Текст книги "Усадьба с приданым (СИ)"
Автор книги: Катерина Снежинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
– Разберёмся, – без всякого энтузиазма откликнулись из-за забора и в калиточном проёме появился мужичок в полицейской форме. Был он низкоросл, коренаст и пузат, а фуражка сидела на лысой вроде бы голове, как шляпка на грибе. Ну точно боровик. – Вы б расходились, люди. Чего тут зря топтаться? Сейчас бригада из города приедет и разберемся.
– Как так разберёмся? – выкрикнул взволнованный мужской голос. – А мы-то как же? Вы нам прямо скажите, можно в магазине брать или потравимся все, да того? Это чего ж, в непонятках дальше жить?
– У нас товар самый наилучший! – гаркнула Оксана.
– А чтоб ей всей сгореть, проклятой! – от души пожелала женщина с полотенчиком невесть кому.
– Разберёмся, – снова пообещал полицейский.
А Мария всё-таки начала выбираться из толпы, стараясь никого не задевать и сильно не толкать. Растерянная, даже потерянная улыбка будто приклеилась к её лицу и никак не хотела слезать, хотя Маша всеми силами старалась не улыбаться, тем более вот так. Но что поделаешь, если фраза: «Кто его знает, откуда Михалыч бутылку взял?» – крутилась в голове, как заведённая, повторяясь раз за разом.
Она-то прекрасно знала, откуда сосед взял водку. И что же получается? Что это она его… отравила?
[1] Средство Макропулоса (здесь) – эликсир нестарения (вечной молодости). Впервые был упомянут в фантастической пьесе Карела Чапека «Средство Макропулоса».
[2] В начале 20 века в высших учебных заведениях России существовала процентная норма на приём учащихся «из нацменьшинств» (в первую очередь евреев), исключение было сделано только для консерваторий. Той же политики придерживались и многие гимназии, т.к. заведения, принимавшие таких учеников, теряли престижность.
[3] Подстрочник (здесь) – буквальный подстрочный перевод, расшифровка с примечаниями и разбором слов.
[4] Колчак Александр Васильевич – русский военный и политический деятель, учёный-океанограф, полярный исследователь, флотоводец, вошедший в историю как руководитель Белого движения во время Гражданской войны в России. Верховный правитель России и Верховный главнокомандующий Русской армией (ноябрь 1918 – январь 1920).
[5] Деникин Антон Иванович – русский военачальник, политический и общественный деятель, писатель, мемуарист, публицист и военный документалист. Один из основных руководителей Белого движения в годы Гражданской войны, его лидер на Юге России.
[6] Диссер – диссертация.
Глава 4
В которой Маша тонет в мыслях, чувствах и реке, а капкан-то захлопывается
Мария качалась в гамаке и напряжённо думала. Мысли в голову лезли всё больше мрачные, иногда всплывали панические, порой здравый смысл подавал голос, но в целом думы были безрадостные: «Уезжать, уезжать немедленно! Иначе загребут, им же только посадить кого-нибудь! А ведь преступление совершено, от этого не отвертишься. Но уехать всё равно, что чистосердечное признание написать. Надо оставаться на месте и держаться как бастион! Ты разумная современная женщина, не в такие передряги попадала!» – вот так примерно и мыслилось, а конкретика никак не приходила, дальше «бастиона» дело не шло.
Маша отталкивалась ногой, сук старого дерева, к которому она верёвку привязала, скрипел натужно, даже подрагивал, зато в окошке между разлапистыми ветками появлялся кусочек синего-синего, как рабочий стол Worda, неба, перечерченный соседской антенной. Потом сук будто отпускало, как разжатую пружину, гамак мотало обратно и небо пропадало, оставалась лишь листва, таинственно подсвеченная солнцем.
«Не в такие передряги попадала!»
Один раз их с Павлом загребли в милицию, которую в полицию ещё не переделали. Осень была, ночью уже подмерзало всерьез, заиндевевшие листья хрустели под ногами сочно, будто кто-то яблоки грыз. Пашка отдал ей свою куртку, тяжёлую, как доспех, потому что у Марии даже нос замёрз до полного онемения. Она всё порывалась вернуть, но муж, тогда ещё будущий, отмахивался и читал Мандельштама. Павел шёл спиной вперёд, рубил в такт ладонью воздух и негромко, но как-то очень проникновенно декламировал. Получалось у него очень хорошо, наверное, у самого Осипа Эмильевича не получилось бы лучше.
