Текст книги "Усадьба с приданым (СИ)"
Автор книги: Катерина Снежинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава 14
В которой Маша осознаёт цену настоящей дружбы, но сомневается, по карману ли ей эта штука
Если Добренко и проваливался, то не далеко, вернее, не глубоко: стоял себе возле машиной калитки, ромашку жевал, и как-то сразу становилось понятно, что торчит он тут давненько, притомился уже ждамши.
Мария растерянно оглянулась на странно пустую вечернюю улицу, на солнце, заваливающееся за позолоченные им же крыши – и ничего не поняла. От лискиного до её дома дорога, кажется, была одна, она же единственная и пока Мельге к себе возвращалась, абсолютно точно никаких Саш не видела.
Правда, разок она всё-таки свернула.
– А я к тебе заходила, – призналась Мария Архиповна, зачем-то указывая большим пальцем себе за спину.
– А я к тебе, – кивнул дрессировщик, сплёвывая изжёванную ромашку.
– Тебя дома нету, – сообщила Маша, чувствуя себя то ли чеширским котом, то ли мартовским зайцем, но точно не Алисой.
– Прикинь, тебя тоже нету, – выломил бровь Добренко, явно издеваясь.
– Я поняла, – догадалась госпожа Мельге. – Ты на самом деле не ты, вас двое. То есть ты и твой злобный брат-близнец. Он как раз тут всё и творит, и Лиску он подставил, а ты его прикрываешь. И вы всё время местами меняетесь.
– О как! – оценил Саша. – С чего такие идеи гениальные?
– Потому что так всегда и бывает, я в сериале видела, точно тебе говорю, – буркнула Маша. Подумала и добавила: – И в книжке читала, как Лиска. Но ведь из ветеринаршиного дома ты куда-то пропал, а пока я сюда шла, никого не видела. Или сегодня на арене невиданные чудеса телепортации?
– Дедукции, – блеснул интеллектом Добренко. – Я по-тихому пробрался, огородами через заборы. Так быстрее.
– А зачем тебе понадобилось быстрее?
– Чтоб нашего бравого капитана поймать.
– Зачем?
– Чтоб взятку дать, – пожал плечами Саша.
– Дал?
– Угу.
– А зачем?
– Слушай, Мань, тебя закоротило? – Добренко сердито надвинул ладонью бандану пониже на лоб. – Чтоб он Малыша отпустил, ясен пень.
– Отпустил?
– Да куда ж он денется?
– А Лиска как же?
– А Лиска пока в полном пролёте, – окончательно насупился Саша. – Ты вот что, Мань… Уезжай, пока тут… Ну, в общем, ты пока поезжай, а там созвонимся, лады? Видишь, какие дела творятся? – Маша послушно кивнула, подтверждая, что да, видит. – Посиди пока в городе или где ещё. А лучше на морясъезди, позагорай. Подругу прихвати и вместе езжайте.
– «Пока тут» – это пока ты тут со всем разбираешься и злодеев ловишь? – Теперь уж кивнул Добренко, радуясь машиной сообразительности. – Поездку на моряты мне, конечно, благородно оплатишь? – Снова кивок. – И потом, когда ты все свои важные мужские дела порешаешь, мне позвонишь?
– Ма-ань, – начал Саша, наконец заподозривший что-то неладное.
Но договорить ему Мария Архиповна не дала, шагнула, встав почти вплотную, едва не боднув дрессировщика грудью, и сунула ему под нос сложенную из пальцев фигу.
– А вот это ты видел? – зловеще поинтересовалась госпожа Мельге.
– Кончай дурить! – Саша по-гусиному откинул голову назад, спасаясь от угрожающе тычущей фиги. – Пойми ты, наконец…
К сожалению, ничего понять в этот вечер Маше было не дано, потому как где-то с противоположного конца улицы послышался вой взлетающего истребителя, а следом из-за поворота показался автомобильчик. Надсадный рёв насилуемого мотора никак не соответствовал приземистой красной машинке, которая не скакала по мухловским горбылям, а, кажется, просто стёсывала кочки днищем.
Наверное, итальянцы, придумавшие эдакое лакированное чудо о четырёх колесах, сделали бы себе массовое харакири, увидь они такую картину. Хотя нет, сначала бы они показательно линчевали задушевную машину подругу, а уж потом с собой покончили.
