Текст книги "Священник (ЛП)"

Автор книги: Кен Бруен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

18

Потом бросают горсть земли на голову – и дело с концом.

Паскаль, «Мысли», 210

Та ночь останется одной из самых странных в моей странной жизни. Я заварил крепкий кофе – отличная мысль, когда хочется уснуть, а мне уснуть хотелось, блин, навечно. Но музыка, мания насилия и раскаяние зацепили крепко, так что я ставил все грустные песни, какие были, а была у меня их целая уйма. Кофеин растопил топку безумия, и клянусь, из-за этой эмоциональной бури, волны чистых чувств у меня пошли галлюцинации.

Я видел за окном своего отца с Сереной Мей на руках.

Представьте, что бы со мной было от алкоголя, если меня так унесло только с кофе, пусть и литрами. В пять утра мой живот взревел «довольно», и меня стошнило, а потом, выжатый, я упал на кровать и спал, как обезумевшее животное.

Оклемался утром, несчастный, как жестянщик в брюхе чудовища. От одежды разило до небес, а я мучился от того самого эмоционального похмелья, о котором говорят реабилитирующиеся алкоголики. В одном они точно правы – это мерзость. Я уже скучал по Коди. Этот пацан – Господи, чуть не сказал «мой пацан», – достучался до меня, и стоило бы исправить хотя бы это. Но конкретно тогда мне нужны были душ, никакого кофе и много молитв.

Я попал в мир чистого безумия. Состояние, когда веришь, будто ты в своем уме. В дверь колотили – не вежливо стучали, а явно били с силой. Блин, я был готов к драке, если только это не полиция. Раскрыл дверь.

Когда я только переехал, меня остановил один из жильцов, предупредил: «У нас тихий дом».

Я был в ярости. Снова он. Около тридцати, в зеленом кардигане с пуговицами, рубашке и галстуке, тяжелых темных брюках и тапочках, в металлических очках, придававших вид нациста.

– Что? – спросил я.

Он отступил на шаг. Мой вид не воодушевлял. Мятый блейзер, грязные штаны и наверняка глаза сумасшедшего. Он взялся для уверенности за свой галстук, сказал:

– Такой уровень шума, как был у вас вчера ночью, недопустим.

Я схватил его на галстук, подтащил к себе, проревел:

– А ты еще, сука, кто?

Слюна попала ему на кардиган. Он был в ужасе, глянул на слюну на плече, пролепетал:

– Я Тони Смит. Глава комитета жильцов.

Уроды вроде него омрачали всю мою жизнь. Вечно прятались за комитетами да организациями. Мое дыхание затуманило его очки. Я прошипел:

– Вали на хрен отсюда. Я переехать не успел, а ты мне уже на мозги капал. Ну вот, теперь прорвало. Еще раз увижу – все кости тебе, сука, переломаю… а если подумаешь позвонить в полицию…

Я сделал паузу – не столько для эффекта, хотя и он не повредил, но в основном чтобы перевести дыхание, – затем:

– Я сам был копом, а мы своих не трогаем.

Отпустил его галстук, он отпрянул.

– Еще раз начнешь стучать – надеюсь, у тебя будет что-то получше наглости. А теперь сдристни.

Грохнул дверью перед его унылой рожей, грудь вздымалась от адреналина и сердцебиения. На кухне налил стакан воды, опустошил наполовину. Меня уже понесла лавина безумия.

Почему?

Потому что я псих, у меня об этом и справка есть. Потому что меня бесил Майкл Клэр, и бесил сильно. Будь я поспокойнее, я бы, как говорится, выдохнул – выдохнул весь гнев, жил бы дальше. Не сейчас.

Зазвонил телефон. Взял трубку:

– Да?

– Джек, это Ридж.

– И что?

Вот это настрой, заодно и ей войну объявить. Сперва она не нашлась, что сказать, потом:

– Ты в порядке?

– Лучше не бывает. Может, я сейчас на пике хреновой формы.

Негодование в ее ответе:

– Ты пьешь. О пресвятая Богоматерь, поверить не могу.

– Эй, Бог тут не причем, это касается только дьявола, и хочешь верь, хочешь – нет, но я не пил. Собирался, чуть уже не налил, но нет, не пил… Молодец какой, а?

