Текст книги "Девяностые годы"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

Карр-Бойд мигнул Адамсу и не отставал от Шнейдера, пока Адамс не ускакал на быстроходном верблюде. Добравшись до Южного Креста раньше Спикмена и Райена, он сделал заявку на их участок. Когда инспектор Финнерти разбирал это дело, ему пришлось, согласно закону, решить его в пользу Адамса. Но когда Карр-Бойд захотел получить свою долю, Адамс послал его к черту.

– Бывают же такие подлецы, – проворчал Сэм.

– Просто не верится, – поддакнул Тупая Кирка.

– Я бы закатал такого парня на всю жизнь, – заметил Пэдди Доу.

– Что это с вами? – рассмеялся Фриско. – Все средства хороши, когда человек ищет золото, лишь бы он не нарушал закон.

Глава XXVII

В это мучительное лето, когда всюду свирепствовал тиф и люди гибли без воды, возмущение против афганцев все росло.

В безводной местности, где жизнь людей и животных зависела от немногочисленных бочагов и мочажин, загрязнять воду было преступлением. Однако, следуя по глухим дорогам, афганские погонщики верблюдов располагались возле водоемов, и каждая пылевая буря сметала в воду всякий мусор и отбросы из их лагеря. И не только это: было известно, что афганцы моются и моют ноги в той воде, которую вынуждены пить старатели.

Динни с негодованием говорил об этом, когда возвратился с похода на Девяностую Милю.

– До того как на дорогах появились афганцы и их верблюды, куда бы вы ни пошли, вы могли быть спокойны, что вода, которую вы пьете, чистая и здоровая, хотя ее и немного. Теперь это частенько просто жидкий навоз. А пить ее приходится – другой нет. Афганцы говорят: воду дает Аллах, – и они употребляют ее для омовений, потому что этого требует их вера. И им совершенно наплевать, если вода будет загажена и ее будет пить после них какая-нибудь христианская собака, хотя они сами нигде не станут ни пить, ни есть то, к чему мы прикасались.

– Надо прекратить это, – согласился Моррис. – Джим Шерри рассказывал мне на днях, что, когда он добрался до валунов, примерно в шестнадцати милях от Мэнзиса, где, он знал, была вода, он застал там афганцев, которые стирали грязную одежду в одном из лучших водоемов. Он начал уговаривать их, пытаясь объяснить, что ведь они же могут взять воды в какой-нибудь сосуд и мыться где-нибудь в стороне. Но они подступили к нему целой толпой и увели к другому бочагу, где было так мало воды, что не хватило бы даже напоить лошадь. При нем не было оружия, иначе он не подчинился бы им. Потом они опять его окружили, грозили револьвером и швыряли в него камнями. Ему пришлось бежать. Он поскакал в Мэнзис, позвал нескольких ребят и вернулся с ними на то место. Но афганцев и след простыл.

Фриско сердито выругался.

– Хотел бы я видеть, как проклятый афганец отогнал бы меня от бочага или вздумал мыть ноги в той воде, которую я буду пить! – заявил он.

– С месяц тому назад один возчик приехал из Джералдтона, – заметил Сэм, набивая трубку. – И вот он рассказывал, что запруженная вода между Джералдтоном и Маллева вся загажена. Афганцы купали там своих верблюдов, а у них спины все в язвах от чесотки. Такая вонь, просто сил нет!

– Мы с Сэмом однажды попытались надуть их, – вмешался Тупая Кирка. – Мы стояли лагерем милях в пятидесяти от Финиша, но там поблизости был хороший бочаг. И когда мы увидели, что один из афганцев купает в нем своего верблюда, мы пожалели, что не можем выстрелить в него. Но у нас не было ружья. Тогда мы повесили на палке кусок соленой свинины над самым бочагом, и афганцы не могли пользоваться водой: им ведь религия не позволяет брать в рот то, чего коснулась свинья. Но вот появилось человек пять афганцев, а нас было только двое. Они грозились, что свяжут и застрелят любого старателя, которого поймают на таком деле.

