Текст книги "Кельтский круг"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

20

Выяснилось, что Зельтманн был последним любовником фрау Людевиг. Уже поэтому он так активно сопротивлялся предложению Тойера установить наблюдение за виллой. Как это отразится теперь на его профессиональной карьере, было неясно.

Уличенный убийца через пару дней, потраченных на скрупулезное расследование его секретов, стал с готовностью давать показания, и вместе с информацией, полученной от пришедшей в себя Кильманн, то есть Крис, у следователей сложилась довольно полная картина преступления.

Тойер и его помощники оказались правы, что еще больше повысило их авторитет.

Вечером 14 июня, в пятницу, то есть уже накануне драматических событий в Хундсбахе, у супругов Людевиг произошла последняя ссора. По утверждению Людевига, жена сама явилась к нему, хотя Тойер не исключал, что он мог ее вызвать. Опыт сыщика подсказывал, что нередко преступники испытывают все возрастающую потребность выговориться.

В ходе допросов Людевиг постепенно менял свою первоначальную версию. Теперь он утверждал, что жена якобы расхохоталась в ответ на его намеки, будто он, ее бессильный, парализованный муж, мог отомстить за долгие годы унижений. Он не собирался заходить так далеко, уверял убийца, только хотел хоть однажды увидеть страх на ее самоуверенном лице; это удовлетворило бы его, ведь он почти не сомневался, что поездка в Хундсбах поставит на всем крест.

Ее насмешкам не было конца, и тут ему попался под руку нож из его прекрасно оборудованной, рассчитанной на инвалида кухни, которой он почти не пользовался из-за своих слабых рук. Поскольку для обвинения это было существенно, много сил ушло на выяснение вопроса, как нож оказался в непосредственной близости от убийцы. В конце концов следствие предположило, что Людевиг незадолго до этого вскрывал им письмо.

Под презрительный смех жены он схватил нож обеими руками – в одной он не смог бы его удержать – и поехал прямо на нее. Но она не приняла угрозу всерьез. Вела себя как человек, который ищет газету, чтобы отмахнуться от осы.

И тут он ударил ее ножом в живот. Судебные медики установили, что Людевиг благодаря «везению», какое часто сопутствует новичкам, угодил в брыжеечную артерию и перерезал ее. Кирстен Людевиг сделала после этого пару шагов и упала. Когда поток крови иссяк, супруг вытащил из раны нож и осторожно вымыл. На него самого не попало ни капли крови – он воспринял это как знак свыше. Однако на колесах инвалидного кресла удалось обнаружить следы крови, ею была залита и вся комната – тоже знак, но не космический, всего лишь кровь убитой женщины. Только после убийства жены он, по его словам, решил захватить с собой в Дом чувств нож и прибор ночного видения. Он не знал точно, в какое место едет, но понял со слов Кильманн, что там будет темно. Потом сообщил своим помощникам из социальной службы, что они могут вечером не приходить. И стал ждать.

Кильманн без обиняков сообщила, что собиралась его убить. Она производила странное впечатление. С одной стороны, держалась самоуверенно, как человек, лишь недавно освободившийся из долгого рабства, с другой – несла всякую чушь, говорила о жертвах, божественном провидении, кровавой дани. Внятно объяснила символику фетишей и их место на круге, но в целом получилось нечто нелепое и расплывчатое. Правда, бар «Невидимка» был выбран не только по культовым соображениям. Если бы не прибыла группа Тойера и, прежде всего, если бы Людевиг не обнаружил у себя новую способность – искусство обращения с ножом, все могло бы сойти Килле-Килле с рук. В ее замысел был частично посвящен только Эрвин, но он знал ее под вымышленным именем, а свой голос она, как опытная актриса, ловко меняла. Во избежание шума она намеревалась задушить Людевига. Предназначенный для этого пояс лежал в ее сумочке. Потом она просто растворилась бы в шуме и суете этого безумного заведения. В замок Кильманн проникла через вход для инвалидов, расположенный в задней части комплекса. Через него привезли и Людевига в инвалидном кресле. Когда следователи указали ей на то, что она, искусственно завершив круг, выдала себя, она сначала отвечала высокомерно, но вскоре присмирела. Тойеру она заявила, что ничего не помнит. Хитрость в ней уживалась с глупостью и непоколебимой верой в свою избранность, а позади была разбитая жизнь. Все вместе и привело ее к убийствам.

