Текст книги "Вкус яблочных зёрен (ЛП)"

Автор книги: Катарина Хагена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

отчётливо выделявшийся ручеёк, будто насмехаясь над нами.

Я встала и умыла лицо в комнате тёти Инги. Почистив зубы, я проскользнула в мою

чёрную смятую одежду и спустилась вниз заварить чай. Я нашла целый ряд коробок с

пакетиками чая, и даже несколько с хлопьями, которые имели вкус кухонного шкафа, но по

крайней мере, ещё не размокли. Вероятно, от коротких пребываний в доме тёти Инги. В

холодильнике у меня было ещё молоко господина Лексова.

Позже я поехала на велосипеде к телефонной будке на бензоколонке и позвонила во

Фрайбург. Конечно, было воскресенье, но я знала, что отдел будет работать в

Университетской библиотеке. Я сказала, что должна взять ещё три выходных дня, чтобы

оформить наследство и уладить здесь дела. Потом поехала дальше к болотистому озеру.

Ещё было очень рано. И немногие люди, которые встречались мне по дороге, были

собаковладельцами, и приветствовали меня секретно-конспиративной улыбкой. Так

приветствуют люди, привыкшие рано вставать и узнавать друг друга, по воскресеньям.

Дорогу к озеру было легко найти. Как почти все дороги здесь, она шла прямо через луга и

небольшие рощи. В какой-то момент я повернула направо и поехала по мощёной дороге

через деревню, которая состояла из трёх дворов с амбарами, элеваторами и тракторами.

Потом шла вокруг двух холмов, опять через ивы и в следующей рощице ещё раз направо.

Там лежал он. Диск из чёрного стекла.

Позже я поищу в шкафах старые купальники. Наконец, я не хотела быть нарушителем

общественного порядка. Но на этот раз пойдёт и так, ведь здесь ещё никого не было. К

сожалению, у меня не было ни одного полотенца. А в доме было ещё два, если не три

огромных полных сундука. Платье и туфли я быстро сбросила и пошла в озеро. Оно было

весьма заросшим. И только впереди имелось низкое место с небольшим количеством песка.

Кусочек пляжа на одного человека. Я медленно входила. Рыба трепыхнулась мимо меня. Я

вздрогнула. Вода не была такой холодной, как я ожидала. Мягкое дно просочилось между

пальцев моих ног. Я быстро оттолкнулась и поплыла.

Всякий раз, когда я плавала, то чувствовала себя в безопасности. Грунт дна не уходил

из-под моих ног. Он не ломался, не погружался или смещался, не открывался и не поглощал

меня. Я не наталкивалась на вещи, которых не могла увидеть. И не наступала по ошибке на

что-нибудь, что не может поранить ни меня, ни других. Вода была сравнительно чистой, она

всегда была одинаковой. Ну, это немного было понятно, то чёрная, то холодная, то тёплая, то

спокойная, но всегда в остающаяся в своём качестве, даже если не в агрегатном состоянии,

всегда одинаковая. И плавание – это был полёт для трусов. Плавать без риска угрозы

падения. Я плавала не особенно хорошо. Мои удары ногами вверх-вниз при плавании кролем

были несимметричными, но стремительными и уверенными. Если было нужно, то плавание

продолжалось часами. Я любила момент покидания земли, перемену стихий. Мне нравился

момент, когда вода несла меня, и я менялась с ней. И в отличие от земли и воздуха, так

происходило на самом деле. При условии, что я плаваю.

Я плыла сквозь чёрное озеро. Где мои руки касались гладкой поверхности, она сразу

становилась волнистой, жидкой и мягкой. История господина Лексова и абсолютно все

истории соскальзывали с меня. Я снова была той, которой была. И тут я начала радоваться

трём дням в доме. "Что, если бы я всё запомнила?" Только однажды. На другой стороне

озера я не вышла на берег. Когда первые листья водорослей задели мои ноги, я сразу

повернула и поплыла назад. Меня всегда пугало, если что-то в воде снизу прикасалось ко

мне. Я боялась мертвецов, которые протягивали там ко мне мягкие белые руки. А также

огромных щук, которые плавали, вероятно, подо мной в местах, где вода внезапно совсем

охладевала. Однажды посреди озера, будучи ребёнком, я натолкнулась на одно из этих

больших гниющих бревен, когда они время от времени появлялись в таких озерах и почти

парили под водной поверхностью. Я кричала, кричала и кричала, и больше не хотела снова

на сушу. Моя мать вытащила меня.

