Текст книги "Кельтский круг"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Ладно, Хафнер. Понимаете, у меня такое ощущение, что это дело так и так скоро завершится…

Усталый тамилец предложил господам букетики роз на выбор.

– На хрена они нам? Разве я похож на голубого? Вали отсюда! Извините, шеф, я вас перебил…

– Да-да, по всему видать, что это Плазма. И теперь он почуял неладное и прячется. Завтра или чуть позже его разыщут, и он попадет за решетку. Я не люблю такие дела. До чего это скучно и мелко – загнать бедолагу, словно зайца, какое бы тяжкое преступление за ним ни числилось. Впрочем, это лишь мое подстрочное примечание ко всей истории. Нет, наш мир выбился из колеи.

– Иногда мне жалко, что вы все еще обращаетесь к нам то на «вы», то на «ты».

Хафнер, казалось, вот-вот разревется. Он радовался неформальному общению с шефом, боялся его рассердить. Что за страсти впустую кипели в его истерзанной душе, испаряясь в алкогольном угаре?

Ожил мобильный телефон Тойера.

– Что там?

– Штерн говорит, господин Тойер…

– Ах, любезный друг, приходите в «Медок» или ступайте домой к жене, ведь уже…

– Нет-нет, Лейдиг только что сообщил: жена Рейстера, вернее, бывшая жена, то есть вдова, рассказала ему, что у ее мужа было такое дурацкое кольцо для ключей, брелок в виде Большой бочки.[13]13
  Огромная пивная бочка, достопримечательность Гейдельберга.


[Закрыть]

Хафнер доверчиво приблизил ухо к задней стенке мобильника. Теперь двух полицейских и впрямь можно было принять за любовную парочку. Тойер, отнюдь не в восторге от такого положения дел, вновь перебил звонившего:

– Даже если он вытянул карлика Перкео[14]14
  Статуя карлика Перкео, придворного шута, хранителя Большой бочки, – достопримечательность Гейдельберга.


[Закрыть] до нормального роста, я не вижу…

– Я пересмотрел материалы. У убитого не было при себе никакого ключа.

– Пускай сменят замок, завтра же, – вполголоса прорычал Хафнер.

– А сейчас прямо ко мне поступил звонок, так как остальные сотрудники криминальной полиции… ладно, это неважно… ночной бегун…

– Нагой бегун, – с горечью вздохнул Хафнер, – голым бегает, негодяй! Все с ума посходили в этой стране.

– …нашел ключ с брелоком в виде Большой бочки в лесу возле Тингштетте.

– И бегун из-за этого тут же позвонил в полицию? – удивился Тойер.

– Ключ-то весь в крови.

– Счет! – заорал Тойер. – И два эспрессо, двойных. Штерн, ты можешь забрать нас с Хафнером из «Медока»? Да, и сообщи обо всем Лейдигу, тот наверняка дома.

– Он уже в дороге, но я могу ему перезвонить и направить в другое место. Значит, вы в «Медоке»? А где этот «Медок»? Минутку, тут новый звонок… – Тойер слышал негромкий голос Штерна, но ничего не разобрал. Тем временем принесли кофе, гаупткомиссар выпил свою чашку залпом, обжегся, но с почти виртуозной ловкостью не дал Хафнеру сдобрить свой кофе граппой.

– Ни хрена себе! – Голос Штерна внезапно сделался пронзительным. – Кабинет глазного врача, доктора Танненбаха, на Рорбахерштрассе, 70. Его ассистентка что-то забыла и вернулась в кабинет, а там доктор убитый. Выстрелом в лицо.

Хафнер вопросительно глядел на него.

– Второе убийство по той же схеме, – тихо пробормотал Тойер. – Получается серия. Паршивое дело. Серия, понимаешь?

Он испугался.

8

Синие проблесковые маячки прорезали ночь. Тойер и его помощники торопливо взбегали по лестнице. План эвакуации дома, попавшийся гаупткомиссару на глаза, показался ему мучительно бессмысленным. Сыщик остановился, чтобы перевести дух и осмыслить абсурдность всей ситуации. Почему именно глазной врач стал очередной жертвой? Полная нелепость, к которой добавлялась еще и кромешная тьма. Хафнер с пьяным сопением протопал мимо него вверх по лестнице.

