Текст книги "Усадьба с приданым (СИ)"
Автор книги: Катерина Снежинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
– Я знаю, – невесть зачем, наверное, на инерции вежливости, ответила Мария, – тут спутники не летают.
– Ну да, – тёмный голос запнулся, не то подавившись, не то кашель сдерживая. – Говорят, это из-за военной части, она неподалеку, километрах в трёх. То ли ракеты, то ли… спутники. В общем, не ловят в Мухлове телефоны.
– Неудобно, – согласилась Маша, чувствуя себя очень-очень странно.
– Особенно когда на самом деле полицию вызвать надо, – с охоткой поддержал голос, – или «скорую».
– У меня стационарный телефон есть! – всполошилась Мария, вспомнив, что она, собственно, не на светском приёме и ей, может, смертельная опасность угрожает.
Ну, или лишение кошелька с карточками, да какой-то мелочёвкой, часиков от Романсона, навигатора, благополучно забытых в машине, а больше ничего ценного у неё и не было. Разве что честь девичья, но кому она нужна? С другой стороны, кто этих местных знает.
– Со стационарным телефоном, понятно, гораздо удобнее, – не стал спорить бесплотный голос.
– Что вы тут делаете? – потребовала ответа Мария Архиповна специальным тоном, которым обычно интересовалась у сотрудников, почему это нынче французских туристов на осмотр достопримечательностей без переводчика отправили.
– В данный момент стою, с вами разговариваю, – обстоятельно пояснил силуэт. – А вообще я с реки шёл. Люблю по ночам купаться, вода – парное молоко. Если на прямую идти, через ваш участок, то ближе получается. Простите, я же не знал, что дом больше не… пустует. Иначе бы ни за что вас не побеспокоил.
– Не стоит извиняться, – нехотя согласилась Маша. – Но я бы предпочла…
– Да-да, понимаю, частная собственность. Будьте уверены, больше такой ошибки не совершу.
– Спасибо.
Помолчали. Собственно, дальше говорить действительно было не о чем, и следовало просто окно закрыть, но больно уж Марии не хотелось возвращаться в душную постель, к душным мыслям и не менее душным снам.
– А вы не боитесь по ночам вот так запросто разгуливать? – спросила она, и вышло это почему-то сварливо.
– Чего же мне бояться? – тут же отозвалась тень. – В Мухлово ничего такого не случается, это ж не Москва.
– Да я поняла, поняла, что не Москва. Просто здесь, видимо, волки водятся. Я вой слышала.
– Волки? – удивился голос. – А, это, наверное, собаки! Знаете …
– Вы считаете, что я волков от собак отличить не способна? – сухо осведомилась госпожа Мельге.
– Тут дело в чём? – смутился силуэт, – Саша… То есть, Александр Добренко собак разводит, разводчик он. Или заводчик, как правильно, не знаете? В общем, живёт он тут, ну и собачки с ним. А там порода такая, особенная. Они почти не лают, а действительно что воют. Ничего, вы привыкните.
– Сомневаюсь, – буркнула Мария. Странный разговор перестал развлекать, а начал утомлять. – Спокойной ночи.
– И вам всего хорошего, – вежливо отозвался так и оставшийся неопознанным собеседник.
Уже закрыв окно, Мария не удержалась, отодвинула в сторону занавеску. Под яблоней оказалось пусто. В смысле, трава, кусок скамейки и даже кусты какие-то на месте остались, а вот мужская фигура исчезла. Правда, на секунду примерещилось, будто как раз за кустами мелькнул низкий и длинный силуэт, очень собачий напоминающий. Но он мелькнул и пропал.
– Настойка корня валерианы, – посоветовала себе Мария Архиповна. – Капли Вотчала добавлять по вкусу, смешать, но не взбалтывать.
[1] Шелоб – легендариуме Дж. Р. Р. Толкина гигантская паучиха.
[2] Капли Вотчала – средство, принимаемое при сердечнососудистых заболеваниях.
Глава 2
В которой Маша встречает прекрасного альфа-самца, но жизнь всё равно остаётся… малоприятной
Мария Архиповна, как всякая современная бизнес-леди, полагала себя человеком организованным и дисциплинированным, и уж, конечно, не привыкла нежиться в постели до полудня. Но, честно говоря, сейчас бы она и дольше проспала, не разбуди Машу телефон.
