Текст книги "Сатана и Искариот. Части первая и вторая"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Скоро в стороне от нас показался долгожданный лес. Мы держались так, что лес оставался от нас справа. Нам надо было укрыться от глаз юма и спокойно поджидать их в нашем убежище. Деревья обеспечивали нам свою защиту, и мы, обогнув выступающий клин леса, остановились за ним.

И здесь снова проявилось то могучее влияние, которое Виннету, сам того не сознавая, оказывал на всех, с кем он общался. Сильный Бизон и многие его люди внешне выглядели куда солиднее Виннету, и тем не менее, когда мы остановились, все посмотрели на апача, ожидая, какие распоряжения он отдаст. Его считали предводителем краснокожих, хотя об этом никогда не было сказано ни слова, а сам Виннету даже не принадлежал к их племени. И все это совсем не задевало самолюбия Сильного Бизона, не обижало его. Точно таким же воздействие Виннету было повсюду, даже у враждебных племен или среди белых, которые вообще вроде бы не намерены были подчиняться краснокожему.

А он не привык ничего предпринимать, во всяком случае – ничего важного, не посоветовавшись со мной. Конечно, кто хотел понять наши отношения, должен был наблюдать за поведением Виннету очень внимательно. Обычно разговоров между нами не было; для достижения полного согласия достаточно было обмена взглядами. Если этого оказывалось мало, в ход пускались движения рук, прищелкивание языком, кивки и покачивания головой и прочее. Мы так внутренне сжились друг с другом, что один уже заранее предугадывал мысли другого.

Когда мы оставались одни, то могли проходить часы, а мы не обменивались ни словом. Даже внезапно обрушившаяся на нас опасность часто не вынуждала нас говорить; все наше общение сводилось к нескольким жестам. Однако если кто-то находился рядом с нами, мы вынуждены были становиться менее молчаливыми, так как приходилось говорить, чтобы нас поняли другие. Да, если мы предпринимали что-то для нас само собой разумеющееся, для окружающих это было непонятно или даже противоречило их мнению, так что Виннету без большой охоты пускался в подробные разъяснения, однако давал их не в пространных речах, а в форме вопросов и ответов. Такой, пусть даже очень короткий разговор обычно содержал какое-нибудь пояснение слушателям, которое они почтительно и молча принимали от знаменитого вождя апачей.

И когда теперь глаза всех, даже вождя, вопрошающе уставились на него, он обратился ко мне:

– Олд Шеттерхэнд считает это место подходящим?

Я кивнул головой и спрыгнул с лошади.

– Двоих часовых будет достаточно?

– Хватит и одного человека, пока не стемнеет.

– В таком случае воины-мимбренхо могут расседлать лошадей и пустить их попастись. Но Олд Шеттерхэнд и Виннету не станут разнуздывать своих жеребцов.

Он спешился и перебросил поводья через спину своего коня, то же самое я сделал со своим. Я видел, что его поведение вызвало всеобщее удивление. Мимбренхо считали, что здесь, в укрытии, мы должны находиться на лошадях, поджидая юма, чтобы потом сразу же обрушиться на них. Даже вождь был такого же мнения, потому что он спросил Виннету:

– Почему мой брат хочет отпустить лошадей на волю? Мы же должны, как только заметим юма, быстро оказаться в полной готовности к выступлению!

У губ Виннету наметилась хорошо мне знакомая складка, появлявшаяся у него как знак превосходства, но ответил он очень дружественно:

– Мой брат полагает, что юма появятся?

– Да, ведь Олд Шеттерхэнд сказал же об этом.

– Да, пожалуй, они появятся, но сюда не доберутся. Увидев наши следы, они сразу же повернут, но это будет обманный маневр. Скрывшись на востоке, они совершат обход, объедут лес и постараются напасть на нас с тыла – с запада. Значит, ждать нам их здесь придется долго, и лошади могут отдохнуть.

– Олд Шеттерхэнд такого же мнения? – спросил меня Сильный Бизон.

– Да, – ответил я. – Мой брат Виннету угадал мои мысли.

– Ну, а если враги все же поедут прямо сюда?

– Тогда бы им грозила верная гибель, поэтому они поостерегутся делать это.

