Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Карл Генрих Маркс

Соавторы: Фридрих Энгельс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

«Рабочие», – говорит врач, осматривавший рекрутов, – «малы ростом, худы и очень слабосильны; у многих кроме того наблюдается искривление грудной клетки или позвоночника».

По свидетельству унтер-офицера, проводившего набор рекрутов, мужчины в Бирмингеме меньше ростом, чем где бы то ни было: они большей частью имеют не более 5 футов 4–5 дюймов роста, и из 613 навербованных рекрутов только 238 оказались годными. Что касается просвещения, то я отсылаю читателя к приведённым выше (стр. 345) отдельным высказываниям и примерам из жизни металлообрабатывающих округов; впрочем в Бирмингеме, как это видно из «Отчёта комиссии по обследованию детского труда», более половины детей от 5 до 15 лет вообще не посещает школы; состав детей, посещающих школу, постоянно меняется, так что более или менее основательное обучение их невозможно, и все дети очень рано покидают школу и поступают на работу. Из того же отчёта видно, какого рода учителя там преподают. Одна учительница на вопрос, преподаёт ли она и мораль, ответила: «Нет, за три пенса в неделю этого нельзя требовать». Некоторые учительницы даже не поняли вопроса, а иные полагали, что моральное воспитание детей вовсе не входит в их обязанности. Одна учительница ответила, что морали она не преподаёт, но старается внушить детям хорошие принципы, и при этом употребила совершенно неправильный оборот речи. В самих школах, по словам члена комиссии, постоянный шум и беспорядок. Вследствие всего этого нравственный уровень самих детей весьма неудовлетворительный; половина всех преступников моложе 15 лет; в течение одного только года осуждено 90 десятилетних преступников, из коих 44 за уголовные преступления. Беспорядочные половые сношения, по-видимому, составляют, по мнению членов комиссии, почти общее явление, и притом уже в очень раннем возрасте. – (Грейнджер. «Отчёт» и документы.)

В железоделательном округе Стаффордшира положение ещё хуже. Изготовляются здесь простые железные изделия, и в этой отрасли производства невозможны ни особенно большое разделение труда (за некоторыми исключениями), ни применение силы пара и машин. Поэтому здесь – в Вулвергемптоне, Уилленхолле, Билстоне, Седжли, Уэнсфилде, Дарластоне, Дадли, Уолсолле, Уэнсбери и других – фабрик не много, но очень много небольших кузниц, в которых работает мелкий мастер с одним или несколькими учениками, обязанными прослужить у него до возраста в 21 год. Положение мелких мастеров приблизительно то же, что и в Бирмингеме, но ученикам живётся большей частью гораздо хуже. Кормят их почти исключительно мясом больных, павших животных или тухлым мясом, тухлой рыбой, мясом мертворождённых телят или задохшихся в железнодорожных вагонах свиней. И так делают не только мелкие мастера, но и более крупные фабриканты, у которых работают по 30, 40 учеников. В Вулвергемптоне это составляет, по-видимому, общее явление. Естественным следствием такого питания являются частые желудочные и другие заболевания. К тому же дети редко наедаются досыта, редко имеют какую-нибудь одежду кроме рабочей, так что уж по одной этой причине они не могут посещать воскресную школу. Жилища часто до такой степени плохие и грязные, что становятся очагами болезней, поэтому, несмотря на то, что труд сам по себе по большей части не вреден для здоровья, дети малы ростом, плохо сложены, слабы и во многих случаях страшно изуродованы работой. В городе Уилленхолле, например, в результате постоянной работы у станка для нарезки винтов у многих появляется горб и искривление одной ноги в колене – так называемая «вывернутая нога», hind-leg, – при котором ноги принимают форму буквы К; кроме того здесь по меньшей мере треть рабочих страдает грыжей. Как и в Вулвергемптоне, здесь очень часты случаи запоздания половой зрелости и у девушек, – ибо девушки также работают в кузницах! – и у юношей, иногда до 19-летнего возраста. – В городе Седжли и его окрестностях, где изготовляются почти исключительно гвозди, люди живут и работают в жалких хижинах, похожих на хлевы и грязных до невероятности. Девочки и мальчики берутся за молот с десяти-двенадцатилетнего возраста и только тогда считаются настоящими рабочими, когда научатся изготовлять по 1 тыс. гвоздей в день. За 1 200 гвоздей они получают 5³/₄ пенса, или неполных 5 зильбергрошей. Каждый гвоздь требует 12 ударов молота, а так как молот весит 1¹/₄ фунта, то рабочему, чтобы заработать эту жалкую плату, приходится поднять 18 тыс. фунтов. При таком тяжёлом труде и недостаточном питании дети не могут не быть малорослыми и слабыми, что и подтверждается данными комиссии. О состоянии просвещения в этом округе мы уже дали некоторые сведения выше. Оно здесь действительно находится на невероятно низком уровне: половина всех детей не посещает даже воскресных школ, остальные посещают их крайне неаккуратно; сравнительно с другими округами очень мало детей умеет читать, а с письмом дело обстоит ещё хуже. И в этом нет ничего удивительного: между седьмым и десятым годом, т. е. как paз в ту пору, когда дети могли бы с пользой посещать школу, их уже определяют на работу, а учителя воскресных школ – из кузнецов или рудокопов – часто сами едва умеют читать и не могут даже подписать свою фамилию. Нравственный уровень вполне соответствует этим воспитательным средствам. В городе Уилленхолле, – утверждает член комиссии Хорн, приводя в подтверждение множество примеров, – рабочие совершенно лишены чувства нравственности. Вообще Хорн обнаружил, что дети не сознавали своих обязанностей по отношению к родителям и совершенно не испытывали к ним привязанности. Они были так мало способны продумать свои ответы, так забиты и безнадёжно ограниченны, что нередко утверждали, будто обращение с ними хорошее и живётся им превосходно, в то время как они работали по 12–14 часов в сутки, ходили в лохмотьях, не наедались досыта и получали побои, последствия которых бывали ощутимы ещё через несколько дней. Они не знали другого образа жизни, кроме работы с утра до самого вечера, до сигнала об окончании работы; им был непонятен вопрос: не устали ли они? – их никогда об этом никто не спрашивал (Хорн, «Отчёт» и документы).