Начальник полиции Зельтманн, невероятно подавленный, признался, что уже много дней добивался свидания с Кирстен Людевиг, с которой поддерживал после ее свидетельских показаний частые и все менее формальные контакты. Неверная и подлая, да-да, именно это и привлекало его в ней. Впрочем, желаемого он так и не получил и, как бы это выразиться, едва ли смог бы получить, едва ли. И хотя его немного смутило то, что с вечера пятницы она не давала о себе знать, в субботу он все же приехал в условленное время. Поскольку фрау Людевиг ему не открыла, он прошел на половину ее мужа, в отношении которого не питал никаких подозрений. Да, это было легкомысленно с его стороны, ведь один из лучших его сотрудников, несравненный Тойер, подозревал калеку, но ах, любовь, она даруется нам свыше. И теперь, так сказать, он нуждается, несмотря ни на что, в понимании и сочувствии, как в общечеловеческом смысле, так и со стороны коллег. Ведь ныне он стоит, хотя и надолго обречен на постельный режим, перед руинами своего существования как в профессиональном, так и… в каком еще? Ах да, в личном плане.

Тойер вел допрос своего шефа со странным чувством. Еще несколько недель назад его бы воодушевила и порадовала сама мысль об этом, но теперь ему было не по себе. Его терзала непрошеная жалость.

– Знаете, дорогой мой Тойер… – Бледный, но уже вполне оправившийся от потрясения, начальник все тыкал пальцем в онемевшую правую руку гаупткомиссара, а убрать ее Тойер не решался – это могло обидеть лежачего больного. – Когда посмотришь в глаза смерти, многое воспринимается не так, как раньше… Многие вещи уже не кажутся такими важными. Другие, наоборот, обретают свой истинный вкус. Да, жизнь – это лакомство, ее ощущаешь вкусовыми рецепторами… короче, что я хотел сказать…

– В прошлом году, – задумчиво сказал Тойер, – я оказался на волосок от смерти и буквально чудом избежал ее. Да и на этот раз я опять рисковал головой; во всяком случае, мне так показалось. Я почти уже прощался с жизнью, так сказать, подводил ее итоги, но итоги получались неутешительные. Оба раза больше всего меня терзало то, что итогов особых у меня и нет, что жизнь прожита впустую. Что я просто исчезну без следа, улечу в пустоту, в мир, похожий на тот бар «Невидимка». Какие мы с вами разные, господин начальник полиции!

– Страх ведом и мне! – весело промурлыкал Зельтманн. – Кто знает, как сложится дальше моя служебная карьера…

– Ах, Господи, мне жаль, – вздохнул Тойер, – но вас не выгонят с работы. Ведь вы ничего не нарушили, не совершили никакого должностного преступления. Разве что переведут на другую должность, хотя лично я с трудом это представляю.

– Дети ушли из дома! – сообщил Зельтманн как о чем-то второстепенном. – Да и жена моя еще та стерва – вещи уже пакует…

Тойер устало поднялся и забрал из вазы букет летних цветов, который только что принес.

– Вы, Зельтманн, все-таки страшно похотливый и жадный тип, жадный до всего, что хоть чего-то стоит в жизни, даже если это ваше собственное увольнение. Я терпеть вас не могу! Тем не менее желаю скорейшего выздоровления…

Ошарашенный больной молчал. Тойер угрюмо покинул палату.

– Вода с букета капает! Вы нам весь пол зальете!

– Что вы себе позволяете? Тут ведь ходят старики, они еле держатся на ногах!

– Откуда вообще у вас букет?

– Кто вы вообще такой?

– Наконец-то ушел. Идиот.

Людевигу было нетрудно вычислить намерения влюбленного Зельтманна – блудливый взгляд и огромный букет роз говорили сами за себя.

Не успел начальник полиции, вырядившийся в яркую гавайскую рубашку, сообразить, что к чему, как Людевиг ударил его ножом. В сущности, как бы дико это ни звучало, обоим повезло. Паралитик, с его слабыми руками, во второй раз сумел нанести роковой удар своим врагам, а Зельтманн остался жив. Его не слишком приятная способность трансформировать пережитое в выдающееся событие, возможно, облегчила ему те восемь часов, которые он беспомощно пролежал в луже собственной крови, в десяти метрах от спасительного мобильника, оставленного на сиденье автомобиля. К тому же большую часть этого времени он находился без сознания.