Он недоверчиво смотрел на меня, а я продолжал:

– Ты полагаешь, что юма не заметили то место, где я встретился с вами?

– Они не слепые, значит, могли и видеть, но они не узнают, кто мы и сколько нас.

– Ты ошибаешься. По моим следам они поймут, что я добровольно направился к вам, а стало быть, вы должны быть моими друзьями. Они знают, что со мной твой сын, и легко могут догадаться, кто вы такие.

– Но как же они смогут определить нашу численность?

– В самом деле, они не смогут точно подсчитать воинов в отряде, но им, если они пораскинут мозгами, вполне по силам догадаться. Когда я подъехал к вам, твои воины держались друг подле друга и вытоптали копытами лошадей довольно большую площадку.

– Но мы же скрыли следы!

– Остался след от нашего топтанья на этой площадке, и он занимает тем большее место, чем больше там было людей. Если юма об этом не догадаются, то достойны будут только лишь носить одежду старых женщин, и я убежден, что ты поймешь это быстрее их.

Он почувствовал себя немного пристыженным, а поэтому ответил почти не задумываясь:

– Я давно знал это, а спрашивал лишь для того, чтобы ваши ответы смогли услышать мои воины. Но почему Виннету объявил, что твой конь и его должны оставаться под седлом?

– Он мне ничего не объяснил, и все же я знаю ответ на твой вопрос, потому что мысли апача перекликаются с моими. Он сказал, что юма попытаются застать нас врасплох, для видимости повернув назад, а на самом деле сделав обход. Он хотел бы наблюдать за юма и убедиться, что его предположение правильно, а я буду сопровождать его. Именно поэтому наши кони, самые быстрые в отряде, должны оставаться оседланными.

– Уфф! Оба моих брата правы; все может произойти так, как вы говорите.

Во время этого разговора Виннету уселся на землю, а я подсел к нему; Сильный Бизон занял место рядом с нами. Его люди отпустили лошадей и расположились кружком возле нас, наблюдая при этом, чтобы животные не выходили далеко за выступ леса, иначе их могли увидеть приближающиеся юма. Один из воинов отправился на самый край лесного выступа, чтобы там, скрывшись за кустами, высматривать появление врага.

Если бы среди мимбренхо не было меня и Виннету, то все бы они разошлись по наблюдательным постам. Они, правда, не давали заметить своего беспокойства, но по ним было видно, что внутренне мимбренхо были не так беспечны, как делали вид. Виннету, напротив, казалось, больше не думал про юма; они могли появиться в любую минуту, и апач хотел наблюдать за ними, однако он вытащил трубку мира, что означало начало церемонии приветствия, требующей обстоятельности и большой затраты времени. И я не очень удивился тому, что мимбренхо с удивлением посмотрели на него. Он же, словно не замечая этого, снял с пояса искусно вышитый кисет с табаком, набил украшенный перьями колибри калюме и проговорил, обращаясь ко мне:

– Мы должны поскорее исчезнуть, а поэтому не можем сразу же поприветствовать моего белого брата; но немного времени у нас есть, и он мог бы раскурить с нами трубку в знак дружбы и мира.

Когда он стал было поджигать табак, прибежал, запыхавшись, часовой и торопливо заговорил, словно мы оказались в крайне опасном положении:

– Юма подъезжают; я видел их! Они едут так быстро, что вот-вот будут здесь!

Окружавшие нас воины вскочили; вождь их тоже было собрался подняться, но Виннету строго одернул говорившего:

– Как мимбренхо посмел помешать Виннету, который собирался раскурить трубку мира! Что важнее – священный дым калюме или появление нескольких собак-юма, которые сейчас же испугаются и от страха повернут назад?

Часовой стоял как громом пораженный, низко опустив голову. А Виннету добавил:

– Мимбренхо может вернуться на свое место и наблюдать за врагами; позднее, когда мы поприветствуем Олд Шеттерхэнда, он сообщит мне, что они исчезли!

Часового как ветром сдуло, а его товарищам ничего не оставалось делать иного, кроме как снова усесться, хотя скрыть свое возбуждение им было вовсе нелегко. Вождь, пожалуй, радовался в глубине души, что не вскочил вместе со всеми и не скомпрометировал себя в наших глазах.