А потом они целовались. Губы одеревенели от холода и почти ничего не чувствовали, но от этого выходило особенно вкусно. И Пашка всё повторял: «Маленькая моя, какая же ты маленькая».
Вот сразу после поцелуев их и загребли, потому что на соседней улице парень с девицей отобрали у какого-то бедолаги кошелёк с часами. Павла посадили в обезьянник, а Машу даже чаем напоили, хотя она едва не подралась с сержантиком, требуя, чтобы их – особенно Пашку – немедленно освободили. Но отпустили всё равно только под утро и будущий муж ещё с неделю ходил на занятия, сверкая шикарным бланшем под глазом. Мария им очень гордилась.
Госпожа Мельге оттолкнулась сильнее, закинув голову, чтобы слёзы закатились обратно, и только тут заметила Зверя, который сидел позади неё и смотрел очень внимательно, эдак пристально.
– Привет, – насморочным голосом поздоровалась Маша с собакой. – Опять удрал?
«Привет!», – ответил пёс, а вторую часть вопроса проигнорировал, трусцой оббежал гамак, улегся на траву, ухмыльнулся, вывалив язык.
– Видишь, какие дела творятся? Кошмар просто.
Арей – или Арес, что ли? Хотя, кажется, это одно и то же – шевельнул мохнатыми ушами, он никаких кошмаров не наблюдал.
– Ну как же! – тяжело поразилась Мария. – Соседа, Михалыч который, отравили. И получается, что отравила его именно я. Водку-то он не покупал, в дальнем магазине ему не давали и к Оксане он не приходил. А рядом с ним нашли бутылку. Выходит, именно ту, которую я ему и дала. Понимаешь?
Пёс фыркнул и мотнул лобастой башкой, то ли признаваясь, что он ничего не понял, то ли отгоняя зудящую мошкару.
– Да я сама не очень разобралась, – согласилась Маша, снова раскачивая гамак. – Смотри, я ему ничего не подсыпала – это совершенно точно. Так? – Зверь вытянул лапы, пристроил сверху морду, глядя на Марию из-под черных колбасок бровей. – Ну вот и я говорю, что так. Значит, отраву продала Оксана. Сама она налила или купила такую, не суть важно. Главное, получается, что яд был только в одной бутылке, так, что ли? Ведь больше никто не… пострадал.
Тут совершенно некстати вспомнилось серое, провалившееся лицо Михалыча над сиротским байковым одеялом: заострившийся нос, ямы вместо глаз, блестящая лысина в крапинках почечных бляшек. Маша откинулась назад, унимая тошноту, сухо глотнула.
Жалко Михалыча. Может, ещё обойдётся? Может, довезут и как-нибудь всё… поправят?
– Значит, что? – Для собственного слуха голос звучал нарочито бодрым, лживым. – Значит, яд предназначался мне? Или персонально Михалычу? Бред. Бре-ед сивой кобылы. Нет, теоретически возможно, конечно. Припасла Оксана бутылочку под прилавком и ждала, когда я приду, чтобы отправить меня на тот свет. Вопрос: зачем? Да ну, даже не смешно, – Маша резко выпрямилась, садясь. Ровно сидеть не получилось, попа немедленно съехала и Мария Архиповна снова стекла в капкан гамака. – Даже на сюжет «Кровавых денег» не тянет. Или это такая расчётливая месть соседу? Дождаться, пока приедет кто-то посторонний, решит отблагодарить Михалыча бутылкой и продать ему отраву? Прямо не Оксана, а старуха Медичи выходит какая-то.
Мария наконец неловко, совсем неизящно выбралась из гамака и принялась расхаживать, яростно начёсывая затылок – это помогало думать. Пёс следил за ней и со своими измышлениями не лез.
– Вот ещё одна странность, – Маша остановилась, многозначительно подняв палец вверх. – Бутылка была одна, моя. Это мы уже выяснили. Отдала я её вчера, примерно после обеда. А выпил он только сегодня, да ещё днём? Ты в это веришь? – Пёс выразительно чихнул и прижмурился то ли презрительно, то ли наоборот блаженно. – Вот и я нет. И почему, собственно, решили, что водка может быть исключительно из магазина? То есть понятно, что, так или иначе, она из какого-нибудь магазина. Но, может, Михалычу её кто-то другой принёс? Такое вероятно? Более чем.