Я издалека присмотрелась к моему велосипеду и маленькой чёрной куче одежды на

белой песчаной полосе. Всё же я увидела там собственно ещё второй велосипед и кучу

одежды. Не достаточно далеко от моих вещей, так как мои лежали точно посередине

маленького пляжа. И я не носила купальник. Хотелось надеяться, что это была женщина.

"Где она?"

Я обнаружила в воде чёрный чуб, который приближался ко мне, а белые руки

поднимались и медленно опускались. Нет. Этого не могло быть. Просто не могло быть! Не

опять! Макс Омштедт. "Он что, преследовал меня?" Макс приближался удивительно быстро.

"Естественно, он видел мой велосипед, когда заходил в воду, но его не узнал. И чёрную

одежду".

Макс даже не смотрел вверх, а с большим спокойствием плыл сквозь тёмную воду. Я

могла бы проплыть мимо, одеться и поехать домой, а он бы ничего не узнал. Позже я

задавалась вопросом, "Хотел ли он дать мне именно такую возможность?" Ну, во всяком

случае, я негромко позвала:

– Эй.

Макс не услышал, и я должна была крикнуть ещё громче:

– Привет!

И:

– Макс!

Тогда он дёрнул головой в мою сторону. Между тем, мы были на одинаковой высоте.

Отодвинув мокрые волосы вверх, которые приклеились к его лбу, Макс спокойно на меня

посмотрел.

– Привет, – сказал он, немного задыхаясь.

Макс не улыбнулся и, даже прохладно не смотрел. Казалось, он ждал. Наконец, вскоре

мужчина поднял руку из воды и помахал. Движение, которое, кажется, являлось в половине

первого смущённым приветом, а наполовину белым флагом в его задержке.

Моя серьёзность была недолгой, так как его волосы на лбу торчали торчком. Я не

смогла удержаться от смеха:

– Это всего лишь я.

– Да.

Мы стояли друг перед другом и старались шевелиться как можно меньше, но наши

ноги яростно передвигали воду, чтобы мы не утонули. При этом мы судорожно искали тему

для любезно отстранённого разговора. Я была голой, а он – мой адвокат. Все это

пронеслось в моей голове и не способствовало тому, чтобы придать моей беседе искристую

ноту. В то же время, я отчаянно обдумывала, как можно справиться с достойным уходом.

Маленький кивок и улыбка – не слишком сердечно. Может, легко брошенное "пока" и

продолжить плавание. Это показалось мне подходящей стратегией. Я глотнула воздуха и в

приветствии подняла руку из воды. Но при этом случайно пихнула порцию воды в рот. К

сожалению, я испугалась, потому что, действительно, сделала очень глубокий вдох. Я

закашляла, захрипела, начала плескаться обеими руками по воде, и слёзы подступили к моим

глазам. Должно быть, моя голова приняла странный цвет, так как Макс слегка улёгся на бок,

прищурил глаза и с интересом наблюдал моё дикое поведение в чёрном, ранее гладком озере.

Какая-то птица вспорхнула. Я снова закашляла, вынырнула, погрузилась и вынырнула

наверх. Макс подплыл ближе.

– С тобой всё нормально?

Пытаясь заговорить, я сначала выплюнула ему в лицо небольшое количество воды.

– Да, конечно, всё нормально! – прохрипела я. – А с тобой? – Макс кивнул.

Я поспешно поплыла назад к берегу. Время от времени я останавливалась, чтобы

прокашляться. Когда незадолго до выхода из воды я оглянулась, Макс плыл за мной. Он был

около меня и больше не плыл кролем. "Боже мой! Я что, должна сейчас бежать нагишом из

воды и судорожно кашлять?" Я уже точно видела, как буду торопливо пытаться дёргать

чёрную одежду над головой и плечами и, не вытираясь, стану застревать с поднятыми

руками. Слепая и спутанная, так как моя одежда была из прочной хлопчатобумажной ткани,

я стану падать с велосипеда. Зацепившись, я разорву платье и повисну на педали велосипеда.

