Текст книги "Скарбо. Аптечные хроники (СИ)"

Автор книги: Карвелл ди Лихтенштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

глава 6

А наутро Мельхиор и Джон вышли из города и отправились в обитель Святого Фомы. Вокруг расстилались поля, вдоль дороги разрослись густые кусты колючего боярышника и терна. Живая изгородь, изрядно запыленная и обтерханная, скрывала глубокие овраги, заплетеные ежевикой. Идти было довольно далеко, но день выдался ветреный, бессолнечный, даже лужи на дороге успели слегка подсохнуть. Мельхиор, погруженный в собственные невеселые мысли, угрюмо молчал. Джон не осмеливался его беспокоить и изо всех сил поспешал за наставником.

Отец Сильвестр, не слишком впечатлившись историей с венком, все же согласился принять Иоанна, но у аббата могли возникнуть кое-какие расспросы. Главным препятствием, конечно, было полное невежество ученика, а также грубое нарушение всех правил приема воспитанника в аббатство. Дом Трифиллий мог потребовать возвращения неуча обратно под опеку св. Михаила, но об этом Мельхиор старался не думать. Получалось неважно.

* * *

В аббатстве они сразу пошли к инфирмарию. Иона, как обычно, возился на огороде и радостно приветствовал Мельхиора. Рыжий тщедушный мальчик, отирающийся возле молодого аптекаря, робко поклонился Ионе. Сбивчиво Мельхиор объяснил, как получилось, что он завел себе ученика, не спросясь у аббата. Иона покачал головой. Добро бы Сильвестр, старому аптекарю аббат простит что угодно, но ты-то на что рассчитывал! Мельхиор велел Джону погулять в сторонке. Отрок и сам забеспокоился, затосковал, Иона кликнул Флора и велел ему показать новому ученику аббатство, а после ждать их во дворе.

– Отец-то хоть что сказал? – сжалился Иона над собратом.

– Сказал, пусть остается, там посмотрим.

Иона только покачал головой.

* * *

Суд дома Трифиллия был суров и краток. Если способности отрока не подтвердятся, он должен вернуться обратно, а брат Мельхиор будет строго наказан за самоуправство и посажен на хлеб и воду на два месяца. Если же мальчик и впрямь так смышлен, как утверждает брат Мельхиор, значит, быть по сему. Будет числиться в аббатстве учеником аптекаря, но с условием – у отца Сильвестра. Впрочем, епитимья на брате Мельхиоре останется. Самонадеянности и гордыни отец Трифиллий не терпел.

Испытание настоятель решил провести тотчас. Инфирмарий, Мельхиор и притихшие мальчишки следовали за ним до аптекарского огорода. Там аббат взял Джона за локоть и велел без подсказки отыскать траву, унимающую зубную боль. Сердце Мельхиора оборвалось. Откуда же знать дурачку! Джон вяло трепыхнулся и попросил дать ему время подумать. Инфирмарий опечалился – жаль Мельхиора, да и мальчишке, конечно, было бы лучше в аптеке. Эх, брат Мельхиор, школяр ты и торопыга, как говаривал Сильвестр.

* * *

Джон закрыл глаза и закричал изо всех сил. Даже Мельхиор не слышал его крика, а ведь кричал он целую вечность. Он звал и звал их, холодея от ужаса при мысли, что они не придут. Они пришли. Боль, зубная боль, темно-багровая, раскаленной иглой, разрастается исподволь, раскалывает голову. Нежный сиреневый колокольчик звал откуда-то снизу. Джон сел на корточки, прислушиваясь к одобрительному пофыркиванью Белого, протянул руку и коснулся невысокого кустика с мелкими красновато-лиловыми цветочками. Таких скромных растеньиц тут росла целая купка. Растеньица пахли приятно и чуть-чуть грустно. Поодаль звенела бледно-зеленая песенка. Зубы, зубы болят, ноют, прохлада, зеленоватая прохлада, он не удержался на ногах и упал на колени. Пальцы его ушли в теплую рыхлую землю, влажную землю, там молча пели белесые корешки, сплетались, тыкались наобум, Черный зашипел, оскалился, Джон отдернул руку. Не хватало еще чего-то. Было еще что-то. Легкое потявкивание Белого не давало завершить. Где эта, зеленоватая, пахучая, холодная как льдышка? Вот! Джон стоял на коленях перед измятой клумбой, сжимая в пальцах нежный стебелек мяты. Было очень ярко, в голове слегка шумело.

