Текст книги "Кельтский круг"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

12

НАБЛЮДЕНИЯ В ВЕК ПЛАЗМЫ НАРЯДУ С МАЛЬЧИКАМИ И ИХ НЕИЗМЕННО ДВОЙНОЙ ФУНКЦИЕЙ ДЛЯ ГОРОДА В ОКУЛЯР ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ ВЕДЕТСЯ НАБЛЮДЕНИЕ ЗАМЕТНО ЧТО СОСТОЯНИЕ КОНСТАНТНОЙ НЕКОНСИСТЕНЦИИ ПЛАЗМЫ УЖЕ ОПЯТЬ ИЗМЕНИЛОСЬ ВОЗМОЖНО ДЕВОЧКА УЗЛОВОЙ ПУНКТ ДЛЯ КОНТАКТА

С ДЕТЬМИ МОЖНО ГОВОРИТЬ БЕЗ БОЛИ НО ПОСКОЛЬКУ ЛЮДИ ГОРОДА ДУМАЮТ УЖЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ

ОН УБИЙЦА

Я

ДЕТИ ВСЕГДА УБЕГАЮТ ПРОЧЬ Я ДОЛЖЕН ЗАВОЕВАТЬ ДЕВОЧКУ ДОЛЖЕН ПОГОВОРИТЬ ЧТОБЫ ЗАВОЕВАТЬ ВЕРНУТЬ ВЗАИМНУЮ ОТМЕНУ

ПЛАЗМА

Шпиц и Шмель. Так звали несчастных. Одно дело, когда твое имя провоцирует окружающих на дурацкие шутки. Но совсем худо, когда ты сидишь в патрульной машине и охраняешь человека, а того тем временем убивают. Ганс Шпиц только разок заглянул в «Эссигхаус», да и то на минутку – по нужде. Шпиц в клозете – коллеги все-таки посмеялись над этим, несмотря на кровавые события, обрушившиеся на мирный Гейдельберг. А Бернд Шмель что делал в это время? Нет, Шмель не опылял цветки клевера. Он не сводил глаз с подъезда – во всяком случае, так он утверждал. Но нашли его окурки. Он курил восточные сигареты «Нил»; по словам Хафнера, они по вкусу напоминают верблюжий помет. Какой нормальный человек станет курить такую дрянь? Злые языки утверждали, что он курит «Нил», чтобы выпендриться – мол, вот он какой. Так вот, окурки нашли, по филигранной формулировке Момзена, «вниз по Плёку», возле индийской забегаловки.

Возникает вопрос: зачем понадобилось идти по следу незапятнанных коллег-полицейских, словно они и есть преступники? Однако, как метко выразились два служителя юстиции, Зельтманн и Вернц, на первой пресс-конференции гейдельбергских органов охраны правопорядка (кстати, она оказалась международной – на нее угодил какой-то заблудившийся голландец), «в данном случае речь идет не о ложном корпоративном духе, а о… – Зельтманн взглянул на Вернца, и тот закончил фразу: – …о жизни и смерти». Так было написано в приготовленном заранее тексте. Тойер, молча сидевший рядом с ними, видел это собственными глазами.

Получилось нехорошо – он лишь утром явился на место убийства. Ребята тоже не понимали, почему он не сразу сообщил им о происшествии. Впрочем, в душе он привык, что им вечно недовольны, – и ему было безразлично. А постепенно – и вот это его пугало – он привыкал к тому, что не испытывал ужаса, когда в очередной раз смотрел на изуродованное лицо. Хотя что значит – в очередной раз? Ведь чуть раньше он ухитрился избежать этого зрелища. Но тут увидел. Брехт не был застрелен, его ударили топором в лоб и нанесли множественные раны на шее, груди и затылке. Топор валялся тут же, на месте преступления. Преступник действовал в перчатках. Никаких следов ног, несмотря на лужи крови. Так везти может только психам.

Момзен красовался в газете.

Тойер пропадал на службе.

Закончились каникулы по случаю Троицы. Город наполнялся туристами, на улицах звонко щебетали дети. Как-то гаупткомиссар столкнулся с Бабеттой; девочка его не узнала, да и как могла узнать, ведь она видела его лишь пару раз, мельком. Дважды он заглядывал к Ильдирим поздно ночью. Они занимались любовью, все было прекрасно, но до странного беззвучно. Малышка рядом видела сны. Турецкий брат снова сгинул.