– Привет, – хладнокровно поздоровалась Ирка, проигнорировав едва не выломившего собой забор Добренко. Отпрыгнул он невероятно вовремя, ещё немного, и два колеса гламурной «итальяночки» точно бы проехались по его ногам. – Отпадно выглядишь.
Вот кто на самом деле выглядел отпадно, так это закадычная подружайка, невозмутимо восседающая в ярко-алом кабриолете посередь Мухлово: на голове шелковая косынка, на носу огромные солнцезащитные очки, на руках перчатки по локоть – вылетая Грета Гарбо, Одри Хепберн и прочие голливудские дивы скопом.
– Я с тобой не разговариваю, – мрачно сообщила Мария, ткнув костяшкой пальца Добренко под подбородок.
К чести дрессировщика, рот он не открыл и челюсть у него не отвисла, а только так, подрасслабилась в замках.
– С какого бодуна немилость? – осведомилась красотка, шикарно опираясь локтём в рукаве скромного замшевого пиджачка о руль.
– А кто выдал Павлу этот адрес?
– Я, – как ни в чём не бывало призналась подруга, пальцем сдвинув очки на кончик носа, глядя поверх белой оправы блудливыми кошачьими глазами. – Если у тебя поехала крыша, то кто-то же должен начать думать головой, а не жопой. Иначе совсем пропадёшь.
– Уж ты подумала, спасибо тебе огромное! – Маша с размаху поклонилась в пояс, чуть не приложившись лбом об алый машинный бок. – После твоей помощи моя крыша едва совсем не улетела.
– «Едва» – это хорошо, это обнадёживает. – Ирка сняла очки, небрежно бросив их на соседнее сиденье, размотала косынку, продуманно шикарно тряхнув рыжими локонами. Ну да, это у обычных неудачниц, вроде Мельге, на голове волосы растут, а вот у таких красоток исключительно локоны. – А вы, значит, и есть тот самый роковой дрессировщик и мудак, которому наш Пашенька обещал бурную, но короткую жизнь?
– Я бывший укротитель, – не стал отпираться Саша. Помолчал, но всё-таки уточнил: – Про мудака ничего не знаю. А вы, значит, подруга жизни?
– О, Маша обо мне рассказывала? – состроила глазки никакая не подруга, а самая натуральная рыжая гадина.
Вернее, как раз не натуральная, а вовсе даже крашенная.
– Ещё на всякую фигню время тратить, – зевнул, клацнув зубами навроде тигра, Добренко, – сам догадался.
– Хамим, парниша? – улыбнулась голливудским оскалом Ирка.
– Ты чего прискакала-то? – встряла госпожа Мельге, борясь с горячим желанием задвинуть Сашу себе за спину.
– Ну как? У меня, понимаешь, лучшая и единственная, заметь, гёрлфрендиха пропадает совсем. Считай, уже пропала. В полном согласии с постановлением партии от какого-то там лохматого года приближает город к деревне, охмуряя местных свинопасов. И попутно бросает шикарного мужа. А так же…
– Ирка!
– Нет, ну должна же я видеть этот армагедец своими глазами! – возмутилась рыжая, выпархивая из машины. – К тому же ты сказала, у вас тут настоящая жизнь. А у нас там скука смертная, повеситься тянет. Так что, давай, Мельге, шевели целлюлитом! Сначала показывай, а потом рассказывай.
– Чего тебе показывать?
– Начнём с ватерклозета. Писать хочу, аж с самой Костромы. Или у вас тут туалет типа сортир на одно очко?
– Я тебя убью, – пообещала Маша мрачно, наступая на ногу Добренко, явно намылившемуся прокомментировать услышанное. – Но если ты закроешь рот и притворишься вменяемой, то шанс выжить есть, – закончила поспешно, заметив Аллу, неуверенно притормозившую у забора. – Добрый вечер! – почти проорала Мария Архиповна совсем уж ненужное, старательно улыбаясь.