– Черт! – воскликнул Фриско. – Неужели мы будем все это терпеть?

– Афганцы ужасно обнаглели, – сказал Янки Боттерол. – А кроме того, они придумали такой фокус: похищать верблюдов. Вот пропадет у кого-нибудь верблюд – является афганец и говорит: «Дай денег, я тебе отыщу верблюда». – «Ладно, – отвечает старатель, – если ты отыщешь моего верблюда, я дам тебе два фунта». – «Ну отдай пока деньги лавочнику, – говорит афганец, – а я пойду искать». Он уходит и через два часа уже приводит верблюда, так как он сам привязал его в зарослях.

– Верно, – сказал Динни. – Не так давно это было просто какое-то повальное бедствие – все верблюды вокруг Кулгарди начали пропадать. А афганцы за поимку требовали награды. Старатели, возвратившись из зарослей, рассказывали, что видели там множество привязанных верблюдов и очень этому дивились.

– Гарри Вернон остановился со своими верблюдами на Третьей Миле. На следующий день два из них исчезли. Он обшарил всю окрестность на тридцать миль вокруг. В солончаковых зарослях, возле Маунт-Берджесса, он встретил старателя, который сказал ему, что видел, как афганец вел двух верблюдов на водопой. Гарри пошел по их следу и нашел своих верблюдов. Они были живы и здоровы и стояли на привязи во дворе у афганцев. Те отказались вернуть верблюдов: один, мол, из них искусал теленка.

Они потребовали возмещения и с воинственными криками окружили Гарри, но теленка ему не показали. Гарри был безоружен. Афганцы пригрозили, что расправятся с ним, если он не заплатит, и они в самом деле могли это сделать, никто бы ничего не узнал. Тогда Гарри отдал им те несколько соверенов, которые были при нем, и они отпустили его. Вернули также и верблюдов, но Гарри говорит, что это в последний раз, когда он оказался в афганском лагере без оружия.

– Так что же будет? – спросил Фриско. – Предоставим афганцам хозяйничать на приисках?

– В Кулгарди организован Антиафганский комитет, – сказал Динни. – И он займется этим делом. Лавочники, конечно, против, потому что афганские погонщики верблюдов дешевле, чем белые. А возчики за нас. Они говорят, что афганцы вытесняют их с дорог. Мы, рабочие, должны покончить с засильем афганцев. Такие богачи, как Файза и Таг Магомет владеют земельной собственностью, они приобретают права на воду, и их рабы получают работу, а наши товарищи умирают с голоду. Просто возмутительно. Афганцы роют колодцы, чинят дороги, служат в полиции. Их хозяевам достаются все подряды, потому что они назначают самую низкую цену. Ведь они платят гроши за труд своих несчастных рабов.

– Капитан Саундерс, управляющий рудником султана Раджи Магомета, уверяет, будто благодаря афганцам продовольствие и вода на приисках подешевели, – сказал Моррис.

– Это ложь, – горячо запротестовал Динни. – Когда белые возчики показали, что они умеют обращаться с верблюдами не хуже афганцев, афганцам пришлось снизить цены. В Курналпи именно белые погонщики вызвали понижение цен на продукты. Афганцы, наоборот, всегда взвинчивали цены.

– Везде, где есть рабовладельцы, появляется и «белая шваль», – вмешался Янки. – Так же было и в Америке. Афганцы располагают дешевой рабочей силой. Скоро и рудокопы на приисках сделаются «белой швалью», если мы не отделаемся от афганцев.

– Отделаемся, – сказал Динни.

– Выкурим их, верно, Динни? – засмеялся Фриско.

– Один из шахтовладельцев сказал на днях в Кулгарди, – продолжал Динни, – что, конечно, рудокопы получают на наших приисках не слишком много. Но афганские и китайские рабочие безусловно обходятся дешевле…

– Ну, им не удастся лишить наших рудокопов их законных прав, сколько бы они ни гнались за дешевой рабочей силой, – заявил Тупая Кирка, – этого мы не допустим.