В Шеффилде вознаграждение лучше, а потому лучше и внешнее положение рабочих. Но зато здесь следует отметить некоторые отрасли труда, чрезвычайно вредно влияющие на здоровье рабочих. При некоторых операциях постоянно приходится прижимать инструмент к груди, что часто вызывает чахотку; другие операции, как, например, изготовление напильников, задерживают общее развитие организма и вызывают желудочные заболевания; вырезывание костяных ручек (для ножей) вызывает головные боли, разлитие желчи, а у девушек, большое число которых занято на этой работе, бледную немочь. Но самым вредным для здоровья трудом является оттачивание ножей и вилок, неминуемо влекущее за собой раннюю смерть, в особенности, если работа производится на сухом камне. Вред, приносимый этой работой, определяется отчасти тем, что приходится работать в согнутом положении, при котором грудь и желудок подвергаются постоянному давлению; но главным образом этот вред определяется массой мельчайших металлических острых частиц, которые отделяются от металла при оттачивании, насыщают атмосферу и неизбежно попадают в лёгкие. Точильщики на сухом камне в среднем едва доживают до 35 лет, а точильщики на влажном камне редко живут дольше 45 лет. Д-р Найт в данных о Шеффилде говорит:

«Чтобы хоть до некоторой степени ясно охарактеризовать вред, приносимый этой работой, я должен сказать, что горчайшие пьяницы среди точильщиков – самые долговечные из них, потому что они меньше времени проводят за работой. Всего в Шеффилде насчитывается около 2 500 точильщиков. Около 150 из них (80 взрослых мужчин и 70 мальчиков) оттачивают вилки: они умирают, как правило, в возрасте от 28 до 32 лет. Точильщики бритв, как на сухом, так и на влажном камне, умирают между 40 и 45 годами, а точильщики столовых ножей, работающие на влажном камне, умирают между 40 и 50 годами».

