Текст книги "Девяностые годы"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

Глава XIV

На утро после возвращения из Лондондерри Моррис отправился закупать припасы. Салли не знала, где он провел ночь. Вечером она видела, как он играл в карты в баре, затем слышала, как Билл Фогарти запирает дверь на ночь, и ждала, что Моррис придет к ней в палатку. Но он не появился, а утром вызвал ее во двор, и вид у него был растрепанный, глаза припухшие. Он сказал, что вздремнул на веранде, а сейчас будет запрягать, чтобы выехать как можно раньше.

Не было еще шести часов, когда Салли вышла во двор совсем готовая, в шляпе и дорожном плаще, с коричневым жестяным сундучком, саквояжем и свертками. Но оказалось, что Моррис уехал еще за какими-то покупками. Возвратился он только через несколько часов. Остановив лошадей перед гостиницей, он окликнул Динни Квина, стоявшего с другими мужчинами на улице, и попросил сказать миссис Гауг, что он ждет ее.

Динни отыскал Салли и взвалил ее сундучок себе на плечо. Она подхватила туго набитый саквояж и свертки и вышла вслед за Динни. Моррис взял у нее вещи. Салли влезла в повозку и села рядом с ним. Все вышли на веранду провожать ее.

– Не забывайте нас, Салли, – сказала Лора, – и приезжайте почаще, а я заставлю Олфа свезти меня в Хэннан при первой возможности.

Миссис Фогарти и Билл стояли в дверях.

– Приезжайте к нам, как к себе домой, дорогая, в любое время, – крикнула миссис Фогарти. – Билл вам даже ванну устроит, лишь бы выпала хоть капля дождя.

– И без дождя выкупаю вас, – крикнул Билл, – только приезжайте!

– Вот нахал, – проворчал Моррис и хлестнул тощих лошадей, – еще минута, я брошу вожжи и проучу этого Билла Фогарти.

– До свиданья, до свиданья! – кричала Салли. Ей было немножко грустно и хотелось поплакать, расставаясь с этими милыми людьми, хотя узнала она их совсем недавно. – Они такие славные, Моррис, – сказала она примирительно. – Они просто шутят, чтобы подбодрить меня.

– Я нахожу подобные шутки по адресу моей жены весьма неуместными, – холодно заметил Моррис. – Ты должна держать себя с большим достоинством, Салли. Женщина может здесь быстро погубить свою репутацию, если будет потакать подобного рода фамильярностям.

Вероятно, подумала Салли, он хотел бы прибавить, что ему очень не понравилось, когда вчера, вернувшись с разведки в Лондондерри, он застал ее в столовой, где она болтала и шутила с двумя-тремя мужчинами.

Моррис, конечно, знал, что на приисках женщин мало и у Салли, если б она захотела утешиться в его отсутствие, всегда будет на выбор пять-шесть мужчин, которые изголодались по женской ласке. Продав за наличные богатую находку, они готовы были бы предоставить ей все, чего бы она ни пожелала, за одно только обещание провести с ними ночь. По всей вероятности, подобные предложения ей делались, и от одной этой мысли он приходил в бешенство. Однако заговорить с ней об этом мешало сознание некоторой вины, ведь он сам поставил ее в такое положение, и этой вины Салли ему так легко не простит, он чувствовал это. Моррис убедился, что его «дорогая маленькая Салли» может быть весьма упрямой и самостоятельной.

Бедный Моррис! Давно не приходилось ему ревновать ее, размышляла Салли, – в сущности, с тех самых пор, как они приехали в Перт. Несомненно, во время их медового месяца она из куколки превратилась в бабочку. Она хотела показать Моррису, что ему не придется краснеть за нее в любом обществе. А как приятно было сознавать, что ее находят привлекательной. «Ваша жена, мистер Гауг, такая остроумная, такая обаятельная», – говорила Моррису леди Робинсон, и сэр Вильям был весьма внимателен. Каждое утро присылал за ней лошадь, и они вместе катались верхом.

Даже слишком внимателен, говорил себе Моррис во время одного бала, видя, как сэр Вильям в третий раз танцует с его женой. Моррис дулся: ему не нравилось, что Салли с радостью окунулась в эту новую для нее, веселую жизнь и с удовольствием выслушивает комплименты, расточаемые ей мужчинами.