– Вот это верно, – согласился Динни. – Вообще-то я против афганцев ничего не имею, но нельзя допускать, чтобы они завладели всеми водоемами и задушили нас дешевой рабочей силой.

Когда Тедди Ноулс был арестован и обвинен в убийстве афганца на одной из южных дорог, каждый старатель готов был защищать Тедди. Это был спокойный, честный человек, которого хорошо знали и любили на приисках. Динни поехал в Кулгарди и узнал подробности в Антиафганском комитете, который занялся этим делом.

– Тедди Ноулс и его товарищ Хэтфилд в фургоне, запряженном волами, ехали по дороге в Эсперанс, – рассказал он Моррису, Фриско и другим старателям, собравшимся вокруг него, когда он возвратился. – Они ехали из Ооднадатты и остановились у водоема, примерно в пятнадцати милях к северо-западу от Понтон-Стейшн. В зарослях оказался большой афганский лагерь с множеством верблюдов, и около четырех часов пополудни, когда афганцы уже взяли столько воды, сколько им было нужно, подъехал Тедди и тоже хотел набрать воды. Но тут он увидел, что какой-то афганец моет ноги в водоеме. Тедди крикнул ему, чтобы он прекратил это дело.

«И не подумаю», – ответил афганец.

Тогда Тедди сказал стоявшим рядом афганцам, чтобы они уговорили его взять какой-нибудь таз и в нем мыть ноги. Ведь эту воду придется пить белым. Но они только ухмылялись, переглядываясь между собой.

– А ты откуда это знаешь, Динни? – спросил Моррис.

– Все это Тедди сам написал в письме комитету, – ответил Динни и продолжал: – Тедди подошел к афганцу и попытался отогнать его от воды, но тут подбежали другие афганцы с палками, камнями и ружьями. Камень попал Тедди в лицо, он выхватил револьвер и выстрелил в афганца, который опять нацелился в него камнем. Пуля попала афганцу в плечо, и толпа набросилась на Тедди. Во время свалки его револьвер выстрелил еще раз, и одного афганца ранило в живот. Афганцы вырвали у Тедди револьвер и принялись бить его и пинать. Тут подбежали Хэтфилд и другой товарищ с ружьем, лежавшим у них в фургоне. Но афганцы схватили их, отвезли всех троих в свой лагерь и там привязали их к деревьям. Примерно через час хозяин-афганец подошел к Хэтфилду и несколько раз ударил его хлыстом. Он грозился, что сожжет их всех живьем, если Нур Магомет умрет.

Тедди был привязан так крепко, что задохнулся бы, если бы один парень, Томас Бутчер, ехавший вместе с афганцами, не уговорил отпустить веревку. В таком положении Тедди и его товарищи оставались до трех часов следующего дня, когда со станции приехали Понтон и Колмен и убедили афганцев отпустить их. Тедди явился в Израэлит-Бэй и обо всем сообщил полиции.

Слушатели шумно выразили свое негодование.

– Хэтфилд показал, – добавил Динни, – что сначала на Тедди напало восемь афганцев, а старатель, который пытался спасти его, утверждает, что в лагере афганцев было по крайней мере сто восемь верблюдов и при каждом погонщик.

Старатели на всех приисках с глубоким вниманием следили за делом Тедди, которое разбиралось в Олбани. Каждый легко мог представить себя на его месте. Ведь и они страдали от того, что афганцы загрязняют воду и нападают на безоружных золотоискателей, путешествующих в одиночку или по двое в глухих районах страны.

Оправдание Тедди было встречено с волнением и радостью. Этот случай еще больше усилил вражду между афганцами и белыми. Но когда владельцам больших верблюжьих караванов Файзе и Таг Магомету пригрозили запрещением производить перевозки, они велели своим погонщикам на всех дорогах внутри страны соблюдать местные законы и не наносить ущерба другим путникам при пользовании скудными запасами воды.

