Текст книги "Кельтский круг"
Автор книги: Карло Шефер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Во всей этой неопределенности и путанице предложение гаупткомиссара действительно было ясным и конкретным. Лица у всех прояснились. Хафнер даже приоткрыл рот.
Ильдирим напряженно размышляла.
– Мне очень не нравится одна вещь. Выходит, Кильманн выдала себя за домохозяйку, получившую травму, и сама явилась в полицию, чтобы дать свидетельские показания. Верно?
– Верно, – подтвердил Лейдиг. – Если бы она прямо указала на Плазму, то стала бы важной свидетельницей. С ней велась бы интенсивная работа. Но так рисковать она не хотела.
– Хорошо. Замечательно. Но зачем она вообще вызвалась в свидетели? Почему пошла на такой риск?
Тойер опасался этого вопроса, ведь сам он задавался им уже не раз и не находил ответа. Теперь вопрос возник снова. Он почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, да и на лицах своих помощников не нашел подсказки.
– Хорошо, – проговорил он, немного помолчав. – Будем гоняться за Плазмой. Будь он неладен!
– Нет, мы не будем этого делать.
Штерн решительно расправил плечи.
18
УБИЙСТВО! АКТ УБИЙСТВА УКАЗЫВАЕТ НА ПЕРЕГРЕВ ОБСТАНОВКИ ТЫ КОТОРАЯ ЭТО СДЕЛАЛА ПОЩАДИ НАС И НЕ ЗАХОДИ ДАЛЬШЕ В СГУЩЕНИЕ ЗЛА ВЕДЬ ЗЛО ПОТОМ ОКОНЧАТЕЛЬНО СГУСТИТСЯ НЕ ВЫПУСТИТ ТЕБЯ
УБИЙСТВО ПОВСЮДУ
ПОМИЛОСЕРДСТВУЙ УБИЙЦА
– Почему ты показала мне это только теперь?
– Раньше ведь все шло так, как ты хотел.
– Ты не рассказала мне ничего об этом парне и о том, что позволила себе самостоятельные действия. А вдруг тебя видели? Подумай сама – тот сумасшедший передал тебе записку, а ты умолчала об этом.
– Это чистый случай, Плазма просто шел мимо. Тогда меня осенило, и я решила использовать его как наживку. Если ты читаешь газеты, то согласишься со мной, что идея была удачная. Его все ищут. Так что записка ничего не изменила. Никто не обратил на это внимания, и знаешь почему?
– Нет, не знаю. Объясни. Сегодня ты сообщила мне много нового…
– Я была невидимой. Я вознеслась над миром. Сразу после этого я стала невидимой. Прямо сразу после выстрела. Я пришла к вокзалу и думала, что ничего не получится, но все оказалось просто. Холодок по коже, и все… Потом, когда приехала полиция, я подошла к ним и выступила как свидетельница…
– Что? Зачем? Ты с ума сошла?
– Успокойся, все произошло так, как ты говорил… Тут нет ничего земного, я чувствую в себе древнюю силу… во мне растет нечто тайное…
Он не нашелся, что возразить. Молчал, но не как скупой на слова мудрец, а как бессловесный, растерявшийся калека. Вчера днем он заснул, нога соскользнула с подножки и коснулась обогревателя. Результат – ожог размером с ладонь. Травму он не ощущал, боли не было, но повреждение давало о себе знать – его бросало то в жар, то в холод. Он был словно зверь, угодивший в капкан и еще не понимающий, что с ним. Теперь новая неприятность. Хотя… на что он, собственно, рассчитывал? Он потратил два года на то, чтобы сделать ее безумной. И вот она безумна. Каково ему теперь?
– Я хотела узнать, верно ли то, чему ты меня учил. Что можно подняться над миром…
– Ну и как?
– Верно. Меня только удивляет…
– Что?
– Что у тебя это не получается. Вероятно, ты лишь медиум… возможно, пришло время, когда я стану доверять только собственному опыту… Хотя сейчас я снова слушаюсь тебя, видишь?
Ее зарождающийся бунт уничтожит их обоих, подумал он, равнодушно подумал, без эмоций. Самоуничтожение не соответствовало ни одной из ролей, которые ему доводилось играть.