Арей зевнул, свернув язык трубочкой и громко клацнув немалыми клыками. Видимо, Машины размышления ему надоели.
– И последнее, – надавила госпожа Мельге, привыкшая договаривать до конца. – Парень сказал, что Михалыча ещё и по голове ударили, крови было по… – Мария снова сглотнула, опёрлась ладонью о мшистый, почти мягкий ствол дерева, потрясла яблоню. – Но я-то его совершенно точно не била даже и в умопомрачении. Я в это время блины ела и разговаривала про историю края с кладами. Так хорошо разговаривали…
Маша тряхнула головой, будто на самом деле надеялась вытрясти из неё лишнее, обеими руками растрепала волосы и с размаху села в гамак. Этого старый сук уже не выдержал. Он не скрипнул, а скорее взвизгнул и отвалился от ствола, оставив длинный белый след. Ну а Мария, в полном согласии с законами физики, чувствительно приложилась копчиком и окрестностями о землю, да так, что перед глазами по-настоящему темно стало.
А когда развиднелось, она обнаружила перед собой ухмыляющуюся физиономию с насмешливо вываленным языком.
– Смешно тебе, – проворчала госпожа Мельге, отпихивая от себя мохнатую морду и воровато оглядываясь – не видел ли кто. Она очень не любила, ненавидела просто оказываться в унизительных ситуациях. – Скажешь кому, оторву хвост.
Зверь ухмыльнулся ещё шире и поддал Маше мокрым носом под локоть.
– Да встаю, встаю, – буркнула Мария, действительно пытаясь встать.
Для начала хотя бы на четвереньки. Несчастную спину опять скрутило штопором. Сейчас бы ей очень не помешал массаж. А ещё лучше полчасика в бассейне поплавать. Только вот не было в Мухлове никакого бассейна. Хотя…
– Слушай, ты знаешь, где тут речка? – спросила Маша у пса, глядя прямо ему в глаза. Просто они оказались почти одного роста – Мария Архиповна на четырёх костях и сидящая собака. Пожалуй, зверь даже был чуть выше. – Проводишь?
Пушистый хвост шевельнулся согласно.
Очень Михалыча жалко, но без информации решение принимать – только в убытки залезать. А надо ещё придумать, где эту информацию брать.
***
До речки было всего ничего: завернуть за дом, пройти мимо михалычевых огурцов, потом разросшихся неухоженных кустов, а там, глядишь, и плотно вытоптанная тропка, крепкая калиточка без всякого запора, небольшой заросший лужок – и вот она Мухлонька. И вовсе не какая-то дрянь-переплюйка, а вполне себе достойная река, до противоположного берега не враз и доплывёшь. Спуск покатый, песчаный, неподалёку чернели потемневшим деревом мостки, а по бокам ивы полоскались в воде, которая кажется коричневой, но только у берега. Дальше же, там, куда тень от деревьев уже не дотягивалась, разлив чистого золото – это солнце в Мухлоньке купалось и было ему радостно, свободно.
Маша постояла, глядя на эдакое великолепие, не без труда сдерживая дурацкое желание раскинуть руки и гаркнуть во всё горло бессмысленное.
– Пойдёшь? – глянула она на пса через плечо. Зверь ничего не ответил, протрусил мимо, развалился в тенёчке, покатался с боку на бок, по-кабаньи примяв клевер, посматривая лукаво. – Ну, как знаешь.
Мария оглянулась, убедившись, что в пределах видимости людей не наблюдается, выбралась из платья, стыдливо прижимая его к груди. Купальник был правильный, прикрывающий всё, что необходимо прикрыть и подтягивающий почти всё, что нуждалось в подтяжке, но Маша стеснялась. Потому и в реку вбежала с разгону, подняв целый салют брызг, не удержалась от взвизга – в первое мгновение вода показалась ледяной. Но на самом деле она была тёплой, настоящее парное молоко – совершенно прав ночной неопознанный визитёр.