– Ваш муж ревнует, дорогая, – предостерегла ее леди Робинсон. – Не давайте ему повода.

Ревнует? Салли никогда и в голову не приходило, что в этом причина мрачного настроения, в которое временами впадал Моррис. А она-то делала все, чтобы он гордился ею и был доволен ее успехами в обществе!

Но потом, когда они уехали в деревню и Моррис сознался, что он рад этому – теперь она опять будет принадлежать только ему, – она решила, что, может быть, леди Робинсон была права.

Какое горе, какое разочарование принесла ему земля! Сначала он был так счастлив, что владеет тысячами акров. Подобных поместий, говорил он, нет ни у кого в Англии. Разумеется, он знал, что здесь все нужно создавать заново и придется вложить немало труда, но нехватка воды и рабочих рук, необходимых для расчистки участка и возведения построек, приводила его в отчаяние. А того, что жить приходилось в простой хибарке из грубого теса, он уже совсем не мог перенести.

И вот Моррис истратил уйму денег на приобретение материалов для постройки приличного дома, не послушав Салли, которая советовала ему сначала починить скотный двор и построить запруды для воды. Салли-то знала, что надо делать. Ведь всю свою жизнь она прожила среди людей, боровшихся за освоение новой земли. Моррис был очень доволен, что Салли помогает ему, но желал непременно вести хозяйство по-своему.

В этом-то и было все несчастье. Он никак не мог понять, почему нельзя на животноводческой ферме в почти первобытной стране вести дело так, как оно ведется, скажем, в южной Англии. Его ошибка состояла в том, что он стал командовать пастухами и батраками, вместо того чтобы обращаться с ними по-дружески. А это никогда до добра не доводит, особенно если человек лучше вас знает, что нужно делать. Даже плотник и печник сбежали, не закончив постройку дома.

В первый же год Моррис лишился почти всего скота. Засуха и налеты туземцев этому немало способствовали. Он делал, что мог, стараясь спасти скот, но было уже поздно. Поздно было спасать и Буингарра. И ферма и все связанные с ней хлопоты давно уже опротивели ему, а борьбе с засухой и растущими долгами не предвиделось конца.

Ему ничего не оставалось, как продать остаток скота и ферму. Правда, выручил он за это всего несколько сот фунтов. Ему еще повезло, говорили люди, хотя овцы и ферма в Буингарра обошлись отцу Морриса в несколько тысяч фунтов, когда он покупал их.

Как раз в это время все ринулись на прииски Южного Креста. Вполне естественно, что и Моррис ухватился за этот случай нажить богатство. Отец его пришел в бешенство, узнав, что Моррис продал землю и собирается спекулировать на акциях золотодобывающих рудников. Мне стоило целого состояния, говорил он, дать Моррису возможность попытать счастья в колониях. Отныне он должен полагаться только на себя. Ни одного пенни от меня он больше не получит.

Салли понимала, что в прошлом Морриса имелось что-то предосудительное, почему он и был отправлен в Австралию. Сэр Вильям Робинсон в письме к ее отцу намекал на это. «Молодой человек несколько сбился с пути, играл в азартные игры и вообще вел себя безрассудно», – писал его превосходительство. Во всяком случае, что-то в этом роде.

Но Салли считала неразумным винить Морриса за неудачу с фермой или за то, что он вложил деньги в рудники компании Фрезер. Сделанное ему предложение представлялось вполне приемлемым: оно сулило должность и дивиденды. Однако служба оказалась, к несчастью, только временной. Теперь Салли подозревала, что это была просто приманка, чтобы побудить ее мужа вложить деньги в прииски. Когда рудники закрылись, дивиденды перестали поступать, и Моррис остался без работы и без гроша денег. Салли понимала, что надо что-то предпринять, и предпринять немедленно. Иначе им предстоит голодать или попрошайничать. Моррис воспротивился ее планам пустить в дом жильцов; он и слышать об этом не хотел. Однако ей никак не удавалось вывести его из состояния той мрачной апатии, в которую он погрузился, и поэтому она была вынуждена пренебречь его мнением и сдала комнату Олфу Брайрли и банковскому служащему, которому жить в гостинице было не по карману.

Позднее она перенесла два пустых сарая к себе во двор, позади дома, чтобы устроить там еще несколько человек. В одном поместился Динни Квин и один горняк. И ее пансион процветал, невзирая на тяжелые времена.