Тогда она глубоко вздохнула, чуть ли не обреченно, сказал:

– Нам надо найти тебе помощь.

Это меня разъярило – хотя я от чего угодно мог вспыхнуть. Повторил:

– «Нам»! Кому это нам? Ты не лучше меня, Ридж, – у нас никого нет. Но вот ты помочь мне можешь.

– Чем?

– Не лезь не в свое дело.

И хоть раз для разнообразия трубку бросил я.

Когда алкоголик входит в раж, это удивительное зрелище. Как жертва аварии, которая тут же выбегает на дорогу. Обычно гнев держится недолго, а я сжигал адреналин и агрессию уже больше часа, в ударном буги. Вдруг выдохся и заполз в кровать прямо в рваном блейзере.

Следующие несколько дней были кошмаром в неоне, освещенные ужасом, пронизанные болью. Все слилось в одно пятно из сна и пробуждений, обильного пота, ледяной трясучки и периодических галлюцинаций, только без выпивки. Слабый, как котенок, я умудрился помыться, одеться, заглотить еду, даже не почувствовав вкус. Повесил себе на дверь меню минимального выживания: есть, пить воду литрами, мыться, не терять злость.

Если это что-то и показывает, то в первую очередь совершенно напрасную жизнь.

Хотелось бы сказать, что у меня получилось, что я нашел метод не пить и функционировать.

Но нет.

Жить одному – важный фактор на дороге к безумию; кто поспорит? Держась подальше от зеркал, я мог обитать в мире иллюзий. Не так-то просто бриться, не глядя на отражение.

Так что забил на бритье.

Нужно было молоко, пошел через улицу в магазинчик, державшийся на последнем издыхании, пока со всех сторон теснили девелоперы. За стойкой стоял мужик в тюрбане. Ирландцы все больше и больше уходили на второй план. Мы не заговорили, только присмотрелись друг к другу с опасливым подозрением. Хотелось спросить: «Нормально к вам относятся?»

Но не хотелось знать. Мы ко своим-то относимся как к говну, с чего вдруг перед приезжим расстилаться? В больницах люди целыми днями дожидаются очереди на каталках – и это когда нас объявили четвертыми в мире по богатству. В магазинчик зашел старичок, купил таблоид, кивнул мне. Я буркнул, не приглашая к разговору.

Когда вышел, он меня догнал, спросил:

– Это вы тот самый Тейлор?

Я был настроен на драку, сказал:

– И что?

Если он и заметил враждебность, она его не смутила:

– Видел вас недавно с молодым человеком. Это ваш сын?

Господи.

И я сказал:

– Да, мой сын.

Он широко улыбнулся:

– Вылитая ваша копия.

И ушел.

Самое странное – меня это обрадовало.

Поди пойми.

Но снова в квартиру, в деменцию.

Я знал, что выгляжу как говно. Теперь буду выглядеть как говно с бородой.

Изредка я безумно хохотал и сам себя пугал до жути. Когда пугаешь сам себя, живешь на планете уже совсем новой тьмы.

Привык бормотать «Майкл Клэр», словно проклятую мантру. Меня веселило, когда тяга выпить казалась нестерпимой. Где-то в больном воображении – и воспаленном к тому же – я приравнивал это к искуплению за смерть ребенка. В звенящих снах ко мне не раз приходили Кэти и Джефф, говорили: «Детоубийца».

Падение Майкла Клэра не вернет девочку и не исцелит Джеффа, но, может, хоть в одной темной области развеются тени – а может, и нет.

Я начал изучать свою добычу в библиотеке, нашел старые газетные подшивки и за многие часы наткнулся на него много раз. Меценат, часто появлялся на благотворительных мероприятиях. А самое важное, я узнал, что у него есть сестра Кэтлин, она же Кейт. Одинокая, проживает в Солтхилле, а кроме этого, ничего раскопать не удалось. Ну я и подумал: холодный обзвон, почему нет? Прикупил в «Эйдж Консерн» одежку и был готов к выходу. Светло-голубой пиджак, белая футболка и туфли на мягкой подошве. Хромота расшалилась как никогда. Наверняка в связи с гневом – а что вообще не в связи с гневом? Выпил энергетик – какую-то фигню, которая обещает восстановить духовный и физический баланс, – и решил пройтись к ней пешком. Морской воздух будет на пользу, ветерок обдует лицо. Я выбрал Граттан-роуд, и кое-кто по пути здоровался, но я притворялся, что не слышу. Вспомнилось, как менеджер вышибал говорил, что ходит по набережной и не заговаривает ни с одной живой душой. Теперь я его понял. Мелькнула мысль, что мы встретимся, но нет.