– Так вроде виделись уже, Машенька, – растерянно пробормотала учительница, сминая на груди ситцевые розы. – Я чего хотела-то? У нас там чаёк как раз поспел, а после таких нервов ничего лучше чаю нет. Только, смотрю, подружка к вам приехала, неудобно получилось. А, может, вы все к нам? У меня ещё пирог мясной с обеда остался. Я Тёмку в подпол за вареньем отправлю. Знаете, какое варенье? Царское! Крыжовинки, а внутри каждой вишенка и кусочек грецкого ореха. Оно так и называется…
– Спасибо, Алла, – улыбаясь так, что скулы заныли, перебила Маша всполошившуюся учительницу. – Мы как раз только что поужинали …
– Вы, может, и поужинали, а я вот хочу царского варенья, мясного пирога и чаю, – подала голос задушевная подружка, напрочь отказавшаяся притворяться вменяемой.
– Ну конечно, мы с радостью, – пролепетала Алла, переводя взгляд с машиной перекошенной физиономии на сияющий иркин лик.
Нет, всё-таки правы предки, ой как правы: избави нас бог от друзей, а от врагов мы сами избавимся!
***
Удивительно, но чаепитие прошло почти нормально. Насколько, конечно, само понятие нормы применимо ко всяким там Иркам и дрессировщикам в отставке. Саша старательно изображал собой свинопаса: чай хлебал из блюдечка, шумно на него дуя, варенье ел столовой ложкой, подставляя под неё ладонь ковшиком, чтоб на скатерть не накапало. Жаль, кускового сахару Алла подать не догадалась, а то бы Добренко наверняка и его в дело бы пустил, вприкуску.
Правда, все его ухищрения пропали втуне – Ирка на местных Робин Гудов никакого внимания не обращала, занята была, охмуряла ни в чём не повинного Артёма, который попеременно бледнел, зеленел, краснел и был красноречив, как попугай.
– Жарко, правда? – ворковала городская фифа, продуманно расстегивая пиджачок и демонстрируя всем желающим клочок интимного кружева.
– Жарко, – согласно блеял будущий краевед.
– Но в городе жарче, – глубокомысленно дула губки соблазнительница.
– Конечно! – горячо поддерживал её Тёма. – Намного.
– Тут прохладнее.
– И не сравнить!
– А на реке, наверное, ветерок…
– Там всегда свежо.
– Вот бы искупаться.
– Обязательно стоит искупаться! Отличная идея!
– Да я купальник не захватила.
Тут-то студент и впал в ступор, открыл рот, как карась, закрыл, похлопал длиннющими ресницами. Ирка коварно улыбнулась, ну а Маша, наконец, изловчилась и пнула подружку под коленку. Та невинно приподняла брови, мол: «Что?»
– Обалдела? – прошипела Мельге гадючьим шепотом, благо Тёма как раз вылил на себя чай, к счастью успевший остыть. – Он тебя лет на десять младше! А то и на все пятнадцать.
– На семь, – невозмутимо поправила Ирка. – И чего такого? Ему уже не шестнадцать и не восемнадцать, даже двадцать один уже исполнился. На аморалке меня не поймаешь, даже не пытайся.
– Всё равно это как-то…
– Ханжа. А мне вот нравятся такие молоденькие, стильненькие, ухоженные. Пока из них всякие Павлы не вырастают, надо пользовать, – посоветовала растлительница и снова перевела огонь на краеведа. – Нет, честное слово, если не искупаюсь, то просто умру. Пожалуй, рискну обойтись без купальника, да и темнеет уже. Артемий, вы меня посторожите?
– Чтоб не украли? – встряла Мария.
– Отдзынь, зануда, – дружелюбной коброй улыбнулась подруга. – Арте-емий, ну пожа-алуйста!
– Меня Артём зовут, вообще-то, – пробормотал студент, послушно вставая и снося локтём блюдо с остатками пирога.
– Та-акой мужчина и Артём? Ни за что не поверю! Вы Артемий и точка.
– Скорее уж Артемон, – чуть слышно буркнул Саша.
Пришлось Марии и его пинать. Правда, ойкнула почему-то Алла. Видимо, машин огонь, в отличие от иркиного, бил не так прицельно.
В конце концов, когда уже по-настоящему стемнело, всё-таки собрались: Ирка с полностью деморализованным краеведом на речку, Алла спать, а Мельге тоже спать, но в дом к Добренко. О том, что её собственная, в смысле, как раз иркина дачка ныне для ночевки непригодна, она подруге коварно сообщать не стала: сама напросилась, пусть сама и выпутывается.
