Почему ты все еще дома? Ты должна быть уже на пути к Кляйнфелду.

– Я уже выхожу, – сказала я, свирепо посмотрев на телефон, и запрыгнув в мой новый комбинезон, побежала вниз по лестнице.

Кляйнфелд в миле отсюда, в Бруклине. Мне нужно будет проехать около пяти остановок метро, и когда я садилась на другой поезд, я дала волю своей паранойе и позвонила Бернарду. Но его не было дома. Его не было и в театре. На следующей станции я попыталась набрать его снова. Где же он, черт возьми? Когда я вышла из поезда в Бруклине, я поспешила к телефонной будке за углом. Телефон звонил и звонил. Я бросила трубку. Я уверена, Бернард избегает моих звонков намеренно. Должно быть он прочитал мою пьесу и она ему не понравилась, поэтому он не хочет говорить мне.

Я прибежала в храм священных уз брака растрепанная и вспотевшая. Винил – это не то, что стоило бы надевать во влажный августовский день в Нью-Йорке, даже если он белый.

Кляйнфельд выглядит довольно неказисто снаружи, будучи одним из тех огромных закопченных зданий с окнами, которые выглядят как грустные узкие глаза. Но внутри – совсем другая история. Интерьер розовый, плюшевый и приглушенный, словно цветочные бутики. Продавщицы без признаков возраста с хорошо накрашенными лицами, как будто в мягких масках, скользят через холл. Примерке Джонс отведен целый этаж с гардеробной, подиумом и зеркальными стенами. Также там, в наличии кувшин с водой, чай и печенье. И, слава небесам, телефон.

Все же, Саманты здесь нет. Вместо нее я вижу прелестную женщину средних лет, сидящую неподвижно на бархатном диване, скромно скрестив лодыжки. У нее на голове идеально гладкий начес. Это, должно быть, мать Чарли, Гленн.

Рядом сидит еще одна женщина, которую можно назвать полной противоположностью Гленн.Ей около двадцати пяти, одета она в какой– то комковатый синий костюм, без макияжа. На самом деле она не выглядит отталкивающе, но учитывая ее грязные волосы и выражение на лице, будто она достойна лучшего, скорее всего, она сознательно хочет выглядеть по– домашнему.

– Я Гленн, – говорит первая женщина, протягивая длинную костистую руку со сдержанными платиновыми часиками на ее тонком запястье. Наверное, она левша. Поскольку левши всегда носят часы на правой руке, чтобы все заметили, что они левши и сочли их особенными. Она представляет молодую женщину, сидящую рядом.

– Это моя дочь Эрика.

Эрика твердо и без излишеств пожимает мне руку. В ней есть что-то отрезвляющее, как будто она понимает, насколько нелепа ее мать и насколько вся эта ситуация глупа в целом.

– Привет, – отвечаю я тепло и присаживаюсь на краешек маленького декоративного стула.

Саманта рассказывала мне, что Гленн сделала подтяжку лица. Поэтому пока она поправляет прическу, а Эрика ест печенье, я тайком изучаю лицо Гленн, пытаясь найти признаки хирургического вмешательства. Вблизи их не так уж трудно обнаружить. Рот Гленн растянут и натянут вверх как оскал Джокера, хотя она и не улыбается. Ее брови опасно приблизились к линии роста волос. Я пялюсь на нее так пристально, что она не может этого не заметить. Она поворачивается ко мне, и легонько взмахнув рукой, говорит.

– Вы носите довольно интересный наряд.

–Спасибо, – отвечаю я. – Мне его дали бесплатно!

– Я надеюсь!

Глядя на нее, я не могу понять что это – намеренная грубость или нормальное для нее поведение. Я беру печенью, чувствую себя несколько грустно. Не могу понять, зачем Саманта настаивает на моем присутствии. Конечно, она планирует включать меня в свою дальнейшую жизнь. Я не могу представить, чтобы мне нашлось в ней место.

Гленн поворачивает руку и смотрит на часы.

– Где Саманта? – говорит она с едва уловимыми нотками раздражения.

– Наверное, застряла в пробке, – предполагаю я.