Вернее, спросонья она не сразу поняла, что это телефон, сначала-то показалось, будто где-то набат ударил и даже примерещилась белёная церквёнка с колокольней, мощный тын, тяжко закрывающиеся ворота и чей-то истошный крик послышался: «Бежи-им!»
Ну, Мария и побежала: соскочила с постели, потянув за собой и простыню, и одеяло, и ещё что-то – подушку вроде бы. С разгона едва не влетела лбом в книжный стеллаж, по-слоновьи топая, скатилась с лестницы: а вдруг звонок важный? А вдруг?..
Оказалось, ничего сверхсерьёзного не происходило, Луна на землю не упала, конец света, как водится, откладывался на неопределенное время, а Павел к старой жизни возвращаться пока не собрался. Просто Ирина решила побеспокоиться, как там дела у сердечной подруги, и дать непутёвой ещё немного руководящих указаний.
Маша постояла, вслушиваясь в очень деловое, такое по дневному собранное журчание из трубки, тяжко вздохнула, почесала ногой под левой коленкой и уселась на ступеньку – приятно тёплую, уже успевшую прогреться от солнечной лужи, разлившейся по всей лестнице. И только тут заметила, как за перилами и ещё немного дальше, за окном, что-то сияет – в мультиках вот так же куча сокровищ светится или там сундук с драгоценностями.
Мария приподнялась, вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что это такое интересное, но никакого клада не обнаружила, лишь кусты, кажется, крыжовника, а за ними грядка чего-то лопушистого, тёмно-зелёного. Вот эти разлапистые листья, явно только что обильно политые, и рассыпали щедрые горсти солнечных зайчиков, да с крохотными, но отчётливо видимыми радугами. А самая большая радуга-дуга светилась над ещё чистой, не успевшей впитаться в землю лужей, в которой неторопливо плавали опилки.
– Слушай, Ир, – для себя же неожиданно брякнула Маша, перебивая журчание в трубке, – а тут речка есть?
– Есть. Мухлонька, – не сразу ответила сбитая с панталыку подруга.
– А Волга? – тяжко поразилась Мария.
Мухлонька её как-то не слишком вдохновила.
– Волга дальше, до неё ещё километров пять, а что? – насторожилась Ирина. – Или?.. Блаженная, не купаться ли ты собралась? – Это было сказано таким тоном, словно госпожа Мельге изъявила желание принять ванну в сточной канаве. – Подруга, деревенские речки – это ж не наш размерчик!
– А что наш размерчик? Коста дель Соль[1]? – разозлилась Мария и тут же носом шмыгнула. Про Коста дель Соль она вспомнила зря, нельзя про это думать. – Ириш, ты извини, но мне уже пора, – зачастила Маша, метя хвостом не хуже лисы. И заметёшь тут! Вот догадается прозорливая Ирина Геннадьевна, что у Мельге опять глаза на мокром месте, так хлопот не оберёшься. – У меня… молоко сейчас убежит!
– «А у вас молоко убежало», – очень правдоподобно передразнила Ирка мультяшного Карлсона и сама же себе ответила: – «Боже мой! Молоко убежало! Позвольте, какое молоко? У меня на плите нет молока!» Слышишь, блаженная, я тебя спрашиваю: какое молоко?
– Кашу я варю, овсяную, – буркнула Маша. – Всё, Ирин, перезвоню.
Каши захотелось, аж подташнивать начало: овсяной, на жутко жирном, жутко вредном, настоящем молоке, с солнечным куском сливочного масла и ещё, может, с вареньем. Малиновым. И ломтём свежей булки, чтоб прямо от батона отломить.
Марии даже показалось, что запахло молоком и горячим хлебом. Впрочем, реальных перспектив и на засахаренное варенье не было, но госпожа Мельге всё равно отправилась искать кухню.
И правильно: кто сидит, сложа руки, тот ничего и не получит. К тому же, надежда умирает последней. Вернее, последним умирает надеющийся, надежда-то, по логике вещей, сразу перед ним, но сути дела это не меняло. Да и есть на самом деле очень хотелось, ведь в желудке, кроме нескольких чашек кофе и собственных проглоченных слёз, уже больше суток ничего не было.