Так уж был уверен Виннету в удаче! Однако все-таки оставалась возможность, что юма, не задумавшись, продолжат свой путь; конечно, в таком случае они не застанут нас врасплох, но они могут нарушить церемонию, свертывание которой считается плохой приметой и почти что позором для воинов.

Раскуривание трубки мира так часто описывалось, что я, пожалуй, могу не делать этого здесь; но я должен упомянуть, что прошло немало времени, прежде чем повторно наполненный и зажженный калюме не совершил полное путешествие через множество рук, из губ в губы. Виннету, Сильному Бизону и мне пришлось, стоя, обратиться к окружающим с речами. Мы делали по шесть затяжек из трубки, выпуская дым то к небу, то в землю, то по четырем сторонам света; простым воинам дозволено было затянуться только дважды, выпуская дым в лицо своим соседям слева и справа.

Лишь двое мимбренхо не смогли принять участие в церемонии: это были сыновья вождя. Они не входили в число воинов, у них не было даже имени, и они стояли вдали от сидевших по кругу взрослых членов племени. Принятие в ряды воинов, как уже говорилось, ограничено рядом условий, от выполнения которых позволено отказаться только в очень редких случаях. Столь же обстоятельный церемониал совершается в тех случаях, когда молодой воин в первый раз должен выкурить трубку мира. Собственно говоря, он сам должен достать для этого священную глину из Красных карьеров; живущие в южных районах племена, конечно, могут не выполнять это условие, однако у них придуманы другие задачи, выполнить которые вряд ли легче.

Человек, принимающий на себя риск обойти эти требования, должен носить великое имя и быть очень уважаемым в своем племени: он подвергается опасности потерять жизнь или, по меньшей мере, быть навсегда изгнанным. Тем не менее я решил рискнуть и полагал, что вряд ли меня ждет неудача.

Речь шла о старшем сыне вождя, проявившем недюжинную храбрость. Он был убежден, что при мне быстрее, чем где-либо, сможет получить имя, и, пожалуй, он не ошибся.

Когда Виннету принял трубку у индейца, последним сделавшего затяжку, и хотел повесить кисет назад на пояс, я взял у него из рук и то и другое, сказав:

– Мой краснокожий брат позволит мне взять его калюме. Тут есть некто, не сделавший ни затяжки из трубки, хотя он достоин получить ее в руки одним из первых.

Конечно, мои слова вызвали удивление, но не слишком большое, потому что мимбренхо подумали, что я имел в виду часового, который сейчас находился на острие лесного клина, а значит, не мог сделать затяжку из трубки мира. Им только показалось странным, что я упомянул о нем как об одном из самых достойных воинов. Может быть, предполагали индейцы, я думал не только о нем?

Я же набил трубку, встал, вышел из круга воинов, взял мальчика за руку и повел его на мое место в кругу» ^апотом, поворачиваясь во все стороны, сказал:

– Вот здесь стоит Олд Шеттерхэнд. Мои краснокожие братья могут слушать и видеть все, что он говорит и делает. И пусть тот, кто с ним не согласится, выйдет с ним на бой не на жизнь, а на смерть!

Наступила глубокая, напряженная тишина. Взгляды всех присутствующих были прикованы ко мне и мальчику. Рука маленького индейца дрожала в моей; он догадывался, что приближается важный момент.

– Мой юный брат должен смело и не задумываясь исполнять все, что я ему скажу!

Эти слова я прошептал ему прямо в ухо, а он, также шепотом, ответил:

– Я буду исполнять все, что мне скажет Олд Шеттерхэнд!

Я зажег трубку, сделал первую затяжку, выпустил дым в небо и сказал:

– Это облако священного дыма летит к Маниту, великому, доброму духу, знающему про все мысли и дела старейших воинов и совсем незрелых юношей. Вот здесь сидит Налгу Мокаши, знаменитый вождь воинов-мимбренхо; я его называю своим другом и братом, а моя жизнь стала его собственностью. А рядом со мной стоит его сын, по годам еще мальчик, но по делам уже опытный воин. Я приглашаю его последовать моему примеру и послать священный дым калюме великому Маниту.