Кейт проживала в новом жилом квартале рядом с Блэкрок-Тауэр. Здание выглядело ярко, дорого, рядом с домофоном – список имен. Вот и она: «К. Клэр». Нынче слишком опасно вешать на подъезде женское имя. Признак упадочных времен. Я позвонил и спустя секунду услышал женский голос.

– Да?

– Простите, что беспокою, но я бы хотел поговорить о вашем брате Майкле. Если позвоните Тому Риду, он за меня поручится. Меня зовут Джек Тейлор.

Молчание, и я уж думал – нет, не вышло. И тут:

– Это вы спасали лебедей?

Боже, это когда было. Мою фотографию печатали в газетах, мне дали награду за отвагу. Ужасно стыдно и совершенно необязательно. Я ответил:

– Эм-м, да.

Домофон зажужжал, дверь открылась. Ее квартира находилась на втором этаже, и она ждала у двери, уже с готовой улыбкой. Высокая, в районе пятидесяти, что в нужном освещении сойдет за тридцать пять – в основном благодаря воспитанию, уходу и деньгам.

Первым же делом заметил ее руки – неестественно крупные для женщины и грубые, будто она всю жизнь мыла посуду, в чем я сильно сомневался. Она перехватила мой взгляд:

– Стыжусь их, но я работаю с лошадьми. И от них тоже есть польза – нужны очень сильные руки, чтобы удержать лошадь, которая не хочет удерживаться.

Позже я разглядел в этой фразе самые разные смыслы. Тогда оставил без комментариев.

Черные волосы до плеч, голубое платье, замечательно подчеркивающее формы, и без пяти минут заурядное лицо. Она протянула руку:

– Рада познакомиться со спасителем лебедей.

Я взял руку, почувствовал силу и решил не разубеждать ее в своем героизме. Она пригласила меня внутрь, и я сразу увидел на стенах фотографии лебедей в Кладдах-Бейзин, со всех ракурсов. Одна была особенно эффектная, в сумерках, и лебеди приобрели чуть ли не мистическое свойство.

– Ого, – сказал я.

Она рассмеялась, согласилась.

– Великолепные создания.

Квартира была обставлена просто, но элегантно: вкус и деньги придавали комфортную, расслабленную атмосферу. Она показала на кресло, я сел. Она нервничала, а я осознал, как давно не видел ни одну женщину даже отдаленно привлекательной. Совершенно закрылся от этой стороны жизни, не ожидая, что буду скучать. На столике рядом со мной стоял маленький серебряный лебедь – изящно сделанный, каждая черточка на месте. Почти как настоящий.

– Один из пары, – сказала она.

Посмотрела на него, затем:

– Заказывала мастеру на Ки-стрит. Вообще-то заказывала сразу пару. Вы знаете, что лебеди остаются в паре на всю жизнь, неразлучны?

На языке вертелся очевидный вопрос, почему этот-то один, но она меня опередила:

– Второго я отдала… Ну, просто отдала. Ошибка, теперь сама понимаю, но тогда это казалось… правильным.

Спросила:

– Вам что-нибудь налить?

Упрощала для меня процесс. И я сказал:

– Пожалуй, стакан воды.

Она сказала, что себе, пожалуй, плеснет капельку виски с содовой, хотя обычно алкоголь ее не интересует. Пришлось подавить вопль: «Заткнись ты на хрен! Пей, не пей – только Христом Богом прошу, хватит об этом говорить». Ответил вежливой улыбкой – той, которая говорит «о, у всех свои недостатки».

Она взяла бутылку «Блэк Бушмиллс» – и я чуть не сломался. Господи, сливки среди алкоголя, пьется как мечта.

– Майкл убил бы меня даже за мысль добавить воды, – сказала она. – Говорит, женщины не умеют пить хороший виски.

Слова «Майкл» и «убить» в одном предложении напомнили, зачем я пришел, и я почувствовал, как надо мной зависла волна депрессии. Она вручила мне тяжелый стакан «Уотерфорд» с водой. Я поднял его и сказал:

– Сланжа.