Кухня обнаружилась сразу за неудобным углом печки: маленькая, странно вытянутая в длину, но зато с двумя плитами разом. Первая, украшеная суровой надписью «Волгоргаз», угрожающе топорщилась чугунными крылышками конфорок и неплотно прикрытой дверцей духовки. Вторую ничего не украшало, потому что её намертво вмуровали в печь. Хотя, может, и не вмуровали, а так проектом было задумано?
Но и это, конечно, никакого значения не имело. Добыть огня не представлялось возможным, потому что последний раз спички при себе госпожа Мельге носила ещё в институте, да и то на третьем курсе. На четвёртом Павел решил бороться за здоровый образ жизни и спички вместе с зажигалками утеряли свою актуальность.
– Там вдали за рекой разгорались огни-и, – задумчиво затянула Маша, оглядывая кухню. – В небе ясном заря догора-ала…
Волшебства не бывает, вот и спички от призыва не появились, зато в самом углу, в крохотном закутке между белёным печным боком и эпилептически трясущимся холодильником обнаружилась ещё одна дверь. А за ней ущербная комнатушка-чулан, в которой едва поместилась панцирная кровать с по-солдатски скатанным матрасом, над ней божница и несколько икон – одна побольше, другие поменьше. И никаких спичек, естественно.
В каморке сильно пахло пылью. Мария чихнула, по-простецки вытерев нос тыльной стороной ладони, решительно прошагала к узенькому окошку, потрясла раму, просыпав на некрашеный подоконник горку трухи. Рама жалобно всхлипнула, но поддалась, распахнулась, зарядив Маше в нос залпом запахов чуть-чуть ещё влажной травы, сухого сена, близкой реки и ещё чего-то такого, кажется, медвяного, и ещё чего-то эдакого, вполне возможно свеже-липового.
Довольно далеко, с большой экспрессией, но вполне мирно проорали: «Ко-ольк, ты мне сегодня купоросу-то разведёшь?» Мария прислушалась, но ответа так и не дождалась, только где-то в размякшей полуденной тишине дома ровно тикали часы, да взрыкивал холодильник.
– Не будет тебе купоросу, – решила Маша, покачав надсадно скрипящую створку. – Ну и ладно.
Мельге обернулась к божнице, мучительно соображая, что сейчас важнее: любопытство или спички, спички или любопытство – вот в чём вопрос. За немедленную попытку добычи огня активно голосовал голод. За столь же немедленное удовлетворение любопытства неуверенность, что она сможет разжечь плиты даже с помощью огнемёта.
К тому же, есть было всё равно нечего.
***
Большая икона оказалась не слишком и большой, пожалуй, поменьше папки для документов, но такой закопченной и покрытой настолько толстым слоем липковатой грязи, что Марии пришлось почти лечь грудью на подоконник, чтобы разглядеть лики. Конечно, большим знатоком иконографии она себя не считала, но всё-таки в своё время…
– Добрый день! – раздалось даже не над ухом, а вроде бы непосредственно в голове.
Маша не вздрогнула, не вскрикнула, зато едва не упустила икону, но всё-таки успела поймать её, прижав к животу. Ну, ещё сердце решило с чего-то, будто в горле ему будет удобнее.
– Я вас напугала? – Женщина, стоявшая за окном, расстроилась так правдоподобно, что даже поспокойнее стало. Уж слишком неопасной она выглядела: волосы вытравлены почти до одуванчикового цвета, зато брови, которые она огорчённо сложила домиком, чёрные, густые, почти брежневские. Сарафан в шикарных розах – Ирка такую расцветку называла «цветуи» – лип к непросохшему купальнику. На плече полотенце. На ногах древние резиновые «вьетнамки» и алый, чуть облупившийся педикюр. Ну, в общем, шик по-деревенски как он есть. – Простите, честное слово, не хотела. Не знала, что у Кислициных снова кто-то живёт, а то бы, конечно… Понимаете, если напрямки идти, через ваш участок, то до речки гораздо ближе. Раз – и уже на бережку. Но теперь-то я больше не буду, понятно, да и соседям скажу. Вы только не подумайте…
– Ничего такого я не думаю, – прохрипела Маша – в горле с чего-то пересохло так, будто она сутки не пила. – Мне ещё ночью сказали, что через участок ближе.