Река раздавалась под руками, будто вода ничего не весила, но и держала, как отцовская ладонь, когда Маша была совсем маленькой и только училась плавать. Солнце брызгало в глаза блескучими зайчиками, а небо казалось совершенно бездонным. И такое во всём этом было счастье, такая легкость, что аж горло перехватывало.
От переизбытка этого самого счастья Мария нырнула – довольно глубоко, грудь окатило холодом, видимо, на дне били ключи. Вынырнула, отфыркиваясь, поплыла большими, размашистыми гребками, чувствуя себя касаткой. Или, скорее, дельфином с гибким, упругим, глянцевым телом…
В икру кольнуло, будто булавкой – Маша даже и не поняла, что это, подумала, напоролась на подтопленную корягу. От этой мысли стало страшновато, она загребла воду, стараясь отплыть подальше, и вот тут ногу от пальцев до бедра скрутила судорога, да такая, что рёбра сдавило тисками, а сердце стало слишком большим, не помещающимся в груди.
Мария охнула, перевернулась на спину, таращась в потемневшее, будто враз вылинявшее небо. Попыталась подтянуть коленку к животу – и ничего не получилось, бедро высверлило болью, а вместо позвоночника вдруг оказался раскалённый кол. Дышалось трудно, Машу хватало только на короткие, судорожные вздохи. Она приподняла голову, пытаясь сообразить, далеко ли берег, обернулась…
И поняла с кристальной, окончательной ясностью: не доплывёт.
Мир исчез и все звуки исчезли тоже, будто всё вокруг периной накрыло. Осталось только журчание в ушах и тяжёлая, свинцовая, чёрная вода, плещущаяся у самых глаз. И глубина, которую Маша спиной чувствовала.
– Да что это? – прошептала одеревеневшими губами Мария, едва сама себя слыша. Слеза поползла по щеке, добавляя подлой реке ещё немного глубины. – Господи, помоги…
Маша попыталась шевельнуть ногами, и её снова скрутило болью, сердце колотилось в ушах, распирая череп. А бездна под ней тянула, как магнит скрепку, вода больше не держала, липла к коже киселём, тело потяжелело вдвое. Сквозь журчание пробивался хриплый рык и взвизгивающий лай, перешедший в вой. Наверное, это глубина звала. Нет, скорее приказывала.
Мария рывком перевернулась, рванулась вперёд, с трудом выдирая руки из реки. Кровь гудела, боль била в поясницу молотом, вой глубины отдавался в затылке, вода заливала глаза. Каждый гребок как удар в стену, в монолитную бетонную стену, которую надо пробить или умрёшь – страшно.
Наконец, глубина дотянулась до неё, обхватила скользкими щупальцами поперёк, рванула. Маша забилась в панике, уже не соображая, где верх, где низ, а где берег. Кто-то кричал. Двое? Она и река?
Вода ударила в подбородок и чернота залила голову изнутри. Правда тут же начала отступать, таять.
– Не дёргайся, – донеслось откуда-то, кажется, из глубины. – Просто лежи, поняла? Иначе обоих утопишь. – Маша моргнула слипшимися ресницами в синие небо. – Просто лежи, окей?
– Yep, – ответила Мария Архиповна. – То есть I'm fine! Excuse me, I…
– Умолкни, ради бога! – пропыхтели ей в ухо.
Маша послушно умолкла, по-прежнему таращась в небо. Река ощущалась странно, то есть не вся, вернее, не всем, а спиной. Казалось, что под лопатками тот самый дельфин, гладкий и гибкий, каким Мария себя представляла. Она чувствовала, как под ней ходят мышцы и ещё ниже тоже что-то ходило, хвост, наверное.
Дельфин утаскивал её от глубины на себе, странно отдуваясь и фырча. Но это как раз не имело никакого значения, главное, что он спасал.
А потом череп снова начала затягивать чернота, и мир уплывал, уплывал…
Груди стало очень больно, Машу опять долбанул молот, только теперь не в поясницу, а по желудку. Она дёрнулась, попыталась увернуться, и тут из неё хлынула вода, которая хлестала и хлестала, жёстко обдирая горло мочалкой. Видимо, вся река успела перелиться в неё, в Марию.
– Живая? – спросил непонятно кто непонятно откуда.
Наверное, тот, на чьей коленке госпожа Мельге лежала животом.