(Тойер несколько раз извинялся перед обманутыми престарелыми йогами, прислал им конфеты из кондитерской «Шафхойтле» и торт из сахарной лавки.)

В городе бушевало лето. Тойер не имел понятия, дома ли Ильдирим.

Она была дома, женские дела, боль в животе, а кроме того, приступ тиннитуса – шума в ушах. Немного полегче? Совсем немного…

– Ты чего пришел? Цветы ведь уже где-то стояли в воде, да? Ладно, все равно спасибо…

Ильдирим была в желтом бикини, загорелая. Они с Бабеттой несколько раз плавали в открытом бассейне. Его буквально трясло от неудержимого желания, но за кухонным столом сидела девчушка в маечке с тонкими лямками и корпела над умножением дробей.

Так что визит прошел впустую, и вообще…

– У меня вот что не идет из головы… – Ильдирим смотрела на стену. – Мамаша Бабетты дрянная баба, но ведь она пытается забрать к себе дочь. Хотя без девочки ей легче. Я уговариваю себя, что она делает это ради самоутверждения, но может, это любовь или то и другое поровну. – Они подошли к Бабетте. Малышка подросла, вытянулась и уже не казалась такой пухлой и беззащитной.

– На второй год она не останется, – шепнула приемная мать. – Если завтра напишет контрольную по математике хотя бы на 2,5 балла, ей поставят годовую тройку. Я горжусь нашими успехами.

– Что делает Терфельден?

– Ужас что! – Ильдирим тут же схватилась за правое ухо. – Теперь он предложил совершенно нереальные условия посещения. Через Бойтельсбахер, ту самую засранку из адвокатской конторы.

– Полный идиотизм! – ради солидарности подтвердил Тойер. – Нам надо что-то предпринять.

– Кому это – нам?

Собиралась гроза. Лето выдалось неважное, после недолгих жарких дней зарядили нескончаемые дожди. Из-за болезни Зельтманна меры по реструктурированию были проведены столь кардинально, что все снова вернулось на круги своя и сотрудники опять сидели в своих следственных группах. Лейдиг занимался телефонными звонками, у каждого нашлись дела, а Тойер и Штерн вели отчетность. Хафнер чаще всего, дрожа, извлекал из фольги аспирин «С».

– Нашли Плазму, – как-то сообщил Лейдиг. – Он повесился. На территории кардиологической клиники Креля. Наверняка знал ее с детских лет, ведь там работал его отец. Тут Гросройте и обитал, после того как была обнаружена его берлога в Виблингене. Потому что там было где спрятаться.

– Что он там делал? – удивился Тойер. – Сердца, что ли, трансплантировал?

– Территория клиники – чистый лабиринт. Чего тут только нет – сараи, угольные погреба, заброшенные корпуса, которые никак не снесут. Там он и устроился. Если бы не повесился, умер бы с голода.

– Разве мы не искали его там?

– Не слишком основательно.

– Почему?

– Не знаю. Вероятно, потому, что это территория клиники.

– Дураки мы.

– Да, точно. Дураки.

ВОЗМОЖНО МУДРАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ НАПОСЛЕДОК УСТРАНИТЬ УБИЙСТВО САМОМУ УБИЙЦЕ ПУТЕМ САМОУБИЙСТВА УБИТЫЙ УБИЙЦА И ГОРОД БЕЗ СТРАХА

ПЛАЗМА?

ПРОТИВОСТОЯТЬ РАСТУЩЕМУ СГУЩЕНИЮ РАЗБАВЛЕНИЕМ РАЗЗАБАВЛЕНИЕМ ЗАБАВ

ПРОЩАНИЕ

ПРИЛИЧИЕ

РАЗБАВЛЕНИЕ ЖИЗНИ ДО ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЧАСТИЦ ЧЕМ МЕНЬШЕ ЖИЗНИ ТЕМ ДА МЕНЬШЕ ЖИЗНИ ПЛАЗМА ЛИШЬ В ПРОШЛОМ РАЗБАВЛЕННЫЙ РАСТВОР ЖИЗНИ РАСТВОРЕНИЕ ЖИЗНИ РЕШЕНИЕ ЧЕРЕЗ ЛИШЕНИЕ ЖИЗНИ