Тот же врач следующим образом описывает течение их болезни, так называемой астмы точильщиков:

«Начинают они работать обыкновенно на четырнадцатом году и, если организм у них вполне здоров, они до двадцати лет особых недомоганий не ощущают; затем начинают обнаруживаться симптомы этой своеобразной болезни: при малейшем напряжении, при подъёме на лестницу или на гору, они задыхаются; чтобы облегчить постоянную, всё усиливающуюся одышку, они высоко поднимают плечи, всегда наклоняются вперёд и вообще чувствуют себя, по-видимому, всего лучше в том наклонном положении, в каком им приходится работать; цвет лица их становится грязно-жёлтым, черты лица выражают тоску, они жалуются на стеснение в груди, голос становится глухим и хриплым, они громко кашляют, и кашель их звучит, как из бочки; они то и дело отхаркивают большие количества пыли, либо перемешанной с мокротой, либо в виде цилиндрических или шарообразных масс, покрытых тонким слоем мокроты. Вскоре затем появляется кровохаркание, невозможность оставаться в лежачем положении, ночной пот, понос с коликами, необычайное исхудание всего тела со всеми обычными симптомами чахотка, и, промучившись многие месяцы и часто годы, неспособные заработать ни на себя, ни на семью, они, наконец, умирают. Мне остаётся прибавить, что все предпринятые до сих пор попытки предупредить и излечить астму точильщиков потерпели полную неудачу».

Так писал Найт десять лет тому назад. С тех пор число точильщиков, как и распространение болезни, значительно возросло, но были также предприняты попытки предупредить болезнь устройством закрытых точильных камней и удалением пыли при помощи тяги. Попытки эти удались, по крайней мере, отчасти, но сами точильщики не желают применять этих приспособлений и в некоторых местах даже разбивают их: они боятся, чтобы это не привлекло больше рабочих к их профессии и не понизило их заработной платы; они предпочитают «короткую, но весёлую жизнь». Д-р Найт часто говорил точильщикам, являвшимся к нему с первыми симптомами астмы: вы ускорите свою смерть, если вернётесь к точильному камню. Но его никогда не слушали: кто раз был точильщиком, тот становится совсем отчаянным, как будто продал душу дьяволу. – Образование стоит в Шеффилде на очень низкой ступени. Один священник, долго занимавшийся статистикой образования, считал, что из 16500 детей рабочего класса, которые имели возможность посещать школу, читать умеют не более 6500 человек. Объясняется это тем, что детей уже на седьмом – и самое позднее на двенадцатом – году забирают из школы и что учителя никуда не годятся (среди них был вор, пойманный с поличным, который по выходе из тюрьмы не нашёл иного источника существования, кроме учительства!). Безнравственность молодёжи в Шеффилде больше, кажется, чем где бы то ни было (впрочем, трудно сказать, какой город заслуживает пальму первенства в этом отношении; когда читаешь отчёт, то про каждый город думаешь, что именно он и достоин её). Молодые люди весь воскресный день проводят на улице, играя в орлянку или стравливая собак; они усердно посещают трактиры, где проводят время со своими возлюбленными до поздней ночи, после чего отправляются попарно на уединённые прогулки. В одном трактире член комиссии застал человек 40–50 молодёжи обоего пола; почти все оказались моложе 17 лет, каждый парень был со своем девушкой. Некоторые играли в карты, другие пели и танцевали, и все пили. Тут же сидели профессиональные проститутки. Нет поэтому ничего удивительного, если, согласно показаниям всех свидетелей, ранние беспорядочные половые сношения и проституция, которой занимаются часто уже подростки 14–15 лет, составляют в Шеффилде чрезвычайно частое явление. – Преступления, притом преступления крайне дикого, отчаянного характера, вполне обычны. За год до прибытия члена комиссии была арестована компания большей частью молодых людей, намеревавшихся поджечь город; они соответственно запаслись горючими веществами и пиками. Ниже мы увидим, что рабочее движение носит в Шеффилде тот же необузданный характер (Саймонс. «Отчёт» и документы).

Вне этих главных центров металлической промышленности имеются ещё фабрики булавок в Уоррингтоне (Ланкашир), – где среди рабочих и в особенности среди детей тоже царит чрезмерная нищета, безнравственность и невежество, – и несколько гвоздильных заводов в окрестностях Уигана (Ланкашир) и в восточной части Шотландии. Отчёты об этих округах почти совершенно совпадают с отчётами о Стаффордшире.

Нам осталось ещё рассмотреть только одну отрасль металлической промышленности – производство машин. Оно распространено главным образом в фабричных округах и в особенности в Ланкашире. Особенность этой отрасли производства заключается в том, что машины изготовляются машинами же, таким образом снова разрушается последнее убежище рабочих, вытесненных из других отраслей, – работа по изготовлению тех самых машин, которые отняли у них хлеб. Строгальные и сверлильные машины, машины для изготовления винтов, колёс, гаек и т. д., механические токарные станки и здесь вытеснили массу рабочих, имевших раньше хороший и постоянный заработок, а теперь оставшихся без работы; таких безработных можно видеть в Манчестере в большом количестве.