Маша отмахнулась совершенно ватной рукой то ли от реальности, то ли от голоса. Её перевернули, как куклу, усадили, поддерживая под спину. Рядом, даже слишком близко, почти вплотную с её собственной щекой оказалось чьё-то лицо. Мария отстранилась, вывернула шею, как могла, и ничего не поняла. Профиль был смугл, носат, с резко очерченной скулой и нижней челюстью, к которым прилипли пряди мокрых волос, и странно-светлым глазом. Такие глаза она где-то уже видела, но вспомнить где даже не пыталась.
– Вы кто? – хотела спросить Маша, но вышел лишь малоинформативный хрип.
Правда, видимо, профиль что-то такое понял.
– Я Саша, забыла, что ли?
Мария кивнула было, но под черепом тяжко перекатился тяжёлый ртутный шар, вдаривший в виски, и кивать расхотелось.
По щеке мягко прошлась тёплая, шершавая тряпочка, в висок влажно задышало. Маша очень осторожно повернула голову, едва не ткнувшись в кожистый нос. Над носом поблёскивали светло-голубые, точь-в-точь как у профиля, глаза.
– Что же ты, а? – промямлила Мария. – Ты же собака.
– А что он должен был за тобой в реку сигать? – Сердито отозвались у неё над головой. – Обоих бы утащила. Если б Арей шум не поднял, с русалками бы хоровод водила. Он тебя, считай, и спас.
– Да?
Маша не слишком хорошо поняла, что там говорил сердитый голос. Она просто обняла пса за шею, запустив руки в гладкий, жестковатый мех, ужасно приятно пахнущий живым, и плотину снова прорвало, только теперь река текла из глаз.
***
Слезы кончились примерно так же, как начались, только наоборот: шлюз открыли, уровень воды спустили, ну и закрыли за ненадобностью. Только теперь глаза жгло, нос распирало, будто в него картошку сунули, и пить очень хотелось. И болела голова. Впрочем, горло и живот тоже болели. А ещё к мокрому лицу налипла шерсть и её было не меньше, чем на морде у йети.
Маша повозилась, отстраняясь от собаки, попыталась отряхнуть лицо, но на ладонях меха тоже хватало. Пёс глянул на неё искоса и свысока, мол: «Ну что, закончила?». Не оценил альфа-самец женских истерик и фанаберий. А, может, ему просто не понравилась промокшая шуба. Хотя такую попробуй промочи!
– Замёрзла? – спросил кто-то рядом.
Мария подалась назад, не без интереса рассматривая гасконский нос. Ну да, нос. То есть, её спаситель, который дельфин и утащил от глубины. Да! Саша, точно, его зовут так. Маша-Саша, всё ж понятно.
Почему она всё время забывает о его присутствии?
Спаситель, который Саша, сидящий рядом на корточках, свесив между колен большие узловатые руки, непонятно усмехнулся и мотнул головой. Волосы у него успели подсохнуть, посветлели и на концах загнулись колечками. А глаза остались прежними, ненормально светлыми, почти как у зверя.
– Могу предложить только майку, – сообщил спаситель, по-прежнему кривовато усмехаясь. – Но она насквозь мокрая.
– Спасибо, – отозвалась вежливая Мария Архиповна и замолчала.
Вот тут – интересно почему все прозрения приходят неожиданно для прозревающего? – Марию осенило: она торчит рядом с незнакомым мужчиной практически голая! Нет, понятно, что в купальнике, но ни один даже самый правильный купальник не справится, если ты сидишь, скрючившись, да ещё подтянув ноги к груди. Как не крутись, а все валики, бублики и складки всё равно вывалятся со всех сторон. И целлюлит с прочими «апельсиновыми корками». И грудь… Нет, об этом лучше вообще не думать.
– Отвернитесь, пожалуйста, – проблеяла госпожа Мельге.
– Зачем? – удивился гасконский нос – просто Маша очень старалась смотреть только на этот самый нос, а больше никуда.
– Вам сложно?
– Да мне не сложно, – с досадой ответил спаситель. – А ты что, опять в речку собралась? Топиться?
– Никуда я не собралась!
– Тогда зачем мне отворачиваться?
– Вы что, не понимаете? – воскликнула Мария со слезой в голосе. Вот именно что воскликнула и совершенно точно со слезой, даже руки заломила. – Я стесняюсь!