При последних словах я передал мальчику трубку. Он сейчас же поднес ее ко рту, глубоко затянулся, а потом выпустил дым в меня. С моей стороны это было дерзостью, с его – рискованным поступком, за который, конечно, не он, а я должен нести ответ. Результата ждать долго не пришлось. Такого еще никогда не случалось; мальчишка без имени курит трубку мира! Индейцы встали, поднялся громкий шум. Вождь тоже вскочил и, вытаращив глаза, уставился на меня. Только Виннету по-прежнему спокойно оставался на месте. Его медного цвета лицо, подобное маске, не выражало ни признаков одобрения, ни следов осуждения. Я знаком восстановил молчание, снова взял в руки трубку, сделал уже упомянутые пять затяжек и отдал назад мальчику, который, решившись на все, быстро вдохнул столько же раз священный дым. Тут уже раздались вопли, гневные выкрики слышались со всех сторон. То, что я сделал, посчитали преступлением против священных обычаев племени. Глаза всех воинов с гневом смотрели на меня; в воздух поднимались кулаки, вытаскивали ножи, а среди услышанных мною выкриков особенно часто повторялся один: «Мальчишка, у которого еще нет имени!»

Вождь также был против меня, хотя речь шла о его собственном сыне. Он взял мальчишку за плечо, оттолкнул его от меня и крикнул:

– На что осмелился Олд Шеттерхэнд! Если бы это был кто другой, я убил бы его на месте! Давать калюме мальчишке, не имеющему даже имени, да за это полагается смерть. Племя будет судить тебя, хотя ты и назван моим другом и братом. У меня нет такой власти, чтобы защитить тебя.

Как только он начал говорить, его люди успокоились. Они захотели выслушать, что скажет вождь. Теперь по рядам воинов прошел одобрительный ропот. Мальчик сейчас стоял возле отца, но, несмотря на угрожающие позы воинов, он с доверием смотрел на меня. Я как раз собирался дать ответ, но тут поднялся Виннету, махнул рукой, окинул своим властным взглядом лица воинов, одного за другим, и сказал звонким голосом, разносившимся очень далеко, даже тогда, когда он его не напрягал:

– Это у Сильного Бизона нет власти, чтобы защитить Олд Шеттерхэнда? А кто говорил, что нужна эта власть? Если бы необходима была защита, то Виннету бился бы за своего белого брата; но кто же осмелится сказать, что Олд Шеттерхэнд не сможет себе помочь сам? То, что он сделал, можно назвать редким, необычным поступком, но он сможет ответить за свои действия. Тот, кто не имеет имени, отлучается от трубки мира. Но точно ли у этого мальчика нет имени? Спросите Олд Шеттерхэнда! Он знает об этом лучше, чем воины-мимбренхо!

Его проницательность вела его по верному пути; мне бы и не пришло в голову протягивать мальчику трубку мира, если бы я уже не подготовил для него имя.

– Вождь апачей прав! – крикнул я громко. – Чью трубку мы раскурили? Его! Кто же имеет право упрекать меня? Только он сам! Он это сделал? Нет, потому что он знает меня и понимает, что Олд Шеттерхэнд никогда ничего не делает не подумав. Разве тот, кого вы называете ребенком, принадлежит к чужому или даже враждебному племени? Нет, он же ваш кровный брат! Значит, вы должны были бы гордиться, что Олд Шеттерхэнд разделил калюме с сыном вождя. Вместо этого вы пришли в ярость. Скажу вам, что вы меня очень удивили!

– Но у него нет имени! – закричали отовсюду, обращаясь ко мне.

– Кто это утверждает?

– Все, и я тоже! – ответил мне Сильный Бизон. – Это же мой сын, стало быть, я знаю, есть ли у него имя.

– Хотя я и не отец ему, но знаю это лучше. Как долго его с вами не было? Что произошло в это время? Какие дела он совершил? Ты об этом знаешь? Молчишь. Так скажи же мне здесь, перед этими воинами, имеет ли Олд Шеттерхэнд право давать кому-нибудь имя?

– Олд Шеттерхэнд имеет такое право.

– Чувствовал бы ты себя оскорбленным, получив от меня имя?

– Нет. Любой из воинов-мимбренхо охотно и с гордостью сменил бы свое нынешнее имя, чтобы получить новое от Олд Шеттерхэнда.

