Текст книги "Скарбо. Аптечные хроники (СИ)"

Автор книги: Карвелл ди Лихтенштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

глава 11

Джон сидел на кровати, уткнувшись лицом в колени. Что будет дальше, он не знал. Никто, кроме него не мог, не должен был видеть Зверьков. Никто и не видел. При аптеке его не оставят, это уж точно.  Мир его, тихий, добрый мир, к которому он уже привык, в котором было хорошо, обрушился в один миг, непоправимо и страшно. Джон сидел и спокойно думал, что лучше бы ему никогда не видеть Скарбо, никогда не знать о нем, лучше бы ему вообще не рождаться на свет. Когда он наконец поднял голову и отстраненно, вымученно улыбнулся, Мельхиор подошел к нему и молча обнял.

 * * *

Джон рассказал ему все, с тех пор, как впервые появились подле него две тени, антрацитовая и белесоватая. И про сторожа, не видевшего их. И про то, как робко подошел к нему Белый, там, во дворе школы, на измочаленных пучках злющей крапивы. Рассказал и про то, как зашипел Черный, когда Джон потянулся  к акониту во время испытания. Умолчал лишь об одном: о том, как принюхивался Черный к спящему Мельхиору на исходе строгого поста. Мельхиор слушал и держал Джона за руку. Кровь яростно стучала в пальцы Мельхиора, привычные к определению пульса. Он слушал и понимал, что каждым своим словом Джон навеки запирает себе врата в рай, но зато открывает двери в ад на земле. И если Небеса милосердны и могут пощадить несмышленого ребенка, то здесь спасти его не сумеет никто.

 «Ну все, а потом вы пришли и нас увидели. Отец Мельхиор, разве это грех, что они ко мне ходят?» – спросил Джон, заранее зная ответ. Мельхиор молчал. «Но ведь они никогда не делали ничего плохого! Они же просто так прыгают, играются! Они же помогли мне там, в аббатстве!»  Мельхиор встал и поправил свечку. Взял в руки четки, Господи, укрепи! «Джон, они не просто приходят. Как знать, что они попросят потом за свою помощь. Ты не слышал разве, как улавливают души? Даже люди ученые и премудрые попадаются, и до последнего думают, что все хорошо, а ты же совсем дитя». «Да кому я нужен, отец Мельхиор? – искренне удивился Джон. – Я же никто, даже читать хорошо не умею!» Мельхиор грустно пожал плечами: откуда ты можешь знать, кому ты нужен? Вот нужен, раз оказалось. Свечка погасла, поплыл запах догоревшего фитилька, в келье было темно и холодно. «Джон,  ложись спать. И до утра ни о чем не думай. Мы… Господи, помилуй, спи, мальчик. Я… я тоже сейчас лягу».

 * * *

Когда Джон уснул и задышал ровно и глубоко, Мельхиор вышел. В молельне было темно, по полу гуляли сквозняки, в доме стояла глухая ватная тишина. Горе подступило к нему и замерло под горлом, глухая тоска сомкнулась над головой. Все это время, и никто ничего не видел, даже не подозревал. По каменному полу с громким стуком раскатились бусины четок, старый шнурок наконец перетерся, не вынес нервных пальцев аптекарского подмастерья. «Ну что, брат Мельхиор, какие еще тебе нужны знаки?  Какой тебе еще ответ?» Маленькая масляная лампочка больше коптила, чем помогала, но все же он собрал все прохладные, зеленовато-коричневые виноградины. Пригоршня просверленных камешков сиротливо поблескивала в руке. Последняя бусина откатилась к самой стене. Мельхиор поднял и ее, ссыпал порванные четки в карман и распростерся крестом на ледяном полу в тщетной надежде вымолить если не Джона, то хотя бы ответ.

Утро настало длинной серой полосой за ставнями. Встать было трудно, залубеневшее тело отказывалось подчиняться, но глухой вопль отчаянья в голове и сердце сменился отстраненным шелестом песочных часов. Да, своими руками ты привел в обитель беду. И времени осталось немного. Потому немедленно, прямо сейчас ступай к учителю. Уж если кто и даст добрый совет  – так это он, пастырь малого аптечного стада. Уверовать в недоброе Мельхиор не смог, отогнал от себя липкое холодное искушение и пошел.