– Господин Тойер, так не годится. Вы не имеете права толкать нас на безумные действия, а потом умывать руки. Я ясно представляю себе, почему она так поступила. А если действия человека нам понятны, этого достаточно. Когда отдаешь себе отчет, как и почему что-то произошло, все становится на свои места.
– Вот так новости! Ты интересуешься психотерапией?
– Я пока еще в своем уме.
– Можно быть сумасшедшим и не заниматься психотерапией, – возразил шеф. – Говори, Штерн, говори. Задай мне перца. Сегодня меня все пинают.
– Я хочу сказать, – продолжал Штерн, – хочу сказать, что так уж устроены люди. Она это сделала, и, как мы предположили, сделала оттого, что Людевиг накачал ее всякими бреднями. Этому я научился у вас, господин Тойер, и не глядите на меня так… Короче, она почувствовала себя сильной. Потом ей попался на глаза Плазма, то есть, извиняюсь, господин Гросройте, и она тут же смекнула – вот превосходный подозреваемый и к тому же никудышный свидетель, которого никто не примет всерьез. Поэтому она все равно выстрелила, взяла ключ и пошла к вокзалу. Вероятно, чувствовала себя окрыленной…
– Да, – тихо согласился Тойер… Он снова «видел», он был там, где не имел себе равных. Оказывается, за десятки лет службы он все еще не узнал себя до конца. – Она парила, она летела над землей, она чувствовала под ногами асфальт, но все равно была где-то высоко. Она переступила черту и обнаружила, что ей это нравится. В ней всегда жила крупица этого чувства, иначе Людевиг, при всей своей изощренной подлости, не смог бы ее использовать. Теперь это произошло: она пошла сначала к вокзалу, за ее спиной уже раздавались крики людей, обнаруживших убитого. Она сжимала в ладони его ключ. Возможно, она поспешно сорвала с себя парик, укрывшись в тени, подальше от фонарей. И пошла назад. Потому что ее никто не видел. Она стала невидимой – частица людской массы и одновременно теперь уже высшее существо, не такое, как все, поднявшееся над ними. Она чувствовала: ее парализованный гуру прав, они станут фараонами или кем там он ей обещал. Приехали полицейские и стали оттеснять людей, и тогда она продолжила свою игру. Убийцы часто болтаются на месте преступления, помогают полиции, важничают, рискуя выдать себя, потому что хотят играть и дальше. Она тоже не устояла перед искушением. Она не позволила оттеснить себя вместе с толпой, не позволила… Она подошла к полицейским и заявила, что, кажется, кое-что видела. Причем заявила не категорично, а так, без особой уверенности. Игра! Безумная игра! Ведь если бы нашлись другие свидетели, ее бы узнали и схватили на месте. Правда, у нее теперь была другая прическа, да и кто мог подумать, что это она. Куртку она тоже вывернула на другую сторону. К сотрудникам полиции подошла на цыпочках. Когда она продает себя ненавистным мужчинам, они хотят видеть ее на шпильках, и она привыкла к такой обуви, в туфлях без каблуков у нее болят ноги. Теперь ей пригодилась эта боль и вообще вся ее боль…
Тойер все говорил: он видел Крис, неприкаянную, холодную, крупную зрелую женщину с миловидным лицом, жалкую рабыню мужчин и их повелительницу – всеобщую повелительницу. Вот она подходит к полицейскому, стоящему возле убитого в мерцающем синем свете мигалки. Тойер не слышит их разговор. Почему не слышит? Ну конечно, там слишком шумно. Все говорят наперебой. Но он видит, как она что-то говорит; полицейский записывает ее фамилию. Оружие лежит у нее в сумочке; возможно, оно еще не остыло. О таких ощущениях грезил Людевиг – теперь она сама их испытывает. В любой момент кто-нибудь может ткнуть в нее пальцем – вот же убийца! – но никто этого не делает. Люди испуганно расходятся, она это видит. Она единственная в своем роде, она это сделала, она уникальная. При виде суетливых мелких людишек душа ее наполняется безумным ощущением превосходства, медленным оргазмом смерти. Нет, она не утверждает, что это был Плазма, – только намекает, подводит полицейских к такому предположению. Пускай ищут, пускай радуются, если найдут. Она: его якобы не признала. В роли простушки и жертвы она скажет то, что знает, только не все. Ночь мягкая, воздух полон ожидания, предвестия чуда, преображения. Год начинается лишь теперь, когда уходят холода. Ее год. И она заканчивает его, не ждет оборота Земли вокруг Солнца: она закладывает кельтский круг. И в своем высокомерии напоследок кладет туда то, о чем спрашивал ее полицейский. В высокомерии, которое, возможно, было лишь подсознательным желанием избавиться от безумия, стремлением преступника к разоблачению; у такой мазохистки, как Кильманн, оно могло быть особенно сильным.