Тогда я снова взял мальчика за руку и громко крикнул:

– Вы слышали слова своего вождя; слушайте же теперь, что скажу вам я! Здесь стоит Олд Шеттерхэнд, а возле него – его юный друг и брат Юма-шетар. Он рисковал своей жизнью ради меня; я теперь отдам свою за него. Подойдите ближе! У него добытое у врагов оружие. Юма-шетар будет великим воином своего племени.

Юма-шетар переводится как «убивающий воинов-юма». Глаза моего юного друга сверкнули и увлажнились. Виннету подошел к нему, положил ему руку на плечо и сказал:

– Это гордое имя, Юма-шетар. Олд Шеттерхэнд дал его тебе, значит, ты его заслужил. Виннету радуется, что может назвать тебя Юма-шетаром; он – твой друг и охотно раскурит с тобой калюме. Дай мне его!

Он взял у мальчика трубку, закурил ее точно так же, как сделал перед тем я. Вождь стоял молча. Я видел, как дрогнули его губы. Лица мимбренхо совершенно изменились. Виннету пожал Юма-шетару руку, я взял мальчика за другую и сказал:

– Воины-мимбренхо видят здесь трех братьев, которые верны друг другу: Виннету, Юма-шетара и Олд Шеттерхэнда. «Убийца юма» подвергался вместе со мной смертельной опасности; он следовал за вражеским караваном, чтобы спасти меня, когда юма взяли меня в плен и я должен был умереть на столбе пыток. В час моего освобождения он был рядом со мной и убил двух вражеских воинов, которые пытались снова схватить меня. Он сопровождал меня до этого места, где мы сейчас находимся. Я видел его мужество в бою, его хитрость и осторожность при преследовании врагов. Многие опытные воины не смогли бы сделать того, что совершил он. Поэтому он – это я, а я – это он, и Виннету, вождь апачей, верный друг как мне, так и ему. Кто обижает его, тот оскорбляет нас обоих; если хочет, он может выйти вперед. Или можете выйти все вместе! Мы готовы постоять перед вами за его честь!

Тут уж старый вождь не смог больше удержаться. Он издал крик восхищения, выхватил из-за пояса нож и закричал:

– Юма-шетаром зовется храбрый воин – это мой сын; вы слышите это? Юма-шетар! Олд Шеттерхэнд, великий бледнолицый, дал ему это имя, а Виннету, знаменитый вождь апачей, считает его своим другом и братом. У кого из нас есть такое же славное имя? Кто смеет еще гневаться на то, что Олд Шеттерхэнд курил вместе с Юма-шетаром трубку мира? Кто? Пусть подойдет сюда, ко мне, и вытащит свой нож! Я вырежу его сердце из тела и брошу его вонючее мясо коршунам на съедение!

Несколько секунд длилось глубокое молчание; потом все разразились криками «Юма-шетар!», совершенно забыв о воинах-юма, находившихся где-то неподалеку. Они подошли ближе, чтобы пожать руку своему новому и самому юному товарищу. Их прежнее возмущение сменилось полным одобрением! Старый вождь взял меня за обе руки и хотел уже произнести благодарственную речь, но Виннету прервал его:

– Лучше, если мой брат выскажет позже, что чувствует его сердце; теперь для этого больше нет времени. День идет к концу, и становится темно. Вон стоит наш дозорный, он хочет что-то нам сказать. Пришло время идти наблюдать за врагами.

И в самом деле часовой уже не прятался в кустах, он вышел на свободное пространство перед зарослями. Исходя из этого, можно было заключить, что ему больше нечего стало наблюдать, однако, получив недавно строгий нагоняй, он не осмеливался по своей воле покинуть пост. Только когда Виннету призывно махнул ему рукой, он подошел и сообщил:

– Юма появились и повернули почти сразу назад в том же направлении, откуда они пришли.

– Как близко они подходили?

– Двое разведчиков подходили близко и остановились на том месте, где мы встретили Олд Шеттерхэнда. Они подождали, пока не подойдут все юма, и они долго изучали вытоптанную площадку. Враги проехали еще немного, разглядывая наши следы; потом они медленно проехали назад.

Виннету кивнул ему, а потом повернулся к вождю:

– Сильный Бизон слышит, что я был прав. Юма отступили, но только для того, чтобы ввести нас в заблуждение. Воины-мимбренхо могут оставаться здесь, пока мы с Олд Шеттерхэндом не вернемся.