– Чего?
Мужчина совершенно по-собачьи нагнул голову к плечу, разглядывая Машу из-под волнистой пряди, упавшей поперёк глаз.
– Я… я полная, – придушенным шепотом зачем-то призналась Мария Архиповна совершенно честно.
Спаситель ещё посидел, порассматривал, а потом кивнул, явно соглашаясь.
Что он там говорил про речку? Топиться? Кажется, сейчас самое время.
Маша запыхтела, пытаясь подняться. Получилось это плоховато, ноги не слушались, как будто они вовсе и не ей принадлежали, а от кого-то другого приставили, да и локти дрожали студнем.
– Сядь, – приказал мужчина, дёрнув её за руку, да ещё с такой силой, что Мария едва на спину не завалилась. – Опять ведь скрутит.
– Что вам от меня надо? – хотела было возмутиться Маша, но вышло у неё жалобно. – Что вы ко мне пристали?
– Я не приставал, – спокойно объяснил Саша, – я слова подбирал. «Полная» не пойдёт, «круглая» тоже не катит, а то ещё чего нового сочинишь. Ты просто набитая. Набитая всякой хернёй дура.
– Чего?
От удивления госпожа Мельге перестала вырываться и уселась обратно, на колкую, успевшую выгореть до соломы траву.
– Того. Кто тебе сказал, что ты… – Спаситель крутанул башкой, фыркнув навроде своей собаки, – толстая?
– Да я сама знаю, зна-ю!
– Откуда?
– Да всё оттуда же! – опять-таки непонятно с чего, наверное, всё с того же удивления, Мария с горячностью принялась доказывать свою правоту, загибая пальцы для убедительности. – Вот смотри. Заходишь в приличный магазин, а там все наряды только до щедрого сорок четвёртого размера. Ну, если совсем повезет, до сорок шестого. У меня же пятидесятый, а то и пятьдесят второй. Знаешь, где такие продают? В салоне «Пышка»! И тренер мне сказал, что у меня колени рыхлые, а под ними отложения жира. А чтобы они не были рыхлыми, надо каждый день на этих их… пыточных орудиях по полтора часа оттарабанить. А врач посоветовал усиленно налегать на шпинат и сделать липосакцию! То есть шпинат всё равно не поможет! – Маша потрясла под гасконским носом пальцем. – А ты говоришь.
– Я молчу, – напомнил Саша.
– Вот и молчи.
– Я только одно не понял. Ну, если тебя так волнуют колени, так вперёд вместе с тренером. Чего страдать-то?
– А когда? – взвилась Мария. – Нет, ты вот скажи, когда? Я встаю в шесть, а ложусь хорошо если в двенадцать. Да и времени жалко. Я не могу по часам пить смузи и сельдереевый фреш. И ягоды годжи есть тоже не могу, у меня от них в желудке дырка появляется. И мне не хватает на ужин фруктика киви, я мяса хочу. Потому что не обедала, а иногда даже не завтракала. И…
– Понял, – снова кивнул Саша. – Ты бизнесменша.
– Я не бизнесменша, – обиделась Мария. – У нас фирма. Мы с мужем соучредители.
– Колбасой торгуете или водкой?
Вот тут Мария Архиповна оскорбилась всерьёз.
– А другого даже в голову не приходит, да? Туризмом мы занимаемся, туристов возим иностранных – Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Золотое кольцо России. Между прочим, я сама это придумала, когда у нас никто о таком слыхом не слыхивал. Только в Москве, да и то… У них-то что? Красная площадь, Эрмитаж да Нижегородский кремль. А вот чтоб в Палех французов свозить или немцев в Мышкин? Да чтобы накормить по-человечески, и поселить не в курятнике, и катать на автобусах, не на рыдванах. А вот я придумала и сделала!
– И как, много заработала? – поинтересовался спаситель, явно успехами Марии не впечатлённый.
Он даже травинку сорвал и в зубы сунул, а смотрел вообще куда-то в трудно определимые дали поверх Машиного плеча.
– Ипотеку выплатить хватило, – процедила госпожа Мельге сквозь зубы. – Недавно машину поменяли. Хорошая машина, немецкая. Отдыхаем в Испании. Собираемся дом за городом строить. Тебе хватит?