Как-то раз отчаявшийся руководитель группы все-таки попенял прокурору Ильдирим, что она его подвела, отказавшись от дела. А вчера не получилось встретиться, так как Бабетте захотелось сходить в кино и…

Он сидел за рабочим столом, колдовал над картой Гейдельберга, вернее, той части города, где находится гора Хейлигенберг. Был конец недели, стояла прекрасная погода. Ребята ушли, мог идти домой и он, но его удерживало какое-то чувство долга. Плазма был единственной ниточкой к разгадке преступления. Плазма исчез. Место, где был найден ключ, помеченное красным крестиком, находилось почти на краю леса, буквально в двух шагах от культовых построек Тингштетте. Вскоре он сам стал казаться себе комиссаром из криминальных романов, всегда нагонявших на него тоску.

– Я видел своих детей в последний раз, – проговорил он в пространство, имитируя прокуренную хрипотцу Богарта, – когда у них еще росли молочные зубы. Сегодня моя дочь выходит замуж, но меня не будет на свадьбе. Как не было и тогда, когда мой сын упал в котел…

Он резко оборвал фразу, так как открылась дверь. Вошел Лейдиг:

– Я слышал ваш голос. Вы разговаривали по телефону?

– Нет, – могучий сыщик зевнул. – Ничего серьезного, я просто немножко пофантазировал. Думал, вы уже разошлись по домам.

– Я уже заглянул домой… – Эти слова были самым исчерпывающим ответом. – Мне вот что пришло в голову… Кроме Брехта в доме живут на третьем этаже супруги Голлер, а на втором – какой-то студент, которого, по сообщениям, не было…

– Поскольку он в тот день был арестован в Люденшейде с пятью сотнями любителей экстази, – добавил Тойер.

– Китайская лавка в цокольном этаже в момент преступления была закрыта. Сорок семь свидетелей подтвердили, что ее владелец находился в…

– Да-да, он альт, поет в хоре. В церкви Святого Духа, – раздраженно кивнул Тойер.

– Вообще-то альт – женский голос… – Лейдиг выглянул в окно, словно снаружи находились ответы или по крайней мере хорошие вопросы.

– Да, – согласился Тойер, – вероятно, голос у него как у ангелочка, а может, он женщина, и ему насрать на весь мир. Впрочем, речь сейчас не об этом.

О чем же тогда речь? Что им вообще известно? В конце концов, не исключено, что здесь и кроется разгадка. Может, им нужно обратить пристальное внимание на этого китайца-транссексуала? Нет, едва ли.

– Я еще не сообщил вам вот что. – Лейдиг отошел от окна, сел за свой стол и задрал ноги на столешницу. С серым костюмом он носил коричневые носки, и Тойер этого не одобрил.

– Когда вы пару часов назад отлучились в туалет, позвонил Момзен и сказал, что в Виблингене нашли много инструментов, разбросанных по всему дому, но топора среди них не оказалось. Это уже что-то.

Тойер покачал головой:

– Плазма… не смотри на меня так, это я ради экономии времени, да и имя я постоянно забываю… Короче, наш фон-барон покидает свое на редкость надежное убежище, чтобы промаршировать с топором в руке по Старому городу. Ему сказочно везет: Шпиц ушел отлить, а Шмель курит за углом свой вонючий «Нил». При этом еще каким-то образом дверь дома осталась открытой, либо Брехт, только что предупрежденный об опасности, проявил безволие и открыл ее. Он поднимается наверх, Брехт впускает его в квартиру, поскольку он, старый десперадо из Старого города, разумеется, никогда не видел Плазму в глаза. Потом сумасшедший рубит его в котлету – между прочим, почему он не стрелял, как в оба предыдущих раза? – и спокойно покидает дом. Причем Шпиц и Шмель не видят ничего странного в том, что из дома, за которым они ведут наблюдение, выходит главный подозреваемый. Или, еще лучше, оба курят «Нил» и любуются с высоты Театерштрассе на Гейдельберг… Плазма снова шагает через город, и его опять никто не видит. Он снова залезает в свое укрытие. Мы прочесали весь лес до самого Вильгельмсфельда. Где же, черт побери, он прячется?

– Можно я вас немного помучаю? – вежливо спросил Лейдиг.

– Валяй.