Мы оба вскочили в седла и ускакали, пока окончательно не стемнело и можно было, хотя и с большим трудом, различать следы копыт на земле. Итак, вперед, во тьму ночи, чтобы наблюдать за врагом, которого мы не могли видеть и о котором мы знали или предполагали только то, что его больше нет в том направлении, куда он удалился.

Как часто раньше я отправлялся в подобное же отчаянное предприятие, в заведомую пустоту, и всегда мы, ведомые изумительным инстинктом вождя апачей, прибывали в самое время! Я радовался тому, что сегодня его ошеломляющая проницательность еще один раз, после такого долгого перерыва, может восхитить меня.

Юма отступили на восток, но нам и в голову не пришло искать их там, потому что я, как и Виннету, был убежден, что они очень быстро опять изменят направление своего движения. Представьте себе лес длиной примерно в два часа конной езды и шириной примерно в полчаса. На южной его окраине, ближе к восточной оконечности, располагался кустарник, за которым мы оставили мимбренхо. Значит, надо было ожидать, что юма, переходя с восточного направления на западное, обогнут лес по его длинной северной стороне, потом свернут на юг и попытаются пройти по южной окраине, чтобы ударить с запада нам в спину. Мы хотели незаметно догнать их, поехать следом и наблюдать за ними. Поэтому мы сразу направились к юго-восточному углу леса, потом повернули на север и поскакали через лес, пока не добрались до северо-восточной оконечности. Там мы остановились.

До тех пор мы не разговаривали между собой; длинных речей и долгих объяснений вообще между нами не бывало. Теперь я отрывисто спросил:

– Ты дальше или я?

– Как захочет Олд Шеттерхэнд, – ответил апач.

– Тогда Виннету может поехать дальше; у него более острый слух, чем у меня.

– Слух Молнии поможет уху моего друга. Каким сигналом мы будем обмениваться?

– Только не обычным нашим сигналом, криком орла, потому что в темноте орлы не летают.

– Тогда Олд Шеттерхэнд мог бы подражать рыку пумы, которую без труда можно встретить в здешних краях по ночам!

Сказав это, он отъехал, причем так тихо, что даже не был слышен шаг его жеребца. Мы расстались, потому что не знали, будут ли юма держаться близко к лесу или же нет; поэтому кто-то из нас двоих должен был отъехать от леса подальше. Конечно, граница леса не была прямолинейной, она делала многочисленные изгибы, которым отряд юма наверняка не станет следовать. Используя свой опыт, мы должны были рассчитать предполагаемую линию их продвижения. Если мы расположимся слишком близко или слишком далеко, то юма пройдут мимо нас, а мы их не заметим. И все же об этих трудностях мы не обронили ни единого слова, точно так же я даже не спросил, надо ли нам разделяться. Виннету понимал это как само собой разумеющееся, а потом каждый из нас вынужден был положиться, так сказать, «на кончик собственного носа».

Я медленно проехал еще немного, как я думал – далеко от леса, и оставил седло, чтобы улечься в траве. Конь мой тут же стал щипать траву.

– Хататитла, итешкуш! [69]69
  Молния, ложись! (пер. авт.).


[Закрыть]– приказал я вороному.

Конь тут же вытянулся в траве, прекратив ее жевать. Теперь шум вырываемой травы не мешал мне слушать. Я лежал возле самого коня, чтобы всегда держать его в поле зрения. Виннету сказал, что тонкость слуха Молнии поможет мне, и я знал, конечно, что в этом отношении могу положиться на своего вороного.

Умное животное лежало, повернув морду к востоку, откуда я ожидал юма. Время от времени конь вскидывал голову, медленно и осторожно внюхиваясь в ночные запахи. Прошло, видимо, с четверть часа, как вдруг тихое размеренное дыхание вороного сменилось более сильным сопением; он насторожил уши и весь напрягся. Я приложил ухо к земле, но ничего не услышал.