– А, это, наверное, Марк Платоныч, – обрадовалась незваная гостья, разулыбавшись. Улыбка её немного старила, у рта морщинки появились, зато делала как-то милее, симпатичнее, что ли? – Это он у нас любитель ночных купаний, понимаете?
– Я понимаю, – сухо подтвердила Мария.
– Ой, извините, – смутилась женщина, – привычка, всё повторяю, чтоб убедиться, понимают ли. Я ведь учительница, то есть учитель, математику преподаю. Не здесь, конечно, в городе, в Мухлово-то школу ещё в девяностых закрыли. Вот и езжу. А вы?
– А я не езжу, – буркнула Маша, правда, тут же и устыдилась: – Извините, вы меня правда напугали. Просто появились очень неожиданно.
Женщина энергично закивала, демонстрируя своё полное согласие с тем, что неожиданное появление вполне оправдывает хамство.
– Алла Николаевна, – гостья протянула через подоконник узкую ладонь, – можно просто Алла. Мы же соседи.
– Мария Архиповна, – отрекомендовалась Маша, сунув икону под мышку, пожала руку, – можно просто Мария.
Учительница рассмеялась. Смех у неё был замечательный, совсем девчоночий.
– Сериал был такой «Просто Мария», помните?
– Не помню, – не слишком дружелюбно отозвалась Мельге, которую этой «Просто Марией» ещё в школе достали.
Хотя, справедливости ради, ни она, ни её одноклассники этого шедевра киноискусства действительно не помнили и в глаза не видели.
– А что это у вас? – помявшись, светским тоном поинтересовалась Алла, деликатно указав подбородком на Машину подмышку.
Видимо, деревенскую церемонию знакомства было не принято завершать негативной нотой.
– Вот, нашла. – Мария, смирившись, положила икону на подоконник так, чтобы учительница могла её рассмотреть.
– Старинная, – уважительно-вежливым тоном протянула Алла. – Дорогая, небось.
– Да я бы не сказала. Она не старинная, просто старая. Так, на вскидку, конец девятнадцатого, начало двадцатого. Просто состояние ужасное.
– А вы разбираетесь, да? – уважения в голосе гостьи прибавилось, зато вежливости поумерилось.
Видимо, Маша сумела-таки её поразить.
– Не слишком, – Мария смущённо поправила лямку сорочки, только сейчас сообразив, что на ней до сих пор надета тоненькая ночная рубашка. Но Аллу этот факт, видимо, не очень беспокоил, поэтому Мельге всего лишь сложила руки на груди, не слишком успешно пытаясь прикрыть собственные «богатства». – Я практику проходила в музее с очень неплохой коллекцией. А мой куратор как раз увлекалась русской иконографией. Вот от неё и нахваталась, но так, по верхам. Правда, в университете тоже был курс.
– Это же на самом деле замечательно! – с почти не преувеличенным энтузиазмом отозвалась соседка, явно в Машино кокетство не поверив. – А я вот совсем не понимаю, мне что одна икона, что другая – всё обычные картинки. Хотя, так не стоит говорить, наверное.
– Ну, это-то не совсем обычная, – улыбнулась польщённая Мария Архиповна.
– Я же говорю, дорогая! У нас в Мухлово, если по чердакам да подвалам полазить, ещё не такое найдешь! Посёлок-то старый, а раньше здесь деревня была. С тех пор наверняка много чего осталось. Вы бы её в город отвезли, там при музее оценка есть.
– Да нет, она, конечно, ценная, но не в том смысле, – Маша провела пальцем по боку образа, по длинному сколу, успевшему почернеть от времени. – Это семейная икона, фамильная.
– Как это? – Алла приподняла свои шикарные брови, отчего они сложились почти в единую чёрную линию.
– Такие вещи из рода в род передавали. – Мария кашлянула в кулак, сообразив, что с экскурсоводчески-менторского тона лучше слезть. – Вот смотрите, видите буквы над нимбами?
– Старославянский, – оценила Алла, порассматривав лики.
– Церковный, – Маша и хотела, но от снисходительной улыбки всё-таки не удержалась. – Получается, он – это святой Владимир, а она – святая Варвара. Выходит что?
– Что? – послушно подала реплику соседка.