Тем более, ни малейших сомнений, чтоэтане только выпутается, но и сумеет с комфортом устроиться, не было.
Добирались они до сашиного дома на удивление долго, потому как вечер вместе с относительной темнотой – в деревне, кажется, каждое окно светилось – расщедрился просто на какую-то поцелуйную манию, вынуждавшую буквально под каждой берёзой с липой останавливаться и оставаться там, пока дыхание не сбивалось окончательно. Ну а потом короткая перебежка до очередной липы – или берёзы? – а там снова здорово!
Короче говоря, в том, что именно сегоднявсёслучится, Мария сомневалась даже меньше, чем в иркином приспособленческом таланте.
Правда, примерно на середине дороги Мельге вспомнила: бельишко на ней не очень, да ещё целый день ношенное, и душ бы неплохо принять, а, может, даже и духами побрызгаться – ну так, для окончательного осознания собственной неотразимости. Вот только и духи, и бельё остались в чемодане, благородно проигнорированном погромщиком, а чемодан на старой даче.
В общем, пришлось возвращаться, потом уговаривать Сашу, чтобы он её не ждал, заверять: она только на минуточку заскочит и сама придёт, но, понятное дело, не говорить, зачем ей на самом деле домой понадобилось.
Кажется, Добренко остался в полной уверенности, что у Маши прихватило живот. Кошмар какой-то!
Мария уже привычно сбросила кроссовки на крыльце, стянув их пальцами ног за задники, мухой взлетела по лестнице, щёлкнула выключателем – впустую. Ещё разок переключила клавишу, только с тем же результатом, света не было. Мария Архиповна выглянула в окошко – за сиренью, ёлками и соснами Мухлово сияло, как новогодняя игрушка, даже тени от деревьев лежали так, что казались снежными сугробами. И от этого почему-то стало жутко. Дача, совсем недавно казавшаяся совершенно своей, родной, вдруг стиснула темноту стенами склепа. Через дверь с лестницы пахнуло затхлой сыростью.
– Ну-ну, без истерик! – прикрикнула на себя Маша шёпотом, растирая плечи, мигом покрывшиеся крупными, со спичечную головку, мурашками. – Давно ли ты, мать, темноты бояться стала?
– А я тебе говорил: отдай по-хорошему, – отозвался снизу, с первого этажа, знакомый замогильный голос. – Всё равно ведь не твоё. А чужое брать не хорошо, не хорошо…
Ступенька лестницы испуганно скрипнула. Кто-то – вполне материальный, реальный, вовсе не галлюцинация, не мираж и не телефонный голос – медленно шёл к ней, к Марии. Что-то глухо стукнуло, будто деревом о дерево. Маша была уверена, что это топор ударил обухом по балясине, почти как в фильме «Сияние». Ещё немного, всего лишь пара-другая ударов колотящегося в панике сердца – и тяжёлое лезвие врубиться в дверь, выламывая из неё длинные щепки. Потом появится мерзкая перекошенная рожа: «А вот и Джонни!»
А у неё опять даже ножа нет. И дверь не закрыта, незачем её рубить. Да на ней даже защёлки не было.
– Мария Архиповна, ты спускайся, что ли? – голос стал совсем уж потусторонним, пришёптывающим. – А то ведь если я поднимусь, больнее будет.
Лестница снова скрипнула, будто подтверждая – это все-таки не плод внезапно случившегося бреда, а самая настоящая правда.
В книжках пишут, мол: «Мозг работал лихорадочно». У госпожи Мельге ничего не работало, в черепе погромыхивал слежавшийся кусок льда, а вот тело жило собственной жизнью. Оно на цыпочках прокралось к двери, прижалось лопатками к стене, стараясь не попадать в тускло синеющий прямоугольник от окна, шагнуло в сторону раз, потом ещё раз – дальше по коридорчику, мимо одной закрытой двери к другой, к комнате, из которой был выход на балкончик над верандой.
Маша, испуганной лошадью косясь на смутный, будто размытый силуэт внизу лестницы, запоздало сообразила, что делает всё правильно: через перила балкона можно перелезть, уцепиться за нижнюю перекладину и спрыгнуть на веранду. Или попробовать спуститься по столбу – всё не со второго этажа сигать.