Обратимся теперь к промышленному округу, расположенному к северу от железоделательного района Стаффордшира. Здесь развито гончарное производство (potteries); центром его является городская община (borough) Сток, включающая Хенли, Бёрслем, Лейн-Энд, Лейн-Делф, Этрурию, Колридж, Лангпорт, Танстолл и Голден-Хилл, с населением в 60 тыс. человек в общей сложности. «Отчёт комиссии по обследованию детского труда» сообщает нам следующее. В некоторых отраслях гончарного производства дети заняты лёгкой работой в тёплых просторных помещениях, между тем как в других отраслях они выполняют тяжёлую, напряжённую работу, не получая ни достаточной пищи, ни хорошей одежды. Многие дети жалуются: «Мне не хватает еды, большей частью дают только картофель с солью, а мяса и хлеба – никогда; в школу не хожу, другой одежды у меня нет». – «Сегодня ничего не имел на обед, дома никогда у нас не обедают, большей частью ем только картошку с солью, изредка – хлеб». «Одежда, которая на мне одета, – всё, что у меня есть; праздничной одежды у меня нет». К числу детей, занятых на особо вредной работе, принадлежат mould-runners, т. е. те дети, которые относят готовые изделия вместе с формой в сушильню и затем, когда вещи достаточно подсохли, приносят пустую форму обратно в мастерскую. Так они целые дни ходят вверх и вниз по лестнице с ношей, слишком тяжёлой для их возраста, а высокая температура, в которой им приходится работать, делает работу ещё более изнурительной. Дети эти почти все без исключения худы, бледны, слабы, малорослы и плохо сложены; почти все они страдают болезнями желудка, частыми рвотами, отсутствием аппетита, и многие умирают от истощения. Почти так же слабы мальчики, которым приходится вращать колесо (jigger), отчего они носят название jiggers. Но вреднее всего работа тех, которые погружают готовые изделия в жидкость, содержащую большое количество свинца, а часто и много мышьяка, а также работа тех, которым приходится брать в руки только что вынутые из этой жидкости изделия. Руки и одежда этих рабочих, взрослых мужчин и детей, всегда пропитаны этой жидкостью, кожа становится рыхлой и легко сходит от постоянного соприкосновения с шероховатой поверхностью предметов, так что пальцы часто бывают изранены до крови, что чрезвычайно способствует всасыванию вредных веществ. В результате – сильные боли и серьёзные болезни желудка и кишечника, постоянные запоры, колики, иногда чахотка, а у детей чаще всего эпилепсия. У взрослых мужчин обычно наступает частичный паралич мышц руки, colica pictorum^{142} и полный паралич конечностей. Один свидетель рассказывает, что два мальчика, работавшие вместе с ним, умерли в судорогах во время работы; другой свидетель, будучи ещё мальчиком, проработал два года в качестве подручного у глазировочного чана; он рассказывает, что сначала у него были сильные боли в животе, затем с ним случился приступ судорог, уложивший его в постель на два месяца, потом судороги стали появляться всё чаще, а теперь они бывают каждый день, и часто у него бывает от десяти до двадцати эпилептических припадков в день. Правая сторона его тела парализована, и врачи говорят, что он никогда уже не будет владеть ни рукой, ни ногой. На одной фабрике работало в глазировочном отделении четверо мужчин – все эпилептики и страдавшие упорными коликами – и одиннадцать мальчиков, из которых некоторые тоже уже были эпилептиками. Одним словом, эта страшная болезнь наступает как вполне обычное последствие этого рода занятий и, конечно, приносит большие прибыли буржуазии! – В мастерских, где гончарные изделия полируются, воздух наполнен мелкой минеральной пылью, вдыхание которой не менее вредно, чем вдыхание стальной пыли у шеффилдских точильщиков. Рабочие страдают одышкой, они не могут спокойно лежать, в горле у них образуются язвы, они сильно кашляют и настолько теряют голос, что их едва слышно. Они тоже все умирают от чахотки. – В гончарном округе сравнительно много школ, так что дети могли бы учиться, если бы они не поступали на фабрику в таком раннем возрасте и не имели такого продолжительного рабочего дня (большей частью двенадцать часов, а нередко и больше). Вследствие этого они не могут воспользоваться школами; три четверти детей, опрошенных членом комиссии, не умели ни читать, ни писать, и во всём округе царило глубочайшее невежество. Дети, годами посещавшие воскресную школу, не умели отличить одну букву от другой. Не только интеллектуальное, но и нравственное и религиозное воспитание стоит во всём округе на очень низкой ступени (Скривен. «Отчёт» и документы).

