355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Карло Шефер » Кельтский круг » Текст книги (страница 3)
Кельтский круг
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:57

Текст книги "Кельтский круг"


Автор книги: Карло Шефер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

4

– Да, плазма, дамы и господа, плазма! В центрах, которые будут образовываться, в образованных центрах, в образованных центрах, образованных для людей, плазматически образованных, заново образованных образованных людей, образуется новое гипернормальное сознание, плазматическое сознание, тогда покой станет иллюзией, покой будет представлять собой иллюзию, плазма – информационный поток – станет инфоплазмой, и событие измельчает до эпизода, мертвого эпизода, всегда мертвого. Мальчики уже стоят и ждут в своих шароварах…

Сумасшедшего знали все, и никто почти ничего не знал о нем. Плазма, как его прозвали, принадлежал к непременным атрибутам пешеходной зоны. Вот уже много лет он являлся сюда на несколько часов, бродил между Бисмаркплац и Карл-стор взад-вперед и, сыпя словами, галлюцинировал о городе, отдаленно похожем на Гейдельберг, и о грядущем глобальном спекании всего со всем. Ильдирим хотела поскорее проскользнуть мимо него. Она только что пересекла Университетскую площадь, торопилась, да к тому же не раз бывало, что его безумный глаз отсеивал из людской толпы кого-нибудь одного, и тогда Плазма долго тащился за ним и адресовал свои пророчества конкретно этому бедолаге.

В остальном же он считался безобидным и, казалось, даже в какой-то мере вменяемым. Чаще всего его видели в Старом городе, но время от времени он отправлялся с миссией в другие части города, даже возникал в Дармштадте и Франкфурте, а кто-то из коллег утверждал, что видел его во Фрейбурге. За спиной Ильдирим еще долго звучал его раскатистый бас: «Плазматические конкреции уже сейчас наблюдаются в плотных слоях атмосферы…»

Потом что-то переменилось, но что? Ильдирим остановилась. Ей тут же стало ясно: либо Плазма правильно предостерегал горожан все эти годы и первым из землян испарился и перешел в параллельный мир, либо он совершил нечто, пожалуй, столь же невероятное – замолчал. Поскольку такого за ним, с его последовательным безумием, поистине никогда не водилось.

Прокурор обернулась. Увидела мужчину, который когда-то, должно быть, отличался красотой. Теперь, когда лицо наконец было неподвижным, под всклокоченной бородой и спутанными космами угадывались правильные черты. Но глаза выкатились от ужаса, а тело вдруг стала бить крупная дрожь. И как деревья теряют на ветру листья, так, казалось, и он сейчас потеряет свои невесть где подобранные обноски, жалко болтавшиеся на тощем теле. Медленно достал он из кармана брюк сложенную записку и протянул крупной рыжеволосой женщине, которая тоже стояла и глядела на него. Казалось, никто, кроме Ильдирим, не замечал странную пару, торговцы и туристы обтекали три застывшие фигуры, как вода лежащий в реке валун.

Зажав послание в вытянутой руке, Плазма осторожно приближался к женщине, словно хотел покормить опасного хищника. Ильдирим старалась разглядеть лицо рыжей, но та стояла к ней боком, почти спиной, к тому же прокурор сообразила, что и так слишком беззастенчиво наблюдает за сценой.

Наконец Плазма разжал пальцы, выронил бумажку и помчался в сторону Бисмаркплац. Женщина торопливо подняла записку, выпрямилась и с достоинством свернула в узкий переулок Зандгассе, не ускоряя шага, как человек, выполнивший свой долг.

5

Рабочая неделя Тойера началась в субботу, после звонка Зельтманна. Шеф полиции позвонил ему в квартиру, расположенную в мансарде дома на Мёнххофплац в Нойенгейме:

– Вы нужны нам, господин Тойер, немедленно, hieet пипс[9]9
  Здесь и сейчас (лат.).


[Закрыть]
все в отпуске!

– Я тоже.