Отец  Сильвестр, скользнув взглядом по Мельхиору, насупился и отрывисто бросил: «Ну что еще? Случилось чего?» «Случилось, отче», – сдержанно кивнул Мельхиор.

 * * *

Беседа длилась недолго. То, что Мельхиор выговаривал в сердце всю ночь напролет, уложилось всего в несколько фраз. Выслушав, Сильвестр спокойно спросил: «Кто еще знает?». Мельхиор пожал плечами – видимо, никто. Может, у отца Фотия кто и догадывался, отец Николай, например, но ничего на этот счет не сказали. Старый аптекарь недобро усмехнулся: нет уж, если бы там хоть краешком прикинули такую возможность, ты бы с мальчишкой и не встретился. Заподозрили – наверняка вызнали бы все. Но каков тихоня! И на исповеди молчал, а?

– Отец Сильвестр, – взмолился Мельхиор, – он и вправду не думал, что это грех. Дитя же сущее. А если и думал… Что теперь делать?

– Сам-то что, только вчера догадался? Почему сразу же не пришел?

– Вы спали, наверное, – уклончиво ответил Мельхиор. – Я думал, уж лучше с утра.

– Спал, как же. И то, как ты ночь провел, тоже не знаю. Ох, мало нам одной беды, так еще вторая приступила. Чертозная этого сейчас буди – и ко мне. Нас пока оставь, потом подойдешь, как позову. Не бойся, сильно не обижу.

 * * *

Джон, услышав, что его призывает грозный Сильвестр, побледнел и опустил голову. На Мельхиора он старался не глядеть, сжавшись, шел за ним до самой двери. Сам же травник отправился в кухню – как бы дело ни обернулось, но огонь надобно развести и хотя бы воды поставить. Что будет дальше, он не мог и предположить. И что за первая беда ожидает аптеку? Когда в глубине дома раздался отчаянный вскрик Джона, он только закусил губы.

Через малое время позвали и Мельхиора . Джон стоял у сундука, и по его щекам катились слезы. Сильвестр, больше, чем когда-либо, похожий на старого ворона, сидел перед раскрытой книгой. Мельхиор отлично рассмотрел рисунок и понял, что заставило Джона кричать.

– При благодетеле своем, при Мельхиоре скажи,  – тихо, но с силой говорил Сильвестр, – ты хоть понимаешь, с кем связался? – Мальчик судорожно кивнул. –  Когда в последний раз их сам призывал?

– Я редко звал. У меня потом голова очень болела. И живот.

– Отвечай, лучше отвечай, добром прошу, – посоветовал старик.

Он собрался с духом и еле слышно произнес:

– Вчера.

– А зачем вчера-то звал?

Зачем – он и в самом деле не знал. Просто так. Но Зверьки пришли, да еще с радостью, будто соскучились. Вспомнив, как быстро они появились, Джон сжался еще сильнее. Мельхиор подошел к Джону и спокойно положил руку ему на плечо: бояться не надо.

– Мельхиор, подожди, – осадил его Сильвестр. – Я его не пытаю, не мучаю. Нечего тут. Только пусть уж сам скажет.

Джон внезапно поднял глаза, взглянул на своих учителей, на встревоженного Мельхиора, на сурового Сильвестра, и просто сказал:

– Я, наверное, и есть этот малефик, про которого в книге. Мне только хотелось их увидеть.

Мельхиор горько вздохнул. Сильвестр ожег его неприязненным взглядом и язвительно каркнул:

– А что, дружочек, ты их дрессируешь? Нам не покажешь ли? Они же хорошие, совсем хорошие, правда? Раз уж ты так по ним соскучился – иди на все четыре стороны, губи свою душу. Знайся с чертом, с крысами, с черным козлом, с кем попало, только людей не трогай. Не смей их лечить, не касайся даже, потому что сатанинский доктор – худший предатель.

Джон дернулся как от пощечины. Отец Сильвестр протянул сухую стариковскую руку и заставил Джона поднять голову, пальцы его были темны и жестки, как кованые гвозди. Впервые, пожалуй, Мельхиору пришла в голову мысль, что откажись его учитель от должности врача, ждала бы его стезя иная. Каким безупречным инквизитором мог бы стать Бартоломей из Ареццо, будь на то его и Божья воля!