– Ладно, допустим, укрытие – это фактор. Но не исключено, что в остальном разгадка настолько банальная, что нам даже в голову не приходит. Предположим, Гросройте изменил внешность. Побрился, может, даже обрил наголо голову, ведь мы не обнаружили на месте преступления ни волоска.

– Один нашли, – возразил Тойер. – Мой. У меня падают волосы. Возможно, скоро за ними последуют и зубы.

– Он переоделся в другую одежду… – Лейдиг игнорировал безумные речи шефа, и правильно делал. – Возможно, у него был выбор. Ведь он сумасшедший, а у них все возможно. Топор он принес в безобидном пакете – скажем, в синей сумке из «Икеи». Да и с наружкой все объяснимо: один отлучился в туалет, другой в самом деле отошел на пару шагов от машины – покурить. Так ведь бывает. А дверь старая и, по словам жильцов, не всегда хорошо запирается.

– Ну допустим, – кивнул Тойер. – Да я и сам мог не до конца ее закрыть.

– Он поднимается наверх. За всеми своими жертвами он какое-то время следил и знает, что и как. Он не спешит, выжидает. Потом стучит. Брехт лишь чуточку приоткрывает дверь, но этого достаточно. Плазма рывком распахивает ее и наносит удар. Брехт падает без сознания. Тогда он его добивает. После чего уходит. Шпиц и Шмель думают, что из дома просто вышел кто-то из жильцов, либо они снова отлучились покурить… Тем временем темнеет. Кстати, Плазма мог переждать час-другой и в квартире. И вот он уже идет по улицам – спокойно, не привлекая к себе внимания, ведь он прекрасно знает город и выбирает наименее людные места.

– А мотив? – капризно спросил Тойер. – Какой мог у него быть мотив? И почему выбраны именно эти трое мужиков? Ведь их объединяло лишь одно – связь с одной и той же бабой.

Лейдиг серьезно посмотрел на него:

– Кто сказал, что он остановится на этом? Либо он уже давно каким-то образом пронюхал про эти амурные дела и считает, что век плазмы, помимо прочего, отличается неразборчивостью в любовных связях. И он хочет спасти мир, помешав распространению блуда.

– Почему же в третий раз он не стал стрелять?

– Кончились патроны. Не смог купить новые.

Тойер оперся обеими руками на стол:

– Ты сам-то веришь тому, что сейчас тут наплел?

Лейдиг покачал головой:

– Не очень. Но Момзен непременно убедит себя, что так оно и было. И мало что изменится, если впоследствии окажется, что мы были правы и в городе произойдут новые убийства.

– Хорошо бы все на этом и закончилось, – вздохнул Тойер. – Ведь у Людевиг больше нет любовников, и убийца, кто бы он ни был, добился своего. Если Плазме снова повезет, мы никогда его не найдем. Но еще вероятней, что настоящий убийца прикончил его и спрятал труп. Что он опередил нас и первым отыскал бедного сумасшедшего. И немудрено, нас только ленивый не обскачет.

– Теперь возьмемся за супругов Голлер, – продолжал Лейдиг. – Они переселились на историческую родину из Казахстана, причем неплохо устроились. У Голлера надежная работа – он водитель автобуса на одном из городских транспортных предприятий. Некурящий, непьющий. Весь вечер оба провели у телевизора. Вообще ему под силу совершить такое преступление, но жена клянется, что он все время был возле нее. Да и зачем ему убивать соседа?

Они помолчали. Через некоторое время Лейдиг посмотрел на часы и сказал, что пойдет домой.

– Что, мамаша заснула? – бестактно спросил Тойер, но молодой комиссар уже скрылся за дверью. Иногда минуты летели быстро, иногда медленно. Вот только что для него лучше, могучий сыщик так и не понял за свои пятьдесят с лишним лет. Так и двигался по жизни рывками.