– Да, конечно. Ваша группа ждет вас. Дело горящее, вода нам уже по шейку, и одновременно мы сейчас почти оголены…

Это было типично до тошноты: если старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер принимал решение вернуться из отпуска на неделю раньше положенного срока, то начальство устанавливало, что это будет неделя и два дня; а он как раз запланировал на воскресенье, приходившееся на Троицу, весенний холостяцкий ритуал – впрочем, не особенно твердо. Тяжко вздохнув, он поглядел на содержимое чемодана, словно взрывом разбросанное по полу в гостиной, и покинул свою квартиру, ощущая за лобной костью что-то вроде винтика. Пустую бутылку из-под дейдесгеймского рислинга он захватил с собой и выбросил в мусорный бак, испытав при этом желание оглядеться по сторонам, словно совершал какое-то предосудительное деяние.

На службу он поехал на автобусе, заменявшем на этом маршруте трамвай. В ходе городской кампании по благоустройству Гейдельберга, всегда казавшейся Тойеру непомерно раздутой, вся Брюккенштрассе была разобрана на части: трубы, рельсы – все теперь лежало на земле. Владельцы магазинчиков кипели от злости, зато Тойер, почти всегда возвращавшийся домой уже после окончания дневных работ, радовался наступившей тишине: ночной визг трамваев на время замолк, и сон комиссара заметно улучшился.

Правда, минувшей ночью он видел во сне Хорнунг – она шла вдоль северной дамбы, а сам он был морем. Он мог лишь лизать ее ноги и видел, как они размывались и таяли, будто сахарные. Сам же он в том сне казался себе огромным, неуязвимым, витальным, бессмертным, но абсолютно одиноким. Потом проснулся – обессиленный, уязвимый, смертный и действительно абсолютно одинокий, но по человеческим меркам все-таки огромный, хотя и не там, где нужно. К чему бы этот сон? Гаупткомиссар был на севере страны только один раз, в Киле, на курсах повышения квалификации; пытался во время обеденного перерыва найти там море и не нашел.

(Нормандию он без малейших сомнений причислял к абстрактному Западу.)

Замок, приветствовавший его из-за теплого Неккара – Тойер едва не поклонился ему с моста в знак почтения, – стоял в лесах, Старый мост тоже подновляли. Чиновники из мэрии прямо-таки помешались на ремонте. И почему его, Тойера, не включили ни в один план реставрации? Старший гаупткомиссар выстукивал на тонированном стекле автобуса ритм популярной песенки, пока его не остановил раздраженный вздох пожилой дамы, сидевшей напротив.

Постепенно становилось жарко, по-настоящему, по-гейдельбергски жарко. Скоро по ночам оглушительно застрекочут цикады, явственней повиснет в воздухе вонь нагревшейся за день осмолки, студенты улягутся на берегах Неккара с учебниками, резкий курпфальцский говор отступит на три месяца в переулки под натиском веселого и опасного сицилийского диалекта. Впрочем, нет, не отступит. Тойер утер пот носовым платком.