Салли улыбалась, вспоминая о своих успехах и о том, как у нее ломило спину и все косточки, хотя она неизменно уверяла Морриса, что стряпать обеды и быть преуспевающей хозяйкой пансиона для нее развлечение. Она старалась быть бодрой и веселой, чтобы поддержать и его. Может быть, он до сих пор сердится на то, что она все взяла в свои руки и доказала, что сможет прокормить и себя и его. Правда, из-за этой тяжелой работы она очень огрубела и потеряла прежнюю привлекательность. Теперь она просто самая обыкновенная маленькая хозяйка гостиницы, скупая и расчетливая. Только за последние недели у Фогарти, среди людей, которые хвалили ее и льстили ей, она почувствовала, что к ней возвращается часть ее врожденной веселости. «Воздух на приисках идет вам на пользу, дорогая, – говорила миссис Фогарти. – Вы кажетесь на несколько лет моложе, чем когда приехали. На мой взгляд, вы даже пополнели. И у вас такие ямочки и такие лукавые глазки – в свое время вы, конечно, были большой плутовкой».

Но, может быть, Морриса как раз это и беспокоит, может, ему не нравится, что она похорошела? Почему он был так недоволен, когда увидел, что она болтает с рудокопами в столовой Фогарти, и рассердился на грубоватую шутку Билла Фогарти? Ее утешала мысль, что как-никак Моррис продолжает любить ее, хотя встретился с ней довольно холодно и так медлил с приездом.

Салли не простила ему этой обидной медлительности. Она считала, что Моррис до сих пор ей ничего как следует не объяснил, и пусть не притворяется, будто и понятия не имеет, в какое затруднительное положение она попала из-за его небрежности. Оскорблял ее и барский, холодный тон мужа.

– Ты уплатил по моему счету, Моррис? – спокойно спросила она.

Моррис не ответил.

Салли продолжала:

– В таком случае, мы еще у них в долгу. За стол и квартиру мы задолжали мистеру и миссис Фогарти, по моим подсчетам, около двадцати фунтов. Если бы даже я взяла с них деньги за свою работу, мы бы все-таки остались должны еще несколько фунтов. Ты играл вчера вечером в карты, Моррис. У тебя нашлись деньги на карты, значит, ты мог бы заплатить мистеру и миссис Фогарти. Почему ты этого не сделал?

– Послушай, Салли, если ты воображаешь, что я позволю тебе пилить меня, – воскликнул Моррис раздраженно, – ты сильно ошибаешься. – Он стегнул лошадей, и они рванулись вперед, подняв красную пыль, которая точно туман окутала тяжело нагруженную четырехколесную повозку. – Если я услышу еще что-нибудь подобное, я тебя отправлю обратно в Южный Крест.

– Нет, Моррис, – сказала Салли, и в ее глазах мелькнула затаенная улыбка, – ты не отправишь меня обратно в Южный Крест. Ты меня никуда не отправишь. Я поеду туда, куда захочу.

Мистер Гауг растерянно посмотрел на жену. Никогда еще Салли не говорила с ним таким тоном; никогда так решительно не отвергала его право решать за нее. Она и раньше бывала упряма и делала иногда по-своему, например в Перте, когда они только что поженились, а потом в Южном Кресте, когда она пустила жильцов в их домишко из четырех комнат. Но при этом она была с ним особенно мила и ласкова, словно чувствовала себя виноватой перед ним.

В самые трудные времена их совместной жизни Салли всегда была стойка и предана ему, вспоминал Моррис. Никогда она не позволяла ему корить самого себя за те неудачи, которые на них обрушивались. Никогда не давала повода пожалеть о том стремительном романтическом порыве, который толкнул их друг к другу. И он не сомневался в ее любви к нему даже в тот короткий период, когда ей так нравилось изображать из себя мотылька, порхающего по гостиным английской колонии в Перте. Как он был поражен тогда, открыв, что она привлекательна и для других мужчин. Да, Салли бывала чуть-чуть неосторожна, но всегда относилась к нему с тем наивным преклонением, которое помогало ему забыть о том, что его собственная семья смотрит на него как на паршивую овцу и бездельника. Что же это теперь нашло на его жену? Почему она так говорит с ним? Уж не разлюбила ли она его? Неужели его долгое отсутствие и кажущееся равнодушие к ней ранили ее так глубоко, что она уже не питает к нему прежних чувств?