– Да, вот как оно было, – закончил он свое описание. – Она вместо Людевига испытала его триумф, он торчал дома и, как всегда, ждал. Возможно, постепенно он это понял. И, возможно, они успели возненавидеть друг друга.
– Они украли у нас третьего! – Киллерша, Кил-ле-Килле – так он окрестил ее в душе, – была вне себя от ярости. – Теперь, пожалуй, ничего не получится… – Она со злостью пнула ногой стену. – Все зазря…
– Мы найдем выход, – подыгрывая ей, он прикинулся, что тоже нервничает. – Черт побери, все-таки он тоже отправился на тот свет.
– Ну и что? Дело ведь не в этом! – Ее лицо приобрело лиловый оттенок. Ему даже стало не по себе. Она его пугала.
– Дело ведь не в этом! Что теперь будет с моим преображением?…
– Да, что теперь будет? – Тут он невольно засмеялся, не столько над киллершей, сколько над самим собой. Ведь он только что сообразил, что и сам ждал какого-то преображения, огромного удовлетворения, чего-то необычайного, но ничего не почувствовал.
– Прикажи мне повеситься, тогда я сама замкну круг… Сама это сделаю…
– Перестань, что ты еще придумала, останься тут…
Он хотя и обладал даром перевоплощения, хотя и умел целиком и полностью переселяться в оболочку другого человека, но, к сожалению, не мог сам закрыть дверь.
В третьем таксопарке им повезло. Да, сегодня утром поступил заказ на перевозку инвалида, в десять из Шлирбаха в Хундсбах в Оденвальде, там еще такой замок, где кучка чокнутых создала Дом чувств, только мы без понятия, чем они там занимаются.
– «Д.Ч.С.10», – напомнил Лейдиг, когда они собирались в дорогу. – Дом чувств, суббота, в десять.
Тойер снова взялся за телефон. Рискнул представиться Зельтманном, пересыпал свою речь междометиями и лишними, вставными словечками. Вопросы своих подчиненных он стряхнул с себя, как мокрые собаки стряхивают воду с шерсти.
Наконец его соединили с рорбахским коллегой, который повторно беседовал с Кильманн по делу Плазмы. Нет, не было никакого пластыря, никаких синяков. Гладкое лицо.
– Перед приходом к нам она загримировалась, опасаясь, что ее узнают другие свидетели. Хитрый ход. Вот только свой маскарад она не сохранила. Ей просто повезло, что ее опрашивал местный полицейский, а не кто-то из нас. Это было глупо. Она хладнокровно убила двух мужиков и совершенно бездарно предала своего сообщника. Теперь, скорее всего, ее отношения с бывшим гуру и властителем дум безнадежно испорчены; умного решения у нее нет, зато есть много глупых. Возможно, она хочет его прикончить.
«Добро пожаловать в Гессен», – приветствовал полицейских пестрый рекламный щит на автобане.
– В общем, надо ехать до Бенсгейма, потом свернуть направо и двигаться вверх, к Оденвальду. – Указания Лейдига после длительного изучения карты можно было бы назвать скудными, однако Штерн, в очередной раз без особой радости предоставивший свой автомобиль для служебной поездки (если ее можно было назвать служебной), не роптал. Пока из-за бесчисленных стройплощадок, тянувшихся до самого Франкфурта, у них появилось искушение срезать путь, проехав прямо по неровному полю.
Тойер и Хафнер сидели позади. Гаупткомиссар включил свой мобильник и держал его перед собой, словно микрофон, чтобы не прозевать звонок от Ильдирим. Но она все не звонила, и это, по-видимому, означало, что им придется действовать самим, без помощи гессенских коллег.