И в производстве стеклянных изделий есть работы для взрослых мужчин как будто не очень вредные, но которых дети выдержать не могут. Тяжёлый труд, отсутствие установленного рабочего времени, частая ночная работа и в особенности высокая температура в мастерских (100° – 130° по Фаренгейту) – всё это вызывает у детей общую слабость и болезненность, плохой рост и в особенности болезни глаз, желудка, бронхит и ревматизм. Многие дети бледны, с красными глазами, нередко теряют зрение на целые недели, страдают сильной тошнотой, рвотой, кашлем, частыми простудами и ревматизмом. Когда вынимают готовые изделия из печей, детям часто приходится работать при такой высокой температуре, что доски, на которых они стоят, загораются у них под ногами. Стеклодувы большей частью умирают в раннем возрасте от истощения и чахотки. (Лифчайлд. «Отчёт», приложения, ч. II, стр. L 2, §§ 11, 12; Франке. «Отчёт», приложения, ч. II, стр. К 7, § 48; Танкред. Документы, приложения, ч. II, стр. I 76 и т. д.; всё в «Отчёте комиссии по обследованию детского труда».)

В общем отчёт отмечает постепенное, но неуклонное проникновение фабричной системы во все отрасли промышленности, что особенно выражается в привлечении к работе женщин и детей. Я не счёл нужным проследить повсюду прогресс техники и процесс вытеснения взрослых мужчин. Кто хоть до некоторой степени знаком с промышленностью, сам без труда дополнит всё мной не досказанное; мне же рамки моей работы не позволяют проследить в деталях эту сторону современного способа производства, результатов которой я уже коснулся в связи с фабричной системой. Повсюду вводятся машины, уничтожая этим последние следы независимости рабочего. Повсюду семья разрушается, вследствие работы жены и детей на фабрике, или же ставится на голову, когда муж сидит дома без работы. Повсюду необходимость введения машин передаёт в руки крупных капиталистов предприятия, а вместе с ними и рабочих. Централизация собственности неудержимо растёт, разделение общества на крупных капиталистов и неимущих рабочих с каждым днём становится всё резче, и всё промышленное развитие нации гигантскими шагами движется к неизбежному кризису.

Я упоминал уже выше, что в области ремесла могущество капитала и в некоторых случаях разделение труда привели к тем же результатам, вытеснили мелкую буржуазию, поставив на её место крупных капиталистов и неимущих рабочих. Об этих ремесленниках остаётся сказать, в сущности, очень мало, так как всё, что их касается, мной уже было изложено, когда речь шла о промышленном пролетариате вообще; к тому же здесь, со времени начала промышленного переворота, произошло очень мало перемен как в способе работы, так и в её влиянии на здоровье рабочих. Но соприкосновение с настоящими промышленными рабочими, гнёт крупных капиталистов, дающий себя чувствовать гораздо сильнее, чем гнёт мелких мастеров, с которыми подмастерье находился в личных отношениях, влияние большого города и снижение заработной платы – всё это сделало почти всех ремесленников деятельными участниками рабочего движения. Об этом у нас будет речь впереди, а пока нам остаётся ещё заняться одной категорией рабочего населения Лондона, заслуживающей особого внимания ввиду необычайной жестокости, с которой она эксплуатируется алчной буржуазией. Я имею здесь в виду модисток и швей.