Настоятель посмотрел на Иону, тот солидно признал, что ореганум и мента действительно помогают от зубной хвори. Для полного сбора было бы хорошо добавить гиперикум, но и так видно – ученик заслужил похвалы. Отец Трифиллий кивнул и велел Мельхиору, как закончит все дела, связанные с аптекой, дойти до брата-келаря, подыскать платье, подходящее для ученика. О епитимье для брата Мельхиора разговор будет позже, после вечерней общей молитвы. Мельхиор поклонился аббату, и тот, благословив Иоанна, ушел. Иона взял списки, заготовленные в аптеке, и отправился собирать требуемые припасы.

Шум в голове, волны, наплывающие ароматы и звенящие круги нахлынули и захлестнули Джона. Его вытошнило прямо на монастырском дворе. Мельхиор испуганно гладил его по рыжим волосам, шепотом успокаивал, а потом, взяв на руки, отнес к Ионе.

* * *

Инфирмарий, отсыпая сушеные корни девясила и фиалки, мрачно смотрел на молодого травника. Тот до сих пор был бледен и растерян. Сам вскипятил своему мальчишке медовый отвар с пустырником и мятой, уложил спать в госпитале и до сих пор вскидывается, шарит руками по столу, нервничает. Не проживи Иона с ним бок о бок почти шесть лет, заподозрил бы неладное. Но Мельхиор, слава Богу, к мальчишкам склонности не имеет. Не напоить ли и его пустырником, чтоб на человека стал похож? Наверное, стоит.

Мельхиор покорно проглотил настойку и содрогнулся от густой терпкой горечи. В голове слегка прояснилось, и он уже вполне спокойно обсудил с Ионой, как и когда нужно будет совершать осенние закупки, очевидно, что необходимо будет при первой же возможности возобновить запасы толченого коралла, хотя это и дорого. Рассказал, каких трав и сколько он привез в аптеку из дальнего похода. Попытался было помочь взвесить порошок аконита, но тут уж Иона прицыкнул на него по старой памяти и велел, коли руки чешутся, то взять ступку и растереть горчицу. Тот повиновался, и дальше разговор шел под мерное постукивание пестика. Новостей было мало, в Скарбо, к счастью, все шло тихо и мирно, под конец Иона, увязав все, что просил отец аптекарь, осторожно задал вопрос, который с самого начала вертелся у него на языке.

– Мельхиор, скажи-ка, а ты уверен, что твой паренек не того… – инфирмарий помялся, подбирая нужное слово, – не врет тебе? Вдруг все же его где-то учили да вытурили за что-то?

– Если б так! – вздохнул Мельхиор. – Ну а толку-то ему врать? Слава Богу, что не осрамился. Выгнал бы его дом Трифиллий в два счета. Что бы с ним тогда было? И тебе спасибо. Обоих ты нас выручил. Не маши рукой, сам знаешь, что так.

Да вот Богу ли слава? К счастью, инфирмарию довольно было земных дел и простой ясной веры, про тонкости и тайности он старался не думать и не любил, когда его втягивали в заумные разговоры. Это Мельхиор помнил отменно.

– Ну епитимью-то все равно оставят. Выдержишь ли?

– К тебе же и приду, – невесело отшутился травник.

Оба замолчали. Мельхиор заметно успокоился и оттаял. С Ионой было легко, он всегда твердо знал, что надобно делать, и трижды прав был Трифиллий, назначивший его инфирмарием. Такие, как Иона, – соль земли, все их дела мудры, правильны и обоснованны. Не чета ему, олуху Царя Небесного. Инфирмарий встал, и они отправились посмотреть, как там Джон. Тот безмятежно спал, за окном госпиталя жужжали пчелы, издалека слышался стук топора – кололи дрова перед трапезной.

* * *

Джон проспал три часа кряду и проснулся с тяжелой головой, слабо соображая, где он, как здесь очутился и какой сейчас день. Нет. Вспомнил. Вспомнил, как искал траву, как худо потом ему было, как Мельхиор нес его сюда и шептал, что все будет хорошо, просто чудесно. Да. Мельхиор.

«Вставай, – буркнул инфирмарий, – обед проспишь». Уже обед? Так поздно?