Погруженный в эти мрачные размышления, Моррис не делал попыток возобновить разговор. И вот они сидели рядом, как чужие, и смотрели поверх неторопливо трусивших лошадей на кочковатую дорогу, извивавшуюся среди зарослей.

На окраине города было разбросано несколько палаток, виднелась взрытая земля, груды красно-желтого гравия и торчавшие над шахтами копры. Несколько старателей, возвращавшихся с севера, куда они ходили на разведку, окликнули Морриса: им хотелось узнать новости относительно похода в Лондондерри. А Моррис расспросил, как они вели разведку, найдено ли что-нибудь подходящее. Нет, ничего, отвечали те, и продолжать поиски не стоило; а одного их товарища темнокожие закололи. Они напали на лагерь и забрали все продовольствие. Потом старатели пошли дальше в сторону Кулгарди, а Моррис и Салли продолжали свой путь в Хэннан.

Немного дальше они нагнали караван верблюдов с погонщиками-афганцами, шествующими по обочине дороги.

Тянулись часы и мили – мили красной земли, усеянной кусками черного железняка, среди которого росли тощие корявые деревья с темными листьями, стоявшими ребром к солнцу и сливавшимися вдали в сплошное серое море. Часы и мили под бледным, неизменно голубым небом. И казалось, что повозка и впряженная в нее пара лошадей – это какое-то насекомое, медленно ползущее по дороге.

Вдруг Салли издала легкое восклицание, и Моррис взглянул на нее, ожидая, что она заговорит; но она ничего не сказала; она сидела рядом с ним, выпрямившись, лицо ее казалось очень юным и суровым. Салли должно быть теперь двадцать два, соображал Моррис. Когда они поженились, ей было восемнадцать, а с тех пор прошло четыре года. О чем она думает, глядя перед собой строгим взглядом и крепко сжав неулыбающиеся губы? Какую она состроила серьезную мордочку!

Что с ней? Казалось, она думает на каком-то языке, которого он почти не знает. Моррис никогда не забывал о том, что он англичанин, а Салли родилась в колонии, да еще так гордится тем, что она дочь и внучка пионеров, как будто она чистокровная принцесса. Здесь их взгляды коренным образом расходились, и это сильно раздражало его.

Разумеется, нужно считаться с обычаями страны, с условиями жизни в новой, непривычной обстановке; втайне Моррис все же был привержен некоторым традициям, которых Салли отнюдь не уважала. Она, например, никак не хотела признать, что неудобно для миссис Моррис Фитц-Моррис Гауг работать простой служанкой в каком-то трактире на золотых приисках. Моррис еще понял бы, если бы эта работа вызывала в ней негодование и отвращение; но то, что она предпочла ее возможности получать помощь от Олфа, это было выше его понимания.

Но Салли относилась так ко всему, в чем он видел привилегии аристократов. Она считала нелепым притязать на эти привилегии в стране, в которую еще так много надо было вложить труда. И, может быть, она права, думал Моррис. Он узнал это на собственном опыте, когда попробовал хозяйничать на ферме. И здесь, на золотых приисках, человек должен показать свое умение работать, и притом на тех же условиях, что и все. Моррис уже отказался от многих предрассудков, касающихся отношений между хозяином и работником, но кое-что от прошлого еще осталось.

Он не желал признавать стремление колонистов к демократическому образу жизни и считал это болезнью, которую приходится терпеть, раз ее нельзя излечить. Но у Салли были какие-то странные плебейские наклонности, которые его раздражали. Она, видимо, чувствовала себя в своей стихии, и такая жизнь казалась ей естественной.

Может быть, виной тут то, что она выросла в колонии? Ведь говорят же, что пионерство развивает в людях независимость и уверенность, и, конечно, помогая отцу в работе на ферме, она привыкла надеяться на себя и своевольничать. Однако Джон Уорд оставался твердолобым старым консерватором. У семьи были хорошие связи, и Моррис не мог себе представить, чтобы миссис Уорд одобрила поведение какой-либо из своих дочерей, если бы та вздумала проявлять независимость и оспаривать авторитет мужа, как это делала Салли.