Пока я буду крепко привязана, какой-то торопливо прихрамывающий мужчина с

велосипедом позади меня будет недовольно слушать мой истошный вопль, разносящийся

далеко над поверхностью чёрного озера. И каждый, кто услышит, будет таким несчастным и

с застывшим сердцем в груди, и он никогда больше не будет…

– Ирис.

Я повернулась. На этот раз мне, по крайней мере, не надо выходить из воды, потому

что я уже могла стоять.

– Ирис. Я. Ну. Я рад, что вижу тебя. Честно. И Мира тоже любила озеро. Оно было

просто. Ну да, ты знаешь, каким оно было.

– Оно было чёрным. Я знаю.

"Оно было чёрным, я знаю? Я только что это сказала?" Макс должен считать меня

совершенно тупой. Я действовала, как будто только что сказала что-то очень умное, и

спросила:

– Как идут дела у Миры?

– О, хорошо, ты знаешь. Она уже давно здесь больше не живет. Мира – тоже юрист. В

Берлине.

Тем временем Макс тоже встал ногами на твёрдое дно. Мы оба стояли в отдалении друг

от друга.

– Берлин. Это подходит. Уверена, она в классной фирме, и носит дорогие чёрные

костюмы и чёрные сапоги.

Макс покачал головой. Казалось, он хотел что-то возразить, но передумал и

нерешительно сказал:

– Я уже давно её не видел. После смерти. После смерти твоей двоюродной сестры она

больше не носила чёрный цвет. И больше не приходила сюда. Время от времени мы

созваниваемся.

Я не знаю, почему меня так потрясло. "Мира носит цветное?" Я посмотрела на Макса.

Он выглядел немного как Мира, и имел больше веснушек, но она их уже отбелила. Его глаза

были разноцветные. Карие. Ещё было там что-то светлое, зелёное или жёлтое. Те же тяжёлые

веки. Я вспомнила о них снова. Его глаза я уже знала, когда мы были ещё детьми, но тело

было мне незнакомым. Между тем, он был достаточно крупным экземпляром, чем я, и

немного располагающим. Светлокожий, гладкий, не очень широкий, но натренированный. Я

взяла себя в руки:

– Макс.

– Что ещё?

– Макс. У меня нет полотенца.

Он несколько смущённо посмотрел на меня, показывая подбородком на свою кучу

одежды, и открыл рот. Но, прежде чем успел предложить мне своё полотенце, я быстро

сказала:

– И у меня нет купальника. Я имею в виду не…

Я нырнула в воду немного глубже, чем взгляд Макса позволял ему задержаться поверх

моих плеч. Он кивнул. "Могла ли я там узнать спрятанную ухмылку?"

– Хорошо. Так или иначе, я хотел поплавать ещё немного. Бери, что тебе нужно, —

произнёс он, коротко кивнул и поплыл кролем.

– Какой приятный, серьёзный молодой человек, и так вежлив, – пробормотала я,

когда выходила из воды и удивлялась, почему так едко прозвучало. Вначале я не хотела

брать его полотенце, но потом взяла и долго вытиралась, пока совсем не высохла. Я надела

свою одежду. И когда садилась на велосипед, чтобы вернуться, то посмотрела вдоль озера и

увидела, как Макс стоит на другом берегу. Я коротко махнула. Он поднял руку, и тогда я

поехала.

Глава 6.

Когда я приехала домой, воздух над асфальтом уже нагрелся так, что мерцал. Казалось

улица превращалась в реку. Я задвинула велосипед в прихожую, где всегда влажный

полумрак поднимался из глинистой почвы и побеленные известью стены изливали холод.

Светлые плечи Макса в чёрной воде. Глаза как болото и топь.

"Должна ли я просмотреть документы? Проверить документы на наследство? А я

вообще что-то получила? Или собрать куски воспоминаний? Побродить дальше по

комнатам? Выйти? Взять шезлонг и почитать? Посетить господина Лексова?"

Я достала из шкафа белую эмалированную миску и пошла в огород к смородиновым

кустам. Было хорошо знакомое чувство тёплых ягод, которые так нежно берут в руку как

птичьи яйца. Наверху, где на ветке висит гроздь, отрывают одной рукой, пока другой держат

ветвь. Быстро и спокойно мои руки рвали спелые ягоды. Я села на поперечные сосновые

балки и откусывала зубами эти молочно-золотистые ягоды от зелёного основания. Они были

кислыми и сладкими одновременно, с горькой косточкой и тёплым соком.