– Ты понимаешь ли, Иоанн, что нельзя быть слугой двух господ? Ты это понимаешь? – Мальчик кивнул. – И что же ты выбрал?

Джону показалось, что он ослышался. Какой тут может быть выбор, если его душа уже проклята? Но старик смотрел на него без усмешки, ожидая ответа.

Молчание тянулось бесконечно. Джон потупился и прошептал: «Остаться».

Отец Сильвестр встал, закрыл книгу и сухо кивнул: идем. Джон, не проронив больше ни слова, шагнул вслед за стариком, готовый претерпеть любое наказание. Противу всяких ожиданий, они свернули не к кухне, а к молельне.

– Разденься, – обронил отец Сильвестр. – И обувь сними. И наг войди, оставив ветхое вовне. Повернись на запад, да держи руки вверх. Что я скажу, и ты повторяй. Ну! Отрекаюсь от сатаны, и дел его, и гордыни его, и служения его, и ангелов его, и измышлений его и всего, что от него.

Трижды возглашал отец Сильвестр, и трижды ему отзывался Джон, сперва неуверенно, но с каждым разом все тверже повторяя вслед за стариком.

– Отрекся ли? Отвечай! – яростно потребовал Сильвестр.

– Отрекся, – тихо откликнулся Джон.

-Дуй на него, дуй трижды. Выдуй его из себя. И выплюни из души. Да делай, что велено. А теперь от запада повернись на восток, где солнце встает, где ангелы. Руки опусти, да со страхом стой. Говори «Сочетаюся Христу» и читай «Символ веры». И поклонись ему. Ну же, не робей!

Мельхиор преклонил колени и, поймав взгляд Сильвестра, первым начал читать «Верую». Высокий голос Джона захлебывался, замирал, но всякий раз звучал снова.

– Сочетался ли Христу? – каркнул Сильвестр.

– Сочетался.

– Сочетался ли Христу?

– Сочетался.

– Сочетался ли Христу?

– Сочетался.

– И поклонись Ему!

Джон стоял нагой посреди молельни. Сквозь окно сочился серый пасмурный день, было холодно, как будто он и вправду погрузился в прозрачную ледяную воду. Мельхиор укутал его краем рясы и слегка подтолкнул – давай одевайся, простудишься же! Джон, зябко ежась, скользнул в рубаху и, вдруг углядев на полу каменную блестящую бусину, поднял ее и протянул учителю:

– Отец Мельхиор! Вот, от ваших четок. Все-таки порвались?

– Ничего, Джон, – улыбнулся Мельхиор. – Перенижем.

глава 12

День прошел в привычных хлопотах и заботах. Двери хлопали, колокольчик звякал, то одно, то другое, влет уходили настойки алтеи, общеукрепляющий бальзам, холода аукнулись всплеском простуд и кашля. Казалось, весь Скарбо стекается к ним, натужно перхая, истекая соплями, краснея лицом, Мельхиор между делом заставлял Джона жевать чеснок, чтобы не подхватить хворобу. К вечеру пришли нищие. Сильвестр велел вынести им хлеба и сухой рыбы для похлебки. Нищие, человек шесть, топтались перед аптекой, сдержанно перебрасываясь непонятными словами, сплевывая на камни. От холода кожа на опухших ногах посинела и натянулась, блестя, как лакированная, страшные темные язвы вопияли и смердели. Джон никак не мог понять, отчего же лекари не замечают диких воспаленных ран, безобразных культей в  заскорузлых обмотках, почему не исцелят хотя бы тех, кого возможно? Мельхиор пожал плечами – спроси-ка сам, коли хочешь. Молоденький нищий со странным именем Заглотыш, чуть постарше Джона, презрительно хмыкнул и как умел, объяснил лекареву дурачку, что язвы и мучительные уродства – суть хлеб нищего, инструменты его ремесла. Лечить, еще чего! Лучше бы дали уксус и серу для худшего уязвления, вот было бы знатно. А лечить нищего – за это можно и по шее схлопотать, от всей кодлы.

– Но как же Христос исцелял нищих, и они были рады?

– Тю! – сплюнул Заглотыш, – ну ты сравнил, чудила! И потом, может, тамошние против наших хлипче были. Подавать – подают больше, да терпеть-то тоже не праздничек.

Джон мыл аптеку и думал, отдали бы его нищим, если бы он не отрекся от Сатаны? И что бы те с ним сделали?