И вот как только это до неё дошло, паника врезала адреналиновым кулаком так, что во рту стало кисло, а полумрак перед глазами поплыл. И госпожа Мельге, уже совсем ничего не соображая, рванула по коридору, тяжко топая босыми пятками.
Только топот за спиной был гораздо громче, почти оглушительным.
А потом Мария перестала и слышать, и видеть. Пол рванулся из-под ног, опрокидывая на спину, больно ударил по затылку.
***
Над ухом кто-то скулил надрывно, отчаянно и очень нудно. Маша хотела было отмахнуться – ну понятно, безнадёга полная, ничего хорошего нет, но нельзя же так людям на нервы действовать! – вот только не смогла сообразить, где рука и что надо сделать, чтобы её поднять. Пришлось просыпаться, хотя этого не хотелось категорически, потому как там, наяву, ждало что-то дико неприятное. Налоговая проверка? Комиссия пожарной охраны? Павел опять обиделся и теперь надо вымаливать прощение, задабривать подарками и обещать заведомо невыполнимое?
Нет, не то. Точно не то! У Павла же эта… Как её? Никки, о как! А ещё задница, сначала голая, в детских ямочках, а потом обтянутая безупречными льняными брюками…
Ну конечно! Она же, то есть Мария Архиповна Мельге – точно Мария Архиповна, а вовсе не Феофания Инвинидовна, в этом Маша точно была уверена… В общем, она теперь без всяких Павлов, она теперь с Сашей без брюк, но в обтрёпанных шортах, растянутой майке и бандане!
Тогда почему так не хочется просыпаться? Всё же хорошо.
Скулёж не прекращался, зато глаза открылись сами собой и вот тут ужас не просто навалился – Мельге вся стала ужасом, показалось, что её похоронили заживо. Мария забилась, замолотила руками, рывком перевернулась набок и врезалась во что-то лбом с такой силой, что темнота расцвела фейерверком зеленоватых вспышек, зато надоевший до колик скулёж прекратился. А когда огни отцвели, оказалось, что мрак вокруг не такой уж непроницаемый. Да, конечно, темно, но не вот тебе глаз выколи. И никакой могилы, а уж тем более гроба нет, есть только утрамбованная земля вместо пола и, кажется, то ли плиты, то ли кирпичи под ней, а ещё бочка, об которую Мария Архиповна и приложилась кумполом.
От бочки невыносимо несло плесенью и чем-то сельскохозяйственно-прокисшим.
Маша напоследок ещё раз скульнула жалобно – оказывается, это она сама и подвывала в беспамятстве, гадость какая! – и села. Голова закружилась, но не слишком сильно, милостиво отпустила через секунду-другую и Мария сообразила, что оказалась в подвале: большом, с поворотами и углами, с целыми стеллажами самодельных полок, на которых кое-где стояли банки в вековых напластованиях пыли. И бочка тут имелась не единственная, а ещё лари, сундуки, горы какой-то рухляди, снятая с петель дверь, стопкой сложенные оконные рамы и старый-престарый буфет у стены. Под самым же потолком, вполне позволяющим выпрямиться в полный рост, серели слуховые оконца размером с кирпич.
Не Зазеркалье, конечно, и не Кроличья нора, но тоже не плохо.
Вот только госпожа Мельге здесь не просто так очутилась – её сюда бросили. Или сунули. В общем, не по собственной воле она в подвал попала. А вот эта мысль заставила мгновенно вскочить на ноги, вытянуться антенной, до боли сжимая кулаки, вслушиваясь, всматриваясь, внюхиваясь… И ничего не улавливая, кроме ватной тишины, зыбкого сумрака, запаха плесени, подгнивших овощей и мокрого песка.
Маша подкралась к стене, пытаясь выглянуть в окошечко, но увидела лишь траву – слишком высоко строители кирпич вынули, даже если подпрыгнуть, а Мельге немедленно попробовала это сделать, не дотянешься. Вернее, как раз дотянешься, но только пальцами. Вылезти в такие щели, конечно, и думать нечего.
– Эй! – на пробу тихонько крикнула Маша и собственный хриплый, будто сорванный голос показался чужим. – Там кто-нибудь есть?