Глава XXVIII

Стояло жаркое утро. Салли только что окончила свои хлопоты по хозяйству, и вдруг она увидела Мари-тану, вышедшую из зарослей. Маритана была совершенно нагая, и ее стройное бронзовое тело отчетливо выделялось в ярком свете.

– О, это ты, Маритана, – воскликнула Салли, обрадовавшись девушке.

– Э-ехм, – пробормотала Маритана улыбаясь.

– Почему ты тогда убежала? – спросила Салли.

Маритана засмеялась тихим, журчащим смехом и покачала головой, как будто причины ее уходов и приходов для нее самой были тайной.

Салли вдруг вспомнила детеныша-кенгуру, которого она воспитывала в Южном Кресте. Его принес ей Динни. Собака Динни набросилась на мать-кенгуру и загрызла ее. А он вынул детеныша из сумки матери. Это был горный кенгуру, прелестное маленькое создание, кареглазое, с длинными ресницами и мягкой коричневато-серой шерсткой. Салли выкормила его из рожка, и скоро он начал прыгать вокруг нее, грыз травинки и ботву из ее рук и следовал за ней по пятам, как щенок.

Динни отгородил для кенгуру уголок во дворе, и она там держала его. Но однажды во двор ворвались бродячие собаки. Они растерзали кенгуренка у нее на глазах. Салли навсегда запомнила это зрелище и тот ужас и гнев, которые овладели ею. Она принялась отгонять собак и так кричала, что Моррис выбежал из дома, но кенгуренок был уже мертв.

Как жестоко поступила судьба с этим кротким беспомощным зверенышем! Салли отчаянно рыдала на груди Морриса. Моррис уверяет, что она никогда так горько не плакала. Прошло много времени, прежде чем этот случай изгладился из ее памяти. Карие глаза и тоненькие лапки кенгуренка еще долго преследовали ее.

И теперь глаза и руки Маританы напоминали ей этого детеныша. Она двигалась с той же дикой и робкой грацией, как кенгуренок, и перед Салли опять встала картина его трагической гибели, свидетельницей которой она была. Салли постаралась изгнать это воспоминание. Но ведь Маритана не такая, как другие туземки. Вот она стоит, озаренная ярким солнцем, простодушная и беззащитная, и Салли опять представляются злобные псы, растерзавшие кенгуренка. Ее охватил ужас, хотя она и понимала, что подобные мысли просто нелепы.

Маритана почувствовала, что миссис Салли чем-то встревожена. Однако ее приветливый жест и улыбка показали, что все уже миновало. Салли надеялась, что никто из мужчин не пройдет мимо, пока Маритана оденется. И Маритана сразу отгадала, о чем думает Салли, когда она бросила взгляд на дорогу.

Ей не пришлось говорить – пойди надень платье. Маритана уже ускользнула и принялась за омовение. Вероятно, Фриско очень рассердится, подумала Салли, когда увидит, сколько воды она извела. Но у нее не хватало духу остановить Маритану, которая с радостным смехом намыливалась и обливалась.

Ее волосы были еще мокры и свисали длинными прядями, когда она вернулась к Салли, сидевшей на своем самодельном кресле – это был пенек с тремя обрубками веток, на который набросили кусок мешковины. Маритана облеклась в то платье, которое Салли помогла ей сшить. С сияющими глазами она ждала, позвякивая бусами, чтобы миссис Салли ее похвалила.

– Вот так-то лучше, – сказала Салли улыбаясь. Маритана ответила ей журчащим смехом – ей казалось, что она отгадала причину волнения белой женщины.

Девушка опустилась на корточки и заговорила:

– Все шла, все шла. Солнце вверх, солнце вниз, я шла… Очень есть хочу.

– Ну, конечно, – сказала Салли торопливо. – Ты сейчас выпьешь чаю и поешь, Маритана.