После тёплого сада я пошла назад в дом. Большая сине-зелёная стрекоза рванула через

кусты как напоминание, мгновение повисела в воздухе и исчезла. Пахло спелыми ягодами и

землёй. И ещё чем-то гнилым, возможно, помётом, мёртвым животным и тлеющей мякотью

плода. У меня появилось внезапное желание вырвать руками сныть, которая разрослась. Что

заставило меня опуститься на колени и подвязать к более плотной опоре побеги горошка,

которые слепо вились вокруг ограды, цветоножек и трав. Должно быть, его тоже посеял

господин Лексов. Вместо этого я решительно сорвала несколько высоких колокольчиков и

дёрнув за собой низкую калитку, прошла к крыльцу мимо кухонных окон, открыла дверь в

прихожую. После слепящего утреннего света я ничего не смогла увидеть в этом сумраке.

Сильная глиняная прохлада проникала под мою чёрную одежду. На ощупь я отыскала

велосипед и вытолкнула его на улицу. Я снова поехала по главной улице вверх, направляясь

к церкви. Но вместо поворота налево, я свернула направо мимо выгона для лошадей, к

кладбищу.

Я оставила велосипед на площадке рядом с другим старым велосипедом какого-то

господина. Собрав к моим колокольчикам ещё несколько стеблей красного мака, я пошла к

фамильному месту погребения.

Господина Лексова я увидела уже издалека. Седые волосы светились над листвой

вечнозелёных живых изгородей. Он сидел на скамейке, которая стояла в паре метров от

могилы Берты. Его взгляд обеспокоенно скользнул по мне. Мне хотелось быть здесь

исключительно одной. Когда учитель услышал мои шаги по гравию, то напряжённо

поднялся и пошёл мне навстречу.

– Я как раз хотел уходить, – сказал он, – вы хотите побыть одна.

Мне стало стыдно, потому что старик прочёл мои мысли, слово в слово, и поэтому я

покачала головой.

– Нет. Конечно, нет. Я и так уже хотела спросить вас, не зайдёте ли вы после

рассказать историю до конца?

Господин Лесков беспокойно оглянулся.

– О, я думаю, там нечего больше добавить.

– Да, но что произошло потом? Вы обвенчали Берту с Хиннерком? Как вы могли их…

Я имею в виду, как вы могли…

Я смущённо оборвалась на полуслове, "мою бабушку сделать беременной", но вряд ли

я могла так сказать. Господин Лексов заговорил тихо и энергично:

– Знаете, я полагаю, это совсем не то, о чём вы говорите. Ваша бабушка Берта была

хорошей подругой, которую я уважал и ничего более. Большое спасибо за приветливое

приглашение, но я старый человек и рано ложусь спать.

Он кивнул мне, и некоторая прохлада закралась в его взгляд. Затем учитель кивнул

венкам из цветов на могиле Берты, которые уже выглядели довольно вялыми, и медленно

зашагал к выходу. "Он рано ложится спать. Ничего кроме уважения". Я видела на камне

Хиннерка и на камне Розмари кусок земли с розмарином на нём. "Забыл ли уже господин

Лексов вечерний разговор? Становятся ли люди забывчивыми, когда что-то должны забыть?

Была ли забывчивость только неспособностью что-то запомнить?" Вероятно, старые люди

совсем ничего не забывают. Они только отказываются запоминать некоторые вещи. Но

установить каждому определённое количество воспоминаний должно быть слишком много.

Итак, забвение было только формой воспоминания. Если ничего не забывать, то можно

ничего и не вспоминать. Забвение было океаном, который закрывает острова памяти на

замок. Там есть течения, водовороты и мели. Иногда песчаные мели погружаются и

отодвигаются к этим островам, а порой что-нибудь исчезает. Разум имеет приливы и отливы.

Только у Берты пришёл прилив и совершенно поглотил остров. "Лежала ли её жизнь где-

нибудь на морском дне? И господин Лексов не хотел, чтобы кто-то вокруг плавал? Или он

использовал её исчезновение, чтобы рассказать свою историю? Историю, в которой старик

играл роль?" Дедушка часто рассказывал Розмари и мне о затонувшей соседней деревне.