ОТКУДА ПОЕЗДА ИДУТ ВО ВСЕ МЫСЛИМЫЕ СТРАНЫ СВЕТА БЕЗ ВОЗВРАТА

ДЕВОЧКА ЗАМКНУТА МАЛЬЧИКИ МЕРТВЫ ЭТО БЫЛА ЖЕНЩИНА ЖЕНЩИНА-УБИЙЦА УБИЙЦА МАЛЬЧИКОВ ДУША МАЛЬЧИКОВ БОЛИТ КАК ГОЛОД ЭТА БОЛЬ И РАСТВОРЯЕТСЯ В ПЛАЗМЕ

ВЗГЛЯД НА ГОРОД

БОЛЬШЕ НЕТ НЕБА

НЕТ

БОЛЬШЕ

НЕБА

Иоганнес Тойер ломал голову над последним текстом безумного Вальдемара фон Гросройте (покрытый плесенью листок был найден под трупом). Следствие было завершено, перед встречей с Ильдирим он сам осмотрел покойного и констатировал, что внешнего насилия не было.

Хотел ли Плазма передать Бабетте этот или другой текст, они никогда не узнают. Конечно, не узнают. Большая часть загадок так и остается неразгаданной. Океан времени смывает человеческие жизни, и они загадочны лишь потому, что быстро пролетают и у людей не остается досуга, чтобы сообщить о себе что-то стоящее.

Но больного и невиновного человека он охотно бы защитил. Мысль об этом наполняла старого сыщика печалью и меланхолией, постоянно возвращаясь к нему странными кругами.

Позвонила Хорнунг. Было уже поздно, шел дождь, в Гейдельберге тоже, только тут не было оползней, как в других районах страны. Отделился лишь маленький кусок суши, именно там, где старший гаупткомиссар надеялся обрести надежную защиту.

– Ну, Тойер? Все успел, все сумел? Теперь ты настоящий мачо?…

– Ну, как тебе сказать… Это как посмотреть.

– Я прочла в газете, что невиновный безумец был найден.

– Да, скверное дело, долго он провисел. Птицы его… того…

Тойер подумал: привет от археоптерикса, палеозавра со слабостью к червям, переодевшегося в серое безобразие.

– Такие детали меня не очень интересуют. Ты больше знаешь о его забавной семье, чем написано в газетах?

– У меня нет для этого ни времени, ни желания…У людей много грязных тайн. Сколько людей, столько и тайн. Нам известно, например, что выдающийся хирург вел себя дома как настоящая свинья. Похоже, всячески издевался над детьми. Только сестра была для мальчика лучиком света. Возможно, этим и можно объяснить его попытку поговорить с девочкой.

– Знаешь, я не считаю тебя своей грязной тайной. И никогда не стану считать, Иоганнес. Никогда.

– Нет, разумеется, нет, но почему ты так говоришь…

– Я прошла конкурс, Тойер. Все идет к тому, что меня там примут на работу. Если все получится, то зимой я уже буду преподавать в Ростоке.

Тойер был потрясен этой новостью, а еще потрясен тем, что новость его потрясла.

– Значит, теперь все окончательно решено? – тихо спросил он. – Но ведь там водятся скинхеды, по штуке на банку пива.

– Ах, что бывает окончательным?… Я позвоню тебе, когда буду знать точно. А бильярдные черепа и пивные банки есть всюду.

– Пожалуйста. Звони мне. Замечательно, что ты позвонила. Все-таки у нас было много прекрасного.

– Пока, Тойер.

…Кильманн от своих кровавых подвигов совсем потеряла голову. Убийства она готовила энергично, почти творчески, на извращенный и жалкий манер.

Она следила за мужчинами, которых Людевиг считал своими врагами. Наблюдала за вечерними прогулками Рейстера, много раз приходила под своим настоящим именем, без маскарада, на прием к глазному врачу Танненбаху, пока не изучила его привычки. Даже знала о том, что в доме Брехта не всегда запирается дверь подъезда.

Про нас написали газеты. Теперь я считаюсь крутым копом. Людевиг говорит, если бы мы не пришли, то он принял бы цианистый калий. А Кильманн бы вскоре умерла от потери крови. Почему он просто не попросил себя прикончить, не сказал. Как в футболе: я хоть и не выиграл, зато сбил с ног еще одного игрока противника.