Пока Маритана уничтожала толстые ломти хлеба с вареньем, Салли сгребла угли в очаге и повесила над огнем котелок с водой. Больше всего на свете Маритана любила попить чаю с Салли, как с ровней и подругой, к тому же сейчас она была очень голодна. Она не проронила больше ни слова, пока не насытилась и не выпила три чашки чаю.

После этого лицо Маританы просияло, и она опять была готова беседовать.

– Есть ребенок? – весело спросила она.

– Господи помилуй! – с изумлением воскликнула Салли. – Нет! Что это тебе пришло в голову?

Маритана радостно засмеялась.

– А у меня есть, – объяснила она. – Мингари оставила ребеночка на камнях, а мы там сидели, помнишь? Бардок сказал, иди в лагерь, там много еды. У черных ничего. Еда? Нету. Вода? Нету.

– Вот как! – Салли с ужасом смотрела на свою гостью. Значит, ее родичи потому и прислали Маритану к Фриско, что у них не хватает воды и пищи! Но как Фриско отнесется к известию о младенце от мингари? И кто отец ребенка? Фриско или Бардок?

Салли знала, что Маритана наблюдает за ней. Она постаралась скрыть свою тревогу и отвращение. Но Маритана мгновенно почувствовала в ней перемену. Она нахмурилась, надула губы и, быстро поднявшись, ушла.

В лагере Фриско в тот вечер было очень шумно. В конце дня он вернулся с работы в сопровождении нескольких приятелей. Увидев Маритану, он бурно приветствовал ее, но тут же ушел в пивную и возвратился только после заката. С ним пришли и его приятели, и когда совсем стемнело, они зажгли керосиновый фонарь.

Салли видела, как в его красноватом свете мелькала стройная фигурка Маританы; слышала смех и шутки мужчин, и ее слова, пересыпанные непристойной бранью, Фриско, напевая, перебирал струны гитары.

Затем мужчины уселись в кружок и началась игра; послышались обычные возгласы и крики. Появились двое недавно приехавших старателей, у обоих из карманов торчали бутылки: они нашли самородок в тридцать унций и решили отпраздновать свою первую удачу в Хэннане.

Но один из них был так пьян, что всем мешал, и его вытолкнули из круга. Тогда он перебрался к костру, где сидела Маритана, что-то напевая про себя и играя с собаками, которые пришли со своими хозяевами. Он уселся рядом с ней. Маритана вскочила и бросилась бежать, но он схватил ее и стал тащить в заросли.

Маритана вскрикнула, собаки кинулись на пьяного. Поднялся дикий шум: брань игроков, крики Маританы, лай собак и вопли пьяного: «Она сама ко мне пристала! Чего вы взбеленились! Подумаешь, дрянь черномазая».

Фриско одним ударом свалил его с ног, а затем обратил свой гнев на Маритану. Он начал трясти и бить ее, награждая затрещинами и пинками до тех пор, пока Маритана наконец не вырвалась и не скрылась в темноте. Салли слышала, как она всхлипывает в ближних кустах. Фриско, поддержав свою честь, возвратился в круг играющих, где его встретили громким хохотом. Игра продолжалась почти до рассвета.

Утром, выйдя из своей палатки, Салли нашла Маритану спящей возле ее костра.

– Юкки! – воскликнула девушка, вскакивая и щурясь на солнечный свет. – Долго были закрыты мои глаза!

Она внимательно следила за тем, как Салли разгребает золу и кладет на тлеющие угли сухие сучья, наливает котелок водой и вешает его на крюк над огнем.

– Инки – злой дух – схватил меня, – объяснила она, пугливо покосившись на палатку Фриско. – Фриско злой, бил меня.

– Я знаю, – ответила Салли. – И я очень за это сердита на Фриско.

– Правда? – удивилась Маритана.