Конь зафыркал еще громче, но совсем не боязливо, как он непременно сделал бы при приближении хищника. Это приближались люди. Я положил руку на конские ноздри и нажал на них; при этом я был уверен, что животное не издаст больше ни одного звука, а если я вынужден буду стрелять, то не пошевельнется, и все это – благодаря индейской системе дрессировки, которой занимался с конем Виннету.

Хотя уже совсем стемнело, но видеть можно было на несколько шагов, и оставалось только пожелать, чтобы курс, которого придерживались подъезжавшие, не прошел как раз через мое убежище. И тут мои опасения по этому поводу почти оправдались. Я услышал глухой шум многих конских копыт; этот шум все приближался и приближался; люди, как казалось, ехали прямо на меня. Потом я увидел темную массу всадников и лошадей; я уже не мог встать и отодвинуться в сторону, потому что меня сразу бы заметили. Я тесно придвинулся к своему коню и прижал его ноздри к самой земле.

И вот юма, к счастью, проехали все же не так близко, как я сначала подумал. Первый всадник проследовал от меня шагах в тридцати; за ним двигались остальные, но не просто в затылок один другому, а продвигаясь по несколько человек в ряд. Я, разумеется, не видел лиц, да и фигуры-то различал смутно, но общее число всадников совпадало: это были именно юма.

Замыкали отряд двое, которые ехали несколько левее остальных, а потому миновали меня шагов на пятнадцать ближе. Тело моей лошади вместе с моим собственным образовывали выделяющуюся на невысокой траве массу, которую можно было заметить с такого близкого расстояния. Так оно и случилось… индейцы придержали своих лошадей и посмотрели в моем направлении. Они должны были что-то увидеть, но что? Если я останусь спокойно лежать, то они, разумеется, подъедут ближе. Я должен испугать их и прогнать. Лучшим способом для этого был обговоренный с Виннету сигнал. Конечно, они могут и в самом деле принять меня за кугуара [70]70
  Кугуар – так называли подвид пумы, некогда распространенный на востоке США и Канады, но в начале XX в. выбитый охотниками. Часто название «кугуар» применяется вообще ко всем пумам.


[Закрыть]и выстрелить! Но я надеялся на то, что они не будут стрелять, потому что звук выстрела легко может быть услышан их врагами.

Один из всадников направил свою лошадь прямо на меня. Я полупривстал, изображая зверя, голосу которого я хотел подражать, и рыкнул коротко и злобно, словно собирающаяся защищаться пума. Послышался испуганный вскрик всадника, и он погнал свою лошадь назад; когда же я повторил рык, то оба быстро поспешили за своими товарищами. Сомнительная хитрость, слава Богу, удалась! Но как легко рычание пумы могло привлечь внимание всех юма!

Едва они удалились и я только что успел сесть на вороного, как подскакал Виннету.

– Где? – отрывисто спросил он.

– Впереди, они недалеко.

– Почему мой брат два раза рычал? Достаточно было бы и одного.

– Потому что юма увидели меня лежащим, и я вынужден был их испугать.

– Уфф! Тогда Олд Шеттерхэнду очень повезло.

Долгое время мы не говорили ни слова, а молча ехали за краснокожими. Нас было двое, а их так много. Хотя мы держались к юма так близко, что могли бы даже кое-кого узнать, они были не в состоянии нас увидеть. Шума конских копыт они, во всяком случае, не слышали.

Так мы продвигались два часа вдоль северного края леса; потом мы повернули к югу, вдоль западной опушки. Виннету высказал мою собственную мысль, словно подслушал ее:

– Они не знают, где находятся мимбренхо, а поэтому скоро остановятся и вышлют шпионов.

– Мой брат прав. Тогда мы быстро поскачем вперед, чтобы перехватить лазутчиков.

Вскоре мы добрались до юго-восточного угла леса; юма остановились, мы, естественно, сделали то же самое, только сначала проехали немного вперед, дабы избежать случайной встречи.

– Олд Шеттерхэнд мог бы подержать мою лошадь, – сказал тогда Виннету. – Я должен посмотреть, как юма ставят лагерь.

Он спрыгнул на землю и скрылся; я же остался, держась шагах в четырехстах от краснокожих. Я ничего не мог ни услышать, ни увидеть, потому что они опасались разжечь костер. Они, конечно, и не догадывались, что мимбренхо, которых они так опасались, находились от них на расстоянии добрых двух часов пути…