* * *

В трапезной братьев щедро оделили рыбой и овощами. Джон морщился, есть не хотелось, зеленые круги все еще проплывали перед глазами. Мельхиор посомневался было насчет обеда, но Иона рассудительно заметил, что епитимья будет наложена лишь вечером, так что глупо поститься заранее. Наголодаешься еще за два месяца-то! Джон окаменел. Он однажды провел так два дня, пока отец Фотий не запретил морить воспитанников голодом. А два месяца! Мельхиор с ласковой насмешкой взглянул на него, но промолчал.

* * *

После обеда они с трудом отыскали келаря. Казалось, тот был сразу везде – куда бы они ни шли, везде им отвечали, что отец Петр только что ушел. Наконец, Мельхиор заметил его и, показав на Джона, передал распоряжение аббата. «И еще, отец Петр, – невинным голосом продолжил Мельхиор, – у нас часть снадобий давно вышла. Тинктура серебра, янтарь и толченый коралл. Толченого коралла совсем не осталось». Отец Петр смерил наглеца ядовитым взглядом и сплюнул в траву. «Ты инфирмарий? Или, может быть, аптекарь? Вот с ними и поговорим, когда аббат прикажет. Кораллы!» Мельхиор поклонился отцу-келарю, и все трое проследовали в бельевую. В сундуке нашлась рубаха и теплая накидка. Порывшись немного, келарь вытащил зимние штаны. Одежда была великовата, но отец Петр буркнул, что меньше все равно нет. «А обувь? – кротко спросил Мельхиор. – Скоро осень, отец Петр, а кроме этих сандалий…». Маленький желчный келарь вздохнул и заставил Джона перемерить с десяток башмаков. Одна пара болталась на ноге чуть меньше, чем остальные. «Шерсти напихаете, или носок потолще свяжи, – посоветовал келарь. – Я что, весь день должен с вами возиться? Ты вообще его в какой канаве сыскал, голого да босого?» Джон хотел было обидеться за свой монастырь, да посмотрел на Мельхиора и прикусил язык. Мельхиор расписался в учетной книге, кротко поблагодарил милостивца-келаря, извинился за беспокойство, и, забрав одежду и тяжеленные башмаки, просители убрались восвояси. Отец Петр, упрятав ключи в огромный кошель, болтающийся на поясе, отправился принимать кожи, привезенные в монастырь.

– Ну вот, – заговорщически подмигнул учитель, – повезло нам! А то отец Сильвестр уже думал, самим придется выискивать, если келарь заартачится.

– Да ведь аббат велел, как же он сможет? – изумился Джон.

– Самыми разными способами. С отцом-келарем дружить непросто, но надобно.

– А с отцом инфирмарием просто дружить?

Мельхиор улыбнулся.

– Брат Иона тоже ученик отца Сильвестра. Вместе мы и учились. Ты сейчас спишь, где он раньше спал. И с ним непросто. Но его дружба твердая и дорогого стоит.

Джон не унимался:

– Отец Мельхиор, а с отцом Сильвестром каково дружить?

Травник пожал плечами.

– Джон, заслужить дружбу отца Сильвестра… Уж и не знаю. Я его просто люблю и чту как отца. И тебе советую.

Еще один вопрос Джон так и не задал.

* * *

После вечерней молитвы Мельхиор отправился на покаяние к отцу Трифиллию. Обдумав все, аббат облегчил епитимью до семи плетей по числу смертных грехов и месяца поста. Джона еще раньше отправили в аптеку с грузом трав, его сопровождал один из новициев, а Мельхиор, по настоянию инфирмария, должен был переночевать в стенах монастыря.