УБИЙЦА КОТОРЫЙ ВОТ УЖЕ МНОГО ЛЕТ ТАК УЖАСНО И УЖАСАЮЩЕ СЕЕТ УЖАС В ГОРОДЕ ОСОБЕННО ПРИВЕЛ ВСЕХ В УЖАС ТЕМ ЧТО ПОСТОЯННО ДЕЛАЛ ОДНО И ТО ЖЕ ДЕЛАЛ ОДНО И ТО ЖЕ ДЕЛО СБРАСЫВАЛ МЕРТВЫХ МАЛЬЧИКОВ ПО СТЕКЛЯННОЙ РЕКЕ ТЕПЕРЬ ОН СДЕЛАЛ НЕЧТО ДРУГОЕ УБИЙЦА ПРИКОНЧИЛ ОДНОГО ИЗ МУЖЧИН КОТОРЫЕ ЗА ЖАРЕНОЙ ОЛЕНИНОЙ БЕСЕДОВАЛИ О МЕРТВЫХ МАЛЬЧИКАХ ИЛИ ВТИХОМОЛКУ РАДОВАЛИСЬ СКРЫТНОСТИ МАЛЬЧИКОВ ЖИВЫХ И ВОТ ОН УБИЛ одного ИЗ ТЕХ МУЖЧИН НОЧНОГО СТОРОЖА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ГДЕ ПРАВДЫ МЕНЯЮТСЯ И СТАЛКИВАЮТСЯ ДРУГ С ДРУГОМ ПОКА НЕ НАСТУПИТ КОГДА-НИБУДЬ БОЛЬШАЯ ТОТАЛЬНАЯ ПРАВДА КОТОРАЯ ЗАТЕМ ПОРОДИТ ПЕРВЫЕ НОВЫЕ ПОЛУПРАВДЫ НАЧНЕТ ТЕРЯТЬ СМЫСЛ СТАНЕТ ВЫРАЖЕНИЕМ ПРОЦЕССА ПЕРЕМЕН И С НАЧАЛОМ ПЛАЗМЫ МОРЕ ПРАВДЫ ПО ПРАВДЕ СТАНЕТ СКОРЕЕ МЕРТВЫМ СКОРО

Гаупткомиссара Иоганнеса Тойера ждал в его кабинете небольшой предпраздничный сюрприз. Там собралась вся его группа: Хафнер дымил как паровоз, Лейдиг в своем костюмчике словно для конфирмации выглядел как фальшивая монета в кошельке, а Штерн в майке с надписью «Ай-лав-Гейдельберг», заправленной в дешевые вулвортовские джинсы, поливал засыхающее растение.

– Шеф! – Хафнер мягко улыбнулся. Больше говорить было и не нужно. Мужчины торжественно молчали, наслаждаясь тем, что они в полном комплекте. Нарушил молчание Лейдиг, лишенный возможности наконец дозреть и стать мужчиной:

– Как провели отпуск?

– Лучше всех, – ядовито ответил Тойер, – потому-то и вернулся домой раньше времени. Кстати, с Троицей вас всех.

– И вас тоже, – чинно отозвался Штерн. Они посвятили шефа в подробности дела.

– Значит, лохматый, неряшливый мужчина, – вздохнул Тойер. – Тут у нас широкий выбор, от гитариста, играющего хеви-метал, до профессора-индолога. Могу я взглянуть на свидетельские показания?

– Мы пригласили свидетелей – подумали, что вы захотите с ними познакомиться. – Как всегда, когда Лейдиг сообщал, что они что-то сделали для шефа, он явно ждал похвалы. Поэтому Тойер благодушно кивнул. Правда, когда по вине Лейдига что-то срывалось, критика на него не действовала. Вспомнив об этом, Тойер вслед за кивком укоризненно покачал головой.

Среди людей Тойера повисло красноречивое молчание.

В такие минуты в возникшей пустоте вдруг явственно ощущается подстерегающее каждого из нас безумие: например, из-за незначительного нарушения функции нейронов он вдруг начнет беседовать с гидрантом или доверять американскому президенту. Хафнер поднес к уху запястье с часами.

– Вы тоже плохо слышите с похмелья?

Бабетта осторожно разбудила Ильдирим. Та заморгала затуманенными со сна глазами и увидела возле кровати странное существо с тыквой вместо головы. Потом картинка сфокусировалась, день просочился в сознание, как вода в губку. Девочка нахлобучила шутки ради на голову оранжевое ведерко. Голос ее звучал глухо.

– Ты велела помогать тебе по хозяйству, но как только я хочу взяться за дело, как со мной что-нибудь случается!

Засмеявшись, Ильдирим повалила свою приемную дочь на кровать.

– Но я все-таки приготовила завтрак. – Девочка быстрым движением сняла ведро с головы.

– Вот это новость! – Ильдирим крепко обняла ее, полагая, что после таких сенсационных заявлений матери должны ласкать детей, хотя ей нужно было срочно пописать, а еще она ощущала легкое никотиновое отравление – в последнее время злоупотребляла сигаретами.