Как это ни удивительно, изготовление именно тех предметов, которые служат для украшения буржуазных дам, сопровождается самыми печальными последствиями для здоровья занятых этим рабочих. Мы уже столкнулись с этим, когда говорили о производстве кружев, а здесь мы докажем это на примере лондонских модных лавок. В этих заведениях занято множество молодых девушек, в общей сложности около 15 тыс., которые большей частью приехали из деревни, живут и столуются у хозяев и, таким образом, находятся у них в полном рабстве. Во время фешенебельного сезона, который продолжается приблизительно четыре месяца в году, число рабочих часов даже в лучших предприятиях доходит до 15 в день, а в случае срочных заказов – до 18. Но в большинстве мастерских в этот период работают без какого-либо ограничения времени, так что девушки никогда не имеют на отдых и сон более шести часов, а часто всего только три или четыре, а иногда и два часа в сутки. Таким образом они работают от 19 до 22 часов в сутки, если – что бывает довольно часто – не работают всю ночь напролёт! Единственным пределом продолжительности их работы является полнейшая физическая невозможность дольше держать иголку в руках. Случается, что эти беспомощные существа по девять дней подряд не раздеваются и спят только урывками на матраце; пищу им дают мелко нарезанную, чтобы они как можно скорее могли проглотить её. Одним словом, при помощи морального кнута, удерживающего их в рабстве, – угрозы расчёта, – этих несчастных девушек принуждают к такой продолжительной и непрерывной работе, какой не мог бы выдержать и крепкий мужчина, а тем более не выдерживает хрупкая девушка в возрасте от 14 до 20 лет. К тому же духота в мастерских и спальных помещениях, согнутое положение, часто скверная, трудно перевариваемая пища, но главным образом продолжительный труд и отсутствие свежего воздуха – всё это оказывает самое губительное влияние на здоровье девушек. Очень скоро появляются утомление, истощение, слабость, потеря аппетита, боли в плечах, спине и пояснице и прежде всего головные боли; затем наблюдается искривление позвоночника, высокие сутулые плечи, худоба, припухшие, слезящиеся и вообще больные глаза, близорукость, кашель, узкогрудость и одышка, равно как и всевозможные женские болезни. Во многих случаях глаза так портятся, что наступает неизлечимая слепота, полное нарушение зрения, а если зрение ещё достаточно сохранилось, чтобы можно было продолжать работу, чахотка обычно кладёт конец короткой и печальной жизни этих изготовительниц нарядов. Даже у тех, которые достаточно рано оставляют эту работу, здоровье бывает настолько подорвано, что никогда не восстанавливается вполне; они постоянно хворают, особенно после брака, и производят на свет хилых детей. Все врачи, опрошенные комиссией по обследованию детского труда, единогласно утверждали, что трудно себе представить образ жизни, который так разрушал бы здоровье и приводил бы к столь ранней смерти, как жизнь модисток.

С не меньшей жестокостью, но только менее непосредственно, эксплуатируются в Лондоне швеи вообще. Труд девушек, занятых изготовлением корсетов, тяжёл, утомителен и вреден для глаз. Какую же заработную плату они получают? Этого я не знаю, но мне известно, что предприниматель, ручающийся за выданный ему материал и распределяющий работу между швеями, получает по 1¹/₂ пенса – 15 прусских пфеннигов – со штуки. Отсюда он ещё оставляет себе известный процент, по меньшей мере ¹/₂ пенни, так что бедной девушке на руки достаётся не больше 1 пенни. Девушки, изготовляющие галстуки, вынуждены работать 16 часов и получают в неделю по 4¹/₂ шилл., т. е. 1¹/₂ талера на прусские деньги, но на эту сумму они могут купить не больше, чем на 20 зильбергрошей в самом дорогом городе Германии^{143}. Но хуже всего живётся тем, которые шьют рубашки. За обыкновенную рубашку они получают 1¹/₂ пенса. Раньше они получали от 2 до 3 пенсов, но с тех пор как работный дом в Сент-Панкрасе, руководимый буржуазно-радикальной администрацией, стал брать работу по 1¹/₂ пенса, бедные женщины вынуждены были согласиться на эту плату. За тонкую рубашку с вышивкой, которая может быть изготовлена в один день при восемнадцати часах работы, платят 6 пенсов, т. е. 5 зильбергрошей. Таким образом, по многочисленным показаниям работниц и предпринимателей, заработная плата этих швей составляет при очень напряжённой и продолжающейся до глубокой ночи работе 2¹/₂ – 3 шилл. в неделю! Но венцом этого позорного варварства является то, что швей заставляют вносить в виде залога часть стоимости выданного им материала, для чего им, конечно, приходится – о чём прекрасно знают и собственники – этот материал частично закладывать и затем либо выкупать его с некоторой потерей для себя, либо, если они этого сделать не в состоянии, отвечать перед мировым судьёй, как это случилось с одной швеей в ноябре 1843 года. Одна несчастная девушка, оказавшись в таком положении и не зная, что предпринять, утопилась в канале в августе 1844 года. Швеи обычно живут по нищенски в маленьких мансардах, причём в каждой из них их набивается столько, сколько только может вместиться, и зимой единственным средством для обогревания большей частью служит естественная теплота организмов живущих здесь людей. Здесь они гнут спину над работой, шьют с 4–5 часов утра до полуночи, в несколько лет разрушают своё здоровье и готовят себе раннюю могилу, не имея возможности удовлетворить даже своих самых насущных потребностей^{144}, между тем как внизу по улице проносятся блестящие экипажи крупной буржуазии и, быть может, тут же поблизости какой-нибудь ничтожный дэнди проигрывает в один вечер в фараон больше денег, чем они могут заработать в течение целого года.