– Выходит, что это тезоименитые святые, потому что обычно их вместе не писали. Значит, икона либо венчальная, либо просто подаренная только что поженившимся Владимиру и Варваре. Ну, как… – Мария прищёлкнула пальцами, подбирая слово, – вроде оберега. Хотя так тоже не стоит говорить, наверное. Но, в общем, это, можно сказать, семейная ценность. Ей бы детей благословлять с внуками, чтобы жили счастливо и не разводились.
Маша снова откашлялась, глотая слёзы, мигом распёршие переносицу. Да что такое? О чём не заговори, всё к одному сводится! Хватит! Хва-тит, Мария Архиповна.
– Да, а она вот тут лежит никому не нужная, – эдак задумчиво отозвалась Алла. – Вот такие мы, ни духа, ни души.
Помолчали, вместе горюя о мировом несовершенстве и вселенском свинстве. Где-то неподалёку подал голос петух: не закукарекал, а так, разморено-сонно кокнул и тут же примолк.
– Ой, да что это я? – всполошилась соседка. – Время к обеду, а у меня ещё даже щи не варены! Серёжка сейчас вернётся с обрыва, а есть-то нечего. Серёжка – это внук мой, – с доброй улыбкой пояснила Алла. – Есть ещё Мишка, но тот в лагере, а Аллочка с родителями по Турциям разъезжает. Я им сколько говорила: денег, что ли, много, девать некуда? У нас тут и воздух, и овощи-ягоды прямо с грядки, и всё. Но им же не модно, вот и…
– Как внук? – совсем невежливо перебила Маша, во все глаза таращась на соседку, решительно не походившую на бабушку каких-то там непонятных Серёжек.
Ну да, волосы жёлтые, сарафан в цветуях, педикюр, но внуки? Извините, это в картину не вписывалось категорически.
– А вот так, – Алла кокетливо поправила волосы, перебросив полотенце через другое плечо. – Говорю же, воздух у нас тут особый. Всё, я побежала щи варить. Вы, если что, заглядывайте запросто, по-соседски. Ну а другим я скажу, чтобы через Кислициных больше не ходили.
Мария рассеянно покивала, поскребла кончик носа.
Вот вам и спа-салоны, пиллинги-шмиллинги. А здесь, в Мухлово, воздух и овощи с огорода. Может, у них тут не Мухлонька, а источник вечной молодости?
В кустах что-то сухо и вполне зловеще прошелестело, да ещё невесть откуда взявшийся ветерок подул, шевельнув прядь у виска. Маша замерла сурикатом, прижимая икону к груди. Случись это ночью, она бы, наверное, перепугалась до одури. А так ничего, лишь озноб по позвоночнику продрал. Главное, прошелестело – и стихло, из кустов же никто не вылез, даже тени не мелькнуло.
Значит, можно и выдохнуть.
***
Вчерашнее платье нуждалось не просто в стирке, а в спасении, причём профессионалами. Но, к счастью, в чемодане ещё хватало очень экологичных, остромодных и суперевропейских льняных нарядов. Правда, они, как и босоножки из псевдосоломки, не слишком подходили для реалий Мухлово, да и предназначались не для него, а для набережных Коста дель Соль, но думать об этом было нельзя. Стоило сосредоточиться на добыче пищи, тем более голод начал донимать по-настоящему.
К сожалению, пещер с мамонтами поблизости не наблюдалось, поэтому, хочешь не хочешь, а приходилось отправляться на поиски магазина. И надеяться, что потребление местных продуктов на организме, избалованном цивилизацией, скажется не слишком пагубно. Вот только ключи от дома куда-то подевались и кошелёк тоже.
Маша не сразу вспомнила: она оставила его вчера в машине, а ту за воротами, на растерзание аборигенам. И даже подумать, что они успели сделать за целую ночь и половину дня с «японочкой», а так же всем содержимым, было страшно.
Что Мельге будет делать, если окажется на краю света без денег, карт, авто и телефона? Впрочем, последний тут оказался без надобности, спутники-то не летают, военная часть не даёт.
Неловко подпрыгивая на одной ноге, пытаясь на ходу застегнуть неудобный замок босоножки, Мария вывалилась на крыльцо. Да так, полусогнутая, ради хоть какого-то равновесия вцепившаяся в дверь, и замерла. Потому что на нижней ступени, полостью перегородив дорогу, лежал зверь.