По словам Хиннерка, деревня рыбаков была когда-то одной богатой общиной, богатой как

Бооттсхавен. Но её жители однажды сыграли с пастором шутку. Они позвали его к ложу

умирающего и поместили туда живую свинью. Близорукий пастор, исполненный сочувствия,

устроил этой свинье последнее миропомазание. Когда поросёнок выпрыгнул из кровати,

пастор был так потрясён, что убежал из деревни. Недалеко от границы населённого пункта

Бооттсхавен он заметил, что оставил библию в соседней деревне. Пастор развернулся, но

деревню больше не нашёл. Там, где она когда-то находилась, сейчас лежало большое озеро.

Только библия ещё раскачивалась на мелководье на краю озера.

Мой дедушка всегда использовал этот пример, как повод, чтобы насмехаться над

глупостью и пьянством священников. Что они не могли отличить свиней от людей, бросали

везде вещи, а после ещё и терялись. Он находил это типичным и был полностью на стороне

деревенских рыбаков. Хиннерку не особенно нравилось, когда люди наказывались ради

своего успеха.

Вероятно, господин Лексов вовсе не был отцом Инги. Может, он хотел получить от

Берты только лучшее, что она имела. Что-то, что ещё никому не принадлежало. Во всяком

случае, Берта всегда любила только одного Хиннерка. Я должна спросить Ингу. "Но что тётя

могла мне рассказать, кроме чужой истории?"

Я торопливо положила мой красно-сиреневый букет цветов на могилу Розмари.

Господина Лексова я не могла больше видеть. Сегодня с меня достаточно старых историй.

Быстро шагая, я пошла обратно к калитке. Краем глаза я увидела, что слева между могилами

что-то двигается. Я присмотрелась и заметила мужчину в белой рубашке. Он сидел,

прислонившись спиной к надгробному камню в тени кроваво-красной сливы недалеко от

нашего семейного обелиска. Я остановилась. Рядом с мужчиной стояла бутылка. У него в

руке был стакан, и он повернул лицо к солнцу. Я смогла немного рассмотреть, что мужчина

носил солнцезащитные очки, но не производил эффект бездомного, а только как скорбящий

родственник. "Странное место Боотсхавен. Кто захочет здесь жить?"

"И кто был погребён?"

Я бросила последний взгляд на высокий чёрный камень. Под ним, кроме моих

прародителей и моей двоюродной бабушки Анны, также лежали Хиннерк, а сейчас Берта

Люншен и моя кузина Розмари. Мои тёти уже купили себе тут места. "Что ждёт мою мать?

Действительно ли придёт её дух, тоскующий по дому, в этот бесплодный торфяник для

отдыха? И я? Принадлежит ли владелице фамильного дома также фамильное место

погребения?"

Я ускорила шаги и потянула маленькую калитку. Там стоял велосипед Хиннерка. Я

вскочила на него и поехала обратно к дому. Когда я приехала, то ненадолго вошла. Достала

себе один большой стакан воды и села на крыльцо, где сидела накануне с моими родителями

и тётями.

Раньше Розмари, Мира и я часто здесь сидели, когда были маленькими, из-за тайн под

этими каменными плитами, а позднее из-за заходящего солнца. Крыльцо было чудесным

местом. Оно принадлежало дому так же, как и саду. Было заросшим вечнозелеными розами.

Когда входная дверь была открыта, то запах камня прихожей перемешивался с ароматом

цветов. Лестница находилась не вверху, не внизу, не внутри и не снаружи. Она была для

того, чтобы подготавливать спокойный, но обязательный переход между двумя мирами.

Вероятно, из-за этого мы как подростки так много сидели на корточках на лестнице или

прислонялись к дверному косяку. Мы сидели на низких каменных оградах, торчали на

автобусных остановках, выбегали на железнодорожные шпалы и смотрели на мосты.

Ожидали проездом, задержавшись в промежутке времени.

Иногда Берта сидела с нами на лестнице. Она была напряжённой. Казалось, бабушка

ждала, но я не знала кого или что. Чаще всего она ждала кого-то, кто уже был мёртв —

своего отца. Позже Хиннерка и один, два раза свою сестру Анну.