– Просто свинство! Куда это годится, чтобы врач жил на четвертом этаже? – буркнул он на ходу.

– Танненбах был окулистом, а не ортопедом, – желчно напомнил Лейдиг. – Кроме того, тут есть лифт.

В квартире уже работали эксперты по фиксации следов; в приемной женщина в полицейской форме пыталась успокоить рыдавшую ассистентку.

– Спросите у нее: как могло случиться, что пациент явился к врачу в ее отсутствие? – вполголоса сказал Тойер. – Так ведь не полагается…

– Она уже объяснила нам, – ответила сотрудница полиции и рассеянно погладила по голове плачущую. – По ее словам, врач был очень добрым человеком. Последних пациентов он часто принимал сам, так как она ухаживает за матерью.

– Да, да, он был добрым, – рыдала ассистентка. – И к своим пациентам всегда относился внимательно и уделял им достаточно времени, не гнался за количеством!

Тойер кивнул. Он верил, что на свете бывают добрые люди.

Штерну с Хафнером он велел отыскать какого-нибудь судебного медика, чтобы тот срочно исследовал найденный в лесу ключ и определил, чья на нем кровь. Распределение ролей сомнений не вызывало. Штерн найдет судмедэксперта, Хафнер заставит беднягу не только проверить кровь, но и землю перевернуть, если понадобится.

– Я ведь поговорил с вдовой первой жертвы, – тихо сообщил Лейдиг. – Рейстер был еще тот говнюк, если можно так выразиться.

– Можно! – прохрипел толстый криминалист, входя с большим чемоданом, полным специального оборудования. – И уйти с дороги тоже можно.

– Заткни пасть, свинья экспертная! – заорал Хафнер и, пошатываясь, вслед за грубым криминалистом углубился в квартиру.

– Он здесь еще и курит! – взревел обычно корректный Шерер, выглянув из-за двери. – Хафнер, если твой пепел подберут криминалисты, мы будем вынуждены отдать его на экспертизу. Тогда я повешу дело на тебя, кретина. Ты попадешь за решетку и будешь там по три часа вкалывать за каждую пачку «Ревала». А пить тебе вообще не дадут.

Хафнер вернулся назад и демонстративно стряхнул на порог столбик пепла. Штерн подхватил нетрезвого коллегу и поволок вниз.

– Нет, ты не подумай, я не сочувствую преступникам, – доносился удалявшийся голос Хафнера. – Но почасовая оплата в тюряге… что за зверство!

Тойер, стремясь по возможности избавить себя от осмотра трупа, подошел к ассистентке. Женщина уже затихла и теперь апатично взирала на снующих мимо криминалистов.

– Простите, фрау…

– Бёгер… – Она была не первой молодости и немного располнела, однако на своем рабочем месте, вероятно, излучала материнскую заботу вперемешку со строгостью, которые греют человеку душу, когда у него во время спортивной передачи мячи вдруг начинают двоиться перед глазами. Ее лицо опухло от слез и покрылось пятнами, однако теперь она уже владела собой.

– Пойдемте вниз, – дружеским тоном предложил гаупткомиссар, – и там поговорим.

Сыщик сидел с Бёгер на ступеньках черного хода. Над элитными виллами на западе висела луна. Мягкий ласковый ветерок почему-то вызвал у комиссара мучительную тоску.

– Я проработала у доктора Танненбаха двадцать лет. Это мое первое место, мне тут сразу понравилось. Знаете, доктор никогда не был женат и ни с кем не жил. Разве вы не должны спросить меня об этом?

Тойер согласился с ней.

– Вообще он был такой спокойный. Во время учебы я страшно всего боялась, постоянно робела.

А когда пришла к нему, это было как откровение. Тогда началось увлечение лазерами, ими обзавелись все врачи, прижигали сетчатку. Он выжидал. Говорил, что еще недостаточно знает о риске такого лечения. Потерял на этом кучу денег, но запросы у него были скромные. Пациентов он всегда принимал так, что никому не приходилось ждать. Иногда даже выгадывал полчаса между приемами. Тогда он говорил: «Бригитта, – то есть я, – Бригитта, теперь мы устроим русский перекур». Так он называл те минуты, когда мы вместе курили…

– Ну, значит, один порок у него все же имелся, – пробормотал Тойер, которому убитый врач уже начал казаться воплощением всех добродетелей. Сверхчеловеком.