– Это вопиющая грубость: опаздывать на примерку собственного платья, – мурлыкает Гленн теплым низким голосом, призванным сгладить яд оскорбления. В дверь стучат, и я вскакиваю, чтобы открыть.

– Вот и она, – щебечу я, но вместо Саманты нахожу там Донну ЛаДонну и ее мать.

И никаких признаков Саманты. Тем не менее, я так обрадована, что мне не придется оставаться наедине с Гленн и ее дочерью, что захожу слишком далеко.

– Донна! – кричу я.

Донна вырядилась – сексуально– : в объемный топ с подплечниками и леггинсами. На ее матери печальная копия настоящего костюма от Chanel, который носит Гленн. Что подумает Гленн о Донне и ее матери? Я уверена, что даже обо мне у нее сложилось не очень хорошее впечатление. Внезапно мне становится неловко за Кастлберри.

Донна, конечно, ничего не замечает.

– Привет, Кэрри, – говорит она так, как будто мы виделись только вчера.

Они с матерью подходят к Гленн, которая дружелюбно пожимает им руки, делая вид, что в восторге от встречи с ними.

Пока Донна с мамой воркуют об убранстве комнаты, костюме Гленн и дальнейших свадебных планах, я сложа руки, наблюдаю. Я всегда находила Донну одной из самых загадочных девушек нашей школы. Но увидев ее в Нью-Йорке, я уже не могу понять, что же в ней интриговало меня раньше. Она, конечно, красивая, но не так хороша, как Саманта. И она выглядит совсем не стильно в этом дискотечномприкиде. Мне даже неинтересно слушать ее лепет о том, как они с мамой сделали себе маникюр, и ее хвастовство о шоппинге в Macy's. Боже. Даже я знаю, что только туристы делают покупки в Macy's.

И затем Донна выбалтывает очень захватывающую новость. Она тоже выходит замуж. Она протягивает мне руку, демонстрируя кольцо с осколками бриллиантов.

Я склоняюсь над ним, хотя, честно говоря, понадобится увеличительное стекло, чтобы разглядеть эту чертову штучку.

– Кто этот счастливчик?

Она одаривает меня сдержанной улыбкой, как будто удивлена, что мне еще ничего не известно.

– Томми.

– Томми? Томми Брюстер? Тот самый Томми Брюстер, который превратил мою жизнь в ад только потому, что я имела несчастье сидеть с ним за одной партой четыре года в старей школе? Большой немой спортсмен, который так серьезно встречался с Синтией Вианде?

Очевидно, вопрос читается у меня на лице, потому что Донна немедленно объясняет, что Синтия порвала с ним.

– Она отправляется в Бостонский университет и не хотела брать Томми с собой. Она думала, что так будет лучше, – ухмыляется Донна.

Не издевайся, хочется сказать мне.

– Томми будет военным. Он собирается стать пилотом, – хвастливо прибавляет Донна. – Он будет много путешествовать, и будет легче, если мы поженимся.

– Вау.― Донна обручена с Томми Брюстером?

Как такое могло случиться? Если бы в старей школе делали ставки, я бы побилась об заклад, что Донна ЛаДонна будет стремиться к лучшему и большему. Она последняя девушка, на которую бы я подумала, что она первой выскочит замуж и станет домохозяйкой.

Выложив эту информацию, Донна переходит на тему детишек.

– Я всегда была мамой– наседкой, – кивая, подключается Гленн. ― Я кормила Чарли грудью около года. Конечно, я практически не выходила из дома. Но каждая минута того стоила. Запах его маленькой головки...

– Запах его обкаканных штанишек... – бормочет Эрика. Я с благодарностью смотрю на нее. Она сидела так тихо, что я забыла о ее присутствии.

– Я думаю, что это одна из причин, почему Чарли вырос таким хорошим– , – продолжает Гленн, игнорируя выпад дочери, и будто бы обращаясь только к Донне, – – Знаю, что грудное вскармливание не очень популярно, но я нахожу его жутко полезным.—

– Я слышала, что от него ребенок умнеет, – говорит Донна.