Время от времени Розмари выносила бутылку вина и стаканы на улицу. Она добралась

до винных запасов Хиннерка в подвале. Хотя он был сыном трактирщика, но немного знал о

вине. В трактире пили одно пиво. Дедушка покупал вино, если это казалось ему особенно

выгодным. Хиннерк любил больше сухое и белое, чем красное сладкое вино. Но подвал был

полон бутылок, и Розмари всегда находила тёмную.

Я не пила. Алкоголь делал меня глупой. Обрыв кинопленки, выключение света на

сцене, бессознательное состояние, такие ужасные вещи могли случиться при выпивке, и об

этом знал каждый. И я ненавидела, когда Розмари и Мира пили вино. Если они шумели и

смеялись слишком много, это было, будто между нами поднимался огромный

телевизионный экран. Сквозь стакан я смотрела на мою двоюродную сестру и её подругу как

в документальном фильме о гигантских пауках при выключенном звуке. Без трезвых

высказываний говорящие представлялись отталкивающими существами, чужими и

безобразными.

Мира и Розмари ничего не замечали. Их глаза пауков становились стекловидными и

даже немного стеклянными. Со своей стороны, они развлекались над моим неподвижным

взглядом. Я всегда оставалась немного дольше, чем могла это выносить, но затем чопорно

поднималась и выходила. Я никогда не была более одинокой, чем тогда с двумя девочками-

пауками.

Если при этом была Берта, то тоже пила, и Розмари ей наливала. Так как Берта

забывала, выпила она один или три стакана вина, то всегда снова подавала свой стакан. Или

сама наливала себе ещё. Её фразы становились более запутанными. Она смеялась, а её щёки

краснели. Мира сдерживала себя, когда Берта была с нами. Вероятно, из уважения или

благодаря своей матери. Так как о госпоже Омштедт, матери Миры, было известно, что она

охотно напивалась. Однажды Берта кивнула нам и сказала, что всегда говорила: "Яблоко от

яблони недалеко падает". Мира побледнела. Она взяла свой стакан, из которого как раз

хотела выпить, и вылила всё в розы.

Розмари побуждала Берту к выпивке. Возможно потому, что, таким образом, она

оправдывала своё пьянство. Но это тоже правда, когда она говорила:

– Пей, бабушка, тогда ты не плачешь так много.

Берта пила с нами вино только одно лето. Вскоре после этого она стала беспокойной,

перестала где-либо сидеть и в конце следующего лета Розмари умерла.

Солнце низко опустилось, и мой стакан был пустой. Сейчас, пока я была здесь, так же

могла посетить родителей Миры и разузнать об их дочери. От её брата я узнала немного. На

этот раз я поехала не влево через деревню, а в направлении города. Звонок заливался

птичьей трелью, знакомой по тому времени. Сад был почти запущенным, вероятно даже не

лучший пример новейшего геометрического моделирования живых изгородей и

перевязанных веревкой излишков.

– Ну, твой отец снова играл твоим транспортиром? – обычно издевалась Розмари,

если Мира открывала нам дверь. Сейчас трава стояла высоко. Живые изгороди и деревья не

пострижены, но это не только за последнее время.

Собственно, я должна была знать об этом, когда Макс открыл мне дверь, но была

безмерно поражена. На мгновение он тоже удивился. Но прежде чем я смогла что-то сказать,

мужчина улыбнулся и подошёл ко мне, выглядев при этом действительно обрадованным.

– Ирис, как хорошо. Я как раз хотел тебя сегодня увидеть.

– Действительно?

"Собственно, почему я так ёрничаю?" Конечно, Макс должен был увидеть меня. Ведь

он был, в конце концов, вроде, как мой адвокат.

Макс бросил на меня неуверенный взгляд.

– Я имею в виду, вот так совпадение. И, собственно, я хотела вовсе не к тебе!

Улыбка стала несколько скудной.

– Нет, нет. Я сказала не так. Конечно, я хотела только сказать, что не знала, что ты

живёшь здесь. Но сейчас, когда ты здесь, конечно, я боюсь… эээ, тебя.

Брови Макса удивлённо поднялись. Я проклинала себя и почувствовала, как моё лицо

покрывается румянцем. И когда я со своей остроумной репликой что-то вроде "Эээ, так что

лучше я пойду", хотела отступить, Макс с ухмылкой сказал:

– Действительно? Ты боишься меня? Именно то, чего я всегда хотел. Нет, не будь

глупой! Оставайся здесь! Ирис! Заходи. Или мы оба выйдем, так что лучше проходи.

Вероятно, ты ещё знаешь, где выход на террасу.

– Да.

Когда я смущённо прошла по дому, который мне когда-то был так знаком, то моё

замешательство увеличилось. Это был не тот дом, который я знала. Здесь больше не было

никаких дверей. Никаких обоев. Никакого потолка! Всё было большим помещением,

белоснежно окрашенным, и мои сандалии скрипели на голых деревянных настилах.

Блестяще белая кухня была большой, потрёпанный синий диван, стена с книгами и с

огромной, но чрезвычайно элегантной Hi—Fi аппаратурой.

– Где твои родители? – воскликнула я.

– Они живут в гараже. В конце концов, я сейчас зарабатываю больше, чем мой отец со

своей пенсией.

Я повернулась и посмотрела на Макса. Я любила его!

– Эй, это была только шутка. Моя мать всегда хотела уехать отсюда, и ты знаешь об

этом. Мой отец был болен, очень болен. Когда он снова выздоровел, они решили много

путешествовать, столько, сколько смогут. У них есть маленькая квартира в городе. Иногда

они приходят сюда в гости и только тогда спят в гараже. Но мой автомобиль не особенно

велик и поэтому…

– Макс, заткнись. Ты – неудачник. Я непременно хочу спросить тебя, где здесь

можно поплавать без того, чтобы ты подкрадывался ко мне? Не мог бы ты просто сказать

мне, где ты в ближайшие дни намереваешься плавать, чтобы я знала каких мест мне

избегать?

– Не очень-то задавайся. Я делаю только то, что всегда. Может, я виноват, что ты,

очевидно, изучила мои привычки, и теперь всегда будешь бросаться мне на дорогу. Между

прочим, даже неодетой? А теперь ты ещё звонишь в мою дверь и задаешь бестактные

вопросы!

Покачав головой, Макс повернулся и пошёл на кухню. На нём была белая рубашка, и

опять с пятном на спине, но на этот раз серым и зеленоватым, как будто он прислонялся к

старому дереву. Пока он занимался бутылками и стаканами, я услышала печальное

бормотание. При этом упоминались такие выражения как "свободное существо",

"слабохарактерность" и "принудительно".

Мы пили белое вино с газированной водой на террасе. Естественно, в моём было

больше воды, чем вина. Терраса была такой, какой была всегда, и только сад совсем одичал.

Сверчки стрекотали. И я была ужасно голодной.

– Мне нужно домой.

– Почему? Ты же только что пришла. Я ещё не узнал, что ты хотела от моих

родителей. Впрочем, я не спрашиваю тебя, что ты делаешь и где ты живешь, потому что всё

уже знаю из моих документов.

– Да? И что же там?

– Адвокатская тайна. К сожалению, я не могу давать тебе справку о моих клиентках.

– Ну, тогда кто-то должен был дать тебе справку о твоих клиентах?

– Я согласен, но не скажу кто.

– Этот кто-то был из моих тёть? Инга или Харриет?

Макс рассмеялся и замолчал.

– Я пойду, Макс. Я ещё хочу, поэтому я ещё не... Во всяком случае, я пойду.

– Да, ладно. Это конечно веская причина, почему же ты сразу не сказала? Вероятно, я

могу что-то сообщить моим родителям? И не хочешь ли ты узнать, куда я пойду плавать

завтра? Может, ты поужинаешь со мной?

Он с большой сосредоточенностью вращал пробку штопором, пока говорил. Только

после этого вопроса Макс быстро взглянул на меня.

Я откинулась назад и глубоко вздохнула.

–Да. Да, я хочу, Макс. Я очень хочу. Очень, очень. Я охотно поужинаю с тобой,

большое спасибо.

Макс молчал и смотрел на меня, а его улыбка была немного напряжённой.

– Что? – удивлённо спросила я. – Ты спросил только из вежливости?

– Нет, однако, я жду.

– Но чего?

– Ну, но разве… "Да, да, милый Макс. Я хочу. Я хочу так сильно с удовольствием,

но…". Я думал, только об этом.

– Никаких "но".

– Никаких "но"?

– Нет, парень. Но если ты ещё дольше будешь спрашивать, тогда…

– Ты смотри, там было всё-таки одно "но"!

– Да, верно.

– Я знал.

Макс вздохнул и удовлетворённо слушал, а затем внезапно встал и сказал:

– Ну, пошли. Мы посмотрим, что можно найти на кухне.

На кухне мы нашли довольно много. Этим вечером я много смеялась. Пожалуй,

неподобающе много для того, кто находился здесь из-за похорон. Но я хорошо чувствовала

себя с Максом и его вежливой наглостью. В холодильнике у него было много хлеба, маслин,

пасты и соусов, что я поинтересовалась, ожидаемый ли это визит или он ещё впереди.

Ненадолго остановившись, Макс несколько странно взглянул и только покачал головой.

Мужчина откашлялся, согласившись, что намеревался спросить меня. Ведь он был просто

чувствительным человеком и смертельно испугал меня на шлюзе, потому что не мог

подозревать, что я тоже там окажусь. При этом Макс немного криво ухмыльнулся и намазал

себе на хлеб пасту из лука-порея. Я ничего не сказала.

Когда я поднялась, чтобы идти, было темно. Макс проводил меня на улицу к

велосипеду. Когда я положила свою руку на руль, он накрыл её своей и коротко поцеловал

меня в уголок рта. Поцелуй пронзил меня желанием, которое ошеломило. Во всяком случае,

мы оба отступили на шаг, и я наступила в цветочный горшок. Я торопливо отодвинулась от

него и сказала:

– Извини. Я делаю так всегда, когда хорошо где-нибудь себя чувствую.

Макс сказал, что ему так же было хорошо сегодня вечером. Мы затихли и стояли в темноте.

Прежде чем Макс мог сделать ещё что-нибудь или не сделать, я взяла свой велосипед и

поехала обратно к дому.

Ночью я снова плохо спала. Наконец, я должна подумать.

И снова я проснулась очень рано. Солнечные лучи неуверенно касались друг друга на

стене комнаты. Я встала, накинув золотистое бальное платье моей матери, и съездила на

велосипеде к озеру. Я сплавала туда и обратно один раз, снова встретив тех же владельцев

собак, что и вчера, но Макса не было. Я вернулась и заварила чай. Положив сыр между

двумя ломтями ржаного хлеба, я поставила всё на поднос. Понесла всё через прихожую на

улицу, на лужайку у фруктовых деревьев за домом. Там стояла садовая мебель, которая

немного разрушилась от непогоды. Поставив для себя на солнце два белых деревянных

складных стула, я опустила поднос на один стул, а на другой села сама. Мои голые ноги

были мокрыми от росы, и кромка одежды тоже. Здесь траву не косили уже некоторое время.

Безусловно, не дольше, чем четыре или пять недель. Я пила чай с молоком господина

Лексова и рассматривала старые яблони, думая о моей бабушке Берте.

После того, как в один осенний день во время сбора яблок, она упала с дерева, ничего

больше не было, как раньше. Конечно, сначала этого никто не почувствовал, а Берта сама

меньше всего. Но с тех пор у неё часто болело бедро, и она неожиданно вспоминала, брала

ли свои таблетки для бедра или нет. Бабушка снова и снова спрашивала Хиннерка о том,

взяла ли она их или нет. Хиннерк становился нетерпеливым и раздражённо отвечал. Берта

пугалась этой резкости, когда действительно не знала и могла бы поклясться, что ещё его не

спрашивала. Так как Хиннерк всегда закатывал глаза, когда Берта спрашивала, то больше

она не беспокоила его, но становилась неуверенной во многих вещах. Бабушка не могла

найти свои очки, свою сумочку или ключ от дома, и перепутывала даты. Также неожиданно

она забыла имя секретаря Хиннерка, который уже больше 30 лет работал в канцелярии. Всё

это делало её только нервозной, а иногда озабоченной. Наконец, Берта заметила, что ей

становится всё хуже. Но рядом никого не было, кто помог бы ей или с кем она могла бы