глава 7

Отец Сильвестр, узнав, что Джон принят, а на Мельхиора аббат наложил епитимью, только хмыкнул. Суть епитимьи не знали ни Джон, ни новиций, тотчас отправившийся в обратный путь, старый аптекарь велел Джону идти спать, обронив, что Мельхиор знал, что творит. В пустой комнате Джону было страшно и неуютно, больше всего томила неотвязная мысль, что он невольно принес беду учителю. Отец Сильвестр поднял его на рассвете и до колокола объяснял ему, что есть мастерство аптекаря, чем оно розно с искусством врачевания и как ученик аптекаря должен держать себя с больными. Джон внимал, кивал, но вопросы задавать стеснялся, ждал возвращения Мельхиора. К собственному изумлению, он почти сразу же запомнил принцип расстановки снадобий в шкафах и уже через пару дней вполне мог самостоятельно отыскать и принести лекарю нужную банку. Утром после завтрака, когда Джон вымыл аптеку, отец Сильвестр велел ему сидеть в кухне и продолжать перебирать шиповник и кизил. Сухие скрюченные плоды пахли приятно, Джон сортировал их привычно, словно век этим занимался. Нетрудным оказалось это ремесло, напрасно столько боялся. Из кухни он отлично слышал, как отец Сильвестр беседует с посетителями, как принимает заказы, отдает готовую тинктуру или прямо на месте составляет мазь. Лепешки от кашля разошлись почти все. Ближе к полудню в аптеку вошел Мельхиор. Джон, узнав голос учителя, опрометью бросился из кухни, но отец Сильвестр пригвоздил его взглядом и велел отправляться работать.

– Библейская? – усмехнулся аптекарь.

– Греховная. И месяц поста.

– Милостив к тебе отец Трифиллий!

– Вот и Иона то же сказал. Слово в слово! – улыбнулся Мельхиор. – Все прошеное, что не принесли, Готлиб потом привезет. И одежду тоже. Келарь даже башмаки сыскал.

– А у нас тут горе! Дамы тебя потеряли, то одна, то другая – шасть в аптеку! Решили, что ты уж совсем ушел. Все пастилки твои раскупили, надо еще наделать. Ступай за мной, проверим, каков наш инфирмарий. Иоанн, посиди пока в зале, кто придет, кликни.

Джон не понял почти ни слова из разговора, но его это и не заботило. Главное, что учитель вернулся.

* * *

Обедали Джон и Сильвестр вдвоем, в глухом молчании. Мельхиор, чтобы не смущать остальных и не смущаться самому, с разрешения отца Сильвестра, к трапезе не пришел. Джон давился супом, но под пристальным взглядом лекаря принужден был доесть все до конца. До обеда он просил у Сильвестра разрешить ему поститься вместе с учителем, но старик отчитал его и пригрозил, если что заметит, выдрать без милосердия. Вечером Джон, чуть не плача, попросил прощения у Мельхиора. Тот даже не слушал его, рассмеялся и объяснил, за что, собственно, наложена епитимья. Легче от этого не стало. Жизнь шла своим чередом – утром, после подъема, старый лекарь учил Джона грамоте, потом молитва, утренняя трапеза, после которой Сильвестр раздавал уроки на день. Мельхиор учил Джона растирать снадобья в ступке, заваривать травы, как бы между делом рассказывая о всяких растениях, благих и ядовитых. Иногда он замолкал и с удивлением прислушивался к пустоте. Вечером старый лекарь придирчиво заставлял Джона отвечать на всякие каверзные вопросы, и, если оставался не слишком недоволен, то рассказывал в награду истории про святых целителей и великих врачей древности. Мельхиор, привалившись спиной к теплой стенке у очага, проверял дневные записи в учетной книге снадобий. После вечерней молитвы Джон мыл аптеку, и все отправлялись спать. Единственное, что омрачало жизнь в аптеке, – это епитимья Мельхиора. Помощник аптекаря слабел с каждым днем. Через две недели отец Сильвестр, с негласного разрешения аббата, велел своему помощнику вместо воды дважды в день пить травяной отвар. Мельхиор согласился, но попросил урезать свою норму хлеба вдвое. Получив резкую отповедь, поклонился учителю и не смог удержаться на ногах. Джон считал дни до окончания наказания. Ночью к нему пришли Зверьки. Мельхиор спал, и мальчик, не выдержав, торопливым шепотом рассказал Белому о невыносимом ужасе, начинавшемся любой ночью. Каждый раз, слушая слабое дыхание Мельхиора, ему казалось, что этот вдох последний. Белый ласково поскуливал, нежно фырчал, а Черный повернулся в сторону Мельхиора и принюхался. «И думать не смей! – задохнулся Джон. – Никогда не смей!» Черный насмешливо оскалил зубы и дерзко блеснул глазами. Первый раз в жизни Джон повысил голос на Зверька. Белый что-то пискнул и спрыгнул с одеяла. Мелко шевеля лапками, чуть на весу неся длинный хвост, он подпрыгал к постели Мельхиора, уселся и задумчиво посмотрел на спящего. Потом вернулся к Джону, и оба зверька, наклонив головы, удрали. В это время Мельхиор зашевелился, поднял голову и вдруг тихо ахнул: «Господи, что это?». Джон моментально закрыл глаза и через минуту в самом деле заснул.