Ах да – бар Эрвина стал теперь культовым местом. От посетителей нет отбоя.

Таков был кельтский круг, редкая пакость, замешенная на ложном уме, похоти, мести, покорности, а главное, на крови… Фабри, это не единственная причина, почему я пишу тебе, но сейчас у меня нет ни малейшей охоты называть другие. Пожалуй, лучше я приеду к тебе еще раз. Тогда это письмо становится ненужным…

Тойер отбросил исписанный листок.

Начало сентября. Старший гаупткомиссар выпалывал траву на могиле жены. Участок был запущен, комиссар сгорал от стыда. Он решил зажечь огонек на безвкусной гранитной плите, которую его когда-то уговорил установить ее брат. (К счастью, этот идиот умер.) Но тут же обнаружил, что у него нет зажигалки.

В конце сентября Хафнер был окончательно и полностью оправдан, даже удостоился поощрения начальства и похвал прессы. После этого он ушел в сорокачасовой запой и заработал воспаление среднего уха. Доктор Цубер, отоларинголог, которого порекомендовал Тойер, помог ему полностью выздороветь. Однако Хафнер остался при своем мнении: без «доброй порции» грога он бы не пошел на поправку так быстро.

Лейдиг осторожно налаживал контакты с домами престарелых.

Штерн потихоньку аннулировал все договоры с кредитными учреждениями о выдаче ссуды на строительство.

Фамилия толстого коллеги оказалась Зенф.[26]26
  Горчица (нем.).


[Закрыть]

Эпилог

В полдень Тойер поехал в Безевилль за покупками. Когда возвращался к машине, ручки пластиковых пакетов больно впивались в ладони. Кожа на ладонях пересохла, на ней выскочили прыщики. Вероятно, теперь, став аллергиком, он наконец-то превратился в настоящего современного человека. Интересно, против чего взбунтовалась его иммунная система? Против дрожжей, фундука, ночных разговоров с самим собой на сырой наружной лестнице?

Быстрым шагом он одолел расстояние до забора, сел в автомобиль и пришпорил его. Прошел год с тех пор, как он решился вновь сесть за руль, и вот уже гонял так, что впору участвовать в ралли. Сейчас он в очередной раз притормозил бег времени, одолев восемьсот метров проселка за три минуты. Потом пересчитал эту скорость на стандартные единицы измерения. Примерно шестнадцать километров в час, так что с ралли он немного погорячился.

Ему нравилось сидеть на улице, когда стемнеет и больно становится смотреть на яркие огни Гавра. Теперь, приехав в Нормандию во второй раз, в последние дни октября, он узнал эту местность чуточку лучше, чем прежде.

Он остановился в том же доме, что и в прошлый раз, когда гостил тут с Хорнунг. Хотел прочувствовать, что потерял ее. Траур удавался ему неплохо; всю жизнь умение отвлекаться от неприятностей он ухитрялся уравновешивать подлинной меланхолией. Требовалось лишь периодически добавлять по капле на ту или другую чашу весов.

Но сегодня в его стареющей душе возбуждение взяло верх над трауром и меланхолией. Он быстро покончил с покупками. Полтора литра Кремана, если все получится, фуа-гра, багет, готовый шоколадный мусс. Лишь в кассе ему пришло в голову, что в супермаркете нет сигарет.

– Ведь они понадобятся, – буркнул он, словно обращаясь к другому покупателю (тот выглядел так, будто сошел со старой рекламы сыра «рокфор» – от берета до галльских усов).

– Простит? Вы что-то сказали? – спросил усатый.

Тойер истерично отмахнулся:

– Нет-нет, я ошибся, принял вас за другого.

Тоже способ позаботиться о своем покое.

Теперь быстро в город, за сигаретами, уже по-дилетантски распоряжаясь своим временем. Сам он был некурящий, курил лишь по большим праздникам, значит, был по-настоящему некурящий.

Вскоре он уже возвращался на ферму. Сама процедура покупки прошла неудачно. На скудном французском он потребовал «большой ящик сигарет „Житан“ с фильтром», и ему продали блок, хотя нужна была лишь пачка с двадцатью пятью сигаретами.