– Десять лет назад мы вместе бросили курить, – мечтательно сообщила Бёгер. – Мне это далось тяжело, но доктор Танненбах мне помогал. – Она замолкла.

Что-то в ее рассказах все больше и больше раздражало гаупткомиссара. Возможно, просто мысль о том, что никто на свете никогда не отзовется с таким уважением о нем самом.

– Это звучит очень… как бы это выразиться… благородно, фрау Бёгер, – осторожно произнес он. – Но если у него было так мало пациентов, как ему удавалось оплачивать такую большую квартиру, где он их принимал, да и вообще зарабатывать себе на жизнь?

– Он получил богатое наследство. Его семья когда-то выращивала табак в Рейнской долине. Эти деньги он не любил и называл их «никотиновыми».

– Но все равно пользовался ими.

– Чтобы помогать другим! – с придыханием пояснила Бригитта Бёгер. – Ведь он был единственным наследником. Никого из близких. Как одинокая звезда на небе. И я надеюсь, что он теперь там.

Тойер хотел было съязвить: мол, что это за звезда на небе, которая теперь попала на небо… Но вместо этого спросил:

– Где он жил?

– Под крышей у него квартирка из трех комнат. Больше ему, по-моему, не требовалось.

– Вы так считаете?

– Я никогда не бывала в той квартире. Так близко мы не общались.

Тойер замолк. Если прежде ассистентка его раздражала, то теперь ему стало ее жалко. Он украдкой покосился на ее руки. Короткие пальцы, при лунном свете не видно обручального кольца.

– Вы никогда не были замужем?

– Как-то не получилось, – тихо сказала она. Сыщик мысленно сосчитал до десяти, проявив максимальный такт, на какой был способен, после чего переключился на другую тему:

– Что произошло сегодня?

Бёгер опять затрясло.

– Где-то около восьми вечера я обнаружила, что забыла на работе свои таблетки. У меня барахлят почки, и я вынуждена три раза в день принимать лекарство. Так что я попросила соседку присмотреть за мамой. Мы так иногда поступаем, если случается что-нибудь непредвиденное. Фрау Лейдиг такая отзывчивая…

– Где вы живете? – спросил гаупткомиссар, уже заранее угадав ответ.

– На Фридрих-Эберт-Анлаге, 516. – Бёгер кивнула, словно это само собой разумелось, а потом добавила: – Всю жизнь.

Тойер тут же извинился и быстро поднялся наверх. Лейдига он нашел стоящим в дверях, на руках защитные перчатки. Комиссар изучал старомодный журнал регистрации, который ему милостиво вынесли.

– Ты ведь знаком с этой женщиной! – переводя дух, воскликнул гаупткомиссар. – Почему мне ничего не сказал?

Лейдиг пожал плечами.

– Господин Лейдиг, отвечайте!

– Она подруга моей матери, – напыщенно сообщил хитрец. – А с ее подругами я не разговариваю. К счастью, она меня не видела.

Это прозвучало так непрофессионально, беспомощно, но притом так непривычно дерзко, что Тойер просто повернулся и шагнул к лестнице.

Но чтобы хоть как-то облегчить душу, по пути он заглянул в кабинет врача и проревел: когда же ему наконец позволят зайти? Коллега Мюллер – Тойер не без труда припомнил его фамилию – сыпал в тот момент на пол белый порошок. Он повернул к гаупткомиссару голову и тоже заорал:

– Мы делаем то, что позволяет таким ничтожествам, как вы, хотя бы изредка раскрывать преступления, вот что мы делаем. Или вы сами умеете это делать, а? Сидя за письменным столом!

– Разумеется, я все умею, – огрызнулся Тойер. – Каждый идиот сможет посолить яичницу за завтраком.

Мюллер выпрямился и уже мягче заметил, что им будет позволено взглянуть на место убийства примерно через час.

– А вам, к сожалению, после этого придется заглянуть еще и в квартиру Танненбаха. Она здесь же, под крышей.

– Еще одна квартира! – вздохнул эксперт. – Ну, теперь мне уж точно не удастся поиграть в скат.

Бёгер все еще сидела на ступеньках черного хода. Эта печальная картина почему-то напомнила Тойеру диснеевский фильм «Aristocats»,[15]15
  «Аристокоты» (англ.).