– Ты можешь спокойно покурить, – сообщила Бабетта с уютной улыбкой, – но потом веди себя как образцовая мама. – Она умиленно смотрела на Ильдирим и поправляла волосы. – Ты всегда ложишься в постель в нижнем белье. Почему у тебя нет ночной рубашки?

Опекунша потянулась так, что по всему телу захрустели суставы.

– Когда у меня женские дела, я надеваю шерстяную пижаму с мишками, потому что так теплей. А в другие дни мне все равно, ведь никто не видит, как я сплю – голая или во что-нибудь одетая. Короче, – она ласково нажала на курносый носик Бабетты, – до сих пор мне это было безразлично.

На Бабетте была застиранная махровая пижамка отвратительного бурого цвета. Ильдирим стало не по себе. Она была вынуждена признать, что мамаша Шёнтелер, над которой она уже брала верх и почти вырвала девочку из ее хищных когтей, когда-то стояла у прилавка с детскими вещами, покупая для своей Бабетты пижаму. Опекунша почувствовала сострадание к родной матери девочки, а собственная роль показалась ей неприглядной и безнравственной.

– На следующей неделе я возьму парочку свободных дней, – услышала она собственный голос, – и тогда мы с тобой купим самые соблазнительные ночные сорочки.

– Боди тоже, – захихикала девчушка и звонко чмокнула Ильдирим. – Тебе надо сегодня на работу?

– Увы, надо. – Прокурор свесила ноги и уставилась на пальцы, словно их срочно требовалось пересчитать. Она прислушалась к ставшему уже привычным шуму в голове. Нет, сегодня ей было лучше, гораздо лучше – всего лишь общий негромкий гул без пронзительного металлического скрежета.

– Понимаешь, вчера был застрелен мужчина. У нас еще нет никакого следа, так что моя обязанность – следить, как идут дела.

Она зашлепала босиком в туалет.

– Ну ладно, потом ведь ты возьмешь отгулы, – услышала она сквозь журчание струи радостный голос своей подопечной.

Прокурор мрачно подумала, что тогда этот выскочка Момзен, вероятно, сцапает дело. Теперь ей часто приходилось оглядываться на него, и она относилась к такой новой обязанности без всякого восторга.

Уже во второй раз за утро она произнесла – вслух и мысленно – скучное слово «обязанность».

Это ее рассердило, и, нервничая, она скрутила из своей гривы толстую волосяную колбасу на правом плече.

Тут же ее охватил ужас: ведь она обязана сделать кое-что еще. Поговорить со старшим гаупткомиссаром.

– Итак… – Тойер прошелся взад-вперед по кабинету, почувствовал под пяткой что-то вроде камешка и подумал, можно ли ему снять обувь во время допроса свидетеля. Не слишком ли глупо это будет выглядеть? Не дырявые ли у него носки? И вообще, какие на нем носки? Кажется, запасных почти не осталось. Надо срочно купить новую партию. И только стопроцентный хлопок, иначе потеют ноги. Куда пойти за носками? Пожалуй, в «Кауфхоф», он работает до восьми вечера, а завтра и послезавтра закрыт. Хватит ли у него дома продуктов до вторника? Пожалуй, это удобный повод позвонить Хорнунг и сказать: у тебя ведь наверняка пусто в холодильнике, давай где-нибудь поедим! Ладно, с отпуском у нас вышло неудачно, но теперь мы должны, мы могли бы… может, нам стоило бы… я должен… ты можешь, если хочешь… только не надо торопиться, не бросай меня… Подскажи, где же мне купить носки?

– Разве при опросе свидетелей им не полагается задавать вопросы? – раздраженно спросил один из свидетелей.

– Дай шефу подумать, тоже мне, торопыга нашелся, – грубо зарычал Хафнер.

Тойера бросило в жар.

– Назовите себя.

– Рудольф Гебеле.

– Из Швабии? – сердечно поинтересовался сыщик и сел за свой стол, намереваясь незаметно стянуть с ноги ботинок…

– Нет, – ответил Гебеле.

– Ваша профессия?

– Студент.