Удостоился небольшой улыбки в ответ, потом она спросила.

– Так что насчет Майкла?

Я перебрал пару окольных тактик, но она не напоминала человека, к которому можно подольститься, и просто сказал:

– Его имя всплыло в связи с убийством отца Джойса.

Если ее это потрясло, она это умело скрыла. Выражение лица не изменилось. Она поставила стакан на столик, спросила:

– А в чем ваш интерес, мистер Тейлор? Сомневаюсь, что вы тут по долгу службы.

Ее голос напоминал голос Майкла: капля английского акцента, но более культурное произношение.

– Мое дело – вычеркнуть Тома Рида и Майкла из расследования, – сказал я.

Она всмотрелась мне в глаза, спросила:

– Вас кто-то нанял?

Теперь пришлось врать:

– Церковь стремится очистить имена бывших служек, чтобы не марать их репутацию, и без того запятнанную в глазах общества.

Мне казалось, это довольно правдоподобно. Она не отводила глаз, и это уже начинало смущать. Спросила:

– Вы встречались с Майклом?

Я ответил «да» и что он очень помог. Она встала, сказала:

– Очень в этом сомневаюсь, мистер Тейлор.

Чем застала меня врасплох и добавила раньше, чем я ответил:

– У Майкла… проблемы. Думаю, по самой древней на свете причине – отцы и дети. Он так хотел впечатлить нашего отца – но, увы, у него так и не получилось, а трагедия в том, что он еще старается. Он верит, что если дотянет этот город до богатства и процветания, то отец наконец его одобрит. Отец мертв уже двадцать лет.

Я поднял стакан, чтобы выиграть время, солидно отпил и почувствовал, как по горлу струится гладкая чистота, сказал:

– Вы поддерживаете с ним контакт?

Она провела рукой по волосам, выглянула в окно, откуда открывался славный вид на бухту, сказала:

– Мы потеряли Майкла в десять лет, когда его погубил… тот… священник. К нашему стыду, мы ему так и не поверили. Мать даже жестоко его лупила за то, что он сказал правду; мы не меньше этого… священника… виновны в том, во что превратился Майкл. В детстве мы с ним были не разлей вода, везде ходили вместе, все делали вместе, но главным нашим развлечением было кормить лебедей. Мы часами любовались этими чудесными созданиями.

Затем она села, продолжила:

– Не знаю, зачем вам все это рассказываю. Может, потому, что вы спасли лебедей, а может, мне просто это нужно. Те серебряные лебеди – я заказала их на двадцать первый день рождения Майкла, последняя отчаянная попытка воссоединиться. Он их вернул – сказал, что ненавидит эту мерзость.

Тут мне кое-что вспомнилось:

– Но его офис выходит на Кладдах-Бейзин. Если он их так ненавидит, там бы устроился в последнюю очередь?

Она вздохнула, затем:

– Он выкупил контору своего партнера, которая уже там находилась. С коммерческой точки зрения логичней было не переезжать. В любом случае Майкл их не видит. Он с десяти лет видит мир не так, как мы с вами.

Я не мог не спросить – и рискнул.

– А как по-вашему, что он видит?

Она задумалась.

– Думаю, он видит нашего отца, строгий взгляд. Мой отец ненавидел священников, был категорически против того, чтобы Майкл стал служкой, но так уж хотела мать. Ирландки и священники…

Она замолчала, и я мог бы подхватить: «Кому вы рассказываете. У меня самого мать была с этим поганцем Малачи».

Вместо этого я представил себе Майкла.

Вспомнил, как приходил к нему, как потом он стоял у окна: глаза как стекла, смотрят внутрь.

Ее стакан опустел, и я спросил, не подлить ли ей еще. Она ответила:

– Нет, это не решение.

Мог бы поведать ей историй из этой горячей точки, в пользу ее довода. Решил сказать правду:

– Майкл заявил, что это он убил отца Джойса.

Ее глаза снова обратились к моим – и их настолько переполняла тоска, что хотелось ее обнять, но я, конечно, остался сидеть, а она сказала:

– Хотите, чтобы я это подтвердила, я права, мистер Тейлор? Для этого вы пришли.