Саша снова кивнул, рассматривая что-то, доступное только ему.
– А колени тут при чём? – спросил, жуя травинку.
– Колени тут совершенно ни при чём, – вздохнула Маша. Силы, которых вот только что было навалом, хоть вагоны разгружай, не просто кончились, а исчезли, даже не вытекли, а испарились – были и нету. Голова разболелась до звона, дико потянуло в сон, веки на самом деле стали свинцовыми. В желудке же непонятно откуда взялась склизкая холодная змея. – У Никки коленей нету. Вернее есть, но правильные…
– Никки – это кто?
– Это наша секретарша, – отозвалась Мария из мутно-туманной взвеси.
– И где ты их застукала? В кабинете или дома?
– Я не стукала. Я зашла, а там задница.
– Чья? Никки? – донеслось из далёкого далека.
– Павла.
– Выдающаяся хоть задница-то?
– Белая и волосатая. И ямочки, как у младенчика, – промямлила Мария.
И почему она не догадалась раньше? Спать – это же так замечательно и просто. Нужно всего лишь лечь, да разрешить глазам не открываться. И спать, спать, спать…
– Ну вот так-то лучше, – раздалось за туманом, который становился всё плотнее.
И Маша поплыла. Точнее, её сначала рвануло вверх – довольно неприятно, потревожив змею в желудке, а потом она уже поплыла. Но это было так чудесно.
***
Мария открыла глаза и растерялась: над головой раскинулся вылинявший, когда-то бывший лимонным шатёр с кручёной бахромой по краю и вот эта самая бахрома свешивалась почти до Машиного носа. По крайней мере, она отчётливо чувствовала, как от ниток пахнет пылью. Мельге повернула голову и уставилась на утлый столик об одной ножке. На нём стоял стеклянный кувшин с чем-то розовато-красным и стакан, в нём две немалые таблетки.
– Хозяева, есть кто дома? – заорали за стеной и в брёвна заколотили, словно тараном.
Маша села, едва не снеся затылком торшер вместе с его абажуром и бахромой, схватила кувшин – пить хотелось так, что в голове, которая, кстати, немилосердно трещала, мутилось.
Кисленький, ещё прохладный морс полился в горло и ниже, производя в организме чудесные превращения – Мария готова была поклясться, что там, внутри, всё разворачивается, расправляется и, вообще, начинает цвести. А до этого внутренности были скукоженные, ссохшиеся и почти сожженные, просто она это не сразу поняла.
– Хозяева? – Где-то близко сильно затопало, словно стадо коней разом переступили с ноги на ногу. Или у коней не стадо? – Здрасти вам. Участковый уполномоченный полиции Быр-дыр-ов.
Фамилию представившегося она не разобрала, но услышалось похоже.
Маша глянула на притопавшего поверх края кувшина, пискнула, сделав слишком большой глоток, и ничего не ответила. Но боровичка – давешнего полицейского, обещавшего разобраться – это нисколько не смутило. Он основательно пристроился к столу – большому, а не тому, что стоял рядом с Машиным диваном. Снял фуражку, деловито разгладил единственную прядь, перекинутую через лысую макушку, достал из зелененькой папочки листки, разложил поверх вязанной скатёрки.
– Опять злоупотребили? – спросил с сочувствием. – Зря вы так, мать алкоголичка – горе в семье.
– Почему злоупотребила? – булькнула Маша.
Расставаться с кувшином, в котором животворительного морса оставалось ещё порядочно, не хотелось категорически. Но полицейский глянул так выразительно, что пришлось не только кувшин отставить, но и себя осмотреть. Картина представилась малоутешительная: на Марии Архиповне был всё тот же купальник, правда, совершенно высохший, поверх накинута простыня с дыркой, рядышком стакан наверняка с аспирином. Ну а что там творится на её физиономии и голове, представлять было страшно.
– Понимаете, я… – начала было Мария и закрыла рот.
Объяснение, совершенно правдивое и честное, в данном случае не тянуло даже на оправдание. «Я не пила, а почти утонула»? Звучит замечательно.
– Понимаю, – серьёзно кивнул участковый. – Но вы всё равно завязывайте с этим, гражданка Кислицина.
– Я не Кислицина. Я Мельге. Мельге Мария Архиповна.