Не, не так. Там лежал Зверь – вот это точнее.
У него была шикарная тёмно-серая с белым шуба, дико пушистый хвост бубликом, лапы толщиной с иное мужское запястье, острые уши, мохнатые даже изнутри, и леденцово-голубые, почти неоновые глаза. А ещё он ухмылялся, издевательски вывалив яркий длинный язык.
– Хороший пёсик, – пролепетала Маша разбойничьим шёпотом.
Зверь удивился: «Кто, – мол, – пёсик? Я?»
– Хорошо, хорошо, ты вовсе никакой не пёсик! – зачастила Мария. – Ты Пёс, царь зверей и альфа-самец.
Собака подняла голову, продемонстрировав безупречный профиль, и положила одну лапу поверх другой, как люди ногу на ногу закидывают.
– А ты мне дашь пройти? – залебезила Маша. – Я тихонечко, бочком, ладно? – Кажется, зверь фыркнул. И совершенно определённо отвернул нос, будто даже смотреть на госпожу Мельге брезговал. – Ну и пожалуйста, – обиделась уже Мария. – Подумаешь! Ты сам-то чей? Может, домой пойдёшь? Ну чего тебе тут на крыльце валяться? Неудобно же и жарко. Иди к хозяину, к миске с подстилкой. Там же лучше, да?
Пёс тяжко, совершенно по-человечески вздохнул, пристроил остроносую морду на вытянутые лапы и в изнеможении прикрыл глаза. «Хозяйка, сами мы не местные, дай напиться, есть хочется так, что переночевать негде» – аршинными буквами написанное на страдальческой физиономии понималось без всякого перевода и словарей. Да ещё и ресницы у зверя оказались совершенно потрясающие: длиннющие, густющие и чёрные-чёрные – такими Маша никогда бы не обзавелась, изведи она даже целый тюбик самой дорогой туши.
А сердце, тем более женское, как известно, не камень.
– Слушай, альфа-самец, а погладить тебя можно? – не слишком уверенно спросила Мария.
Пёс глянул из-под наполовину прикрытых век и снова вздохнул, но гораздо тяжелее. Маша встала на колени на верхней ступеньке, сторожко протянула левую руку – правой она всё ещё за дверь цеплялась. Не сразу, но решилась-таки дотронуться до собачьей спины. Пёс не отреагировал. На не слишком смелое поглаживание тоже, лишь когда Мельге рискнула пальцы в мех запустить, хвост ударил по доскам крыльца раз, другой, а там уж вовсю застучал барабанной палкой под Машины восторженные причитания. «Ах ты, собакер!» – ему явно понравилось. «Да ты самый красавный раскрасавец!» – тоже. Вот: «Какие у нас ухи, какие клыки!..» – зверю меньше пришлось по душе.
Хотя уши оказались ожидаемыми, почти плюшевыми, мягкими и горячими. А шкура – куда там песцу, за такой густой и плотный подшёрсток любой песец удавился бы! И шерсть жестковатая, но гладкая, глянцевая. И лапы, а на лапах очень жёсткие подушечки, как мозоли, и когти.
В общем, чудо, а не зверь!
– Арей, ко мне! – рявкнуло сбоку так, что Маша едва не рухнула на пса, пришлось руку выставить, чтобы не упасть, больно оцарапав ладонь о старые доски. – Я кому говорю? Ко мне!
Пёс, явно не подозревавший, к кому это тут обращаются, в сторону рявка и ухом не повёл.
– А почему вы, собственно, кричите? – возмутилась Мария, пытаясь выпрямиться и не потерять остатки достоинства.
Подняться получилось, с достоинством вышло хуже. И поэтому, наверное, мужчина, торчащий на дорожке из жёлтого кирпича, на её возмущение отреагировал примерно так же, как пёс на окрик. То есть и ухом в сторону госпожи Мельге не повёл.
Он – мужчина, а не собака, понятно, – был странен и не слишком впечатляющ. Одет в футболку с отодранными рукавами, затёртым изображением Эйфелевой башни и надписью, оповещающей, что её владелец любит Париж. Из-под футболки торчали шорты, когда-то бывшие джинсами и ужасно хозяину не шедшие – ну не сочетаются шорты с волосатыми и кривоватыми, пусть даже и мускулистыми мужскими ногами, хоть ты плач. А вот лица очередного посетителя Маша разглядеть не сумела, потому что его занавешивали курчавые, как у барана-мериноса, волосы. Собственно, из-за этой шевелюры, до плеч ещё не доросшей, но топорщащейся шапкой, гость вообще смахивал на мериноса. Ну или просто на барана – это кому как нравится.