Хотелось прокричать, что да, именно для этого, но в жопу Майкла, в жопу их всех. Хотелось сдаться – они слишком сильны. Она чуть ли не шептала, пришлось придвинуться:

– Позвольте рассказать вам историю, мистер Тейлор. Три мальчика, растленные священником, выросли и вместе набрались сил обвинить этого человека, эту религиозную икону, в надругательстве. Затем Майкл становится влиятельным бизнесменом, важной фигурой в обществе, играет в гольф с лидерами. Ему приходится сменить имидж – по крайней мере, внешне.

Она замолчала, на миг подняла глаза, словно что-то услышала – возможно, голос десятилетнего мальчика, – потом добавила:

– Но как себя ни меняй, сомневаюсь, что можно окончательно сбежать от прошлого.

И близко не угадала. Я спросил:

– Вы думаете, Майкл…

Она меня перебила:

– Наша семья всегда славилась охотниками. Вы любите стрелять, мистер Тейлор?

Такого вопроса точно не было в списке тех, что я ожидал. Что на это сказать? Что когда растешь в бедности, пострелять удается разве что на игровых автоматах? Я уж хотел предложить ей поучить Кэти, помочь с прицеливанием, чтобы та знала, как брать выше, но вместо этого сказал:

– Нет, не назвал бы это среди своих достижений.

Пусть горечь пропитает слова – и она это заметила. Ее глаза исполнили небольшой танец, затем она сказала:

– Я занимаюсь стрельбой, мистер Тейлор, на спортивном уровне. Если бы кто-то тронул моего Майкла, мне бы ничто не помешало найти их всех и перестрелять, как паразитов.

Я чуть не рассмеялся. Это она мне угрожает? Потом она тихо вздохнула, сказала:

– Думаю, вам пора, мистер Тейлор. Я устала.

В камине горел огонек. Он придавал комнате откровенно фальшивый уют. Я заметил у камина аккуратные поленницы и топорик. Хотел спросить, сама ли она рубит дрова. Она подошла к огню, подложила полено, а я в это время – сам не знаю, зачем – стырил лебедя. То ли назло, то ли из чистого каприза, то ли просто взял и украл.

На пороге я попытался найти слова, чтобы задержаться, но ничего не шло на ум. Хотел осмелеть, спросить: «Майкл никогда не брал у вас топорик?»

Но я уже был в коридоре, и она закрыла дверь.

Очень тихо.

19

Ожидание – один из величайших источников страданий.

Буддистская поговорка

Нашел новый паб. По необходимости искал что-нибудь неприметное. Часто слышал об «У Койла», в заднице Доминик-стрит. Чуть ли не городская легенда, со своей безнадежной репутацией. Слухи говорили, он никогда не закрывается – просто в полночь прикрывает двери, поддерживает тела на плаву. С утра двери распахиваются – и входит рассветная партия живой мертвечины. Единственное требование – деньги. Драки, ссоры, безумие не запрещались. Не одобрялись только приличия и гражданская сознательность – то есть столпы общества или вообще какая-либо принадлежность к обществу.

Последний порт захода перед улицей или могилой.

Когда туда занесло меня, никто не возражал. Пустой стул за стойкой – если не с моим именем, то как минимум под мое состояние.

Добро пожаловать в ад.

В свой первый сеанс я узнал немало лиц – лиц исчезнувших людей. Знакомых по школе, тех, с кем рос и кого давно считал мертвыми. В каком-то смысле не ошибался. Пока я заказывал большой виски, кое-кто помахал, хоть и слабо. Я услышал «Джек… Тейлор», и, может, вообразил «Что так долго-то?» Бармен/владелец Торгаш раньше был боксером и теперь выглядел так. будто не выиграл ни один бой. Кличка была связана с тем, что за деньги он бы продал что угодно, кого угодно, когда угодно. Он сюда явился не заводить друзей и не добиваться популярности, заботили его исключительно деньги.

Здоровый, лысый, с мертвыми желтыми глазами, он взглянул на меня, сказал:

– У нас только один виски – домашний. Идет?

«Домашний» может значить что угодно, от небрендового до самопала. Я кивнул, выложил деньги на стойку, и он налил, поставил передо мной. Мой рука тряслась, но как без этого. Я знал, что если глотну, то улечу со стула: 50 градусов крепости и на вкус как скипидар. Он спросил.