Глава 8

Скоро ученик освоился в Скарбо настолько, что Сильвестр посылал его в лавку к пекарю, а то и на рынок за овощами. Крупу, сыр, яйца и копченую рыбу привозил в конце недели монастырский крестьянин Готлиб, а хлеб, по благословению отца Трифиллия, покупали в пекарне. Готлиб же забирал и выручку за неделю, чтобы ни у кого в городе не было соблазна обшарить аптеку. На рынке Джону нравилось. Охапки душистой петрушки, ягоды, яблоки, продавщицы молока, горы овощей на площади, устланной соломой и конским навозом, веселый шум, свары, ругань и вопли сливались в одну яркую мешанину. Однажды какая-то торговка чуть не пинком прогнала его от лотка, решив, что бездельник хочет украсть у нее сливу. Другая тотчас же окрикнула ее – эй, это не босяк, это аптечный мальчишка! Джон был счастлив до глубины души, сам не понимая, отчего. Отец Сильвестр не слишком охотно отпускал его на базар одного, настрого запрещал задерживаться, но что поделать, если больше некому – кроме того, Джон ни разу не притащил с рынка ни одного червивого плода или гнилого овоща. Если на площади располагались бродячие певцы или акробаты, Джон, не глядя в их сторону, быстро проходил мимо. Это было тем проще, что вокруг, как правило, собирался народ, чтобы расслышать или рассмотреть, надо было лезть в первые ряды, а Джон побаивался чужих людей. Мельхиор довольно доходчиво разъяснил ему, что будущему монаху не подобает соблазняться мирским веселием, да и не по возрасту малышу толкаться среди развеселой толпы, тем более, что там могут быть и пьяные, и шалые. Нищие тоже его не слишком занимали – у святого Михаила он боялся их до дрожи, все воспитанники боялись, но теперь приучился относиться к ним совершенно спокойно. Никто не собирался его красть и варить заживо, у нищих были свои дела и свои порядки, иногда они собирались у аптеки, и отец Сильвестр раздавал им остатки еды и потребные лекарства. И все же в лавку пекаря он бегал с куда большей радостью. По всей улочке одуряющее пахло свежим хлебом, над лавкой весело скрипел, раскачиваясь на ветру, деревянный калач, обитый медными гвоздиками, как маком, а в самой лавочке на полках красовались пышные ковриги хлеба и тонкие, почти прозрачные вафельные трубочки. Джон здоровался с пекарем, протягивал монетки, ему в корзинку укладывали два больших хлеба и три ячменно-ржаных покаянных хлебца для брата Мельхиора. О том, что помощник аптекаря сидит на хлебе и воде, судачил весь Скарбо. Причины называли самые разные, правды не знал никто.