– Положение опасное, – сказал Тойер. – Если Крис и в самом деле что-то задумала, она наверняка прихватила с собой оружие. Коль скоро гессенская полиция не примет участия в нашей операции, мне придется действовать самостоятельно.
– Полицейский на больничном, – усмехнулся Хафнер. – Этого еще не хватало. Глупости. У вас ведь наверняка даже оружия при себе нет.
Тойеру пришлось согласиться с ним. Некоторое время он мучительно подыскивал доводы, почему тем не менее он владеет ситуацией, и тут ожил мобильный телефон.
– Положение идиотское, – сразу, без преамбул, сообщила Ильдирим. – Компетентные чиновники в Дармштадте хотят знать все детали и, главное, переговорить с господином Зельтманном, прежде чем выделять подкрепление. Зельтманна же нигде нет. Я несколько раз звонила в его кабинет, ведь у него сегодня обычный рабочий день, так что заместителя он не оставил, но сам как сквозь землю провалился. Его мобильный включен, но работает только голосовая почта. Жена понятия не имеет, где он. Ей он сказал, что едет на службу. Она волнуется. Я пыталась также поговорить с Момзеном, но сопляк ничего и слышать не желает о работе, пока не оправится от ветрянки. Вернца тоже нет на месте.
– Начало лета, прекрасная погода, – сказал Тойер. – Люди, вероятно, затосковали в четырех стенах. – Он задумался – затосковали по чему? Ведь солнце тут ни при чем, и даже он, даже он временами, когда наступали теплые дни, испытывал желание уйти прочь из дома. – Человек в одиночестве – ничто, – прошептал он.
– Что?
– Ничего. Я хочу сказать, что мы до сих пор так и не сумели ничего узнать.
– Что вы рассчитывали узнать на автомагистрали? Вы ведь еще не прибыли на место.
– Да, точно. В самом деле. Да-да.
– Тойер… – В голосе прокурора зазвучала личная нотка. – Я ничего из сказанного мною не хочу брать назад, разве что мои слова про дважды идиота. Если все пройдет гладко, мы поговорим еще раз. Но, вероятнее всего, дело примет катастрофический оборот. Допустим, Хафнер пристрелит какого-нибудь жителя Гессена, который, на свою беду, будет сидеть в инвалидном или даже в обычном кресле, а то и просто окажется на его пути, и вы перейдете в частные детективы. Тогда вам наверняка понадобится секретарь-машинистка, верно?
– Всегда пожалуйста, – любезно отозвался Тойер, – с удобным для семьи графиком работы. И с пятью перерывами в день для молитвы, обращенной к Мекке.
– Дурак, – сказала Ильдирим, но в ее голосе слышался смех.
В местечке Хундсбах грубый деревянный щит, размалеванный дикими красками, указывал дорогу в лес.
– В бордель так не заманивают, – заявил Хафнер и небрежным щелчком направил окурок в сухие кусты. – Значит, это забава для детей.
Все пропустили мимо ушей безвкусное наблюдение Хафнера и молча доехали до места. Тойер опасался, что его нервная система не выдержит постоянных перегрузок и сдаст в самый неподходящий момент. Вытаращив глаза, он разглядывал Дом чувств.
– На первый взгляд это всего лишь небольшой охотничий замок в стиле барокко, розового цвета. – Он вылез из машины и прошелся, разминая затекшие ноги. – Представьте себе картину: захудалый, в пересчете на современные понятия, из третьей лиги, барон в полосатых гамашах орет на крестьян, а у него под ногами толкутся грязные гуси. А в XIX веке тут, в обветшавшем замке, хранили скамейки для дойки. Понятно?
– Нет, – ответил Лейдиг и робко подхватил под руку споткнувшегося шефа.