– Вкус устраивает?

На миг меня лишила речи сама близость спиртного, и он добавил:

– Будто тебе не насрать на вкус.

Клянусь, отходя, он усмехнулся. Там было написано, что в купаж добавлен потин – и я охотно верил. Над головой висело густое облако дыма, стены пожелтели от никотина. Здесь новый запрет на курение в пабах и т. д. мало что изменит. Я рискнул оглядеться, увидел бывшего копа, но сам он уже не видел ничего, сидел с нокаутированным выражением человека, который не встанет после десяти. Я ушел от стойки. За покоцанным столиком было свободно, я сел. Казалось, атмосфера попахивает дурдомом – то же ощущение глухого отчаяния. Парень напротив меня спросил:

– Как дела?

С намеком на вызов. Я взглянул на него, не торопясь, все делая медленно. Ему могло быть хоть двадцать, хоть шестьдесят, глаза – в расфокусе.

– Неплохо, – ответил я.

Похоже, он принял это за приглашение, подтащил стул и присоединился:

– У меня проблема с азартными играми.

Я чуть не рассмеялся, но сдержался, мрачно кивнул. Он показал на человека в углу, спросил:

– Видишь того?

Вспомнилась песня REM.

Я обозначил, что вижу, и он, все еще не сводя взгляда с человека в углу, сказал:

– Раньше был священником.

Я чуть не спросил: «И что случилось?»

Но вопрос был лишний как никогда. Парень рассмеялся – пронзительное хихиканье, не совсем истерика, но докинь еще подвывание – и будет самое оно, сказал:

– Да уж, был… так сюда и попадают.

Тут не поспоришь. Он уставился на меня, в голос вкралась жесткость:

– Ну а твоя история? Кем был ты?

Весь напрягся. Скакнул от дружелюбия к агрессии в долю секунды. Я спросил, подпустив твердости в свой голос:

– А разница?

Он громко хохотнул, потом резко встал, словно услышал боевой клич, и целеустремленно промаршировал прочь.

Когда я через некоторое время собрался на выход, Торгаш заметил:

– Так и не прикоснулся к стакану.

Чуть ли не с дружелюбием. Я спросил:

– Ночью открыты?

Он пристально всмотрелся в меня, и я уж задумался, не переступил ли какую-нибудь негласную черту. Он ответил:

– Так тебе скажу: будешь ночью проходить мимо – постучи, посмотрим. Такой ответ пойдет?

Я кивнул и ушел.

Той ночью мне снился отец. Он сидел на стуле на кухне, рыдал, рыдал, без слов, просто горестный плач. Я проснулся – меня это напугало больше полноценного кошмара. Он был сильным человеком во всех смыслах этого слова, и я не помню, чтобы он хоть чего-то боялся. Не то что мачо-козлина, но все, что подкинет жизнь, встречал без шума и пыли. Что бы ни случилось, он всегда был если не готов, то хотя бы способен с этим столкнуться. Впрочем, у него, как и у всех, имелась свое слабое место, понятный ему одному закидон. У него – задняя дверь. Мы жили в муниципальном доме в террасе, с садиком сзади. Моя мать сходила с ума по свежему воздуху. В принципе сходила с ума, но свежий воздух был ее любимым методом раздражения. Зима на дворе – а она распахнет все окна нараспашку и помоги тебе боже, если закроешь хоть одно. Отец терпел молча, как и большинство ее выходок, но задняя дверь была исключением. Он на стенку лез, как видел ее открытой. Единственная его иррациональная привычка, что я видел. Мать, понятно, вечно ее открывала, а он тут же закрывал. Одна из сценок назревающей войны, которую влечет брак, – войны без слов, но с намеками. Вечер, она – на службе в церкви, перед уходом оставляет дверь открытой. Стоит матери пропасть с глаз, как он не то чтобы хлопал, но точно закрывал с силой. С ним у меня всегда были замечательные отношения, мог общаться и спрашивать о чем угодно, он никогда меня не перебивал. Теперь-то я понимаю, какое-то это редкое благословение. Тем вечером я спросил:

– Зачем тебе так надо закрыть дверь?