Она побежала к палатке Фриско и так же, как Салли, разгребла золу, разожгла костер, налила в закопченный котелок воды и повесила над пламенем. Потом вымыла лицо и руки, как делала миссис Салли, и поставила чашки и блюдечки на стол в шалаше из веток рядом с палаткой Фриско. Она уже научилась варить кашу и жарить яичницу с салом и теперь хлопотала, готовя завтрак для Фриско.

Накануне Моррис тоже ходил играть к Фриско, но вернулся рано и лег спать. Салли тоже хотела было лечь, но осталась посидеть еще немного, наслаждаясь свежестью звездной ночи. Поэтому она оказалась свидетельницей того, что произошло с Маританой. А Моррис только слышал шум и злился, что ему мешают спать.

За завтраком он сказал Салли:

– Надо выбираться отсюда. Я больше не могу выносить соседство Фриско.

– Если бы мы жили подальше, – горячо подхватила Салли, – мы бы не были вечно на людях. А этой ночью было просто ужасно, я хотела вступиться за Маритану, но…

– Еще что! – сердито крикнул Моррис. – Да разве можно это делать? Такие скандалы неизбежны, когда в лагере заведется туземка.

– Послушай, Морри! – возмутилась Салли. – Да ведь Маритана не виновата, а Фриско зверски избил ее!

– А тебе-то что? – Моррис не терпел возражений. – Фриско, конечно, не должен держать у себя Маритану. Он прекрасно знает, к чему это приведет. Но я не позволю тебе вмешиваться в такие дела. Очень тебе нужно опекать какую-то черномазую туземку.

– Ах, Моррис!

С одной стороны, Салли не хотелось спорить с мужем, с другой – она не могла не упрекнуть его в душе за то, что он не находит нужным защитить Маритану от побоев. Салли мучилась, чувствуя, что ей самой будет не так легко примириться с этим, но она уже видела, в какое неловкое положение может поставить ее вмешательство в судьбу девушки. Как, например, уладится это дело с ребенком Маританы?

На другое утро Маритана опять сидела у костра Салли. Вид у нее был растерянный и несчастный – точно собака, которую ударил тот, кто обычно кормил ее и ласкал.

– Фриско говорит – иди к черту, – сказала она, глядя на Салли, словно ждала от нее объяснения. – Не хочет меня. Не хочет, чтобы черномазая приносила ему тут детей.

Салли охватил гнев. Она была вне себя от боли и обиды за Маритану. Грубое бесстыдство Фриско возмутило ее до глубины души. Она не знала, что сказать девушке. Но вдруг ее осенило.

– А Бардок хочет ребенка? – спросила она.

– Да-а! – Лицо Маританы просияло. – Смеялся и прыгал. Старая жена давно не приносила ребенка.

– Знаешь что, Мири! – сказала Салли. – Возвращайся-ка ты к Бардоку. Ребенку будет лучше с твоими родными.

– Дождя нет, – печально отозвалась Маритана, – у черных воды нет, еды нет. Фриско дает есть.

Салли вздохнула, убедившись, что Маритану к Фриско прислало племя, чтобы получить от него часть его запасов. Она накормила Маритану сытным завтраком, и та скрылась в кустарнике еще до того, как проснулся Моррис.

На следующий вечер к Фриско явился Бардок, его брат и один из старейших отцов племени; Фриско грубо ругался и отказал Бардоку в обычных подарках. Моррис потом рассказал Салли, что Фриско старался дать понять туземцам свое нежелание в какой-либо мере нести ответственность за ребенка Маританы.

Но Бардоку показалось, что Фриско намерен забрать ребенка себе, и дело чуть не дошло до драки. Однако брат Бардока, не раз служивший старателям проводником и кое-как понимавший язык белых, разъяснил это недоразумение. Он заявил, что Маритана жена Бардока, тот может дать ее взаймы белому человеку, но не ребенка, полученного ею от мингари, ибо в ребенке воплощен дух одного из предков племени. Поэтому ребенок принадлежит племени и Бардоку, его отцу.