– Тоже мне, студент нашелся, – довольно громко пробормотал Хафнер.

– Адрес?

– Карлсруэрштрассе, 20. Высокий полуподвал – это чтобы можно было требовать плату побольше, чем за подвал. И все по милости профсоюза домовладельцев.

– Родились?

– Да, – не без ехидства ответил студент.

– Мы ведь можем разговаривать и иначе! – проревел Тойер. Опрос свидетеля явно не задался – хоть плачь!

Потом дело пошло лучше. Гебеле было сорок три, и – несмотря на плату в 500 евро за каждые полгода обучения – он уже двадцать лет изучал политику и социологию. Да, он еще не терял надежду когда-нибудь доучиться, а пока держался на плаву благодаря сюжетам для Интернета.

– Что за дрянь ты распространяешь в Сети? – поинтересовался Хафнер. – Порно? Свинские сюжеты с малолетками? С животными? Зоофилия?

– Как это понимать? – взвился Гебеле. – Я все-таки не преступник, а свидетель, и вы, ищейки, еще пожалеете о своей грубости.

– Я тебе покажу «ищейки», – тут же зловеще парировал Хафнер. Но Штерн тихонько дернул его за рукав, и бравый комиссар угомонился.

Студент был с ног до головы облачен в кожу, но на его упитанном теле она сидела внатяжку, делая его похожим на толстую колбасу в узкой натуральной оболочке. Волосы он стриг коротко, а пушистые усы не могли скрыть его явное сходство с мопсом. На воротнике рокерской куртки поблескивала звездочка с Лениным.

– Скажите, вы ведь прежде состояли в студенческой партии анархистов, верно? – вмешался Лейдиг. – Я вас знаю, вы всегда раздавали листовки у входа в столовую. Сам я живу в Старом городе и спросил только поэтому.

Пожалуй, Лейдиг был единственным полицейским в Курпфальце, кто извинялся и оправдывался, задавая вопросы.

Гебеле кивнул.

– Мы приняли решение о самороспуске. У моего партнера от дури крыша поехала.

– А остальные члены партии?

– Их и не было. Партия состояла из двух человек.

– Вернемся к ночному преступлению, – профессионально вмешался Тойер. Он воспользовался этим отступлением и сумел извлечь камешек из обуви. После чего у него резко улучшилось настроение.

– Я был на вокзале, покупал табак… – Гебеле, казалось, испытывал облегчение, что наконец-то начался разговор о деле. – До этого просидел шестнадцать часов за компьютером, устал как собака, но на ногах еще кое-как держался. Решил расслабиться и выпить пива в баре, в том, что в Доме типографских машин. Сел за столик у стеклянной стены.

Тойер тут же подумал, что, пожалуй, он уговорит Хорнунг сходить в этот бар. Печатные станки вносили в стеклянное здание, разделенное внутри по вертикали огромными трубами, акцент мегаполиса. Соседство с вокзалом пробуждало желание поскорее поехать куда-нибудь в отпуск. Тойер иногда заглядывал туда, чтобы помечтать над парой кружек пива, как он сядет в поезд и отправится в далекие города.

Внезапно он обнаружил, что на него все смотрят. Неужели, погрузившись в свои мысли, он опять что-то выкинул?

– Что я такого сделал? – поинтересовался он с натянутой улыбкой. – Пел?

Штерн с ошалелым видом торопливо кивнул.

– Значит, пел, – тихо произнес Тойер. – Хорошо или так себе?

– Классно, – добродушно сообщил Гебеле. – «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Клевая вещица. Всегда мне нравилась. Уж этот мне бандит Синатра.

– Значит, вы анархист, – строго констатировал старший гаупткомиссар, продолжая плести свои приватные сети. – Так вы сидели в баре и наблюдали за происходящим сквозь стеклянную стенку.

– Да, точно. Потом увидел двух мужчин. Одного в темном и того, кто был застрелен. На том одежда была посветлей. Затем вспышка от выстрела.

Звука я не слышал, в баре ведь играла музыка. Тот, в темном, побежал прочь. Больше я ничего не знаю.