Он тогда курил, не часто – просто пару «Вудбайнов» после работы. Если закончит пачку из десяти за неделю, для него это уже перебор. Он достал пачку, медленно вытянул сигарету, зажег кухонной спичкой – длинной такой, в форме свечки. До сих пор помню аромат сигареты и серы, словно запах безопасности. Посмотрел на меня, сказал:

– Оставишь заднюю дверь открытой – придут грызуны.

И я чуть не рассмеялся. Это запомнилось больше всего – как я подавляю распирающее желание заржать, – и благодарю бога тысячу раз, что не заржал. Отец был таким мрачным, что я понял: он нисколько не шутит. Больше мы об этом не заговаривали.

В вечер после его похорон пришли соседи, пили «Джеймисон», ели фруктовый кекс, вспоминали его. Меня отправили спать сразу после того, как они ушли. Пока я лежал, ошарашенный от его потери, услышал, как мать распахивает заднюю дверь, и возненавидел ее лютой ненавистью. Должно быть, я задремал, потому что сперва слышал ее крик словно издалека, потом сел – и вдруг она ревет как банши. Спустился я не сразу. Она стояла на стуле с чистым ужасом на лице. И вопила:

– Крыса, я такой большой никогда не видела. Прям вбежала – по-моему, она под столом.

Я притворился, что ищу, но главным образом просто со стуком закрыл дверь. Обернулся к ней на стуле, и она спросила:

– Ушла?

Перевел глаза на дверь, сказал:

– Я ничего не вижу.

И лег спать. Не знаю, сколько она там еще простояла, да и знать не хочу. Знаю только, что с тех пор задняя дверь навсегда осталась закрытой. Вскоре после этого я купил свою первую пачку «Вудбайнов», на десять штук. Не знаю, какую тут вывести мораль или мудрость, только знаю, что, как и говорил папа, рано или поздно приходят паразиты.

Я, конечно, понимаю: можно сказать, с тех пор я так или иначе только и делаю, что закрываю двери.

Душевное состояние, которое можно назвать лишь диким, как-то так в книгах о реабилитации описывают трезвого алкоголика. Печально, но правда.

Я был у себя в квартире, пытался стряхнуть остатки сна об отце. Меня разбудил громкий измученный вопль. Я вскочил, полный ужаса, гадая, что же должно случиться с бедолагой, чтобы он так кричал, потом почувствовал слезы на щеках и понял, что это был я сам. Сомневаюсь, что бывает стресс хуже.

Маленького лебедя я носил с собой в кармане, как дурацкий талисман. Решил нанести повторный визит Тому Риду, вышибале. Он показался довольно общительным, и мне хотелось узнать, как он отреагирует на признание Майкла Клэра. Если кто-то его и знает, то это Том.

По пути я накупил кофе, молока, печенья. На подходе к его дому слышал, как визжат телефоны, так что бизнес все еще шел бойко. Позвонил, открыла все та же растрепанная девушка. Я сказал:

– В этот раз я не с пустыми руками.

Она махнула мне рукой внутрь и поспешила к трубке. Том был на кухне, и если он и оценил гостинцы, то не сказал.

– Надеюсь, ты не против, просто хотел спросить пару мелочей, – сказал я.

Выглядел он устало, ответил:

– А пачка молока и печенье, значит, дают на это право?

Голос на грани враждебности, и я попробовал еще раз:

– Может, к кофе?

Без ответа.

Я попытался подкинуть плохое клише из киношек.

– Я не вовремя?

Не сработало.

Он вздохнул, словно выпустив задержанный воздух, спросил:

– А когда вообще вовремя?

Не успел я возразить какой-нибудь глупостью, как он обвиняюще заявил:

– Ты ходил к Кейт.

– Эм-м, да. Не стоило?

Он был в белой рубашке, по которой плакала стирка – и не одна, – и в голубых штанах, широковатых в талии. Он их подтягивал, но ситуацию это не спасало. Я не знал, как перевести беседу на более дружеский тон, сказал:

– Шел тут по набережной, думал, тебя встречу.

– Я там больше не прохлаждаюсь, у меня бизнес, – огрызнулся он.

Потом словно что-то взвесил про себя.

– У нас с Кейт своя история.

Я ничего не выдал на лице, заметил:

– Замечательная женщина.