Вечером, перед тем как потушить лампу, Мельхиор подошел благословить Джона на сон грядущий.

– Отец Мельхиор, – внезапно спросил Джон, –  что еще со мной будет?

– И что должно быть, дитя? – не понял его Мельхиор.

– Ну не может же быть, чтобы так все и кончилось, так легко. Отец Николай, кабы узнал… он бы меня убил, точно. А вы даже не выдрали.

Мельхиор потрепал Джона по рыжей голове: а что бы ты хотел? Николай – это Николай, а Сильвестр есть Сильвестр. Но ты не переживай, в следующий раз как пить дать выдерут. Особенно если опять, как станешь мыть пол, забудешь грязь под конторкой. Да лежи, я уж вытер.

Джон прижался губами к руке учителя и, успокоенный, заснул.

 * * *

На рассвете в аптеку стучали, колокольчик звякал, встревоженные голоса плескались на крыльце. За Сильвестром Бога ради прислали из дома ювелира. Ночью, во время третьей стражи, пришли предвестники, и теперь, к утру, неуклюжая и отяжелевшая перепуганная  девочка места себе не находила: не могла ни сесть, ни лечь, и умоляла мужа, не мешкая, послать за отцом Сильвестром, чтобы, если что, успеть хотя бы  окрестить ребеночка. Бабка-повитуха уже давно была в доме, но, помня свое отравление, ювелирша упорно требовала присутствия монаха. Напуганный не меньше жены, ювелир велел бежать в аптеку. Отец Сильвестр, не медля ни минуты, встал, отдал необходимые распоряжения и ушел с провожатыми.

Вернулся он уже под вечер, усталый и темный. Несчастная ювелирша мучилась до серых сумерек, но к вечеру разрешилась, наконец, первенцем – здоровым, крепким младенцем. Мать была плоха и слаба, Сильвестр велел поить ее подслащенным красным вином и кормить по часам. Ювелир, слушая стоны рожающей жены, дал обет преподнести оклад к образу Приснодевы Марии, ребенка же чуть не пообещал отдать в монахи, но вовремя прикусил язык. «Чисто дети, – усмехался Сильвестр, умываясь из ковша, – и у самих теперь дите». Но тут же поскучнел и велел тщательней, чем обычно убрать аптеку. Завтра у нас будут гости, аггелова масть. Отец Трифиллий, милостивец, нам страдальца посылает. Будем его исцелять, чем можем. Себя с гостем держать мягко, но помнить: болен, тяжко болен и мучим. Ничего хорошего тон учителя не предвещал. «Чем же он болен-то, отче?» – печально спросил Мельхиор. «Меланхолия у него, – хмыкнул Сильвестр, – да такая, что паче холеры».

После чинного возвращения из церкви население аптеки село за роскошный завтрак. Ювелир известил, что юный Бенедикт вместе с матушкой пребывает в добром здравии, и прислал служанку с корзиной вареных раков, яиц и пирогом с сыром. Сильвестр допустил отступление от обычного строгого стола, махнув рукой – по трудам! Джон с некоторой боязнью смотрел на красных чудовищ, пахнущих укропом, но под конец  трапезы вполне с ними освоился.

Когда все уже вставали из-за стола после молитвы, за окном раздался скрип телеги, унылые покрикивания Готлиба, неторопливый топоток лошадки. Готлиб вел лошадь в поводу, подкованные копыта поцокивали о булыжники. Сильвестр поднял очи горе и вышел на крыльцо встречать гостей. С телеги скорбно сошел юноша лет восемнадцати, в дорогой ярко-черной рясе, с перчатками, заложенными за пояс. На черный подол страдальца налипли травинки, полуистлевшие листья, мелкий сор – какого только дерьма не болталось в телеге Готлиба. Крестьянин проводил его равнодушными чуть сонными глазами, поклонился отцу Сильвестру и начал деловито перетаскивать в аптеку пожитки меланхолика и корзины с провизией. Мельхиор вынес Готлибу кусок пирога, тот крякнул от удовольствия,  обменялись парой новостей и распрощались. Черная тонкая фигура осталась стоять у крыльца. Телега исчезла за поворотом, юноша неторопливо поднялся и со сдержанным поклоном протянул Сильвестру письмо. На Мельхиора и Джона он и не взглянул. Сильвестр развернул листочек, пробежал его глазами и пригласил  воспитанника Валентина войти в дом и расположиться там со всеми возможными удобствами, согласно договоренности. Тот дернул плечом, подхватил свой сундучок и последовал за Мельхиором в комнату для странников.