К счастью, никто не отозвался, а Мария Архиповна с досады прикусила губу едва не до крови. Очень хорошо, коли там на самом деле никого нет, а если всё же есть? Кто-то, по чьей воле она тут и очутилась? Услышит ещё, явится. Маша передёрнула вмиг озябшими плечами и, пятясь, отступила от окна, разглядывая стену, только чтоб не пялиться в окошко, словно даже взгляд мог вызвать того, страшного.
Стена выглядела странно и Мария не сразу сообразила, в чём дело. Просто внизу, у самого земляного пола, лежали очень старые бурые кирпичи, на одном даже наполовину стёртое клёймо темнело. А на них уложили обыкновенные серые силикатные. Мельге задрала голову, разглядывая потолок, который, по всей видимости, был полом того, что наверху. Доски, посеревшие от времени и влаги, но крепкие, как и потемневшие, щелястые брёвна. Да, дом построили на фундаменте старого или потом перестраивали, что ли, а, может, ремонтировали? Только что это давало в её-то, прямо сказать, непростом положении? Ровным счётом ничего.
Зато от этих разглядываний безумно захотелось пить.
– Чёрт! – выругалась Маша сквозь зубы.
Груда тряпья у стены зашевелилась и простонала коротко, заставив Марию Архиповну взвизгнуть пойманным зайцем. Белая, даже в синеву рука отвалилась от груды и откинулась в сторону, словно оторванная, на пол просыпалась копна тусклых рыжеватых волос.
Госпожа Мельге прикусила костяшки, заталкивая истеричный вопль обратно, длинно всхлипнула и крохотными шажочками, по стеночке, но заставила себя подойти к сваленным тряпкам. Правда, не ближе чем на пару метров, дальше ноги идти отказывались напрочь.
– Вы кто? – позвала Маша тряским шёпотом, ненавидя себя за страх и за тошнотное ощущение ночного кошмара.
– Конь в пальто, – вполне внятно ответили тряпки. – Мельге, принеси попить, умираю просто.
– Нету попить, – выдавила Мария, очень стараясь не захихикать – истерика была слишком близко, так близко, что её, казалось, можно рукой потрогать.
– Чего это нету? – разозлилась Ирка. – Минералка в холодильнике, корова! Тебе объяснить, что такое холодильник? Бо-оже, где ж это я вчера так надралась? – томно простонала задушевная подруга.
– На речке, с Тёмой? – всё-таки хихикнула Маша.
– С каким таким Тёмой? Не помню никаких Тём. – Ирка, болезненно охнув, то ли села, то ли вползла по стене. – Башка болит, сил нет.
Это Марию Архиповну как раз не удивило, потому что над левым виском бывшие локоны, превратившиеся в бомжацкий колтун, слиплись сосульками, и даже под налипшим песком было видно, что корка эта нехорошая, бурая, хоть и засохшая.
– Дай посмотрю! – приказала Маша, ходуном ходящей, как у алкоголика рукой откидывая патлы в сторону.
Но ничего особо кошмарного под ними не обнаружилось, лишь длинная, затягивающаяся уже, но грязная царапина, а ещё немалая шишка.
– Чего там смотреть? – возмутилась Ирка, хватаясь за голову и тут же с новым охом отдёрнула руку. – Что там, Маш?
– Боевое ранение, – не без удовольствия объявила Мария Архиповна. – Но, насколько я вижу, жить будешь. Если, конечно, сотрясения нет. А его нет и быть не может, потому что только дамочки с полным отсутствием мозгов соблазняют юных красавцев и тащут их на всякие речки.
– Чего? – вытаращилась подруга.
Да, выглядела она жутковато и вовсе не авантажно. Рожа грязная, в потёках размазанного макияжа, да ещё, кажется, припухшая. А под глазами, между прочим, морщинки. Соблазнительница! Растлительница, чтоб вас всех!..
– Того, – грубо отозвалась Мария, сглатывая хино-горькие сочувствие с жалостью. – По башке ты получила, мать. Наверное, тоже каким-нибудь округлым предметом.
– Каким ещё предметом? Мы, вообще, где?
Маша впустую пожевала губами, сдерживая наиболее ёмкий и точный ответ.