– В баре было много народу? Может, другие посетители тоже видели убийство? – спросил Лейдиг.

Гебеле покачал головой:

– Только две парочки – лизались и ничего вокруг себя не замечали. Больше никого. Воскресным вечером туда мало кто заходит.

– Мы уже проверили, – вмешался Штерн. – Ни четверо посетителей, ни бармен ничего не помнят. Между прочим, бармен неграмотный.

– Что с того? – спросил Тойер.

– Там все написано, – ответил Штерн и показал на толстую папку.

Внезапно Тойер почувствовал себя стариком. С трудом он продолжал:

– Господин Гебеле, вы пялились шестнадцать часов на экран монитора, потом, приняв порцию спиртного, наблюдали из освещенного бара сквозь тонированные стекла сцену убийства, совершенного в ночном мраке на расстоянии ста метров от вас. – Он замолчал и представил себе бар. Сосредоточившись на несколько мгновений, он тихо сказал: – Оттуда ведь нельзя увидеть Миттермейерштрассе и уж тем более ту ее сторону, где совершено убийство!

Гебеле опустил глаза.

– Да, вы правы, – промямлил он. – Выйдя из бара, я заметил, что неподалеку стоит полицейская машина и собрались прохожие. Из любопытства подошел ближе. Там как раз давала показания женщина. Я слышал ее слова, а потом тоже заявил, что кое-что видел. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Идиот, – смачно обругал его гаупткомиссар. – Между прочим, за такие фокусы предусмотрено наказание, так и знай.

– Я думал, меня покажут по ящику. Мне так хочется попасть на экран. – Гебеле опустил голову. Кожаная куртка захрустела.

Тойер повернул голову к Хафнеру. Тот схватил лжесвидетеля за шиворот и молча поволок к двери.

– Отпусти болвана, – вздохнул Тойер, – сэкономим пару формуляров. Кстати, как получилось, что он так долго проходил свидетелем? Почему никто не зашел в бар и не поглядел из него на улицу?

– Аристотель написал, что у насекомых восемь ног. Лишь в XVIII столетии кто-то их все-таки пересчитал. – Лейдиг улыбнулся: как здорово, когда что-то знаешь.

– Только я все-таки скорее поверил бы Аристотелю, чем недоучке-студенту… – В такие минуты Тойер видеть не мог этого умника.

– Кто такой Аристотель? – спросил Хафнер. – Америкашка, что ли?

При следующем опросе, на сей раз свидетельницы, четверо полицейских вели себя по-другому, почти деликатно. Женщина шепелявила. Большая часть ее лица была скрыта под толстым слоем бинтов, глаз заклеен пластырем. Христиана Кильманн, домашняя хозяйка, проживающая в районе Гейдельберг-Рорбах по адресу Ам-Рорбах, 25. Разумеется, свою травму она объяснила тем, что упала с лестницы. Когда Штерн возмущенно напомнил ей, что она может рассказать начистоту, если травма получена каким-то иным образом, она лишь молча помотала головой.

Тойер решил сказать ей что-нибудь приятное и ткнул пальцем в непонятную бесформенную штуковину на кожаном ремешке, висевшую на шее свидетельницы.

– Какое интересное у вас украшение.

– Я ношу его на счастье, это символ силы.

– А-а, вот оно что… – Больше ему ничего не пришло в голову.

Наконец, он зачитал вслух ее показания, занесенные в протокол:

– «…я стояла на другой стороне улицы, поэтому видела случившееся лишь частично. Кажется, там был мужчина в черном. У меня такое ощущение, что я уже встречала его где-то в городе. Из двери дома вышел еще один мужчина, который впоследствии был застрелен. Я взглянула в его сторону лишь мельком и тут же опять отвернулась, потом услыхала выстрел. Я быстро обернулась. Мужчина в темной одежде уже убегал. Тогда я бросилась к автобусной остановке. Мной овладела паника. Но через несколько минут я пришла в себя и вернулась назад, на место преступления. Туда уже прибыла машина полиции, и я вызвалась быть свидетельницей».