Джон заворожено смотрел, как несутся по небу серые легкие облака. Тонкий резной флюгер на эркере соседнего дома вырисовывался четким чистым штрихом. Мельхиор окликнул его – хватит ворон считать! Охнув, ученик припустил вниз по улице, к пекарю. Кроме обычной нормы хлеба, надо было купить еще две пшеничных булки для меланхолика Валентина. Отец Трифиллий  велел во что бы то ни стало вылечить болящего, недаром его прислали сюда, к Сильвестру. Лучшего врача не сыщешь во всей стране. Только и большей заразы, чем этот Валентин, судя по всему, тоже еще поискать. И часа не прошло, как он приехал, а уже умудрился кислой своей физиономией досадить всем окружающим. Войдя в келью, он осмотрелся, потрогал языком родинку над губой и прошелестел: «Какое убожество!» Среди бела дня, не спросясь у Сильвестра, завалился на постель. Велел Джону, словно слуге, закрыть ставни на окнах, и не благодаря, выслал вон жестом руки, тоже, подумаешь, князь. Интересно, от этой меланхолии умирают? И если да, то как скоро?

 * * *

День проходил, как и все прочие дни: торопись по делам, собирай необходимые баночки и мешочки, растирай пестиком жесткие зерна в порошок, уворачивайся от крепкого подзатыльника, если Сильвестр найдет тебя недостаточно внимательным или быстрым. Перед обедом все собрались в молельне, Валентин вышел из комнаты и преклонил колени вместе со всеми. От трапезы он отказался, лишь вяло поковырялся в отварной рыбе, выпил стакан красного вина и вновь удалился к себе. Джон только диву давался, как этому молодчику все сходит с рук. «Да, – проворчал Сильвестр, – счастье привалило. Ну ничего, поживем-увидим. Что скажешь, Мельхиор?» Мельхиор пожал плечами: все симптомы тяжкой меланхолии были налицо. Дольше разбираться было некогда, на крыльце уже стояли посетители.

 * * *

Ближе к вечеру, когда Джон уже домыл аптеку и выполаскивал тряпку, Сильвестр послал его за больным. Тот явился незамедлительно. Короткие темно-русые волосы его были гладко причесаны, сероватая кожа чуть припудрена, глаза и брови слегка подведены тонким углем. Сильвестр усмехнулся, но ничего по этому поводу не сказал. Валентин стоял перед докторами с самым скучающим видом. Джон сел в уголке с медной мельничкой в руках и старательно перемалывал корни девясила. В любой другой день, окончив дневные труды, он бы занимался с Сильвестром латынью, или отвечал на всякие каверзные вопросы, буде учителю захотелось бы испытать его, или слушал бы рассказы аптекаря о дальних землях и хитрых заморских травах и зверях. Избавиться от нудной латыни, конечно, неплохо, но ежиться под взглядом заносчивого барчука было почти невыносимо. Как-то сразу же едко обозначалась собственная никчемность, и руки в ссадинах, и грязь под ногтями, и то, что ты мал, конопат и неучен.

– Ну, – благожелательно обратился к Валентину Сильвестр, – как устроился? Надеюсь, неплохо?

Юноша вымученно улыбнулся и пожал плечиком: спасибо, мол, не беспокойтесь.

– Дом Трифиллий сказал, что болезнь продолжается долго. Что делали за то время твои врачи и чем тебя пользовали?

Валентин потупился было, но, снова подняв холодные глаза, рассказал о клизмах, о травяных ваннах и бесчисленных отчитываниях, которые ему учиняли педагоги и лекари. Пил всякую тошнотворную гадость, состав которой указать не сумел. Не помогло, впрочем, ничего. Кровь не отворяли, сочтя его чрезмерно хрупким для такой процедуры.

Сильвестр покачал острым горбатым носом и с ласковым сочувствием спросил:

– А гируд ставили?

Ставили, но и гируды не принесли облегчения. Наоборот, от них было только хуже.

– Ну хорошо, – смилостивился Сильвестр, – не надо гируд. Ты ничего не ел сегодня за обедом, почему?