Я уставилась в тарелку с печеньем, воображая, что Саманта бы подумала об этой беседе.

Она хоть знает, что Гленн планирует превратить ее в машину для рождения ребенка? Эта мысль вгоняет меня в дрожь. А что если, то, что сказала об эндометриозе Миранда – правда? И она не сможет забеременеть сейчас, или вообще? Или забеременеет, а ребенок окажется у нее в кишечнике?

Кстати, где носят черти эту Саманту?

Парень, вот что по– настоящему доставляет мне неудобство. Я должна выбраться отсюда.

– Могу ли я воспользоваться телефоном?– спрашиваю я, и не дожидаясь ответа, набираю номер Бернарда. Его все еще нет. Я вешаю трубку, и, закипая решаю звонить ему каждые полчаса, пока не застану его.

Когда я возвращаюсь в комнату, разговор там явно не клеится. Причем настолько, что Донна начинает расспрашивать, как проходит мое лето.

Теперь настал мой черед похвастаться.

– На следующей неделе будет чтение моей пьесы.

– Ааа, – говорит Донна, явно не впечатленная. – Что такое чтение пьесы?

– Ну, я написала пьесу, и мой профессор сочел ее очень хорошей. Я встретила одного парня, Бобби, у него дома нечто наподобие театра, а мой бойфренд – драматург, Бернард Сингер – может, ты слышала о нем. И это не значит, что я не писатель, но... – мой голос звучит все тише и тише, пока вовсе не смолкает.

Нет, все-таки, а где Саманта?

Гленн нетерпеливо смотрит на часы.

– О, она появится, – журчит миссис ЛаДонна, – Мы, ЛаДонны, всегда опаздываем, – говорит она гордо, как будто это плюс. Я смотрю на нее и качаю головой. Она здесь вообще не помощник.

– Я думаю, что постановка пьесы – это очень волнительно, – говорит Эрика, тактично меняя тему.

– Так и есть,– соглашаюсь я, молясь, чтобы Саманта появилась в ближайшие минуты. – Это большое начинание. Моя первая пьеса и все такое.

– А я говорила Эрике, что она должна стать писателем, – заявляет Гленн, награждая дочь неодобрительным взглядом. – Если ты писательница, то можешь оставаться дома со своими детьми. Если ты, конечно, решишь завести детей.

– Пожалуйста, мама , – говорит Эрика так, будто слышала эти фразы уже тысячу раз.

– Вместо этого Эрика решила стать публичным защитником! – мрачно восклицает Гленн.

– Публичным защитником, – повторяет миссис ЛаДонна, выглядя очень удивленной.

– Кто это?– спрашивает Донна, рассматривая свои ногти.

– Это особая специализация адвокатуры , – отвечаю я, не понимая как Донна может не знать таких вещей.

– Это все вопросы выбора, мама, – твердо говорит Эрика. – И я выбираю, чтобы за меня не выбирали.

Гленн натянуто улыбается. Вероятно, она не может управлять мышцами лица после подтяжки.

– Это звучит ужасно грустно.

– Но это вовсе не грустно, – ровно отвечает Эрика. – Это освобождение.

– Я не верю в выбор, – заявляет Гленн в пространство. – Я верю в судьбу. И чем быстрее, ты примешь свою судьбу, тем лучше. С моей стороны это выглядит так, что молодые девушки тратят впустую кучу времени, стараясь выбирать. И все заканчивается ничем.

Эрика улыбаясь. И поворачиваясь ко мне, поясняет.

– Мама пытается женить Чарли годами. Она подталкивала каждую дебютантку из Блю Бук в его сторону, но, конечно, ему не понравилась ни одна из них. Чарли не такой дурак.

Миссис Ладонна начинает громко хватать ртом воздух, и я в шоке оглядываюсь. Донна и ее мать выглядят так, будто тоже сделали подтяжку. Их лица такие же застывшие, как у Гленн.

Звонит телефон, и я автоматически беру трубку, лихорадочно надеясь, что это Бернард понял каким-то образом, что я Кляйнфельде.

Я иногда такая дрянная. Это Саманта.

– Где ты? – торопливо шепчу я. – Здесь уже все, Гленн и Эрика...