Когда Фриско понял, что Бардок не связывает беременность Маританы ни с ним самим, ни с Фриско и чистосердечно верит сказке о мингари, он разразился оглушительным смехом и щедро одарил туземцев продовольствием, прибавив к этому обычную бутылку вина и пачку табаку.

– Видимо, считается, что у каждой туземки происходит непорочное зачатие, – заметил он весело, довольный, что избежал тягостных обязательств. – Она может заполучить ребенка от любого камня или бочага, где живут духи предков. Живут они, как видно, и в мингари.

Однако Салли не склонна была с такой легкостью снять с Фриско всю ответственность. И всякий раз, когда он к ней приближался, она немедленно поворачивалась к нему спиной. Она не удостаивала его ни взглядом, ни словом. Моррис говорил ей, что она ведет себя преглупо. Ведь Фриско не оставалось ничего иного.

– Он бы хоть позаботился о том, чтобы Маритана не голодала, пока она носит его ребенка, – гневно возражала Салли.

Племя Маританы еще некоторое время оставалось в лагере подле пересохшего озера; кочевников часто видели в городе. Динни говорил, что воды и дичи теперь так мало в глубине страны, что туземцы вынуждены выпрашивать пищу у белых.

Однажды Маритана привела своих сородичей к миссис Салли в полном убеждении, что та обойдется с ними так же ласково и дружелюбно, как с ней самой. И Салли почувствовала, что под смеющимся взглядом Маританы гораздо труднее отказать старухе туземке в нескольких горстях муки или сахара, чем бывало раньше, когда она говорила кочевникам, подходившим к палатке: «Нет ничего, идите, идите…»

Маритана несколько побаивалась своих родичей: смиренно стушевывалась в присутствии мужчин и проявляла должное почтение к старухам. Но она весело разгуливала с девушками и детьми в своем когда-то нарядном платье, теперь измятом и грязном. Она до упаду смешила своих подруг, важно выступая по неровной каменистой земле, подобрав юбку, как это делала миссис Салли, или показывала, как миссис Баггинс спешит к опреснителю, вихляя жирными бедрами, и ругает Пэдди Кевана за то, что он помогает возчику распрячь лошадей, вместо того чтобы донести ей тяжелые бидоны с водой.

Вскоре Салли убедилась, что разрыв с Фриско не слишком огорчил Маритану. Она была так же весела и беззаботна, как прежде, бродила с места на место со своим племенем, полуголодная и полуголая, хотя на ней еще остались бусы и клочья сшитого вместе с Салли платья.

Моррис отказался от своего намерения передвинуть палатку подальше от Фриско.

– Стоит ли? – сказал он. – Может быть, мы очень скоро переберемся в Мэнзис или в Кэноуну.

За последнее время многие старатели, разочаровавшись в Хэннане, свертывали свои палатки и уходили. А Моррис считал, что их участок дает слишком мало. Тяга в Мэнзис и Кэноуну все усиливалась, спекулянты уже поговаривали о том, что тот или другой из этих приисков может стать центром золотопромышленности.

Крах рудников лорда Фингала в Лондондерри вызвал общее смятение. Шахты, которые были опечатаны впредь до начала разработок в большом масштабе, наконец открылись, и тут-то обнаружилось, что золото уже исчерпано. Новая шахта и поперечный шурф показали, насколько бедна руда под верхним золотоносным слоем. Акции катастрофически упали, и хотя правление компании делало попытки возместить акционерам понесенный ущерб, многие из них разорились. Золотые прииски Западной Австралии стали неходким товаром на европейском рынке.

В Хэннане закрылись лавки и трактиры. Только несколько стариков старателей еще продували золото в лощине между Маританой и Кассиди. Но Фриско все-таки был убежден, что недаром Брукмен, Чарли де Роз и Зэб Лейн так держатся за свои участки на Большом Боулдере. Они уверяли, что «в ближайшем будущем эти рудники оправдают самые радужные надежды, и слава Хэннана вознесется до небес».