Валентин с вежливой улыбкой объяснил, что есть ему без надобности, поскольку он и так прекрасно обходится. Задав еще несколько вопросов, Сильвестр велел Валентину снять одежду, чтобы брат Мельхиор смог бы осмотреть его должным образом. Валентин вскинул было брови, но смолчал и равнодушно скинул рясу, а потом и тонкую рубаху. Вид его бледного, мучнистого тела заставил Джона мучительно покраснеть. Валентин взглянул на него со сдержанным брезгливым отвращением и послал воздушный поцелуй.

Вечером, когда пришла пора отправляться в церковь, Валентин выплыл из своей комнаты, и был он ослепителен. Нежные румяна прозрачным слоем лежали на лилейных щеках, линия бровей была вычерчена безупречно, губы алели и жирно поблескивали. Не говоря ни слова, Сильвестр взял щеголя за локоть, подтащил к бадейке с водой и с силой макнул туда лицом. По опыту Джон знал, что вырваться из рук старого лекаря было не так-то просто, и почти пожалел дурака. Жесткая широкая ладонь прошлась по мокрому лицу, стирая с возмущенного и полузахлебнувшегося Валентина белила, от угля расползлись грязные разводы, жирная помада розовела на пальцах аптекаря. Сильвестр протянул первую попавшуюся тряпицу и буркнул: «Утрись. И впредь имей стыд, мальчик. Храм есть храм». Казалось, меланхолик сейчас набросится на старика, но через секунду Валентин справился с собой, вежливо улыбнулся и, как смог, вытер перепачканное лицо. Невозмутимый Мельхиор запер аптеку, все отправились на вечерню.

От ужина постоялец собирался отказаться, но старый врач поставил перед ним миску и спокойно велел приниматься за еду да побыстрее, иначе вылечиться будет непросто. После еды Валентин испросил разрешения удалиться, но Сильвестр прошел в его комнату вслед за ним. О чем они беседовали, неизвестно, впрочем, на следующее утро Валентин тихо и кротко исполнял все распоряжения, пил настойки и вообще являл собой пример и образец идеального пациента.

Когда Сильвестр отправился вразумлять юношу, Джон спросил у Мельхиора, чем болен этот сумасброд.

– Не чем, а как, – вздохнул Мельхиор. – Избыточная меланхолия, коли ее не лечить, пускает корни в душу и через девять месяцев родит глубокое отчаяние, а то, в свою очередь, чревато безумием. А еще кровь отравляется черным ядом, и через это страдает сердце, хорошего-то мало. Родные юноши беспокоятся, вот и послали к отцу Сильвестру. Его меланхолии уже семь месяцев, времени немного осталось.

Джон хмыкнул. Мельхиор посмотрел на него и покачал головой:

– Думаешь, с тобой бы так не нянчились? Ты пойми, дурачок, случаи всякие бывают. Валентин этот не прост совсем, а то бы отец Сильвестр с ним так не миндальничал. И вот что, – чуть понизил голос травник. – Может быть, он и правда всего-то испорченный и несчастный мальчишка. А может, и нет. Ты пока с ним особенно не откровенничай и не нахальничай. Лучше всего – держись в стороне.

Вскоре меланхолик обратился к отцу Сильвестру с покорной просьбой: позволить ему ночевать в городской гостинице с тем, чтобы никого не стеснять и не мешать работе аптеки. Он клятвенно обещал являться каждодневно для осмотра и выполнения должных назначений, обязательно посещать общую трапезу и мессы вместе со всеми и (тут Валентин слегка запнулся) в подобающем и приличном виде. Сильвестр выслушал его, кивнул и сказал, что находит предложение разумным и непременно передаст его аббату, но пока дом Трифиллий своей властью не разрешит или не запретит, все останется, как и было. Но вообще почему бы нет – глядишь, аббат и согласится. Валентин учтиво поклонился, расцвел фальшивой улыбкой и ушел.

-Ходит-то, как сор перед собой разгребает. Чисто алектор! – усмехнулся Сильвестр. И с его легкой руки беднягу-меланхолика иначе, чем братом Алектором, уже не звали. Валентин не обращал на это никакого внимания, но Мельхиор отлично видел, как побледнели его скулы от ярости и досады, когда Джон вполголоса кукарекнул в коридоре.