– В Караганде, – пояснила, в конце концов, выбрав наиболее дипломатичный вариант.
И правильно, нечего травмированную подругу пугать раньше времени, не по-товарищески это. Достаточно и того, что одна из них от страха корчится.
***
Исследование подвала привело к ясному, но совсем неутешительному выводу: двери тут не было. Ну вот совсем не было, никакой. Ни обыкновенной, в стене; ни люка в потолке-поле, как у порядочного деревенского подпола; ни даже строго шкафа, прикрывающего вход в потайной лаз. То есть шкафов, как целых, так и в виде набора досок и отодранных с мясом дверец, тут имелось аж три, но вот подземного хода за ними обнаружить не удалось.
– Пить хочу, – проканючила Ирка, предусмотрительно не принимая в поисках активного участия.
– Угу, – сочувственно отозвалась Маша, пытаясь отодвинуть от стены бочку.
Бочка не сдавалась, стояла, как вкопанная. Мария Архиповна, наконец, догадалась глянуть под ноги – и впрямь вкопанная, прямо основанием в земляной пол.
– Слышь, Мельге, может, тут компотик какой есть? – тяжко вздохнула задушевная подруга.
– Если и есть, то он давно уже в брагу превратился, – рассеянно отозвалась Маша, задумчиво сгрызая с большого пальца ноготь. – Или портвейн. Марочный.
– Не хочу портвейна, хочу компотика. Машк, ну посмотри, может, всё-таки есть?
– А самой слабо?
– Слабо. Я раненная, сама же сказала, – Ирка помолчала и спросила почему-то шепотом. – Как думаешь, а нас насиловать скоро придут?
– Понятия не имею, – не очень-то вслушиваясь, что там буровит подруга и, не особо вдумываясь в собственные слова, ответила Мария. – А ты хочешь, чтобы тебя изнасиловали?
– Нет, ну это лучше, чем убивать, согласись! – возмутилась Ирка. – Опять же, любовь всё-таки.
– Кого к кому?
– Насильника к моему телу, – гордо пояснила рыжая, со старушечьим кряхтением вставая. – Вдруг он в процессе насилия осознает, что у меня не только шикарная грудь, но и трепетная душа? Вот скажи, может такое быть или не может? – Маша раздражённо покосилась на подругу, бредущую к слуховому окошку, держась обеими руками за стеночку, и ничего не сказала. – А вот и мо-ожет. Я в книжке читала.
– Ты у нас, оказывается, тоже любительница печатного слова? И живёшь в полном согласии с напечатанным?
– А кто ещё у вас любитель? Нет, ну правда, зачем-то нас по башке били и сюда кидали? Хотели бы убить, так давно б убили. Значит, только для насилия и всяческих измывательств. Я вот думаю…
– Лучше скажи, как ты тут очутилась, – перебила её Мария, совершенно не расположенная сейчас выслушивать иркины измышления, да ещё в таком… не слишком оптимистичном ключе.
– Не помню, – поморщилась подруга, – вот хоть… – и сама же осеклась. – Не помню, короче.
– А что помнишь?
– Ну-у… – рыжая опять схватилась за голову, помассировала лоб, как будто надеялась активизировать мыслительный процесс. – Мы с парнем пришли на речку. Я начала раздеваться. Эротично, между прочим.
– Зачем? – тяжко поразилась Маша.
– Зачем, зачем. За тем! Чтобы искупаться. И выйти из воды аки наяда, с молочно-белой кожей, сияющей в лучах луны. И капли воды, блестящие на набухших сосках, как…
– Ирка!
– Чего? – невинно захлопала глазами подруга.
– Оставь свои эротические фантазии при себе, будь добра!
– Они не мои.
– А чьи?
– Не знаю, – легкомысленно отмахнулась рыжая. – В общем, я совершенно точно собиралась поразить вашего Тёму в самое… Не скажу куда, ты у нас ханжа. Но такого милый ребёнок раньше точно не видел. И никаких шансов увидеть это позже у него не будет…
– Вот в этом я нисколько не сомневаюсь!
– … как кто-то треснул меня по башке, – беззаботно закончила Ирка. – Сзади, надо полагать. То есть это я сейчас понимаю, что треснули, тогда я как-то… не догадалась.
– А Тёма?