Конечно, в том, что случилось, есть доля и его вины. Моррис не мог ни оправдать себя до конца, ни объяснить, почему он так медлил с приездом. Теперь ему было стыдно за то отчаяние и апатию, которые овладели им, за то, что он так долго не писал и не заботился о ней. Но он надеялся вернуться победителем, с целым состоянием в кармане, вознагражденный за годы тяжкого труда; ведь выпадает же такое счастье на долю стольких людей. А они, дуралеи, только и знают, что швырять сотни фунтов на пьянство и проституток.

Моррис уверял себя, что еще неделю назад он надеялся выгодно продать участок, который разрабатывал вместе с Фриско, и встретить Салли добрыми вестями: доказать ей, что даже в трудном деле золотоискательства он показал себя молодцом. Но, по правде сказать, только когда до него дошли слухи о том, что у Фогарти появилась новая официантка, и он понял, какую роль там играет Салли, в нем проснулся инстинкт собственника и побудил его поехать в Кулгарди и увезти жену в Хэннан.

Он был сильно разочарован, увидев, что ей не очень-то хочется ехать с ним. И еще больше разочаровало его открытие, что Салли уже не та любящая и покорная жена, какой она была, когда они расстались. Встречаясь с ней взглядом, он больше не находил в ее глазах тающей нежности, его уже не манили к себе ее губы, всегда готовые к поцелую. Черты лица ее стали строже. И это отнюдь не украшало ее.

Салли становилась хорошенькой, только когда смеялась и была оживлена. Ей, с ее смешным вздернутым носиком, не шел суровый или трагический вид. Но она явно хотела подчеркнуть, что слова ее были сказаны серьезно. Неужели Салли его больше не любит? Неужели она может бросить его? Моррис просто не допускал столь дикой мысли. Его удивляло и оскорбляло, что Салли говорит с ним так, будто готова в любую минуту отречься от своих обязанностей жены.

Он был бы еще более удивлен и обижен, если бы знал, о чем думает Салли, сидя рядом с ним. А в ее памяти проносились те обрывки разговоров о Моррисе, которые ей приходилось слышать в Кулгарди.

«И как ему не стыдно тащить эту маленькую женщину в Хэннан? Там ведь очень тяжелые условия. То, что Моррис называет гостиницей, просто ночлежка с навесами из веток!» – говорил Билл Фогарти.

Миссис Фогарти удивлялась:

«И какого черта она ему там понадобилась? Почему он не может оставить ее у нас?»

На что Билл ответил:

«А на что человеку вообще жена?»

«Чтоб у него глаза лопнули! – возмущенно воскликнула миссис Фогарти. – Эх, попал бы он ко мне в руки, этот мистер Гауг, я бы ему показала!» – Ответ Билла потонул в ее громком хохоте.

Миссис Фогарти заговорила опять:

«И вот увидишь, он еще нарвется на скандал с этим лодырем Фриско: ведь она единственная хорошенькая женщина в лагере. Ближе, чем на Рю-де-Линдсей, ни одной не найдешь. Хотя, говорят, Фриско завел себе какую-то туземку».

Вспомнился Салли и приглушенный голос Олфа, когда он говорил с Лорой в соседней комнате:

«Никак не могу понять этого Гауга: и из семьи хорошей, и воспитание, и все такое. А вот в отношении денег – никакой щепетильности. Ему и в голову не приходит, что долги надо платить и что не все равно, у кого занимать. Правда, здесь мы очень легко и занимаем и даем в долг. Уж такое правило на приисках: если у человека есть наличные или кредит, а другому приходится туго, то полагается помочь ему, в надежде, что он этого не забудет, когда ему, в свою очередь, повезет. Никогда не знаешь, не очутишься ли и ты в таком положении, не понадобится ли помощь и тебе. Но Моррис не знает никаких границ: как только у него заведется золото, он его спускает в карты, а долгов не платит. Вот Динни Квин, например, тот по природе джентльмен. Он никогда так не сделает. Правда, выпить любит, это есть. Но Динни я доверил бы свою жизнь, а вот Моррису – еще подумал бы».

Затем ее мысли перешли к Фриско де Морфэ. Она слышала о Фриско немало и хорошего и плохого и пришла к выводу, что он дурной человек, игрок и распутник. Вовсе не подходящая компания для Морриса, хотя Фриско и пользуется у всех старателей большой популярностью. А потом еще эта Лили…

Улыбка появилась на губах Салли, когда она вспомнила свое знакомство с Лили. В какое бешенство пришел бы Моррис, если бы он узнал… Но ведь на самом деле все произошло так просто и неожиданно.