– Это откуда ж такая? – изумился боровичок.
– Немецкая. Бароны Мельге… – Маша прикусила язык и яростно почесала макушку. Она на самом деле чесалась невыносимо, да ещё под ногтями песок заскрипел. – Мель-ге, с мягким знаком.
– Баро-оны, – уважительно протянул страж закона, что-то записывая – По мужу, значит. А в девичестве Кислицина.
– Я и в девичестве Мельге. По мужу я Шарова.
Полицейский перестал писать, поднял голову и задумчиво уставился на Машу, она смотрела на него, старательно натягивая простыню. Молчали довольно долго.
– А блаженные Кислицины вам кем приходятся? – эдак ласково осведомился наконец боровичок.
– Никем, – призналась Маша. – Этот дом принадлежит моей подруге, а вот она уже внучка. То есть, я не знаю, может, и не внучка. Но родственница. Наверное.
– Так вы-то тут что делаете?
– Живу, – честно ответила Мария и снова поскребла макушку.
– Паспорт позвольте, – ещё ласковее попросил полицейский.
– Паспорт? – госпожа Мельге лихорадочно попыталась вспомнить, где могут быть её документы. – Паспорт, наверное, в машине. А она за воротами. Я сейчас схожу.
– Сидите, – приказал боровик. – Это потом. Только нехорошо начинать с вранья… э-э, – мужичок заглянул в свои листки, – Мария Архиповна.
– Когда это я успела? – озадачилась Маша.
– Ну вот все же знают о ваших родственных связях с Кислицинами, а вы почему-то отпираетесь. Вопрос, почему?
– Да нет у меня с ними никаких связей! И не было никогда!
– Ладно, зайдём с другого бока, – не стал спорить покладистый полицейский. – Какого числа вы имели акт распития спиртных напитков с гражданином Саушкиным?
– С кем я… чего имела? – захлопала ресницами Мария.
Головная боль, изгнанная было морсом, начала возвращаться, угрожающе погромыхивая на подходах. Маша поспешно схватилась за кувшин, прижав его к груди, как семейную реликвию.
– С Михалычем когда пила? – грозно рявкнул боровичок, саданув кулаком по столу. – Вчера или сегодня?
– Никогда, – по-пионерски отрапортовала Маша.
– Опять врёте!– насупился страж порядка. – Водку намедни покупала?
– Покупала.
– Махалычу передавала?
– Передавала.
– Вместе распили?
– Распили. То есть, нет, подождите, ничего мы не распивали! – Вскинулась Мария. – Действительно, покупала, отдала, но на этом всё. Я вообще не…
– Ну вот, видите, – разулыбался боровичок, мигом сменив тон. – Вот и установили факт, а вы отпирались.
– Слушайте, а откуда вам известно про… факт? – заинтересовалась госпожа Мельге, в голове которой творилось что-то странное, трудноопределимое. В ней стронулось что-то массивное, поехало. – Там же не было никого, а Оксане из-за прилавка не видно.
– Нам всё известно, – многозначительно пояснил полицейский, что-то торопливо строча. Интересно, удобно ему писать поверх вязаной скатерти? Там же узелки, нитки и всё такое. – На то и Мухлово. Та-ак… это потом, это тоже. Давайте так. С Добренко Алек… Алексисом Эр-нан-до-ви-чем… Вот ведь дал бог имечко! Короче, с гражданином Добренко давно состоите в связи?
– С кем? – вытаращилась Маша, понимая, что совсем уж неприлично лупит глаза, но вести себя цивилизованно никаких сил не было.
Уж больно вся эта дичь казалась… дикой.
– С кем, с кем, – снова вызверился боровичок, – с полюбовником вашим!
– Да вы ошибаетесь, у меня никакого любовника нет, это у… – Она уж совсем было собралась объяснить, про мужа и секретаршу Никки, но к счастью снова вовремя поймала себя за язык. – Нет у меня никакого любовника. И никогда не было.
– Ну вот что вы мне пургу метёте, – вконец осерчал полицейский. – Всё Мухлово видело, как он к вам заходил, как вы собачку вместе выгуливали, как голышом купались вместе. А потом он вас романтически на ручках нёс. Или что, на бережку снова злоупотребили? Ноги не держали?