Теперь он принялся заваривать кофе – вскипятил чайник, насыпал горки гранул по чашкам, добавил воды, протянул чашку мне и пригласил жестом сесть. В течение всей этой бурной деятельности он молчал, а я был не прочь подождать. Он сделал глоток, затем:

– Несмотря на свою травму, я правда был готов с ней рискнуть, но она сдвинулась на другом.

Что тут скажешь? «Облом»? Я кивнул, и он добавил:

– Как строить отношения с женщиной, влюбленной в своего брата?

А.

Он продолжил:

– В детстве они были неразлучны. Ближе не бывает. Потом отец Джойс начал…

Он побарахтался в поисках слова, и хотелось помочь, как бывает, когда кто-нибудь заикается, а ты знаешь, что тебе лучше промолчать. Наконец он выбрал:

– …свою деятельность, и Майкл стал потерян для нее, для всех. Она так и не бросила надежды вернуть его внимание – блин, что может быть печальнее? Много лет спустя, когда мы стали встречаться, на самом деле она только хотела подобраться ближе к Майклу. Другая ее страсть – лошади, она их обожает: однажды видел, как она объездила дикую кобылу. Руки – ты заметил? Господи, душу бы отдал, чтобы их коснуться.

Он казался опустошенным, зафиксированным на прошлом. Чтобы вернуть его, я сказал:

– Майкл заявил, что это он прикончил отца Джойса. Как думаешь, правда?

Эта возможность его не смутила. Он подумал, потом ответил:

– Он способен – сука, да и я способен, – но чутье подсказывает, что это не он.

Видимо, проявилось мое скептическое отношение к его чутью, и он добавил:

– Плюс давным-давно, когда мы с Майклом еще выживали с помощью выпивки – о да, когда-то мы с ним пили вместе, – мы целый вечер размышляли именно об этом, об убийстве мрази, и обсуждали, как бы это сделали. Я сказал, что сжег бы его, да, чтобы он почувствовал ад так же, как я все эти годы, но Майкл сказал, что утопил бы – потому что Джойс лишил его лебедей, любви к воде. Кладдах-Бейзин – он бы привел его туда и убил рядом с теми самыми птицами, которых по его милости и лишился.

Я вспомнил, как чуть не сжег сталкера, выражение лица Коди после. Том потер лицо, словно его уже много лет ничто так не выматывало, как это погружение в прошлое, – да может, так и было, – и сказал:

– А ты правда принял все это близко к сердцу.

Я признался, что дело меня не отпускает, не расстанусь с ним, пока не узнаю ответ. Он спросил:

– Ты разговаривал с сестрой Мэри Джозеф?

– С кем?

– Не хотел ее называть, потому что, несмотря ни на что, она мне, как бы, нравилась. Но она была у Джойса домохозяйкой, секретаршей и всем подряд – и знала, знала, чем он занимается, но молчала. Часто спрашиваю себя, как она живет с этим теперь.

– И где ее найти?

Он посмотрел на меня так, будто это дурацкий вопрос:

– В церкви, где же еще? Если только не умерла, но я бы, по-моему, тогда знал. Да, сходи к ней, это она знает, где все тела, если простишь за такой каламбур. И мороженое ей принеси, она сладкоежка.

При этом в уголке его губ промелькнула слабая улыбка, и я удивился его готовности прощать, сказал:

– Удивляюсь твоей готовности прощать. Это, конечно, нечто.

Его глаза вспыхнули, он спросил:

– А я сказал, что простил? Ненавижу долбаную суку. Надеюсь, она там спилась.

Он встал:

– И еще одно. Странно, но что теперь не странно?

Он словно еще посомневался, раскрыть это или нет, затем:

– Кейт – она любит лебедей, много чем занимается ради их безопасности, но… при этом она охотница.

Я не уловил мысли, спросил:

– Охотится на лебедей?

И получил в ответ взгляд максимального раздражения. Он рявкнул:

– Башкой-то подумай, конечно не на лебедей. Стреляет фазанов и любую дичь, которая движется.

Я ему не поверил, промямлил:

– Я не… эм-м… верю.

Он серьезно всмотрелся в меня, потом воскликнул:

– Господи, ну и дурак же ты. Ты точно детектив? Она сама себе дрова рубит, чтоб ты знал. Она шутки не шутит, настоящая дикарка, и да, любит охоту. В следующий раз, когда захочешь ее разговорить, попроси показать ее ружье – сразу увидишь, как она загорится.