* * *

Наконец свершился день, которого ждали все в аптеке, кроме, разве что, самого постящегося. Еще вечером отец Сильвестр велел Мельхиору подготовиться: с утра истекал срок епитимьи. Мельхиор перекрестился и улыбнулся, глядя на сияющего от радости Джона. По возвращении из церкви, отец Сильвестр велел ученику натереть половину яблока и поставил перед Мельхиором чашку воды, разбавленную соком. Джон недоуменно взглянул на старого врача, пол-яблока, всего-то? Но отец Сильвестр был вполне серьезен, и Мельхиор тоже. С видимым усилием он проглотил пару ложек тертого пюре и испросил разрешения удалиться и лечь. До открытия аптеки отец Сильвестр занимался с Джоном латынью и свирепее обычного придирался к малейшим ошибкам, а их было немало. Как назло, день выдался тяжким – надо было стремительно выполнять сложные заказы, а ближе к четырем пополудни отцу Сильвестру пришлось отправиться к старому Роберту, портному, который позавчера оступился на лестнице и сломал ногу. У Роберта началось воспаление, и сын старика умолял врача пожаловать незамедлительно. Мельхиор забылся обморочным голодным сном, и Джон решил не тревожить его, пока в аптеке никого нет. Сумасшедший день продолжился, как должно. Стоило отцу Сильвестру выйти за порог, и на аптеку началось настоящее нашествие. У пекаря подмастерье обварил руку, беременная жена ювелира отравилась рыбой, купленной на рынке, сразу в три дома потребовалась мазь от ран и ссадин, а кроме того у соседки, госпожи Агриппины, служанка чуть не окривела, напоровшись на спицу. Мельхиору пришлось встать и смешивать нужные лекарства, консультировать, успокаивать, Джон изнывал от бессилия и собственной никчемности, глядя, как учитель спокойно и деловито растирает мази на меду, расспрашивает перепуганного мужа о симптомах, осматривает зареванную дуреху и накладывает ей на красный страшный глаз мягкую повязку. Отец Сильвестр, вернувшись, отправился в дом ювелира, попутно сказав что-то Мельхиору, Джон не понял, но почувствовал, что старый врач недоволен своим подмастерьем. К вечеру ювелирше стало хуже, прибежал слуга с запиской от отца Сильвестра, в церковь Джон пошел один, потому что Мельхиор не выходил из дома всю последнюю неделю. Когда мальчик вернулся, не столько утешенный, сколько растревоженный, учитель велел ему запереть аптеку и отправляться спать. Отец Сильвестр остался ночевать в доме ювелира, туда же должен был прибыть второй городской врач и священник со святыми дарами, потому что опасались худшего. Ночью Джон напряженно слушал дыхание Мельхиора и молился за всех – за бедняжку-ювелиршу и ее будущего ребеночка, за некрасивую служанку госпожи Агриппины, за учителя и злого Сильвестра, а жарче всего просил у Бога, чтобы к утру все вернулось на свои места и опять было хорошо. Даже если ради этого придется уйти к отцу Николаю и никогда больше не увидеть тех, кого он успел полюбить всем сердцем.

* * *

Утром отец Сильвестр вернулся в аптеку, буркнув, что все обошлось. Ювелирша чудом не скинула, а значит оставшиеся три месяца доносит нормально. Есть, впрочем, вероятность, что первенец ювелира будет отцу не на радость, но, может, и завершится дело благополучно. Придирчиво осмотревшись и сочтя пол вымытым недостаточно чисто, Сильвестр напустился на Джона, пообещал его выдрать за пренебрежение своими обязанностями и ушел к себе, хлопнув дверью. «Плохо дело, – озабоченно шепнул Мельхиор расстроенному и обиженному ученику. – Нехорошо у господина Бертольда. Не обращай внимания, я в такие моменты просто прятался». Ближе к полудню отец Сильвестр вышел, разбранил Мельхиора за чрезмерный расход свечей и недостаточную тщательность при приготовлении какой-то мази и велел ему ввечеру отправляться с Готлибом в монастырь, пред ясные очи отца Трифиллия, чтобы сам настоятель разрешил его от епитимьи. Джона отец Сильвестр велел ему взять с собой, на всякий случай. Джон бегал за хлебом, потом должен был отправиться к паре заказчиков и принести туда приготовленные лекарства, потом срочно возвращаться домой и помогать отцу Сильвестру, сегодня работы было вдоволь, даже некогда заняться чтением и письмом. Честно говоря, Джон только радовался по этому поводу, уже довольно зная нрав отца Сильвестра и его тяжелую руку. Днем, как обычно, приехал Готлиб, и подмастерье аптекаря с учеником отправились в монастырь на скрипучей старой телеге.

* * *

В монастыре на Мельхиора и Джона нет-нет да и глазели с любопытством. История невозможного появления ученика в монастырской аптеке быстро облетела обитель, но про испытание никто ничего не знал. И Иона, и Флор на все шепотливые расспросы не в меру любопытных братьев отвечали одно: аббат самолично проверил нового ученика и согласился его принять. А епитимья наложена за гордыню, и поделом. Мельхиор, бледный и слабый после тряской дороги, хотел было сразу идти к аббату, но его все же начало тошнить, и Иона послал Флора передать, что покаянник прибыл и теперь обретается в госпитале. Вид Мельхиора яснее ясного свидетельствовал: пост был выдержан без поблажек. Аббат велел явиться к нему утром, после молитвы, и там он разрешит брата аптекаря, уповая, что тот достаточно вразумлен. Мельхиор, опираясь на плечо Джона, с трудом пришел на вечернюю молитву, но выстоял службу, как должно. Ночевать они все же отправились к Ионе, в госпиталь, благо иных больных на тот момент не случилось.