Жарко, наверное, в эдакие погоды и с такой-то шерстью.
– Ар-рей, – с угрозой повторил мужчина, на немецкий манер раскатывая звук «р». – Ко мне.
– А почему бы вам не выйти за ворота и не покричать оттуда? – поинтересовалась Мария специальным тоном, каким обычно спрашивала у проштрафившихся подчинённых, не пора ли им поискать новое место работы.
К сожалению, на посетителя тон впечатления тоже не произвёл.
– Представляешь, – выдал мужчина вместо того чтобы устыдиться и благовоспитанно убраться восвояси. – Устроил подкоп под вольером и опять удрал! Я уж доски вкопал, а он и их подрал, Монте-Карло, блин!
– Почему Монте-Карло? – не поняла Маша.
– Потому что роет, как экскаватор! – патлатый в сердцах шлёпнул себя по бедру ремешком, который в кулаке сжимал.
Пёс на крыльце, наконец, соизволил сесть, с интересом глядя на гостя, наклонив лобастую башку к плечу, и опять вывалив язык.
– Может, Монте-Кристо? – сухо предположила Мельге.
– Да один хрен козёл! – не поддался мужчина. – Ну выбраковка, понимаю. Так что, мне его усыплять, что ли, прикажите? Саша, – добавил незнакомец совершенно спокойно и без всякого перехода.
– Маша, – на автомате представилась ошарашенная Мария.
– Круто, – оценил мужчина, провёл пятернёй по волосам, откидывая свои кудри назад, но по достоинству оценить его физиономию Мельге не успела, только и заметила, что он то ли очень смуглый, то ли сильно загорел, да нос… Ну, такой хороший нос, гасконский.
В общем, никаких других подробностей Маша не углядела, потому как зверю на крыльце торчать надоело, он зевнул, потянулся как-то не по-собачьи, а, скорее, по-кошачьи и, никуда не торопясь, потрусил за угол, помахивая помпоном хвоста.
Мужчина коротко, но очень эмоционально выматерился и ломанулся вслед за собакой. Старт он взял приличный, можно даже сказать, олимпийский, мигом скрывшись за домом. Мария постояла, подождала, думая услышать треск кустов и звуки эпической борьбы, но так ничего и не дождалась – оба, и собака, и человек – будто в воду канули.
Маша задумчиво почесала кончик носа, глянула на жёлтую дорожку, потом на ворота, смутно зеленеющими за деревьями, на дом, и пошла к углу, следом за пропавшими.
Но не успела она завернуть за этот самый угол, как её хватил Кондратий.
***
– … только ты нашенскую бери, с синей этикеточкой, – напомнил Михалыч, деловито подтягивая резинку «треников». – Сам-то с тобой не пойду, а то меня Ксанка облает, я ей полтинник с той недели должен, пенсию-то ещё не принесли. Ну ты чё, поняла или сначала разобъяснить?
– Я поняла, – отчеканила Маша, разглядывая «сельпо».
Был он дивной красоты и меньше всего походил на магазин, а больше смахивал на такой типичный дом купца средней руки – Гиляровский, Островский, далее везде. На высоком каменном фундаменте-подклети, первый этаж бревенчатый, совсем без окон, зато на втором их хватало вместе с кружевными наличниками, резными жар-птицами и шикарным петухом на коньке крыши. Сбоку ворота, в которые запросто мог въехать средних размеров грузовик. Дальше ещё одни, но уже железные. А с другой стороны калиточка, тоже в кружевцах. Ну и посередине гвоздик – вполне современное крылечко в искусственном камне и совсем современная магазинная пластиково-стеклянная дверь. Правда, видимо, по летнему времени открытая настежь, подпёртая граблями, а проём занавешен грязноватым тюлем.
– Ну чего стоишь? – Михалыч потёр заскорузлой ладонью шею. – Топай, коль поняла.
– Я другого не поняла, – призналась Мария довольно холодно. – Что вы делали за домом?