Он побрел домой. На мосту, соединявшем Старый город с Нойенгеймом, остановился и посмотрел на Гейдельбергский замок. Озаренный оранжевым светом, замок парил над лабиринтом улиц. Взгляд сыщика переместился вглубь, за величественное сооружение. Лес скорее угадывался, чем был виден. Там во мраке вьется улочка, и, когда по ней едешь, трудно избавиться от ощущения, что ты свернул не в ту сторону. Если проявить терпение и проследовать по всем изгибам, попадешь в Шлирбах, чьи огни горели дальше за рекой. Странный уголок города, просто скопление построек без четкого центра. Квартал крупной буржуазии, где живут богачи. Но вырос он все равно не на месте. Многие виллы месяцами находятся в тени, а некоторые вообще не видят солнца. Люди живут в лесу и все-таки под постоянный грохот железной дороги и монотонный гул трехполосного шоссе, ведущего в Неккаргемюнд. В этой части родного города Тойер всегда ощущал дискомфорт и подавленность и не мог представить себе ничего ужасней, чем оказаться в Шлирбахе парализованным, взаперти ждать собственного конца. Вилла примостилась на склоне; сам он еще ее не видел, но непременно туда съездит. Тут ему пришли на ум логические выкладки Лейдига. Что, если он прав?

В сознании гаупткомиссара еще витал темный лес за замком, но тут его потеснила необъятная фигура толстяка. Она принадлежала Фабри, другу детства, а впоследствии коллеге-полицейскому.

Он давно уже оставил службу и жил в Шварцвальде, приближая обжорством собственную кончину – когда-нибудь он просто лопнет по швам. Тойер никогда не был мастером по части общения, но теперь у него назрела потребность увидеться с другом, поговорить, в конце концов, излить свои собственные скромные соображения человеку, который соображал еще более причудливо, но зато ухитрялся успешно выбираться из путаницы. А вдруг он уже лопнул?

Комиссар вернулся домой. Лежа в постели, он внезапно осознал, что не позвонил Ильдирим, не съел ничего существенного и даже не принял вечернюю порцию алкоголя. Все три пункта были для него почти равноценными и в тот момент значили не очень много.

Во сне по грозовому небу мчались тучи. Стало необычайно светло, словно от яркой молнии, но когда Тойер открыл глаза, его окружала тьма. Внизу какой-то придурок выбрасывал в мусорный контейнер бутылки, в такую-то позднюю пору. Под их звон комиссар опять уплыл в сон. Хафнер там дико барабанил по гигантскому, пронзительному металлофону, а Хорнунг тихонько, как она всегда это делала, открывала дверь своим ключом.

Два подростка орали на улице песни. Тойер снова почти проснулся и размышлял, какой шум он принял за звук открывающейся двери.

Тут он услышал шаги.

Было поздно, безумно поздно. Ильдирим сидела у себя на кухне с Бабеттой и фрау Шёнтелер. Ей приходилось бороться с шумом в ушах и с другими не менее мучительными ощущениями. Мамаша Шёнтелер сбросила вес, прошла психологический тренинг на чувство собственного достоинства (интересно, надолго ли его хватит), ей сделали новую, кокетливую прическу. Ее правая бровь была постоянно приподнята. Глаза, прежде сонные и заплывшие, теперь алчно поблескивали и буквально сверлили хозяйку квартиры.

– Я хочу только самого лучшего для моего ребенка. И если моему ребенку у вас лучше, я скажу – ты можешь остаться, Бабетта. Но я говорю вам, фрау Ильдирим, что, как я сейчас вижу, это не так.

Бабетта сидела с несчастным видом между двумя женщинами. Разговор был неизбежен, и участие в нем ребенка тоже. Прокурор все сильней укреплялась в мысли, что девочку нужно воспитывать и считаться с ее мнением.

– Вы уже несколько раз повторили это, – устало возразила она. – Только вы пришли не в восемь, как было договорено, а в десять. Для вашей дочери это все равно поздно, хоть ей и не нужно идти завтра в школу. Но по-моему, вам это безразлично.

– Жизнь женщины, принимающей социальную помощь, отличается от обычной, благополучной. В моей новой квартире вдруг перестала течь вода, я вызвала сантехника. Он пришел лишь в половине девятого.

– По-моему, тут она в самом деле ничего не могла поделать, – с грустной улыбкой сказала Бабетта, обращаясь к Ильдирим.

– Верно, она не виновата, – согласилась Ильдирим. – Но позвонить-то она могла?