– Все правильно записано? – спросил Тойер.

Кильманн кивнула.

– Что ж, ладно… – От разочарования гаупткомиссар даже зевнул. – Вы нам очень помогли.

Женщина ушла. Штерн вдруг спохватился, что никто даже не спросил, чем она занималась на улице в такой поздний час. Тойер пожал плечами:

– Я догадываюсь о паре причин, почему она не сидит дома.

Потом со вздохом пролистал материалы.

– У нас остается один свидетель, который на сто процентов, пардон, на тысячу процентов видел убийство. Где же он? Тут написано, что у него проблемы со здоровьем…

Лейдиг заглянул в свои записи:

– У него свой врач. Нет, не врач… адвокат.

– Они же все как один врут! – закричал Тойер. – И мы бессильны что-либо сделать! Мы самая беззубая группа от сотворения мира и…

Договорить он не успел. Дверь распахнулась. Те же и Зельтманн.

– Господин Тойер! Господин Тойер! Я неохотно вторгаюсь в работу следователей. Но тут, господа, я все-таки позволю себе некоторое… э-э-э… вторжение, так сказать, бумс!

Гаупткомиссар направлялся к телефону, но при появлении директора забыл о своем намерении. В нем вновь забурлила ненависть к теперь уже не очень новому начальнику.

– Добрый день, доктор Зельтманн, – буркнул он.

– Господин Гебеле! – воскликнул Зельтманн и воздел руки над головой.

– Он ушел, – вежливо сообщил Штерн.

– Да, разумеется… – Зельтманн переминался с ноги на ногу, и это выглядело поистине жалко. – Ушел. И явился ко мне. А сейчас, господин Хафнер, после полутора лет запрета на курение во всем здании, сейчас, господин Хафнер, немедленно погасите свою сигарету.

– Нет, – заявил Хафнер.

Изумленное молчание. Наконец, прокашлявшись, директор повторил свою попытку:

– Погасите сигарету, коллега. Немедленно. Это приказ по службе.

– Я этого не сделаю, господин директор. – Лишь сослуживцы, хорошо знавшие Хафнера, уловили в его голосе нотку страха.

– Ладно, – зловеще произнес Зельтманн. – Я покину это помещение, продолжу разговор и вообще пошевелюсь только после того, как вы потушите сигарету. – Он уселся на свободный стул, положил руки на колени и застыл. Хафнер молча потряс головой и в напряженной тишине докурил сигарету до конца. У Тойера возникло впечатление, что молодой комиссар никогда еще не курил так медленно, но возможно, оно было вызвано давящей атмосферой.

Неожиданно для себя директор чихнул.

– Вот вы и пошевелились, – вырвалось у Штерна, но он тут же испугался: – Извините.

Наконец Хафнер вдавил сигарету – крошечный окурок – в полную до краев пепельницу.

– Браво, коллега, – сказал Зельтманн. – Сегодня для вас начинается новая жизнь.

Хафнер беззлобно кивнул. Начальник полиции переменил позу.

– Уф-ф! Терпеть не могу подобные конфликты. Но порядок есть порядок, и надо его соблюдать. Я всегда говорю…

– Так что там с этим Гебеле? – грубовато перебил его Тойер.

– А, пустяки, – Зельтманн небрежно отмахнулся. – Ему показалось, что с ним разговаривали слишком жестко. Забудем об этом.

– Я тоже так считаю, – добродушно поддакнул Хафнер.

– За дверью ждет еще один свидетель, – понизив голос, сообщил директор. – Со своим адвокатом. Тяжеловатый тип, между нами говоря. Вроде бы прежде занимал высокую должность в университете. Не нужно его долго мариновать, не то у него лопнет терпение и он начнет жаловаться!

Тойер с готовностью кивнул.

– Нас самих немножко задержали. Вы.

– Ясно, все ясно… Желаю успеха, господа! Он еще не успел выйти в коридор, как Хафнер сунул в зубы новую сигарету «Ревал».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю