Текст книги "Скарбо. Аптечные хроники (СИ)"

Автор книги: Карвелл ди Лихтенштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

глава 21

На следующее утро Джон проснулся со смутной мыслью, что вчера случилось что-то хорошее. Такое хорошее, чего никогда и не бывало с ним, о чем он и мечтать не мог. Что-то цветное, яркое, теплое мельтешило перед глазами. Точно! Он же едет в Индию с Антонио, и пусть не сейчас, пусть потом. Однажды Антонио вернется за ним, и они поедут к тигерусам и фениксам. Мельхиор улыбнулся, глядя, как Джон пытается отыскать рукава рубахи и посоветовал ему поскорее умыться и оставить сны снам. Еще очень повезло кое-кому, что ангел его хранитель вчера был на страже и не попустил попробовать запретного плода, а то утречко бы такой радостью не брызнуло. Короче, вставай, ленивец, тебе еще долг дружбы исполнять. Антонио, поди, сегодня совсем худо.

 * * *

После учебы, мессы и завтрака Джон, противу обыкновения, не остался в аптеке в помощь старшим и не был услан за потребными покупками, но отправился в трактир, вчерашним путем, вместе с Мельхиором. Они поднялись в комнаты, занимаемые купцами. «О, – протянул один из них, – узнаю заботливого Бартоломео. Вы к Тонино? Он там, храни нас святой Антоний Фивский от такого пробуждения!» В соседней комнатушке было прохладно и полутемно. Бледный, весь в испарине, Антонио лежал на соломенном тюфяке, услышав голоса и скрип двери, он поднял на пришедших черные умученные глаза. Мельхиор не без сочувствия ободрил юношу и велел ученику приготовить все, что нужно для очистительной клизмы, а больному раслабиться и не бояться. Антонио, морщась, следил за всеми приготовлениями, легче ему явно не становилось. «Ну как ты?» – шепнул Джон, улучив минутку. «Плохо. Надо было умирать... ночью. Увввау!. Риспармиамо!..». «Ничего, – обнадежил травник, – зато пройдет быстрее. Через час примешь настойку вот из этой чашки. Вечером – еще раз столько же. И впредь будешь умницей. А то еще хотел мальчишку напоить. Вот бы вдвоем сейчас маялись!» Антонио только горестно потряс головой и всхлипнул. «Ну все, – учитель взял Джона за плечи и подтолкнул к дверям, – прощайся и пошли. С остальным и без нас разберутся. Незачем его позорить». Джон потоптался в дверях, бросил на друга сочувственный взгляд и вышел. Неужели от сладкого вина? «Не от вина, а от излишества, – усмехнулся Мельхиор. – Ну что, будешь еще ослушничать?» Джон только горестно вздохнул, если такова плата за радость винопития, уж лучше оставаться трезвенником.

 * * *

Из всех зим, пережитых юным Иоанном с той поры, как появился он на свет, эта зима в Скарбо была самой лучшей. Несмотря на лютые морозы, несмотря на томительный ознобный декабрь, несмотря даже на неутоленную скорбь по старому Инне, – все ж таки лучшей. После Рождественской мессы Джон прислушался наконец к увещеваниям Мельхиора, и хоть не перестал оплакивать свою потерю на земле, но все же нашел в себе силы порадоваться за гарденария. Теперь он не кашляет, не хромает, а знай себе растит золотые розы для нашей Заступницы, Царицы небесной. Вряд ли есть у святого Фиакра, райского садовника, помощник лучше, чем брат Инна, прозванный Мангельвурцером.

Иногда он вспоминал стылую вереницу безрадостных зимних дней в монастыре святого Михаила и по-прежнему не мог поверить в свое счастье. На Рождество Сильвестр подарил ему взаправдашний полный Розарий. Новехонькие четки пахли пчелиным воском, большие светлые бусины были искусно вырезаны в виде восьмигранников, пальцы сразу же отделяли их от маленьких черных бусинок, гладких и бархатистых на ощупь. Даже ночью не собьешься, – восхитился Джон. Медный медальон со святым Христофором сиял как солнышко. От такого великолепия Джон онемел. А в день трех Королей Мельхиор тайком сунул ему в руку настоящее сокровище – крохотный гладкий шарик сиреневого цвета. Шарик был полупрозрачный, тяжелый и холодный на ощупь. Выточили его из осколка камня аметиста, носящему сей дивный дар природы не должно бояться ни дурного колдовства, ни злой власти над собою, разум его будет чист и трезв. Аметист поможет остаться твердым в испытаниях, придаст бодрость и благоразумие, охранит от бед, но лишь в том случае, если хозяин его будет добр и милосерден, станет молиться за своих недругов и усердно очищать душу и сердце. Так-то, Джон. А еще он даст тебе красноречие и убедительность, но тоже, понятное дело, не сразу, надо будет малость подучиться. И Мельхиор, подмигнув ученику, отправился помогать Сильвестру. В жизни еще у Джона не было таких даров. Четки он сразу же повесил на шею, и красивый медный крест, венчающий Розарий, легонько хлопал его по животу, защищая от всякого зла и пагубы. Шарик Джон решил упрятать в потайное местечко и доставать лишь изредка. Подвергать такую редкую и бесценную вещь превратностям судьбы ученик аптекаря не решался. Заглотыш был с ним согласен: нищие нипочем бы не причинили аптекарскому мальчишке никакого вреда, а вот буйным подмастерьям и прочему необузданному люду ничего не стоит обтрясти юнца, пьяного куражу ради.

 * * *

Розарий пришелся как нельзя более вовремя. Вновь и вновь на излете ночи в сон к ученику аптекаря начал заглядывать Желтоглазый. Молча подняв нос и поводя слепыми невидящими желтыми глазами, он входил в комнату, неверными шагами приближался к постели Джона и замирал, шаря по воздуху рукой в плотной кожаной перчатке. Иногда он был не один, несколько тяжеловесных демонов следовали вокруг него, сомкнув широкие плечи, повинуясь каждому его жесту. Однажды во сне Желтоглазый проходил со своей свитой по узкому каменному коридору мимо Джона, и вдруг внезапно выбросил руку вбок. Перчатка слетела, мазнув мальчика по лицу, и на миг блеснули отточенные железные когти. Во сне Джон попытался заорать, отпрянуть, но не смог. Тогда, собрав все силы, он плюнул в своего мучителя, понимая, что стая демонов-прислужников сейчас разорвет его на куски, потому что бесы горды и жестоки, и унижений не прощают никогда. Желтоглазый указал на скорчившегося Джона когтем мизинца и зашелся в отрывистом лающем смехе. Демоны деревянной походкой двинулись к жертве, и вдруг все исчезло, нет коридора, под головой подушка, встревоженно зашептал Мельхиор, разбуженный сдавленным воплем ученика. Остаток ночи Джон провел в дремотной одури, сжимая медный крестик на четках.

И все же эта зима была лучше всех его прежних зим.

глава 22

В январе город переполнился слухами. Их разносили по домам вместе с яйцами и рыбой с рынка, их собирали по крупицам жадные до сплетен старухи, тайные новости шуршали даже в церкви. Говорили, что в лесах начали лютовать волки и среди жертв уже не только крестьянские овечки и козы. Около деревень находили истерзанные трупы случайных прохожих. Волки наводили ужас – они выгрызали своей жертве сердце, а еще мужчинам – срамные части, а женщинам груди. Впрочем, иные утверждали, что никакого безобразия и кровопролитья звери не чинили, а мертвецы были все синие, с искаженными страхом лицами. Шею каждого обезображивали темные пятна с кровавыми ссадинами, как будто на пальцах убийц были острые и непомерно длинные ногти. Джон слушал эти рассказы, замирая от ужаса и почему-то от восторга. Наконец и здесь, в Скарбо, начали происходить вещи, которые стоят доброй песни или хотя бы упоминания. Перед дверями в трактир частенько сидел старик-нищий и гнусаво тянул бесконечные баллады о погубленных девицах, о зарезанных дочках, об отравленных рыцарях. Время от времени его звали внутрь, порой отпускали с подачкой, порой просто ставили кружку пива. Пару раз Джон украдкой останавливался у дверей послушать певца и всегда смутно досадовал, что все эти чудесные истории случаются где-то далеко, в другой стране или в ином местечке. И только в Скарбо самая большая новость – если кто побьет свою жену или подмастерья на улице подерутся, ну или еще что в этом духе. Неужели и у нас теперь найдется, из чего слепить историю, которую не зазорно рассказать за столом, не хуже чем Антонио! А вдруг здесь, в лесу под Скарбо, завелась своя мантикора? Взяла и прибежала издалека.

 * * *

Заглотыш его интереса не разделил и прямо обозвал приятеля дураком. Про таинственного зверя мантикору он и слушать отказался, а когда Джон выдохнул, что мол хочется хоть раз своими глазами увидеть настоящую бестию, прямо хоть в лес беги, щуплый Заглотыш чуть не отвесил ему тумака и зашипел на недоумка: «Ты, дурак, хоть знаешь, каково это – с оборотнями? Они же злые, чистые бесы. И глаза у них желтые, как у козла, а на кого глянут – тот уже не спасется никогда. Он тебя цапнет, а к новой луне уж и ты сам завоешь». Джон, услышав о желтоглазом бесе, отшатнулся и тайком перекрестил сердце. Заглотыш смотрел на него так, словно видел насквозь, со всеми его страхами и свинцовыми снами. Потом помолчал, помялся и вдруг шмыгнул вечно сопливым носом и опять стал обычным оборванным недокормышем. «Слышь, – протянул он, – а попроси у своих маслица бы. Клеверного или зверобойного. У деда моего совсем с ногой плохо, как бы не помер. А не согласятся, ты отлей мне тихонечко, ему же мало надо... Ну хоть на тряпочку наплескай, а я вечером бы пришел...». Джон посмотрел на приятеля и тряхнул головой. «Давай уж, куда тебе налить? Только ты сегодня не приходи, темно будет. Я лучше завтра сюда принесу. Мельхиор добрый, он точно разрешит».

* * *

Помощник аптекаря рассеянно скользнул взглядом поверх макушки Джона, кивнул головой, разобрав смущенное бормотание, и в просьбе отказал. Вместо этого он велел ученику отвесить резаных корней девясила, взять ступку и три ложки топленого сала из корчаги в кухне. «Ну вот, Джон, и твой первый заказ, – улыбнулся он. – Сиди и растирай корешки, только смотри, как следует, потом сваришь их с салом да процедишь через тряпицу. Варя, читай Розарий, четыре тайны прочтешь, не тараторь только, не торопись. Вот тот ковшик возьми, маленький. Завтра Михеля научишь, как обращаться с мазью, а понадобится – сделаешь еще». Возиться с твердыми корнями Джону не очень-то нравилось, но спорить с Мельхиором он не стал, уселся на лавку и старательно заработал старым бронзовым пестиком. И в самом деле, хорошо, что Заглотыш сегодня не придет – до вечера можно и не управиться, взрослые проверяли реестры и описи, готовясь к визитации, им было не до Джона, который наверняка опять держал ступку не так, как должно, и растирал благословенные коренья без надлежащего усердного внимания. К вечеру сильно похолодало, в теплой кухне перед очагом было так уютно, толченый девясил пах летом, пыльной дорогой, той самой стеной, нагретой солнцем, возле которой гарденарий Инна рассаживал свои пионы. Кому теперь дом Трифиллий доверит золотые розы? Интересно, отчего это дедушка Заглотыша не придет в аптеку сам?

Появился Мельхиор, глотнул воды из ковшика, посмотрел, как продвигаются дела. Остался доволен, дал пару советов и удалился вновь. Поздно вечером, засыпая, Джон услышал за ставнями странный шорох, как будто по улице кто-то скользил по твердому сбитому снегу. Сердце захолонуло в груди, а потом заколотилось о ребра изо всех сил. Ночью рассказы о растерзанных в лесу становились чудовищной правдой, от которой нет спасения. Внезапно тишину разорвал яростный и тоcкливый волчий вой. Нет, Господи, только не у нас, только не с нами! В комнату заглянул встревоженный травник, велел не бояться, благословил на ночь. Джон еще долго лежал в темноте, судорожно сжимая Розарий, и думал о Заглотыше. Он говорил так, будто видел их своими глазами.

 * * *

Утром город потрясла новость. Городской стражник, обходя улицы, обнаружил на пустыре два трупа. Говорили, что один из убитых – ребенок, но в точности никто ничего не знал, стражники от объяснений отказывались, сказали только, что вскоре непременно схватят убийцу и казнят на рыночной площади. На мессе горожане совместно молились о прощении грехов несчастных жертв и об избавлении Скарбо от скверны. После мессы отец Альберт задержал паству и велел взбудораженным горожанам быть бдительными и ускользать из ловушек Сатаны. Надобно удерживаться от губительной власти греха, ибо казалось бы, невеликий и простительный грешок непременно повлечет за собой следующий, и так сплетается сеть, потому что дьявол зорок и неленив. Один раз поддавшись ему, не думайте, что он про вас забудет, помните об этом, возлюбленные чада, – тут отец Альберт понизил голос, – и покрепче запирайте двери на ночь. Как двери сердца перед татем в ночи, так и... вообще запирайтесь, да повнимательней следите за детьми.

  * * *

Джон, взвинченный обрывочными слухами, места себе не находил и наконец взмолился, чтоб ему разрешили сбегать к рынку. Вдруг деду стало хуже, и Заглотыш все же пошел вечером в аптеку? «Только быстро, – шепнул травник. – Одна нога здесь, другая там, да мазь не забудь захватить. И не попадись по дороге Сильвестру».

Заглотыша Джон увидел почти сразу же. Тот, видимо, уже в сотый раз рссказывал всем желающим, как было дело. Погибли двое из городских нищих: колченогий слепой Ред и его девчонка-поводырь. Они вчера задержались где-то и возвращались домой напрямки, пустырями. Там их, очевидно, и сцапали, на полпути от общей хибары. По всему выходило, что у Реда были кое-какие свои темные делишки, кто-то с ним за что-то поквитался, да и Салли заодно прирезали. Скупой рассказ прямо на лету обрастал красочными подробностями касательно ран у Реда на груди и в боку, да как Салли ползла в сторону дома, пока окончательно не истекла кровью. Тетки отходили от мальчишки слегка разочарованные, но, в общем, довольные – можно было немедля прийти домой и рассказать последние новости, полученные из первых рук. Увидев всклокоченного и запыхавшегося Джона, Заглотыш сбивчиво закончил рассказ и мигнул приятелю, мол пошли, дело есть. По всему было видно, что ему не терпелось что-то сказать, но разговор был тайный. Джон отдал другу снадобье, начал было объяснять, как им пользоваться, но юный нищий сделал ему страшные глаза и сладким голосом произнес: «Вот уж спасибочки! Ну пошли к вам, раз так, пускай отец Сильвестр все мне объяснит!» А потом обернувшись к теткам заохал – вот холодно стало совсем, сестренка у меня простыла, как бы не слегла, монахи мазью помогли.

«Ты что мелешь? -изумился Джон – Какая сестренка? Это от язвы!»

«Заткнись, балда!» – сквозь зубы прошипел Заглотыш, продолжая улыбаться.

* * *

По дороге к аптеке нищий кратко объяснил, что Хьюго убил бы обоих, и деда, и Михеля, кабы узнал, что старик пытается залечить язву. Жалко очень деда, спать он не может, так нога у него болит. А ты зря языком-то не бей о зубы, а то дружбан тоже! Лучше слушай, что скажу.

Оказалось, что утром в хибару пришел господин из магистрата и велел всем попридержать языки. Ред и вправду неоднократно приторговывал бойкой Салли, и потому в Скарбо все должны были решить, что смерть им пришла либо от пьяного ревнивца, либо кто отомстил девке и своднику за дурную болезнь. Ежели пойдут какие слухи, господин этот грозился изгнанием из города для всех, а Хьюго сказал, что кто хоть слово лишнее вякнет – удавит самолично. Ну удавить, может, и не удавит, но выпорет точно. Так что ты никому, Джон, ясно? Обоих их, и Реда, и Салли, задушили. А девку потом еще и грызли, зубами у мертвой шею рвали. Это я сам не видел, но знаю, кто видел. Мать Салли видела.

глава 23

Вернувшись домой, Джон ходил, как в воду опущенный. Жуткий рассказ Заглотыша не выходил из головы. Словно бы назло, двери почти не закрывались, колокольчик звякал постоянно, досужие старухи толклись в аптеке, примолкая только, когда из коридора показывался суровый отец Сильвестр. Через каждые пять минут всплывали все новые и новые подробности о нечестивом Реде и гулящей Салли, и с каждой новой сплетней все ярче горела перед глазами Джона рана на горле девчонки. Джон уже и сам не знал – это холодно в аптеке от постоянного сквозняка или ледяная тоскливая дрожь бьет его без остановки. Все ближе и ближе, вот теперь в самом Скарбо, и никто ничего не знает и знать не хочет, кроме горстки беспомощных калек. Как легко и вольготно было маленькому Иоанну под началом педантичного и строгого отца Николая – не ведал он ничегошеньки о малефиках, о бесах, об оборотнях, забавлялся со своими Зверьками да горя не знал, и самое страшное, что ему грозило, – это порка за леность или шалости. А теперь Джон с ужасом ожидал ночи, боясь еще раз услышать осторожные шаги под окнами, хриплое дыхание и обрушивающийся вой. После ужина он не выдержал, подошел к Мельхиору и, набравшись храбрости, попытался завести с ним разговор о последних событиях в Скарбо, а потом, задыхаясь и путаясь в словах от волнения, передал, как умел, рассказ приятеля. Мельхиор устало взглянул на ученика и посоветовал тому успокоиться. «Заглотышу своему не особо верь, – посоветовал он. – Не то чтобы он прямо тебе врал, а просто есть такие люди – тут приукрасят, там придумают, а другие потом, их наслушавшись, ночью не спят, воплями давятся». Джон так и замер на месте, огорошенный и оскорбленный. Разве сам Мельхиор прошлой ночью не слышал жуткой волчьей песни? Но травник перекрестил мальчика на ночь и велел, кроме обычных молитв, прочитать "Да воскреснет Бог" перед сном, а больше ничего не сказал, углубившись в собственные невеселые раздумья.

 * * *

Дня четыре назад Готлиб передал Сильвестру распоряжение дома Трифиллия. Старый аптекарь должен был немедля явиться в обитель. Мельхиор не знал, что и думать, к чему готовиться, поджидая учителя, но на всякий случай, не надеялся ни на что хорошее. Если бы звали по врачебным делам, то письмо бы было от Ионы. Если бы дому Трифиллию пришла охота просто скоротать вечерок за беседой со своим аптекарем, наверняка аббат не стал бы так сухо и срочно требовать Сильвестра к себе. Сильвестр вернулся озабоченным и поделился тревогой с другом и учеником. Оказалось, старый хитрец Трифиллий получил сведения, что примерно через месяц в обитель приедут визитаторы. И еще кое-что стало известно дому Трифиллию, так что наш аббат был бы превесьма обрадован, ежели бы известное ему не стало бы известно и проверяющим. А надежды на это почти нет, так-то, дружочек. И надо бы нам с тобой серьезно подготовиться, чтобы быть белее снега. Иссопом что ли окропиться? И всю аптеку тоже окропить?

Начались горячие дни. Днем Сильвестр и Мельхиор работали, как обычно, а вечерами готовились к строгой и нелицеприятной проверке. Джон болтался у них под ногами, изнывал от собственных кошмаров, полной беспомощности и внезапного одиночества, да порой получал неожиданные нагоняи, подвернувшись под горячую руку. Мельхиор утешал его, как мог, но было видно, что мысли травника заняты не ребяческими страхами ученика. Тревожное ожидание висело в воздухе, Сильвестр ходил чернее тучи, памятуя о жестоком разносе, учиненном домом Трифиллием. Когда прибудут визитаторы? Кого назначат проверять аптеку? Как уберечь свой дом и свое детище от чужой завистливой злости, от недоброго слова, а то и явного оговора? Город тем временем опасался новых жертв, ловил любые слухи о волках-оборотнях, не брезгуя ни домыслами, ни прямыми байками, и жадно ждал продолжения.

 * * *

Однажды Джон пробегал по улице, выполнив поручение Сильвестра. Смертельная гнилая лихорадка отступила, но по-прежнему изрядное количество людей страдало от простуды. Кто просто отлеживался, кто звал городского лекаря или монастырских врачей, но работы хватало для всех. Ученик заглянул в целых шесть домов, забирая пустые пузырьки из-под декоктов, и со всех ног поспешал в аптеку, чтоб до обеда успеть разнести новые порции лекарств. У ворот шорной лавки стоял человек, Джон раньше его не видел, а может, не обращал на него внимания. Невысокий, крепкий, он смотрел на Джона из-под низко надвинутой теплой суконной шапки, и этот немигающий взгляд заставил ученика аптекаря покраснеть и съежиться. Кому вообще в Скарбо было до него дело? Что он, раскрасавец какой или девица, чтоб на него пялились? Человек шевельнул губами, возможно, хотел позвать, возможно, сплюнуть, но Джон уже несся вниз по улице, боясь обернуться и яростно жалея, что не может заставить себя выкрикнуть какую-нибудь лихую дерзость.

Вечером в церкви Джон никак не мог усидеть спокойно: тот же, прежний незнакомец стоял у колонны и не сводил с него глаз. Шапку он держал в руке. Мельхиор рассерженно прицыкнул на мальчишку, не умеющего вести себя достойно в святом месте, и пообещал невеже урок хороших манер от Сильвестра, коли не уймется. Джон притих, но цепкие насмешливые глаза чужака то и дело останавливались на нем. Наконец мальчик не выдержал и со злостью шепнул: «Отец Мельхиор, что ему от меня надо?» Травник насторожился, но человек у колонны стоял, склонив голову, и не обращал внимания на суетные глупости. Ночью Джону пришла в голову мысль, приведшая его в ярость и смущение. Что-то часто он в последнее время стал вспоминать Валентина, будь тот трижды неладен. В доме было тихо и холодно. Ничего не происходило, никто не отирался под окном, только кровь стучала в ушах. Утром Мельхиор поставил перед Джоном чашечку с отваром ежевичных листьев, то же самое – за обедом.

* * *

В этот день Джон сидел дома и переписывал на вощеную доску рецепты из растрепанной толстой тетради. Сильвестр сам лично задал ему этот урок. Первый раз должно было переписать глядя в текст, второй раз – только прочитав и сразу отодвинув спасительную тетрадь, а в третий – строго по памяти. В кухне над огнем кипел-выкипал большущий двойной котел, а в нем томился сложный настой. Как раз тот, который и выписывал сейчас Джон. Багульника побеги. Лесной розмарин. Этот благоухал на всю кухню, от внешнего котла шел пар. Так, да девясила корневища, календула и мать-и-мачеха, любимая самим Гиппократом. А еще мента и плантагинис, хамомилла и лакричный корень. Мельхиор терпеливо перебирал четки, ожидая, когда можно будет вынуть внутренний котелок из кипящей воды. Процеживать остывший настой и отжимать траву на тонком сите пришлось Джону – явилась служанка госпожи Марты, и травник, наскоро благословив ученика, отправился с ней пользовать недужную. Джон аккуратно мял ложкой буро-зеленоватый вываренный жмых с белыми кусочками корней, когда в кухню вошел Сильвестр. Старый лекарь с неприязнью покосился на дощечку, сиротливо валявшуюся на столе, и с удивлением нашел, что ученик изрядно возрос в прилежании и грамотности со времен прошлой проверки. В награду ему досталась пригоршня сушеных яблочных ломтиков, мелкая монетка и разрешение на следующий день отправиться на ярмарку, чтобы истратить капитал по собственному усмотрению. Травник, узнав о том, сиял, будто сам сподобился похвалы Сильвестра. Джон был настолько ошарашен собственным успехом, что испросил у Мельхиора позволения пойти в церковь и поклониться Приснодеве. Ясно, что без Ее милостивой помощи дело не обошлось.

В церкви, перед статуей Джон долго стоял на коленях и шепотом жарко благодарил Марию за все милости, оказанные ему, глупому и непутевому. Молился торопливым шепотком, путаясь в окончаниях и внезапно забывая знакомые слова, отчаянно желая хоть тенью, хоть краешком услышать тот невесомый и ласковый голос: «Джон, я тоже люблю тебя». Пахло воском от горящих свечей, сырой шерстью, холодным камнем, алтеей и мятными лепешечками от кашля, какие делали в аптеке. Где-то высоко над головой парили добрые ангелы, под самым расписным куполом, легко и свободно. Отец Альбер, торопясь мимо, остановился, с улыбкой возложил твердую сухую ладонь на голову отрока и прочел над ним благословение. Джон с искренней радостью поцеловал руку, благословившую его,  и решил про себя, что нельзя же требовать от жизни слишком многого. В конце концов, кто он такой, чтобы Приснодева лично изволила говорить с ним, все же она Владычица и Заступница нам, довольно и того, что мы не остаемся без ее теплой защиты и поддержки. А завтра можно будет сбегать на рынок и купить орехов или сладких пирожков, целых две штуки. Или еще какой-нибудь глупой радости.

 * * *

Ночью абсолютно глухая ватная тишина за окном вдруг взорвалась колокольным звоном, криками, беготней, кто-то отчаянно стучал в аптеку, куда-то спешно собирался встревоженный Мельхиор, все это странным образом вплеталось в длинные и путаные сны. По коридорам расхаживал отец Николай, приказывал Джону немедленно вернуться в обитель святого Михаила, но туда не хотелось больше всего на свете. Зачем-то открывалась и закрывалась дверь, Мельхиор вернулся, что-то искал, потом ушел, шепнув «спи». Где-то рядом текла вода, и олень шел ее пить, только около воды проносились серые тени, оттого вода была недоступна, делалась уже не водой, а песком, песок засасывал, и чем напряженнее Джон всматривался в темноту, чтобы различить место, где тени не успели побывать, тем быстрее все вокруг погружалось в сумрак.