– Рыцарское звание вовсе не означало блеск и славу, вспомните нашего Плазму, то есть Вальдемара… разве что чуточку власти. Просто чуть-чуть глупого, идиотского самоуправства. Бароны тянули деньги на сооружение этого небольшого замка из трех убогих оденвальдских городков. Наверняка слабоумный хозяин Хундсбаха пыжился и что-то хотел доказать высокородным аристократам, а его взяли да и казнили вместе с подвернувшимся под руку цыганенком. Ведь тогда и детей вешали… а мы вот теперь тоже молодцы – гоняемся за паралитиком… Потом какой-то жирный нацистский бонза корчил тут из себя барина, устраивал приемы, фу-ты ну-ты, но заработал в сырых стенах ревматизм и, разозлившись, перебрался в Биркенау, в опустевший дом еврейской семьи Бирнбаум. Никогда не знаешь, где тебя ждет беда. Все взаимосвязано… Каждый старинный кирпич помнит множество трагедий и море несправедливости. Кто же мы тогда…
Он снова споткнулся. Молодые помощники дружно поддержали его под локти.
– Ловко вы меня ловите, – меланхолично засмеялся он и продолжал: – После войны в Хундсбахе стояли америкашки, крутили пластинки – джаз, диксиленд, пили бурбон и, пьяные, палили по голубятне. Конечно, сам замок тогда пустовал, все кануло в небытие – последние отпрыски рыцарского рода, производство скамеек для дойки, историческое сознание… После экономического чуда, когда дерьмо превращали в золото, золото в бетон, а бетон снова в дерьмо, словно ничего другого не было и не бывает, и в самом деле, больше ничего нет, кроме планов какого-то одного поколения, которые через пару десятков лет оказываются пустыми…
– Мы должны поймать убийцу, – зарычал Штерн. – Хватит молоть чепуху!
– С охотничьим замком надо что-то делать, его следует сохранить, – Тойер не выходил из придуманной им роли школьного учителя. – В нем запечатлена наша история… Точно, она торчит там, как клизма в месте ее назначения.
– По-моему, отлично сказано, – одобрил Хафнер.
– Я хочу поговорить с тобой в священном месте.
– В чем дело? Ты с ума сошла?
– Теперь ты будешь меня слушать, как слушала тебя я…
– Крис, в чем дело? Почему ты хочешь навлечь на нас беду? Они ведь все спишут на сумасшедшего…
– В Древнем Египте верили, что первозданный океан Нун и Мрак – место сотворения мира… И знаешь, не будет никаких свидетелей, тем более никаких соглядатаев… – Почему она засмеялась? – Бог Тот – это Гермес Трисмегист… нет никакого соседского мальчика по имени Лоран. И никогда не было. Я навела справки.
– Кто тебе позволил?
– Отныне мне никто больше не может что-либо запрещать или позволять, ничтожество, мелкий человечек. Никто.
Сначала вокруг были только деревья. Вокруг обветшавшего замка простирался парк, написанные от руки щиты называли какие-то места, известные завсегдатаям. Тойеру они напомнили тропы здоровья, так популярные в былые дни. Перед первым щитом полицейские остановились. Но тут речь явно шла не о физической культуре.
– «Познающее Я, – прочел вслух Лейдиг, – все больше концентрируется в акте эгоичности, чтобы затем, в акте просветления, прекратить свое точечное существование во времени и пространстве»… Ничего не понимаю.
– Неужели ты хочешь понять такую белиберду? – буркнул Хафнер. – Ведь это полная фигня.
– Во всяком случае, теперь почти понятно, куда мы попали, – сказал Тойер. – Я был прав. Что, прав я или нет?
– Хватит, пожалуйста… – Штерн явно нервничал. – Мы приехали сюда по делам службы. По-моему, неразумно заниматься сейчас всякими фантазиями… Только не обижайтесь на меня. – При этой строгой тираде у доброго человека из Хандшусгейма покраснели уши.
В душе Тойер был благодарен Штерну за то, что тот вернул всех к суровой действительности, но, чтобы не ронять свой авторитет, строго заявил:
– Прошу не забывать про чрезвычайные с точки зрения закона обстоятельства, в которых мы оказались. Сначала надо осмотреться, сориентироваться. Время у нас есть. Вообще я не понимаю, как она тут, в столь оживленном месте, может прикончить себя или калеку Людевига…
В самом деле, вокруг них множество людей сосредоточенно предавались странным занятиям. Приближаясь к замку, сыщики увидели, как босая женщина преклонного возраста, так сказать, достигшая поздней осени жизни, превозмогая боль, балансирует на шишковатых древесных стволах. Она то и дело теряла равновесие, один раз даже свалилась прямо на ворох прелых листьев. В десятке метров от нее босоногий биоактивист в берете и с седой козлиной бородкой, истерически смеясь, ковылял по колкому гравию.