Она была разочарована и одновременно злилась на себя за это разочарование. Бабетта растерялась и была уже не такой преданной, как хотелось бы Ильдирим. Конечно, это естественно, ведь мать есть мать, никуда от этого не денешься, а тут мать неожиданно обрела более-менее человеческий облик. Разве это не собьет с толку кого угодно? Чего она, собственно, ожидала? По сути, два дня отпуска она взяла, мучительно борясь с собственным чувством долга, и сейчас они уже остались далеко в прошлом. Теперь она разбиралась в паре потасовок, случившихся в Эммертсгрунде, и обижалась на девчушку, хотя та была ни при чем. Купленные ночные рубашки обе они так и не надели. Они были не супермать и супердочь, а нервная и замученная одинокая женщина и стоящая на пороге половой зрелости девочка без каких-либо блестящих перспектив в будущем. Такова правда, но ложь красивее. Она подумала о могучем комиссаре и их ночных встречах, всегда в поздний час, когда Бабетта уже спала, всегда почти в полном безмолвии. И повторила сама для себя: «Одинокая. Одна».

Целый час Ильдирим расхаживала взад-вперед по гостиной. Шёнтелер захотела поговорить с Бабеттой наедине. Разумеется, отказать было нельзя. Для ребенка всегда важно… И вот они уже два часа сидели втроем и вяло переругивались. Впрочем, какую-то козырную карту мать еще приберегала напоследок. Критическим глазом Ильдирим глядела на новый пуловер посетительницы, дорогой, слишком дорогой для женщины, живущей на пособие. Пусть даже после своего возвращения она сдала огромное количество стеклянной посуды, накопившейся в доме.

– Знаете, когда я забирала вещи из этой квартиры, вас никогда не было дома, фрау Ильдимир. Я спрашивала себя: где находится моя дочь в такое время?

– Ильдирим меня зовут…

– Я часто бываю одна, это точно, – подтвердила Бабетта.

Опекунша молчала и жалела, что сидит не в темноте.

– А потом моя дочь сказала мне то, чего вы не знаете, фрау Ильдирим. Это наводит меня на нехорошие мысли, раз ребенок не решается говорить вам такие вещи, фрау Ильдирим.

– Не обязательно повторять мое имя каждую минуту, даже если вы его наконец выучили. Сама я уже давно знаю, как меня звать.

– Часто она такая агрессивная? – С подчеркнутым добродушием фрау Шёнтелер обратилась к девочке и положила ей руку на плечо.

Бабетта, казалось, съежилась. Она молча потрясла головой и наклонила голову.

– Я установила контакт с твоим отцом. – Вот он, ее козырной туз. Тонкая, торжествующая улыбка заиграла на ее обновленном, здоровом лице.

Бабетта встрепенулась. Ильдирим с трудом удержалась, чтобы не проделать то же самое.

– Ты ведь всегда говорила, что он мной не интересуется. – У девочки задрожала нижняя губа.

– На групповой терапии в клинике, – сложное предложение без грамматических ошибок – поистине, она сделала шаг вперед, – мы все учились заново обдумывать свою жизнь. Прежде я никогда не старалась убедить твоего отца, чтобы он занимался тобой. Тогда я это поняла и так разволновалась, что стул показался мне горячим.

«Надеюсь, ты обожгла себе задницу», – подумала хозяйка квартиры, все больше теряя терпение, но пока еще покорная судьбе. Стремясь выплеснуть накопившееся в ней зло, она пошла в кладовку и вернулась с бутылкой хереса. Но похоже, фрау Шёнтелер это не впечатлило.

– Вот так я наладила контакт…

– Что делает мой отец? – Голос Бабетты был еле слышен.

– Он живет в Мелле возле Оснабрюкка. У него строительная фирма. – Мать выглядела так, словно сама внезапно оказалась в большом бизнесе. – Он хочет познакомиться с тобой, дочка.

Глаза девочки наполнились слезами.

– Мне хочется жить у тебя, – сказала она Ильдирим. – Но я еще никогда не видела отца…

Прокурор устало кивнула. Разве можно сердиться на девочку? Да и вообще, с какой стати она отбирает у женщины ее дочь? Она набрала полную грудь воздуха:

– Так, фрау Шёнтелер. Бабетта все чаще и чаще приходила ко мне, потому что вы все меньше о ней заботились. Вы принимали у себя внизу мужчин, сейчас я могу уже сказать, как все было. Комиссия по делам молодежи поручила мне заботиться о Бабетте, и поручение действует до сих пор. Девочке пора спать, сейчас слишком поздно. Отец пускай позвонит мне, и мы договоримся о форме общения. На сегодня хватит.

– Уж он позвонит, – зловеще пообещала Шёнтелер, – это точно, как аминь в церкви. Он тоже считает, что дочь должна жить у матери.

Ильдирим встала:

– Я сказала, на сегодня хватит. В следующий раз позвоните, если будете опаздывать, иначе разговор не состоится.

– Дорогая моя, я с радостью осталась бы с тобой здесь или забрала тебя к себе. – Шёнтелер смотрела на сонную дочь с новым чувством. – Но сейчас ничего не получится, потому что тетя Ильдирим запрещает. Только, дочка, то, что ты мне сказала, это мы должны сказать фрау Ильдирим прямо сейчас. Она не станет тебя ругать, если я буду рядом.

– Скажи лучше ты, – торопливо прошептала Бабетта. Такой она когда-то пришла в эту квартиру, совсем тихой и робкой. Чувство нежности вернулось к Ильдирим, смешавшись с разочарованием.

– Дело в том, – торжествующе объявила мамаша, – что Бабетта видела убийцу, того самого, ненормального, который говорил про плазму.

Шум в правом ухе Ильдирим замер, описал безумный круг по ее телу и внезапно возник с другой, левой стороны.

Шаги? Иногда Тойер слышал, как в нижней квартире ходила соседка-пенсионерка, бывшая банковская служащая, но сейчас она в отъезде. Снова легкий шум, тихий, словно крадется тень, тихие шаги по ковровому покрытию. Дверь в гостиную была лишь прикрыта. Теперь сыщик окончательно проснулся. Если он сейчас резко встанет, тоже возникнет шум. Он выпрямился очень осторожно. При ночном освещении спальня показалась ему совсем маленькой. Он поглядел в щелку, насколько это ему удалось. От света, лившегося с Брюккенштрассе через окно, на стене гостиной плясало зеркальное отражение узора на занавесках. Нет, это невозможно. Точно невозможно. Почему именно он должен стать очередной жертвой убийцы? Но почему нет?

Между стенами и занавеской возникла тень. Черная.

«На мне дурацкие трусы, – подумал Тойер. Мысль проявилась четко, словно высеченная на камне. – Таким меня и найдут».

Чья-то рука показалась между косяком и дверью. С оглушительным воплем, причину которого он и сам не понимал, Тойер вскочил с кровати и изо всех сил набросился на дверь. Теперь закричал непрошеный гость. Сыщик рванул на себя дверь и с силой ударил туда, где пятно было особенно темным. Все затихло. Хрипло дыша, Тойер зажег свет.

Перед ним лежал на полу оглушенный Вольфганг Ратцер, студент теологии со времен динозавров, носитель баварских кожаных штанов, частный мистик, обуреваемый огромными амбициями, а теперь еще и правонарушитель, проникший в чужое жилье.

Комиссар прикинул, сильно ли он рискует, если быстро схватит свою одежду, и при виде кашляющего на полу человечка решил, что риск невелик.

– Вы сломали мне палец, – вопил Ратцер. – И ужасно сильно ударили в грудь.

Пока Тойер одевался, его, опытного полицейского, раскрывшего на своем веку не одно убийство, огорчало, что он даже не двинул этому идиоту в челюсть.

Ильдирим лежала в ванне. Бабетта с несчастным видом сидела на закрытой крышке унитаза. Затуманенным взором прокурор глядела на свои торчавшие из воды груди и, превозмогая смертельную усталость, вспоминала хит «Островок с двумя горами».

– Почему ты не сказала мне об этом? – Она пыталась сохранять ласковый тон, но получалось плохо. Разочарование, бессилие душили ее. Короче, она была почти как настоящая мать.

– У тебя так мало времени… – Девочка вот-вот расплачется, а Ильдирим, к своему стыду, не испытывала никакого сочувствия. – Я думала, ты рассердишься на меня. Ведь я должна сразу возвращаться домой после школы, а я сегодня еще погуляла. Я рассказала бы тебе завтра утром или даже сегодня вечером. Так уж получилось, что маме я сообщила об этом раньше.

Все верно. Ильдирим в этот вечер работала с документами, наспех поджарила яичницу и снова взялась за бумаги. В душе она была почти благодарна фрау Шёнтелер за опоздание.

– В следующий раз я поджарю прокурорские акты и сяду высиживать яйца, как любая глупая курица, – вздохнула она. – Так, повтори еще раз. В половине шестого ты еще шлялась в районе клиники.

– Тут вдруг появился он и протянул мне записку. Тогда я убежала. Домой.

Поеживаясь от холода, Ильдирим вылезла из ванны:

– Надо позвонить Тойеру, немедленно. Ты пять часов болталась по городу. Часто ты так делаешь?

– Иногда я забываю про время и не понимаю, что творится вокруг. Хожу словно под водой.

Голая Ильдирим постеснялась обнять девочку. У Бабетты таких преград не было.

– Сейчас ты думаешь, что я тебя не люблю, но это не так. Честное слово.

– Нет-нет, я так не считаю, – солгала приемная мать.

Ратцер со стоном пошевелился и сел на полу. Хозяин квартиры нарочно устроился повыше, в кресле. Из предосторожности он положил на колени оружие – попугать злоумышленника, но тот пребывал уже в таком состоянии, что и помыслить не мог о новом риске.

– Так, господин Ратцер, – твердо начал Тойер, хотя сам еще не оправился от шока. – В прошлом году мы задержали вас, когда вы бесцеремонно вторглись в наше расследование, утаили информацию и даже проникли в чужое жилище. Хотели покрасоваться перед всеми. Тогда вы сиганули из окна, и только случайность спасла вашу глупую жизнь – вы угодили на перголу. Завтра же пойду на Флорингассе и арестую владельца перголы. Ну, чем могу служить?

– Вы, циничный человек, у меня есть информация. – С искаженным от боли лицом Ратцер пощупал свои посиневшие пальцы. Он по-прежнему носил жалкую бородку клинышком, особенно дико смотревшуюся с зеленой вязаной безрукавкой поверх бело-красной клетчатой рубашки. Разумеется, на нем были и кожаные штаны с застежкой ниже колен. Наряд завершался немыслимыми в таком сочетании некогда белыми кроссовками на босу ногу.

– О Боге? – холодно поинтересовался Тойер.

– О Сатане! – корявый урод постепенно приходил в себя, к нему возвращалось его высокомерие. – О Брехте.

Тойеру начинало казаться, что сам он – шизофреническая фантазия шведской акушерки.

(«Господин Хельстрём, доктор, меня преследует ощущение, будто я толстый и никчемный немецкий полицейский… потом там есть еще один, который ужасно много пьет… и еще карлик, постоянно вламывающийся в чужие квартиры… и много других странных типов… Я совсем не могу заниматься моей профессией…»)

– …Так-так. У вас есть информация? Как же получается, что мелкий альпийский уродец влезает во всякое серьезное преступление, которое происходит в городе?

– Сейчас вы узнаете, о чем речь, даже если вам, как и многим почитателям посредственного, нравится издеваться над моим презрением к внешнему. Пускай даже вы меня застрелите. Ну давайте! – С наигранной храбростью нарушитель покоя выпятил хилую грудь:

– Стреляйте!

– Не мелите чушь! – вздохнул сыщик. – Или мелите, но уж тогда всю целиком!

Мистик был страшно доволен, что может снова участвовать в изгнании зла, и, почти что к досаде Тойера, его информация оказалась весьма важной. Брехт просадил на новом рынке акций не только собственные деньги. За столиком в «Круассане», где сидят биржевые игроки, «всегда позади, рядом с мужским туалетом», он был самым громогласным завсегдатаем и своими «стопроцентными советами» разорил немало наследников из Старого города.

– Я и сам пролетел на тридцать тысяч марок! – удрученно поведал теолог. – Все коту под хвост. Но больше всех погорел Голлер.

Тойер напрягся, припоминая, кто такой Голлер. Ну конечно, сосед Брехта снизу; по словам супруги, он весь вечер смотрел телевизор. Зазвонил телефон. Комиссар решил не отвлекаться.

– Я вот как себе это представляю… – В своем рвении гном забыл про боль и даже пустился в смелые рассуждения – мол, для Тойера неслыханная милость божья, что он знает его, Ратцера, и вообще… Так на чем он остановился? Ах да, Голлер потерял все. Скромный водитель автобуса был в целом, пожалуй, еще экзотичней, чем чокнутый теолог. Он доверил Брехту, когда ставки на бирже уже пошли вниз, фактически все свои сбережения, все деньги, которые он методично копил, после того как в конце восьмидесятых переселился с женой из Казахстана.

– Жена его убирала квартиры, а он постоянно брал ночные дежурства. Никогда не бывал в отпуске. И вот Брехт лишил его всего. По-моему, это серьезный мотив, господин комиссар!

Тойер задумался. Конечно, не исключено. Возможно, такая мысль давно уже зрела в голове немецкого переселенца. Потом, когда пресса оказала ему любезность и назвала убийцу еще до убийства, он мог быстренько заглянуть к соседу во время одной из рекламных пауз.

– Вы можете мне объяснить, господин Ратцер, почему вы решили вломиться ко мне ночью, чтобы сообщить об этом?

– Ха-ха! – Гном явно успел восстановить свою неизменную самоуверенность. – Вы и вам подобные, стадо баранов, вы просто высмеяли бы меня! Вы даже не захотели бы меня выслушать! – Невероятно глупая фраза ненадолго лишила Тойера дара речи. В итоге он смог лишь скромно возразить:

– Неправда. Я бы вас выслушал. Определенно бы выслушал. Почему нет?

Теперь онемел его посетитель.

– Тут что-то другое, – простонал комиссар. – Тогда вы вторглись к фрау Ильдирим и упивались ее испугом. На Флорингассе вы тоже проникли в чужое жилище. Теперь вы вскрыли в моем доме две двери – в подъезде и квартире…

– Посредством кредитной карточки, – гордо подсказал гном.

– Замечательно, вот она и еще на что-то сгодилась. – Тойер едва не расхохотался. – Нет, Ратцер, вы вторглись ко мне, потому что вам это нравится. Придает вам ощущение собственной значимости, ведь в остальном вы полный неудачник. Вы меня огорчаете. Вы законченный дурак.

– Ах так… Так-так. – Маленький плут снова умолк, но маска самодовольства слетела с его лица. Теперь он стал похож на мальчишку с наклеенной бородой.

– Если вы захотите его разыскать, – тихо проговорил он, – я приехал сюда на автобусе. Я видел его на Бисмаркплац, он стоял там с кем-то из коллег. Не знаю, закончилась ли у него смена.

Комиссар кивнул и взялся за трубку:

– Да, говорит Тойер. Пришлите-ка парочку сотрудников. Ко мне забрался один парень. И еще врача, я врезал ему. Да, я! Что вы удивляетесь?

Ратцер, приговоренный в прошлый раз к двум годам условно, был явно недоволен таким оборотом событий:

– Ввиду важности моей информации я не предполагал, что вы проявите мелочность и вспомните про то условное наказание…

Причудливо построенная фраза мгновенно вызвала у комиссара вспышку гнева.

– Вы только поглядите на него! Жопа с ушами! – зарычал он. – Теперь пойдешь за решетку.

К облегчению Тойера, незадачливый теолог осуществил проникновение в жилище с большой аккуратностью и ничего не сломал. Кто-то из прибывших коллег обругал гаупткомиссара за то, что тот не запер дверь квартиры. Вскоре они увезли мистика, и вот о нем уже ничего не напоминало, кроме запаха пота. Комиссар прикинул, не отложить ли до утра повторную проверку Голлера, но, посмотрев на часы – половина четвертого, – решил, что еще не так поздно, пусть даже это вторая проверка за неделю. Он созвал свою сонную команду. В Пфаффенгрунд пришлось звонить особенно долго.

Как часто бывало, они ехали втроем по безмолвному городу на личной машине Штерна. Лейдиг ждал их на Шисторштрассе.

– Если это не Голлер, пусть лучше Момзен ничего не знает, – пояснил Тойер. – А если Голлер, то он опасен.

– Ясно, – пробормотал пьяный Хафнер. – Я вам сейчас небольшая подмога – с двух метров в слона не попаду.

– Никто и не говорит, что нам придется стрелять, – занервничал Штерн. – И вообще, почему мы всегда ездим на моей тачке? У тебя ведь есть своя?

– Моя находится на гарантийном обслуживании, на гарантийном обслуживании, – проревел пьяный. – Автосервис «Гросмюллер», чемпион мира по машинам в Гейдельберге… – Во время риторического коллапса Хафнер курил на удивление мало. Вероятно, ему было плохо. – Да, кстати, как звать того толстяка, нашего сотрудника, который у нас недавно? Как его звать? – переменил он тему.