– За чьим домом? – тяжко поразился сосед.
Госпожа Мельге даже говорить ничего не стала, просто повернулась к нему, посмотрела эдак длинно.
Пока Михалыч что-то тараторил, за руки её хватал и тянул вот к этому самому «сельпо», уговаривая, что нервы надо непременно «полечить, а то шок стрясётся», Маша соображала плоховато. Вернее, практически никак не соображала. Когда сосед выпрыгнул на неё из-за угла дома, в Марии будто тумблер перекинули: вот была практически вменяемая современная женщина, а вот уже ни черта не понимающая, но перепуганная до всяких пределов субстанция. И стрекотание вчерашнего помощника слышались как сквозь туман, в котором кипели непонятные бабки, волки, зловещие силуэты, учительницы, бело-серебристые звери и патлатые мужчины совершенно маньячно-разбойничьей наружности.
Но перед сельским «гипермаркетом» тумблер щёлкнул и вернулся на место. Туман исчез, осталось глухое раздражение: приехала, называется, в глушь раны зализать и здесь в покое не оставляют! Ей бы тишины, да одиночества аскеты, а тут!..
– Так что вы делали замоимдомом? – повторила Мария, надавив на «моим».
– Эта… – Михалыч снова поддёрнул «треники» и длинно высморкался в пушистую пыль. – Тудыть тебя в качель! Грядочки у меня там, с огурчиками. Чего, думаю, землице-то пропадать. Год гляжу, другой – нету никого из Кислициных. Ну я грядочки и вскопал, а чего? Всем профит, и мне, и это… Так как на счёт синенькой, а? Для поправки, значит, уставших невров, – он так и сказал: «невров» – и в знак благодарности с уважением? Или ты обратно как моя Любка-покойница?
– Ясно, – рубанула Мария, догадавшись: «грядочка с огурчиками» – это, вероятно, то самое лопушисто-зелёное, что её блеском поразило. – И как, не потоптала собака ваши… насаждения?
– Какая собака? – искренне изумился Михалыч. – Нету у меня никакой собаки. Или ты других каких в виду имеешь? Так те по будкам сидят, на привязи. У нас, чай, не Москва-столица, тута кругом порядок. Так что на счёт синенькой?
– Будет вам синенькая, – огрызнулась госпожа Мельге. – Но вот огород из-под моих окон попрошу ликвидировать.
– А как же, – закивал сосед, просительно заглядывая Марии в глаза. – Обязательно лик… вид… Уберу, короче. Вот как огурчики соберу, так и того.
Маша вздохнула, набрала в грудь побольше воздуха, чтобы растолковать понятие частной собственности, вспомнила, что это, в общем-то, не её дело и выдохнула. Развернулась, да и пошла к зазывному крылечку со шторкой – отовариваться.
«Сельпо» страхов Марии не оправдал. Не гипермаркет, конечно, но похожий магазинчик у Машиного дома стоял, куда она, бывало, заскакивала за хлебом: на холодильнике с колбасой кошачьи-собачьи консервы; рядом прилавочек со всякой бытовой химией; тут же конфеты-печенюшки; на заднем фоне ряды красивых бутылок и плакатик, призывающий пить только «исконно-натуральную» воду с оригинальным названием «Чистый ключ».
– А что, вода бывает натуральной, но не исконной? – поинтересовалась Маша, складывая в выданный «совершенно бесплатный» пакет пластиковые кулечки с колбасой-сыром.
– А то как же! – будто бы обрадовалась пухленькая, вся бело-розовая, похожая на свеженькую зефирку продавщица. Она уже успела сообщить Мельге, что звать её Оксаной; что лет ей двадцать три; училась она «на торговлю» в городе, но там не осталась, вернулась к родителям, но тут ловить нечего, потому как замуж идти не за кого, а дорогую колбасу лучше не брать, потому как она всё едино из бумаги, да и лежит с прошлого месяца, аж заледенела вся. – Знаете, как оно бывает? Возьмут прямо из-под крана и в бутылочки разольют. Жуть кошмарная. А это нашенская, тутошняя.
Мария, так и не понявшая связь между происхождением воды и её исконностью, неопределённо повела плечом и попросила бутылку. Раз тутошняя, да ещё и нашенская, так, может, из источника вечной молодости её и набирают?