– Вот уж не знаю, что с ним там стало. Слушай, Машк, а это не он мня саданул? Вдруг этот кэндибой вовсе никакой не бой, а вполне себе сложившийся, хоть и юный, маньяк?
– Сексуальный? – даже не пытаясь скрыть скепсиса, уточнила Мария.
– Не, не сексуальный, – решительно отвергла предположение подруга. – То есть, сексуальный, конечно, но не насильник. Вернее, насильник, но… Мельге, ты меня совсем запутала! А, между прочим, ваш Тёма не так прост, как кажется.
– Простым, как кажутся, бывают только амёбы, – буркнула Мария, критически оглядела обгрызенный палец и принялась за другой, на левой руке.
– Оно конечно, но ты его стрижечку-причёсочку видела? Знаешь, сколько такая в салоне стоит? А телефон? У меня, конечно, покруче, но ненамного.
– Что является безусловным доказательством его маньячности, – проворчала Мария Архиповна. – Может, у него подруга ходит на парикмахерские курсы и на нём тренируется? Или мама. Что же до телефона… Я помню, как Павел на какую-то там супер-пупер модель копил. В универе ещё дело было. Так он нам на еду в день выделял столько, чтобы хватали на батон белого и два пакета кефира. Иногда ещё оставалось на майонез. Тогда мы ели хлеб с майонезом и запивали кефиром.
– Накопил?
– Не-а. Родители прислали денег, и я подарила этот чёртов телефон на Новый год. Это к тому, что парни любят такие штучки и готовы… Погоди, а где ты его телефон видела?
– Да из кармана выпал. Там, у речки, – утратив всякий интерес к привычкам молодых парней, ответила Ирка, цепляясь пальцами за край слухового окна и ловко подтягиваясь, будто это не она только что охала, стонала и ходила по стеночке.
Да, любимая машина подруга от несовершенства коленей никогда не страдала. Если такая проблема перед ней и вставала, то немедленно искоренялась в фитнес-зале, кабинете диетолога, косметолога и всех прочих «логов». Вот потому рыжая, когда ей надо было, и подтягивалась на пальцах легко и непринуждённо.
– Зачем ему в Мухлово телефон? – недовольно проворчала Маша, отворачиваясь от Ирки.
Чернейшая зависть куснула коротко, но болезненно.
– Спроси чего полегче. – Красотка спрыгнула на пол, деловито отряхнула ладони и охнула, вспомнив про своё ранение. – Только знаешь, что думаю? Мы в твоём доме.
– В твоём доме, – веско поправила Мария Архиповна.
– А я как сказала?
– Ты сказала «в твоём».
Подруги помолчали, таращась друг на друга.
– Иди в задницу, Мельге, – отмерла первой деликатная Ирка. – Только я фонтан видела. Ну тот, у дорожки. И что это нам даёт?
– Сама и скажи. Усадьба вашему семейству принадлежит, значит, ты тут должна всё знать.
– С чего бы? – фыркнула подружка. – Я здесь и была-то от силы раза три. Это папенька бредил прелестями сельской жизни. Всё мечтал, что летом мы будем выезжать на дачу, как истинные буржуины. Он и дом перестроил ещё в восемьдесят каких-то лохматых годах, воду провёл.
– Воду провёл, а газ нет.
– На газ его не хватило, – согласилась Ирка. – Потому что маменька не желала быть буржуинкой, а хотела быть капиталисткой, поэтому папенька прикупил домик в Греции. Вот про него я всё рассказать могу, хочешь? Впрочем, мы его потом тоже продали, конечно.
– Не хочу, – созналась Маша. Мысль, дельная, но скользкая и полупрозрачная, промелькнула краем сознания и исчезла, причём наглухо, мгновенно стало понятно: назад вернуть её не удастся, надо дожидаться, пока сама всплывёт. – А почему дом выглядит таким старым?
– Потому что, во-первых, он на самом деле старый. Во-вторых, перестраивали то его только изнутри. А, в-третьих, ты знаешь, что такое аутентичность[1], Мельге?
Маша кивнула. Она-то уж точно знала, что такое аутентичность, особенно «а-ля русс». Правда, их проблемы это никак не решало.
[1] Аутентичность (здесь)– достоверность передачи, подлинность образца.