Когда из-за деревьев вынырнул фермерский дом, было около часу дня, а он договорился на час. Спешно закинув на второй этаж сумки с покупками, он в который раз повторил себе, что нельзя найти более подходящего места для второй цели его поездки, мало совместимой с меланхолией. Но он прекрасно сознавал, что все это чушь. Разумеется, дом стоял на отшибе; разумеется, крестьяне, поскольку хозяевами были немцы и в дом часто приезжали постояльцы из Германии, привыкли к машинам с жирной буквой «D» на капоте и не обращали на них внимания. Но все это было неубедительно.

Нет, он приехал сюда, чтобы сыграть роль героя. Недаром он собирался, если операция будет удачной, отпраздновать свой триумф в гордом одиночестве. Впрочем, кто сказал, что все получится так, как надо?

Он скучал по своей покойной жене, скучал по Хорнунг, ее уму и язвительности, ее терпению, скучал по Ильдирим, ее огню, ее нежной попке и шелковистой гриве.

Тот говнюк все же согласился на его предложение – разумеется, только потому, что у него якобы и без того были дела в Нормандии. Вранье, конечно. Этого паршивца Тойер и ждал.

Погрузившись в раздумье, он стоял на коленях перед маленьким холодильником и убирал туда шампанское и продукты. Шум подъехавшей машины ускользнул от его внимания. Когда на лестнице раздались четкие шаги, гаупткомиссар едва успел переменить свою несолидную, униженную позу.

– Можно войти?

Сыщик невольно потянулся рукой к оружию.

– Заходите, господин Терфельден.

Посетитель развязно плюхнулся на маленькую софу под потолочной балкой – Тойер, постоянно о нее ударяясь, уже утратил двухзначное число клеток височных долей головного мозга.

– Возможно, вам было интересно узнать, чего я от вас хочу, иначе бы вы не приехали. – Сыщик уселся за стол напротив гостя, не вынимая руки из кармана пиджака. Его позиция была выше, чем у противника.

– Допустим… – Масленый голос Терфельдена был настолько противным, что сыщик от злости ощутил прилив сил. – В Мелле у меня свои люди, они много чего мне рассказали, в том числе о том, что какой-то жирный как свинья тип сильно интересовался делами моей скромной персоны. И тут я получаю от такого болвана, как вы, вызов в Нормандию. Я готов был сунуть его за зеркальные очки тому прокуренному хрену, который вручил мне его ни свет ни заря, после того как я послушно, как собачка, все записал. Я был даже вынужден поставить свою подпись на том чертовом листке, мол, «явлюсь в назначенное время». Но я не собачка – во всяком случае, давно не стою на задних лапках…

– Как бы то ни было, но вы приехали, и вы фактически банкрот. Мой приятель прогулялся по вашему паршивому Эмсланду и случайно подружился с финансовыми чиновниками. Не успели они выпить и семнадцати кружек пива, как те поведали ему про одного строительного магната, который вот-вот окажется у них на крючке… – В душе он снова с завистью оценил поразительное умение Фабри вызывать людей на откровенность. – Господин Терфельден, если вы не получите подряд на строительство новой Высшей школы управления, вам конец. И мне это известно. В настоящее время фрау Шёнтелер помогает вам деньгами. Она подрабатывает проституцией, даже без лицензии. Мы это выяснили. За роль любящего отца вы получаете бабло, банальное бабло! Мешок дерьма!

Терфельден глядел на него расширенными от страха глазами. Ухмылка сползла с его лица. Тойер выпрямился.

– Между прочим, подряд вы не получите. Он достанется вашему конкуренту из Нидерландов. Проклятый Евросоюз, верно?

– Вы ведь вызвали меня не для того, чтобы все это рассказывать. – Родитель Бабетты огляделся вокруг, словно комната с потолочными балками была не самым подходящим местом для мужского разговора. – Вы хотите сделать мне какое-то предложение, и я догадываюсь, что оно имеет отношение к чертовой сперме, которая выскочила из моего Пауля в эту асбахскую курицу.

Комиссару потребовалась минута, чтобы перевести его фразу на нормальный язык и сообразить, что Терфельден описал момент зачатия Бабетты.