[Закрыть] ту сцену, где коты расселись на фоне освещенного луной домашнего разгрома. Не хватало только дерзкого кошачьего джаз-банда… Но нет, тут все было серьезным и подлинным. Он вздохнул полной грудью.

– На чем мы остановились? Продолжайте.

– Сначала я вообще его не заметила… – Она снова принялась всхлипывать. – Решила, что доктор просто забыл запереть за собой. Вот только дверь процедурной была распахнута, и я хотела ее закрыть. Даже тогда ничего не было видно, только какая-то тень. Я вгляделась. Он лежал там… – Женщина бурно зарыдала. – Повсюду кровь, все в крови…

Тойер не нашел слов утешения. Супругам, по крайней мере, допустимо напомнить о совместно прожитых годах, которых никто у них не отнимет, хотя это и неправильно. Ведь за годы, пусть даже прожитые в мире, время все равно утекло безвозвратно. Но что скажешь тут?

– Когда вы ушли домой? – спросил он вместо этого. – В смысле – раньше, после работы. Когда он еще был жив.

Она задумалась:

– Вероятно, часов в шесть. В тот день последний пациент был записан на половину восьмого…

Тойер услышал за спиной шаги. Это был Лейдиг.

– Добрый день, фрау Бёгер, – процедил сквозь зубы молодой сыщик. – Вот какие неприятности. Как поживаете? Как себя чувствует ваша мама? Дома все в порядке? Ну и погода, а? Все хуже и хуже, правда? Но надо все-таки, надо, надо…

В знак примирения Тойер похлопал своего подчиненного по коленке.

– Вероятно, вы еще не заметили, что у нас работает ваш сосед?

Бёгер холодно взглянула на Лейдига, неуверенно пристроившегося рядом с ними на ступеньке. Тойер оказался в середине, как разделительный барьер между двумя непримиримыми полюсами.

– Мне известно, что он пошел в полицию. Но здесь я его вижу в первый раз. Он доставляет своей мамочке много огорчений.

– Да, – раздраженно подтвердил Лейдиг. – Постоянно доставляю, потому что имею наглость жить на свете.

Посредник попробовал сменить тему:

– Скажите, фрау Бёгер, тот последний пациент мог рассчитывать, что застанет врача одного?

– Наши постоянные клиенты знали, что доктор иногда работает один, но этот пришел впервые. Господин Бенедикт Шерхард…

– Странное имя, – буркнул Тойер, – скорее всего, вымышленное. С другой стороны, судя по вашему описанию, доктор Танненбах с его добротой вполне мог принять еще одного пациента, если тот жаловался на острую боль…

– Как раз этого он никогда бы не сделал, – запротестовала Бёгер. – Ведь он всегда говорил: «Бёгерле (так он меня называл, когда мы были одни), Бёгерле, если я стану принимать всех желающих, то каждому в отдельности достанется меньше внимания!»

– А я думал, он называл вас по имени, – удивленно отозвался Тойер.

– Да, верно, по имени либо «Бёгерле». Как раз в последние годы… – Из глаз женщины опять потекли слезы.

– Потом мы это еще обсудим, – тихо сказал своему комиссару утомившийся начальник группы. – У покойного был своеобразный взгляд на свою профессию.

– Для острых случаев существует глазная клиника, – настаивала Бёгер. – Мы лишь лечили зрение и часто, как выражался доктор, сопровождали наших пациентов в путешествии в полную темноту.

– Минуточку… – Казалось, Лейдиг не слышал ее слов. – Как могло получиться, что больной записался к врачу не под своей фамилией? Ведь у всех пациентов есть страховая медицинская карточка с кодом!

– Достаточно украсть карточку у человека такого же пола и примерно твоего возраста. Или еще проще – заявить, что застрахован в частной компании. В таких случаях вообще не требуют удостоверение личности.

– Верно, – кивнул Лейдиг, – хотя вообще-то довольно странно, все-таки речь идет о деньгах… Впрочем, в регистрационном журнале отсутствует последняя страница. Вырвана.