Глядя на деревья, уходившие по обе стороны дороги в бесконечную даль, Салли представляла себе, как поет Лили, она почти слышала ее веселый тонкий голосок и печальный напев песенки:

 
Но свеча погасла,
Больше нет огня,
Отопри же двери,
Пожалей меня.
 

Она покосилась на Морриса, чувствуя, что обманула его доверие. Сознание, что и она перед ним виновата, смягчило ее. В конце концов, каждый делает ошибки. Невозможно всегда быть благоразумной и осторожной. Нужно считаться с различием характеров; ведь именно из-за этого различия иной раз нелегко понять друг друга. Она догадывалась о том, как трудно было Моррису примениться к жизни на приисках. Но он все-таки сделал это и притом так решительно, что она была удивлена. А в глубине души он остался прежним. Несмотря на поношенную и грязную одежду, свалявшуюся бороду и волосы, это был все тот же Моррис Фиц-Моррис Гауг, и он требовал от нее, чтобы она об этом не забывала. Ей хотелось, чтобы Моррис был с ней в таких же простых и дружеских отношениях, как и со всеми остальными. Но это, видимо, невозможно. Она должна питать к нему подобающее уважение, разрешать диктаторский тон, на который, по мнению Морриса, ему давали право его рождение и воспитание, а также то обстоятельство, что он на несколько лет старше своей жены.

Она решила, что, должно быть, отчаяние побудило Морриса занимать деньги направо и налево и играть в карты. Наверно, он предпочел бы платить долги, но карты, видимо, неудержимо притягивают его. И можно ли винить его за то, что он искал забвения и хоть каких-нибудь развлечений после долгих часов тяжелого труда в пыли, под знойным солнцем, после длинных одиноких дней, когда он уходил на разведку в эти серые заросли, тянувшиеся до самого горизонта и за пределы горизонта, далеко-далеко. И что делать мужчинам, когда они возвращаются с утомительных разведок или работают весь день в пыли и зное, как не пьянствовать или играть в карты? К счастью, Моррис не пьяница, и она надеялась, что уговорит его не играть так много и больше не занимать денег.

У него все еще мрачное и обиженное лицо. Может быть, она была с ним слишком резка? Ну, конечно, она никогда не бросит его! Их связывают гораздо более тесные узы, чем обычное супружество. Они были так влюблены друг в друга, их брак был таким романтическим. Он вызвал неудовольствие в обеих семьях – все родственные связи были прерваны на долгое время.

У нее есть обязательства по отношению к Моррису, размышляла Салли, которыми она не может пренебречь. И у Морриса есть обязательства по отношению к ней, которыми нельзя пренебрегать, хотя они могут на время отступить для него на второй план.

И вот они все-таки сидят друг подле друга, как чужие, в этом диком краю, где только кустарник да небо. И такими ничтожными казались ей они оба, точно маленькие темные букашки, точно муравьи, ползущие своим путем в слепящих лучах солнца. Салли почудилось, будто она тонет в бездонных глубинах этой тишины и одиночества. Охваченная страхом и смутной тревогой, она теснее прижалась к Моррису.

Да и к кому же ей прижаться, как не к нему? Кому, кроме нее, было заботиться о нем и быть подле него в любой беде? Они одни в этом мире, чужом и непонятном. Разве они могут забыть все то, что связывает их друг с другом?

Понял ли Моррис тот тайный страх, который охватил Салли, когда она вглядывалась в неведомый серый край, расстилавшийся перед ней? Как бы то ни было, Моррис вдруг сказал охрипшим от волнения голосом:

– Поклянись мне, Салли, что ты никогда больше этого не скажешь. Что ты никогда не покинешь меня!

– Клянусь тебе, Моррис, – прошептала она задыхаясь. – Но ведь ты сам забросил меня в эти последние месяцы.

– Ты единственное существо на свете, которое мне дорого, Салли, – с горечью отозвался Моррис. – Как мог я тебя покинуть! Но здесь человек иной раз сам себя не помнит. Точно ржавчина разъедает его. И тогда он не в силах сбросить с себя апатию, которая действует, как наркотик. Тебе это станет понятно, когда ты поживешь здесь подольше.

– Я и думала, что с тобой случилось что-то такое, – сказала Салли. – Вот почему, Моррис, я и приехала.