– Времени с лета прошло достаточно, и мой друг собрал материалы, касающиеся комиссии, которая рассматривает дела о выдаче подрядов. Все. В этом конверте, – Тойер повысил голос и поднял над головой конверт формата А-4, – содержится компромат на каждого из этих господ. Один выходит из борделя, другого застукали на краже цветов с кладбища, третий помочился на синагогу… Вы держите этих парней на мушке, господин Терфельден!

– Вы насмотрелись криминальных боевиков. – Терфельден небрежно закурил. – Если вы думаете, что я на такое…

– В этом доме не курят! – взревел Тойер. – А криминальные фильмы я вообще не смотрю!

– На столе ведь лежит блок сигарет! – воскликнул Терфельден.

– Что на столе, вас не касается! Это мое частное дело. Я вас предупредил!

– Вы фантазируете, – веско заявил посетитель и таким образом присоединился к компании людей, которые, если их собрать вместе, не уместились бы в гейдельбергском Штадтхалле, он же Конгресс-центр. Но все-таки послушно погасил сигарету о каблук. – Во всяком случае, я уже видел такое по ящику: «В этом конверте лежат сто тысяч долларов в пачках по сто пятидолларовых банкнот…»

– Сразу видно, что вы за осел, – Тойер, к собственному удовлетворению, произнес эти слова холодно и энергично, – тогда получится двести пачек. Покажите мне такой конверт, господин Терфельден! – Оказывается, он еще что-то соображал, он не умножал в уме так быстро с тех пор, как коллеги из дорожной полиции заставили его дуть в трубочку на дороге между Хиршхорном и Клейнгемюндом. Случайно ли он тогда надрался?… Рука, которая вынула верхний листок из конверта, была твердой.

– Вам он знаком, как я полагаю?

Он протянул противнику черно-белое фото с довольно крупным зерном.

– Знаком, – с усмешкой кивнул Терфельден. На снимке лысый мужчина оглядывался через плечо прямо в объектив, словно его неожиданно окликнул фотограф. За ним был дом, все окна украшены неоновыми сердечками. – Так-так, это господин бургомистр… ну, а другие?

– Тут правила игры диктую я, а не вы! – Тойер сумел произнести это так, как и намеревался, – будто раздраженная матрона из окошка сберегательной кассы.

Теперь Терфельден смотрел намного дружелюбней.

– О'кей. Что вы за это хотите?

– О-о! – засмеялся Тойер, и это прозвучало немного дико. – Неужели непонятно?

– Я не понимаю…

– Тут внутри, – комиссар снова помахал коричневым конвертом, а другой рукой забрал фотографию, – лежат замечательные материалы. Ваши послания этим господам, в которых вы их шантажируете. Даже предложение что-то передать, подписанное вами. «Я приду в условленное время», остальное напечатано на лазерном принтере, которым вы пользовались в своем непрестанно съеживавшемся офисе. Впрочем, теперь его у вас украли. В последний вечер, когда вы уложили в чемодан чистые носки. Пропал лишь принтер. Ваша коллекция проституток, портативная касса для мелких денежных операций, полуголая фон Бруни – все уцелело. Ну что, пошла вонь до небес? Человек, инсценировавший кражу со взломом у самого себя, надеялся, что теперь его нельзя будет уличить?

Терфельден стоял раскрыв рот.

Усталый Лейдиг проговорил тогда на автоответчик условленную фразу «Сегодня я присмотрю за твоими геранями», а потом непрофессионально добавил со вздохом: «Вот уж никогда бы не подумал, что стану взломщиком».

– Все это, – Тойер дрожал от прилива адреналина, – ляжет на стол прокурору, если вы не напишете здесь и сейчас трогательное письмо в Гейдельбергский семейный суд. В нем вы должны сообщить, что вынуждены уехать из страны по делам фирмы…

– Минуточку-минуточку, жопа старая! – воскликнул Терфельден.

– …И что вы настоятельно просите, – Тойер уже кричал, – отдать вашу нежно любимую дочку Бабетту на попечение Бахар Ильдирим…

– Жопа! Все чиновники заявят в один голос, что знать не знают ни о каких попытках вымогательства…

– Но им никто не поверит – после материалов, которые мы представим. Хотя, допустим, вы правы, и в этом ваш крошечный шанс. Но мы не дадим вам его использовать. В этом конверте лежит билет до Фолклендских островов и толстая пачка евро… – Ловким жестом фокусника он извлек из внутреннего кармана пиджака конверт поменьше, желтого цвета.