Тойер задумался:

– Непонятно или, пожалуй, как раз понятно, ведь тогда…

Лейдиг мимикой дал понять своему начальнику, что тот в присутствии свидетельницы, если не возможной подозреваемой – лишь теперь мысль об этом пришла Тойеру в голову, – коснулся тайны следствия. Не так-то просто кого-то предостеречь с помощью глаз и бровей, тем более в темное время суток, однако Тойер, часто невероятно рассеянный и невнимательный, к собственному удивлению, заметил эти знаки и понял их смысл.

Теперь он вообще не знал, что делать со свидетельницей. Вернулись Штерн и Хафнер. Тойер вскочил:

– Да, фрау Бёгер, теперь ступайте, пожалуйста, с коллегой Штерном, он запишет ваши данные…

– Нет-нет, не стоит, я сам это сделаю, – вздохнул Лейдиг. – Ведь я почти все знаю. Лучше отвезу вас домой, все равно я тут больше не нужен…

– Завтра утром собираемся в шесть! – услышал Тойер собственный голос. Что это он? – Я переночую в управлении, у нас в кабинете, – солгал он, наслаждаясь безумной радостью, озарившей лица его последователей. – Я не успокоюсь и даже не разуюсь, пока мы не поймаем это чудовище.

– Боже мой! – тихо сказал Штерн.

– Вы совсем такой же, как мой шеф, – прощебетала старая дева Бёгер, потупилась и, расслабленно опираясь на руку Лейдига, позволила увести себя на улицу.

– Вы не забыли свое лекарство от почек? – преувеличенно громко крикнул ей вслед благородный гаупткомиссар.

Когда Лейдиг и Бёгер скрылись за дверью, Хафнер отключился.

– Он нашел шнапс у судебных медиков – те, видно, часто киряют, – устало пояснил Штерн. – Думаю, что сегодня они много выпили. Хафнер тоже. Бутылка была пустая.

Тойер взглянул на пьяного. Странное дело, он в первый раз ощутил сострадание.

– Почему он так старается себя угробить? – пробормотал он и осторожно выпрямил подчиненного, чтобы полицейским, все еще сновавшим в разные стороны, казалось, что легендарный коллега Хафнер устроил очередную легендарную табачную паузу, один из легендарных шестидесяти перекуров в день.

– Кровь на ключе принадлежит Рейстеру, а дальше они пока не продвинулись.

Тойер кивнул и как можно более внятно изложил Штерну, что им удалось выяснить. Вскоре подчиненный его перебил:

– История, на мой взгляд, запутанная. Пожалуй, я сегодня тоже останусь, вот только сообщу жене.

Шеф взглянул на него с некоторым отчаянием, но возражать не стал.

Усталый Шерер, пошатываясь, спустился к ним по лестнице.

– Можете устроиться в приемной окулиста, только аккуратней, не нагадьте по углам. В ближайшие дни там еще будут работать эксперты. Теперь мы осмотрим квартиру убитого. Если что-нибудь найдем, сообщим. Что с Хафнером? Наконец-то сдох?

Втроем они подняли спящего комиссара и положили на расстеленные на паркете газеты.

– Если у убийцы сыпалась сера из ушей, мы ее точно всю не собрали, так что особенно не шастайте по комнатам. И не хватайте никакие инструменты, ладно? Ну, привет.

Тойер заботливо накрыл непутевого подчиненного своим кожаным пиджаком.

Они сидели в затихшей квартире на стульях у двери процедурного кабинета, словно робеющие клиенты. Прежде здесь матери и сестры дожидались, пока маленькому Йонасу, Морицу, Леонардо, или как там зовут этих маленьких чудовищ, современных, разбирающихся в цифровой технике, наденут на косящий глаз свежую повязку веселенькой расцветки. Здесь болтали ногами дети, пока их матери подавляли первый приступ тошноты, поглядев сквозь процедурные очки со сменными стеклами. Тойеру взгрустнулось. Судя по всему, что он сегодня услышал, Танненбах, возможно, был темной лошадкой: наверняка не таким добродетельным, каким его описала безответно влюбленная в него старая дева, но, пожалуй, все же внимательным окулистом. Ему было тяжело сообщать пациентам дурные вести, пусть даже отслоение сетчатки могло в золотые для врачебного сословия годы вылиться в новую крышу для гаража.

Но для него не было ничего нового в новом убийстве, ведь известно, что мир – это бойня. Тогда откуда эта невыносимая тоска, разве он еще не ко всему привык?

Сейчас, в этот самый миг, где-то в мире, в каком-то из его уголков творилось что-нибудь еще более жуткое. Извращенные подонки, пересилив стеснение в груди, попирали остатки человечности. Перестать быть человеком значит перестать быть неудачником. А боль и страдания жертв свидетельствуют о том, что сами они теперь находятся по ту сторону боли. Убитый ребенок доказывает убийце, что сам-то он живет, живет дольше, чем его жертва, которая иначе могла бы его пережить.

Если так думать и говорить, впадаешь в банальность.

Все же сам Тойер никогда не понимал, что хорошего в том, чтобы переступать через страдание. На вечеринках, где он изредка бывал с Хорнунг, в ее академических кругах, он был диковинным зверем; все немного его побаивались, а может, даже восхищались его силой. Но коллеги Хорнунг отнюдь не из тех, кто, как в кукольном театре, охотится на крокодила.

– Мы не имеем права прекращать охоту на крокодилов, – прошептал он. – На этих бестий.

– Что? – удивленно спросил Штерн. – Каких бестий? О чем вы?

– Я про собак, – ответил Тойер и устыдился своих слов.

– Да, собак вы не любите, – засмеялся Штерн. – А ведь они лучшие друзья человека.

– Вот-вот, что за нелепое определение. Теперь ему удалось восстановить душевный покой, и он мог потихоньку грустить, как и прежде. Но вот с мыслительным процессом дело не ладилось. Мозг заклинило на одном: неправильно, неправильно вот так просто кого-то взять и устранить. Эта мысль обладала невыносимой очевидностью и вечной значимостью. И то, что очевиднейшие вещи звучат глупо, совершенно сбивало с толку могучего сыщика.

Без врача и пациентов медицинские приборы напоминали роботов. Тупые неодушевленные механизмы, которые всасывали пыль и мусор и опрокидывали мебель. Шум, доносившийся с Рорбахер-штрассе, заглушали желто-коричневые шторы.

Впрочем, Тойер не слышал никакого шума. Он обмяк, уронил голову на грудь и посапывал, бросив вызов безнадежности своего ремесла и всей людской тщете.

Томас Танненбах жил еще несколько мгновений, о чем свидетельствовали кровавые следы. Он доковылял до стены и сорвал с нее постер – вид Парижа с высоты птичьего полета. Чего мы только не делаем в последний миг, перед уходом из жизни.

– Знаете, почему я на самом деле не хочу иметь собственный дом?

Голос Штерна дошел до Тойера в искаженном виде и показался слишком громким, но гаупткомиссар обрадовался такой помехе.

– Вероятно, потому, что на покупке настаивает твой отец? Я угадал?

– Ох, не совсем. – Штерн не без горечи засмеялся. – Ведь я слишком многое делаю именно так, как еще лет тридцать назад задумал мой отец… Иногда я подозреваю, что Лейдиг не единственный маменькин сыночек в нашей суперкоманде… Хотя у него не мать, а… Она просто…

Тойер тоже не мог подыскать для матери Лейдига достойного определения. Вот, скажем, какого цвета бывает крик?

– Нет, я часто думаю, что никогда не буду старым, поэтому и свой дом мне не нужен. Забавно, правда?

– Я не вижу никакого смысла в таких умозаключениях, – упрямо буркнул сыщик, и это была дерзкая ложь после пяти десятилетий мрачного пессимизма. – Во всем виновата наша профессия, это она делает нас такими угрюмыми.

– Нет, – упрямо покачал головой Штерн, – я не такой, не такой нытик, как… – Тут он испуганно проглотил очевидное местоимение «вы», а его начальник оставил незавершенность фразы без внимания.

– Я живу нормально и считаю, что у меня все в порядке. Но еще подростком, когда другие говорили о взрослой жизни, я считал, что это меня не касается. Я ничего не боялся, просто меня это не интересовало.

Тойер посмотрел на своего молодого подчиненного: его крепкое тело футболиста не скрывало того, что он был кротким и, вероятно, даже жил в молчаливом страхе. Сыщику стало стыдно. Он снова забыл о том, что и за пределами его толстого черепа тоже существуют грусть, сомнения, горечь прощания, возможно, слишком раннего прощания с надеждами. Просто он – Тойер, и в этом все дело. Хорнунг возникла в нем из ничего и была большой и чужой. Скорее, чтобы отвлечься от собственного эгоцентризма, чем из истинного сочувствия, он спросил:

– Ты говорил об этом с женой?

Штерн удивленно вытаращил на него глаза.

– Ну, о таких вещах с женами не разговаривают!

– Правда? – Старший гаупткомиссар вяло кивнул. Потом они опять замолчали.

Вошел Шерер.

– Взгляните-ка, на это стоит посмотреть.

В квартире на верхнем этаже были низкие потолки. Вероятно, прежде здесь располагались кладовые и прочие нежилые помещения, и лишь одна комната выглядела изначально предназначавшейся для жилья. В целом дом, построенный сто лет назад, был красивым, с разноцветными витражами на лестничной клетке, с веселыми завитушками в стиле модерн на фронтоне из песчаника, – дорогое, со вкусом обустроенное, прекрасное, даже роскошное здание, в верхних комнатах которого гнездилось безумие.

Мебели в жилище Танненбаха почти не оказалось. Телевизор, кресло, стол, кровать. Все остальное пространство было заполнено пустыми бутылками и явно никогда не убиралось пылесосом.

– Мы нашли кассовый чек… – Нахальный толстяк, который еще недавно равнодушно взирал на убитого, теперь выглядел потрясенным. – Доктор недавно делал покупки в Дармштадте. Тридцать шесть бутылок шнапса…

– Он пил только чистый. – Шерер поскреб голову. – Все чеки в сохранности.

Из кухни вышла сотрудница полиции, та самая, что успокаивала Бёгер:

– Он питался готовыми замороженными блюдами и покупал их где угодно, только не в Гейдельберге. Употреблял и витамины в таблетках, а также хлорофилл в капсулах. Время от времени он явно выбрасывал мусор, квартира не очень грязная, хотя все свалено грудами. Господин доктор ел и выпивал, а все кассовые чеки, буквально все, берег, скреплял их в хронологическом порядке, самые старые теперь и прочесть невозможно, так они выцвели.

– Ясное дело, после шнапса перегар почти не чувствуется, да вдобавок еще средства, которые придают дыханию весеннюю свежесть… Вот так – поддавал и закусывал… – продолжила она свой монолог.

– Перестаньте! – оборвал ее Тойер. – Вы все-таки говорите об усопшем. По-моему, он достаточно искупил свою вину, не так ли? Разве мало выстрела в лицо?

Пристыженная женщина замолчала.

– Почему, собственно, нельзя быть хорошим глазным врачом, даже если жизнь сложилась нескладно или… – он огляделся по сторонам, – или вообще не сложилась? А то, что он не мог вкалывать как лошадь, мне представляется вполне понятным, как и то, что не хотел направлять лазерный луч на сетчатку. Понимаете? Будь он тем, за кого вы сейчас его принимаете, он бы напропалую орудовал лазером, выжигал людям глаза и выходил сухим из воды. Но его ассистентка, фрау Бёгер, сказала, что он этого не делал… Ах! – Тойер выглянул в окно. Вдалеке послышался пронзительный гудок поезда, снизу доносился шум автомобилей. Не обращая внимания на полицейских, веселая компания что-то праздновала на соседней крыше. Звучали тосты и смех. Возможно, это была сплоченная студенческая коммуна, где как раз завелись деньги – насколько Тойер мог разобрать, на столе даже стояло шампанское. Вероятно, Танненбах тоже мог наблюдать из своей квартиры подобные проявления жизни. Еще он видел эти проявления в признательности своих пациентов, в их поистине благодарных глазах.

Шерер пошел на кухню и вернулся с бутылкой шнапса.

– Сорта он все-таки менял – «Князь Бисмарк» и «Нордхойзер». Это вот «Нордхойзер», двойной крепости. – Он открыл бутылку и сделал глоток.

– Что уставился на меня, Тойер? Я веду себя не так, как должен по роли, которую играю в твоих расследованиях?

– Вообще-то ты не играешь никакой роли в моих расследованиях, – вырвалось у могучего сыщика.

– Значит, так? Ну, тогда тем более я могу себе это позволить. Господи, как мне иногда противна моя работа.

– А что со следами? – устало поинтересовался Штерн. – С ними-то что? Я думал, такими глупостями занимается только наша группа. Несет чушь и все такое.

– Никаких следов проникновения со взломом или чего-то подобного, – равнодушно ответил Шерер. – С преступлением квартира не связана. Если мы и обнаружим ДНК преступника в приемной и здесь, наверху, то уж определенно не на непочатой бутылке шнапса. Пустые мы охотно обработаем.

Тойер услышал, как кто-то вошел.

– Здесь вам нечего де… – заявил он, но это оказался Хафнер в его пиджаке, накинутом на плечи. Пошатываясь на нетвердых ногах, он встал в дверях и ошеломленно уставился на горы бутылок.

– Его покупки свидетельствуют о том, что водительские права у него были, иначе он даже не смог бы сдвинуть с места пакеты с бутылками и снедью. Вообще-то для нас, полиции, это не комплимент, – мирно заметил толстяк и добавил с ухмылкой: – Что, Хафнер, завидуешь?

Но на лице Хафнера читался откровенный ужас. Таким Тойер его еще не видел и лишь догадывался, что в такой ужас бравого комиссара могли привести разве только столики для некурящих в пивных Пфаффенгрунда.

– Какой был человек! – тихо и прочувствованно произнес Хафнер. – Да еще и умер не от этого. Вы только взгляните на это изобилие. Тем не менее он мертв. – С этими словами он круто повернулся и выбежал из квартиры. Пиджак Тойера упал на пол.

– Хафнер, ты куда? – закричал Штерн. – Стой!.. Хафнер!..

Но он скрылся из вида. Начальник группы с нарочитой небрежностью поднял пиджак.

– Многие удивляются, – заявил он странным фальцетом, – с какой стати Тойер носит кожу даже в теплую погоду. Отвечаю: вот я такой и не привык поступать иначе. Когда станет по-настоящему жарко, я сниму пиджак. Но пока еще не так жарко. И то же самое переносится на всю жизнь, я не хочу сказать – на многих людей, нет – на всех, вернее, наоборот, лишь на нашу жизнь. Для нас это… – постепенно ему снова удалось перейти на сносный баритон, – здесь и сегодня, которое, точнее, – он посмотрел на часы, – вообще-то еще сегодня, но останется им уже недолго, скоро превратится в завтра, означает не что иное… Короче, мы с Штерном сейчас уйдем и продолжим работу в конторе. Обобщим, сопоставим, оценим, взвесим, отсеем лишнее, посмотрим на результаты и разработаем их дистанцируясь, оперативно, дифференцированно, заинтересованно, дисциплинарно. А вы останетесь тут, поскольку вы – это вы. В конце концов это наше дело, а не ваше, иначе оно называлось бы вашим, а не делом Тойера.

– Я сразу так и подумал, – добродушно проворчал толстяк, – что Плазма совсем близко от нас.

– Как я их отбрил? – поинтересовался Тойер на лестнице.

– Да уж, – промямлил Штерн. – Чего вам только не придет в голову… Иногда мне кажется, что это даже чуточку чересчур…

– Так все-таки «чуточку» или «чересчур»? Ладно, не буду. Кстати, как зовут этого толстяка?

Штерн не ответил.

Они поехали в сторону центра, затем свернули налево на Курфюрстенанлаге. Тойер, сидевший рядом с водителем, постепенно осознавал, что дерзко придуманная ночная работа грозила превратиться в реальность, и остаток дороги предавался поучительным размышлениям о присутствии в жизни космического возмездия.

В кабинете их уже ждал Лейдиг. С необычной откровенностью он сообщил, что мать только что пыталась применить к нему телесное наказание, поскольку он забыл записать ее к парикмахеру. Потом отобрала у него ключ и сначала отказывалась его отдать. Затем заснула в кресле, старая перечница. Он забрал у нее ключ, положил нужные лекарства, позвонил парикмахеру на автоответчик и ушел.

– Сколько же лет твоей матери? – поинтересовался Тойер.

– Семьдесят пять. Я был поздним ребенком, родился недоношенным, однако мать, закаленная невзгодами уроженка Восточной Пруссии, все вынесла, преждевременные роды и меня. К счастью, она не с Кавказа.

– Кавказа? При чем тут Кавказ? – переспросил Штерн.