– Кэрри, – прерывает она. – Я не могу этого сделать.

– Что?

– Кое-что стряслось. Я не могу прийти на встречу. Так что, если ты не против сообщить Гленн...

Вообще-то, я против. Я внезапно обязана делать за нее грязную работу.

– Я думаю, ты должна сказать ей это самостоятельно, – и я передаю трубку Гленн.

Пока Гленн разговаривает с Самантой, девушка– продавец появляется в комнате, сияя от восторга, и катя за собой огромную со свадебными платьями. Атмосфера накаляется, поскольку Донна с матерью бросаются на платья и начинают их перебирать и поглаживать так, будто это кондитерские изделия.

С меня хватит. Я ныряю прямо в стойку со свадебными платьями и пробиваюсь на другую сторону.

Свадьба – как поезд. Если ты в него сел, то не можешь сойти на полном ходу.

Как и в метро.

Поезд метро остановился в темных туннелях где-то между Сорок Второй и Сорок Девятой улицами. Он застрял минут на двадцать, и пассажиры забеспокоились.

И я в том числе. Я дергаю дверь между вагончиками и выхожу на крошечную платформу, перегибаясь через нее в попытке обнаружить причину остановки. Конечно, это бесполезно. Вот так всегда. Я могу разобрать только стены туннеля, пока и они не исчезают в темноте.

Поезд неожиданно кренится, и я чуть не выпадаю с платформы. Я хватаюсь за ручку двери в последний момент, и напоминаю себе, что нужно быть более осторожной. Трудно быть осторожной, когда чувствуешь себя неуязвимой.

Мое сердце стучит как отбойный молоток всякий раз, когда я мечтаю о своем будущем.

Бернард читает мою пьесу.

Как только я покинула Кляйнфельд, сразу же помчалась в телефонную будку и наконец, дозвонилась до него. Он сказал, что у него в разгаре кастинг. Я поняла по его голосу, что он не очень-то ждет моего визита, но продолжала настаивать, и он смягчился. Наверное, он понял по моему голосу, что я нахожусь в настроении, в котором меня ничто не остановит.

Даже метро.

Поезд проскрипел прямо к платформе на станции Сорок Девятой улицы.

Я прохожу через вагоны, пока не оказываюсь в головной части поезда, и снова совершаю опасный поступок – спрыгиваю с поезда прямо на бетон. Я поднимаюсь к эскалатору, проталкиваясь через Блумингдейлс, а затем несусь в Саттон Плейс, бешено потея в своей белой виниловой штуке.

Я ловлю Бернарда возле его дома, а он ловит такси. Я вырастаю у него из– за спины.

– Ты опоздал, – говорит он, звеня ключами, – А сейчас опаздываю я.

– Я поеду с тобой в театр. Тогда ты сможешь рассказать, понравилась ли тебе моя пьеса.

– Сейчас не лучший момент, Кэрри. Мой ум не сфокусирован, – он весь в своих делах. Я ненавижу, когда он такой.

– Я ждала весь день, – умоляю я. – Я схожу с ума. Ты должен мне сказать, что думаешь.

Сама не знаю, почему я такая навязчивая. Наверное, потому что я только что из Кляйнфельда. Наверное, потому что Саманта не появилась. А, может, потому что я никогда бы не захотела выйти замуж за такого как Чарли, и обзавестись такой свекровью, как Гленн. Это означает, что я должна успеть в чем-то другом.

Бернард морщится.

– О Боже! Тебе не понравилось, – я чувствую, как мои колени подгибаются.

– Расслабься, малыш, – говорит он, усаживая меня в такси.

Я взлетаю на сиденье рядом с ним, как птица в небеса. Бьюсь об заклад, что на его лице читается жалость ко мне. Но это выражение быстро меняется, значит, наверное, мне показалось.

Он улыбается и гладит мою ногу.

– Пьеса хорошая, Кэрри. Действительно.

– Хорошая? Или действительно хорошая?

Он ерзает на сиденье.

– Действительно хорошая.

– Честно? Ты так считаешь? Или просто прикалываешься надо мной?