– Фолклендские острова, – повторил Терфельден. Казалось, он вытерпел последнюю жгучую клизму для промывания кишечника и испытал облегчение, оттого что все уже позади.

– Виза не требуется, – милостиво сообщил могучий сыщик: в душе у него все сильнее бурлила радость от составленной им шарады. – Там еще можно выбиться в большие люди, если есть бабло. Здесь, в Германии, – он неопределенно махнул рукой туда, где на самом деле лежало море и Великобритания, – у вас в строительном бизнесе не больше 50 процентов шансов на успех, а там они вырастут до 90 процентов. Вот и рассудите логически, если умеете это делать. И еще небольшая информация: ваш голландский конкурент заинтересован в приобретении вашей развалившейся лавочки. Поскольку, в отличие от вас, он и в самом деле успешный бизнесмен, у него есть дела в Аргентине. Он посетит вас там и захватит с собой парочку бумаг. Вы поставите на них свой автограф – и дело с концом. Только много он вам не заплатит.

– Вы так уверены, что я все подпишу? Что я, идиот, чтобы подписывать под давлением какие-то сраные бумаги?

– Вы человек, который уверен в себе и демонстрирует это окружающим. Кроме того, все преступники совершают хоть раз в жизни идиотский поступок. – Тойер был вынужден признаться себе: когда он высказал это распространенное мнение, его прошиб озноб. – Вспомните о том случае, когда злоумышленники стерли с жесткого диска письмо с компроматом, не сообразив, что любой хакер средней квалификации восстановит его в два счета. Подумайте о болване из Карлсруэ, который продал двум разным клиентам одну и ту же бормашину. Или возьмите депутата Мёллемана – что он недавно вытворял накануне выборов? На такие вещи идут, если впереди не светит ничего хорошего. Почему бы не подписать, если вы хотите продемонстрировать, что вы серьезный человек? Ведь люди подписывают даже письма с угрозами, предназначенные евреям. А кроме того, вы круглый идиот, как я уже говорил, и до вас просто не доходит, в каком дерьме вы оказались, просто не доходит. Наконец, при вашей роже, с этими кретинскими усами, вы можете подписывать что угодно – никто не удивится, даже если вы распишетесь в том, что сожительствовали с любимой кошкой канцлера. Сегодня никому и ни за что не стыдно…

– Высокие слова в устах коррумпированного полицейского, – усмехнулся Терфельден. – Вы сами ничего не стыдитесь.

Тойер сбросил маску:

– Я-то не стыжусь? Еще как стыжусь!

Впрочем, это уже ничего не меняло. Он выиграл поединок и сознавал это. Победа казалась такой нереальной, что он доиграл свою роль до конца без всякого подъема, как гимназист роль Гамлета…Конверт с компроматом, разумеется, еще сегодня будет отправлен по почте в Германию (показать почтовую марку/вместо адреса номер почтового ящика) – в надежное место – помощник проинструктирован – теперь вперед… – рабиммель, рабаммель, рабумм!

К четырнадцати часам мистификация завершилась. Раздавленный Терфельден согласился на путешествие в неизвестность.

– Фолкленды, овцы, шторм, – пробормотал бизнесмен напоследок, спускаясь на ослабевших ногах по лестнице. Тойер, как и было условлено, адресовал Штерну письмо для Управления по делам молодежи, решавшее судьбу Бабетты; тот бросит его в почтовый ящик у ратуши, а там уж его отправят по назначению. Потом сыщик вынул из конверта пять старых тетрадок с комиксами про Микки-Мауса и рассеянно прочел их, сидя на унитазе (на нервной почве у него случился понос). Что в операции было настоящим? Листок с подписью, розыскные мероприятия Фабри в пивных и кража принтера. Настоящими были ночные бдения служаки Штерна за компьютером, когда он из двух снимков делал один. Настоящим был также смущенный и перепуганный взгляд бургомистра из Мелле; но кто выглядел бы иначе, когда толстяк Фабри проревел: «Нападение, спустить штаны!» То, что в этом участвовали ребята. То, что он сам задумал и осуществил эту аферу. Пожалуй, это вполне можно квалифицировать как тщательно спланированное преступление, а он сам оказался более успешным в роли мошенника, чем в должности полицейского.