******

Таково положение промышленного пролетариата в Англии. Повсюду, куда бы мы ни бросили взгляд, мы видим нужду, как постоянное или временное явление, болезни, вызванные условиями жизни или характером самого труда, деморализацию; везде мы видим медленное, но неуклонное разрушение физических и духовных сил человека. Разве такое положение может долго продолжаться?

Нет, это положение не может и не будет продолжаться долго. Рабочие, огромное большинство народа, этого не хотят. Посмотрим же, что они сами говорят об этом положении.

РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ

Даже если бы я привёл меньшее количество примеров, каждый должен был бы со мной согласиться, что английские рабочие не могут чувствовать себя счастливыми в том положении, в которое они поставлены, что в таком положении ни отдельный человек, ни целый класс не может жить, чувствовать и мыслить по-человечески. Ясно, что рабочие должны стремиться выйти из положения, превращающего их в животных, и добиваться лучшего, более соответствующего человеческому достоинству положения. Они не могут делать это, не ведя борьбу против интересов буржуазии как таковой, интересов, заключающихся именно в эксплуатации рабочих. Но буржуазия защищает свои интересы всеми средствами, какие только предоставляют ей её собственность и находящаяся в её распоряжении государственная власть. Как только рабочий обнаруживает стремление освободиться от существующего положения вещей, буржуа становится его открытым врагом.

Кроме того рабочий на каждом шагу видит, что буржуазия обращается с ним, как с вещью, как со своей собственностью, и уже по одному этому он становится её врагом. Я уже показал на сотне примеров и мог бы привести их ещё столько же, что при современных отношениях рабочий может спасти своё человеческое достоинство только в ненависти к буржуазии и в возмущении против неё. А тем, что он способен так страстно протестовать против тирании имущих, английский рабочий класс обязан своему воспитанию или, вернее, отсутствию воспитания, равно как и значительной примеси горячей ирландской крови.

Английский рабочий – это уже не англичанин в обычном смысле, не расчётливый коммерсант, как его имущий соотечественник; чувства в нём развиты полнее, природная холодность северянина уравновешивается у него страстностью, которая, не встречая препятствий в своём развитии, смогла взять над ним верх. Рассудочность, которая так сильно содействовала развитию эгоистических задатков у английского буржуа, которая все его страсти подчинила себялюбию и сосредоточила всю силу его чувств на одной только погоне за деньгами, у рабочего отсутствует, благодаря чему страсти у него сильные и неукротимые, как у иностранца. Английские национальные черты у рабочего уничтожены.

Если, как мы видели, рабочему не предоставлено никакого иного поприща для проявления своих человеческих чувств, кроме протеста против своего положения, то вполне естественно, что именно в этом протесте рабочий должен обнаружить свои самые привлекательные, самые благородные, самые человечные черты. Мы увидим, что вся сила, вся деятельность рабочих устремляется именно в этом направлении и что даже все их усилия приобщиться к человеческой культуре находятся с этим в непосредственной связи. Нам придётся, правда, сообщить об отдельных случаях насилия и даже грубости, но при этом никогда не надо забывать, что в Англии происходит открытая социальная война; если буржуазия заинтересована в том, чтобы лицемерно вести эту войну под покровом мира и даже филантропии, то рабочим может принести пользу только разоблачение истинного положения вещей, уничтожение этого лицемерия; следовательно, даже самые насильственные враждебные действия рабочих против буржуазии и её слуг являются лишь откровенным, неприкрытым проявлением того, что сама буржуазия совершает по отношению к рабочим скрыто и исподтишка.