– В довершение всего они, верно, ходят по лезвию бритвы, и им это что-то дает, – проворчал Хафнер. – Ребята, по-моему, я видел нечто подобное в вечерних новостях. Такие штуки проделываются для расширения сознания. Как раз в духе этого говнюка Людевига. И все-таки, шеф, мы ведем себя как наш любимый Зельтманн: всё чего-то ждем. Давайте арестуем шлюху и этого гада, и дело с концом!
– Значит, ты сейчас попрешься туда, размахивая служебным жетоном, и устроишь там разгром? – нервно спросил Тойер.
Хафнер кивнул, в его глазах загорелась детская радость.
– А что мы будем делать, если, допустим, его там нет? Что, если они тут всего лишь встретились и сразу уехали куда-то еще, тогда как?
Помрачневший Хафнер молчал.
– Сейчас мы всего лишь обычные посетители, пока не увидим Людевига и Кильманн. Все, никаких возражений.
Немного растерянные, они шли дальше. Теперь справа от них двое взрослых энергично раскачивались на причудливо связанных между собой двойных качелях. Их обступила толпа любопытных, а молодой человек в одежде явно собственного пошива объяснял: качели устроены так, что качающиеся люди уравновешивают друг друга, следовательно, качели демонстрируют, насколько один человек зависит от другого.
Лейдиг взглядом показал Тойеру на трех женщин – те в странной отрешенности гладили один и тот же камень, рядом с ними на доске сидел, скрестив ноги, толстый мужчина; вздыхая, он набирал горстями песок и высыпал его сквозь пальцы. Чуть дальше из ржавого крана текла струйка воды, а тоненькая девушка, сложив ладони ковшиком, ловила влагу и медленно ее выливала.
– Что там внутри? – с отвращением спросил Хафнер. – Нам что, придется раздеваться?
Но они все еще не добрались до замка. Им пришлось идти по тропе, причудливо петлявшей вокруг самодельных деревянных щитов с цитатами из мыслителя Рудольфа Штейнера. Никто из полицейских не был сведущ в антропософии. Они знали только, что вальдорфская школа в Гейдельберге расположена в неприятной близости от предприятия по переработке бытовых отходов. Однако многократное упоминание «духовного взора» вызвало у Тойера сопротивление, которое обычно возникало лишь при общении с живыми людьми. Он слишком ясно осознал, что безумие еще не искоренено. И поэтому тут же взревел:
– Почему мы, собственно, должны брести как идиоты по этой тропе?
Хафнер подошел к последнему щиту, погасил окурок об украшенную завитушками букву «Т» в торжественно выделенном слове «Теософия» и заявил, что теперь все хорошо. Лейдиг напомнил ему: раз уж им приходится выдавать себя за обычных посетителей, лучше не безобразничать.
– Верно, не надо наглеть, – печально подтвердил Тойер. – Любовь – самое важное. Это поистине так. Поистине так, мать вашу. – Он присел было на какое-то бронзовое сооружение, но проворно вскочил – это оказались песочные часы с агрессивно заостренными краями.
– Эй, дикари!
Тойер обернулся. Перед ним стоял рыжий косматый парень в пестрой, слишком просторной одежде и улыбался так, как умеют только люди, познавшие необычайно важную, просто великую истину: завсегдатаи церковных собраний, уфологи, исламисты и сторонники домашних родов.
– Слушай, – прошепелявил парень и положил руку на плечо Тойера. – Мне понравилось, что ты сейчас сказал. Но гнев тоже должен существовать. Гнев комплементарен, он дополняет покой. Мы тут мыслим комплементарно. Мне понравилось, что ты сказал.
– А мне нет, – устало возразил удостоившийся похвалы сыщик.
– Мне тоже нет, – раздраженно добавил Штерн.
– Вы что, группа? Вы записывались?
– А нужно записываться? – совсем не профессионально спросил гаупткомиссар.
– Да, у нас тут не кино и не цирк, мы стремимся упорядочить посещение. Духовный опыт вместо бездушного потребления. Восприятие. Участие всех органов чувств.
Тойер оглянулся на петляющую тропу, которая привела его в бешенство, и молча кивнул.
– Мы записывались, – хладнокровно солгал Лейдиг. – Уже давно.
– А-а, ну тогда идемте. – Парень танцующей походкой взбежал по ступенькам к порталу замка. – Я Матиас.
Наверху стояла школьная доска. На ней претенциозным, витиеватым почерком были записаны группы посетителей на этот день.
14 часов: Коллегия вальдорфской школы, г. Мангейм
– Мангеймцы, – пробурчал Хафнер. – Час от часу не легче.
15 часов: Группа йоги и досуга для пожилых людей, Бад-Вимпфен
– Это мы и есть, группа йоги, – сообщил Тойер, быстро взглянув на часы. – Просто мы приехали пораньше.
Матиас с сомнением воззрился на них: в такие моменты просветленные люди утрачивают свою привычную самоуверенность и выглядят особенно жалко.
– Какие же вы пожилые? Вы выглядите еще совсем молодо, особенно вы трое…
– Благодаря йоге, – доброжелательно пояснил Лейдиг. – Это неиссякаемый источник молодости.
Они вошли в вестибюль замка. Их встретили сутолока и гомон, так что регулирование посещений оказалось фикцией. Странно возбужденные люди всех возрастов болтали и хихикали, их голоса множила гулкая акустика. Больше всего шума было от двух громадных, наполненных водой котлов с толстыми, словно колбасы, ручками; теософы смачивали ладони и терли эти ручки, словно некую сокровенную часть тела в интимные минуты. От усердного натирания котлы содрогались в дьявольской пляске и издавали ужасный гул, пронизывающий до мозга костей. Затем один из чанов принялись ублажать немытые дети в майках из батика. Какой-то ребенок бойко обратился к старшему гаупткомиссару, с трудом сохранявшему самообладание:
– Пока он гудит, ты должен загадать желание.
– Я желаю, чтобы ты прекратил заниматься этой ерундой.
– Послушайте! – зашипел Штерн. Их экстатический провожатый тем временем задержался у инородного в этом месте пивного столика и заполнял серые бумажки, касавшиеся их посещения. – Зачем ломать комедию? Почему бы просто не сказать, кто мы такие?
– Когда мы увидим Кильманн и Людевига, тут же скажем, – твердым голосом ответил Тойер, хотя сильно сомневался в этом. – Тогда мы немедленно скажем.
С напряженным интересом они следили за тем, что творилось в этом сумасшедшем доме.
Матиас заставил их крутить большие деревянные колеса, это вызывало оптический эффект, известный всем еще со школьных лет. В пыльном сводчатом подвале их провожатый стал терзать смычком от контрабаса края одноногих металлических столиков, предварительно посыпав их песком. Раздались пронзительные звуки, а на металлической поверхности возникли геометрические узоры из песка. Парень представил это как чудо, а Тойеру вспомнились фотографии из учебника физики.
– Мы экспериментируем с разными металлами и разным по зернистости песком, крупным и мелким, – ликовал он. Лейдиг, растирая мочку уха, поинтересовался, что они хотят при этом выяснить. Вопрос остался без ответа.
Они снова поднялись наверх. Краем глаза Тойер заметил группу старцев – они яростно жестикулировали, а другой парень возражал им, качая головой. Один старик, с праведным гневом на лице, принял позу лотоса. Гаупткомиссар взглянул на часы: ровно три.
– Вы нам еще не все показали? – испуганно спросил он, прервав на полуслове сбивчивый рассказ Матиаса.
– Не торопитесь, мы обязательно пройдем все этапы! – сухо отрезал тот.
– Нет-нет, я не тороплюсь, – с отчаянием ответил Тойер. – Я в восторге от увиденного.
При всей своей примитивности он попал в точку и сказал именно то, что требовалось. Гид кивнул.
– Вообще-то все об этом говорят. Иногда я сижу в нашей «Невидимке» и слушаю разговоры людей, свидетельствующие о том, что наши посетители учатся постигать мир открывшимся у них духовным взором. Знаете, это самое замечательное в нашей работе. Когда пожинаешь плоды своих стараний. – С этими словами он энергично зашагал дальше.
Как и следовало (или не следовало) ожидать, в конце концов бравого футболиста-любителя и усердного сыщика Вернера Штерна усадили в тибетский храмовый колокол – некое подобие людоедского котла. Матиас большим черпаком выписывал на его стенках круги, отчего котел вибрировал и чудовищно гудел.
– Сейчас все клетки твоего тела заряжаются энергией! – кричал Матиас сквозь оглушительный вой колокола.
– Кто тебе сказал, что это не вредно? – огрызнулся Штерн, вставая.
– Оставайся на месте! – всполошился Матиас. – Сядь! Ты прерываешь энергетический поток!
В два прыжка Тойер подскочил к нему и схватил за шиворот.
– Ладно, парень, довольно. Послушай: мы не йоги, мы полицейские. И мы разыскиваем мужчину в инвалидном кресле и даму, которая каждый раз выглядит иначе – конечно, это не самое удачное описание, но другим мы не располагаем.
Хафнер даже просиял от облегчения.
– Я сомневаюсь, что у вас есть право вести тут поиски! – Матиас немедленно переключился на режим пассивного сопротивления, несомненно, многократно испытанный: он вцепился в Тойера и Штерна и буквально повис на них.
– Если уж у полиции нет такого права, тогда у кого оно имеется? – с необычным для него гневом поинтересовался Лейдиг.
– Я ничего не говорю.
Хафнер влепил ему звонкую оплеуху.
– Перестань, Хафнер! Если сейчас что-нибудь пойдет не так, собирать нам на улице окурки. – Тойер попробовал осторожно высвободиться из рук Матиаса, но не вышло.
– Прекратить насилие! – крикнул кто-то позади них. В колокольную комнату ворвались старики. На их лицах читалась готовность принять героическую смерть. – Руки прочь от юноши! Как вам не стыдно!
– Полиция! – завопил Хафнер и выставил свой жетон.
– Пока я не узнаю, в чем вы обвиняете этого чудесного парня, я вас не выпущу! – крикнул крепкий старец и решительно вцепился в дверной косяк. – Мы из Франкфурта, наша группа ведет активную борьбу с опытами на животных, – сообщил он, хотя его и не спрашивали. – Мы знаем, как обращаться с так называемыми силами охраны правопорядка, не раз с ними сталкивались.
Впрочем, на другом конце комнаты, в стороне от нежданных защитников Матиаса, имелась еще одна дверь. В нее-то и ринулись полицейские вместе со своим трофеем, оставив позади разочарованных друзей животных.
– Стойте! – крикнул им вслед старик, но они не остановились. Хафнер тащил парня под мышкой.
– Невидимка! – крикнул Тойер, когда они пробирались по грязноватому подземному ходу, со стен которого усмехались неумело намалеванные ангелы. – Что это такое? Я уверен, для нашей Крис стать невидимой – предел мечтаний…
– «Невидимка», – пискнул Матиас, задыхаясь в потных клешнях Хафнера, – наш темный бар. Им заправляет незрячий бармен Эрвин. Там можно оттачивать свои органы слуха, обоняния и вкуса…
– И слушать лапшу, которую вешают на уши, – с презрением добавил могучий сыщик. – Инвалидам там наверняка нравится. Часто там бывает некая дама из Гейдельберга? Отвечай, приятель, не тяни резину, а то мой коллега шутить не любит.
Подыгрывая шефу, Хафнер свободной правой рукой почти ласково потрепал за ухо парня, которого по-прежнему держал железной хваткой.
– Я не знаю, – глухо ответствовал Матиас. – Туда многие ходят. Впрочем, в последнее время у нас появилась одна необычайно восторженная поклонница храма. Но она не из Гейдельберга…
– Вранье все это, – отозвался Тойер. – Ведь не случайно же она в первый раз приехала с гейдельбергской группой?
– Да, точно, я вел экскурсию; она еще сказала, что приехала посмотреть… Эй, я сейчас задохнусь!
Хафнер неохотно разжал пальцы.