Текст книги "Линкольн"

Автор книги: Карл Сэндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

Французская февральская революция 1848 года нашла отклик во всех странах Европы. Короли, императоры, цари и султаны помогают друг другу деньгами, оружием, войсками. Тысячи восставших рабочих захватывают Париж и Вену.

Когда весть о парижских баррикадах доходит до царя Николая, он мобилизует армию и издает манифест, заканчивающийся словами из пророка Исайи: «Внемлите, язычники, и покоритесь, ибо с нами бог». В Италии и Венгрии правительства исчезают, как фигуры на шахматном поле сражения. Становятся знаменитыми имена Гарибальди, Мадзини, Кошута.

Этот калейдоскоп событий, неустойчивость положения заставляют сотни тысяч бездомных, безземельных крестьян, рабочих Англии, Ирландии, Германии, Италии, Франции продавать своих поросят и птицу, копить деньги, одалживать у родных и друзей в Европе и Америке, чтобы уехать в страну удивительных возможностей.

В конгресс вносится законопроект, согласно которому любой белый, обрабатывавший 160 акров свободной земли на Западе в течение пяти лет, получает эту землю в собственность бесплатно. Но богачи конгрессмены добиваются внесения поправки: за землю должно платить.

Власть имущие ухитряются повернуть дело так, что в течение двадцати лет, в период между 1840–1860 годами, из почти 270 миллионов акров государственных земель правительство продает лишь около 70 миллионов. Остальные земли раздаются крупным компаниям. Только одна железнодорожная компания получает бесплатно два с половиной миллиона акров земли и в последующие семь лет продает половину этого массива за 14 миллионов долларов.

Философы, фермеры, мастеровые требуют принятия закона о бесплатной земле для тех, кто ее фактически обрабатывает. Но промышленники проваливают этот закон они боятся, что бесплатная земля на Западе отвлечет слишком много рабочих с фабрик и заводов и придется увеличить заработную плату. Крупные землевладельцы Севера и Юга также противятся этому закону.

Эмбрион гигантской индустриальной и транспортной цивилизации растет и набирает силу.

Общество рвет путы, связывающие его с кустарным производством феодального строя, родившего в своих недрах капитал и капиталистов. Приходит конец феодальному обществу, всем этим широким штанам до колен, шелковым мужским чулкам и серебряным коробочкам с нюхательным табаком. Их место занимают брюк», сюртуки, цилиндры и гаванские сигары. Финансисты и промышленники становятся хозяевами стран, в которых господствуют белые расы.

Появляются усовершенствованные сельскохозяйственные машины, дающие возможность одному фермеру работать за десятерых.

В Англии Бессемер ищет способы усовершенствования артиллерии; он находит метод дутья, превращающий чугун в крепкую сталь, которую он может продать на 100 долларов дешевле любой другой стали такого же качества. Бессемеровский процесс вскоре осваивают в Америке, и вся продукция из стали сразу дешевеет.

Удивительные вести приходят из Калифорнии: в течение одной недели десятеро мужчин намывают золота на миллион долларов. Городская управа в Сан-Франциско немедленно прекращает свое существование, закрываются церкви, пустеют редакции газет, матросы бросают корабли, коки и солдаты дезертируют: все несутся сломя голову к золотым приискам, где одна лопата песку приносит тысячи долларов.

Затем эта дикая паника кончается. Первоначальная, всеохватывающая золотая лихорадка уходит в прошлое. Убийцы, воры, мошенники захватывают власть в Калифорнии и Сан-Франциско. Они подкупают губернаторов, контролируют их, так же как мэров, судей. Тогда 2 500 частных лиц организуют Комитет бдительных, проходят военную подготовку, учреждают свои суды. Игнорируя легально существующую администрацию, комитет вешает или высылает убийц, поджигателей, воров.

Проложены были трансконтинентальные железные дороги, строились океанские пароходы с железной обшивкой, на фабриках и заводах возводились силовые установки, а хозяева и управляющие становились новыми властителями мира. Между морским побережьем и Миссисипи носились «железные кони». Они возили свинину и зерно к фабричным городам на востоке страны, к кораблям, уходящим в Европу; товарные вагоны возвращались со швейными машинами, маслобойками, ножницами, пилами, стальными инструментами. Появились новые молотилки и жатки, паровые пожарные машины, газовое освещение, вращающийся цилиндрический пресс, вулканизация резины, фотография, начинали пользоваться анестезией.

Организовалась территория Канзаса. Южане, вооруженные ружьями, скакали из рабовладельческого штата Миссури, чтобы воевать за политический контроль с аболиционистами, приехавшими из Новой Англии. В эти годы в любую погоду Авраам Линкольн, сидя в своей расшатанной двухместной коляске, странствовал по прерии, углубившись, по всей вероятности, в водоворот своих мыслей, занятый попыткой разгадать грядущие события.

Линкольн купил книгу по логике, искал в ней способы исправлять ошибки и получать абсолютно правильные выводы из установленных фактов. В чужом городе во время выездной сессии суда, когда юристам приходилось останавливаться в гостинице по восемь-десять человек в одном номере, по двое на кровать, едва все засыпали, Линкольн зажигал свечу и читал Евклида.

Джон Т. Стюарт видел в Линкольне безнадежную жертву меланхолии. Генри К. Уитни, коллега Линкольна, писал: «Я… увидел Линкольна в углу; он сидел одиноко… охваченный унынием… его лицо омрачалось глубокими горестными переживаниями».

Однажды Герндон увидел Линкольна склоненным над листом бумаги, который он покрывал цифрами, знаками, геометрическими фигурами. Линкольн сказал Герндону, что хочет найти квадратуру круга. Два дня бился он над решением проблемы, затем, обессиленный, сдался.

Линкольн делал записи, из которых видно, что он пытался применить законы математики к отношениям между людьми: «Если А может решающим образом доказать, что он имеет право поработить Б, почему же Б не может подхватить этот же аргумент и также доказать, что он имеет право поработить А? Вы говорите, что А белый, а Б черный. Следовательно, это вопрос цвета: более светлый имеет право поработить более темного? Остерегайтесь. Согласно этому закону вы станете рабом первого встречного, у которого кожа светлее вашей. Вы хотите сказать, что дело вовсе не в цвете? Вы имеете в виду, что интеллектуально белые стоят выше черных и поэтому они вправе сделать черных рабами? Повторяю: остерегайтесь. По этому закону вы станете рабом первого встречного, который интеллектуально выше вас. Но вы утверждаете, что это вопрос заинтересованности и если вам это выгодно, вы имеете право сделать рабом другого. Прекрасно. Но если он может доказать свою выгоду, то он имеет право поработить вас».

Он писал, что задача правительства «сделать для народа все необходимое, то, чего люди не могут сделать личными усилиями, в одиночку», а именно, «строительство и поддержание в порядке дорог, мостов и т. п.; обеспечение малолетних и больных; начальное образование; распоряжение имуществом умерших». Необходимы военные и гражданские министерства. «Раз находятся люди, которые убивают, избивают, отнимают у других имущество силой или посредством обмана или не выполняют договоров, то общая задача мирных и справедливых людей препятствовать им в этом».

Любезно, деликатно, но твердо Линкольн сказал своим сторонникам, которые хотели выставить его кандидатуру в члены законодательного собрания штата или конгресса, что он против этого.

3. Неугомонная, растущая Америка

По огромным равнинам двигались вереницы повозок с земледельцами. Тысячи фургонов устремились на земли Айовы. За одну неделю железные дороги привезли в Чикаго 12 тысяч иммигрантов. Завод Маккормика продал в 1854 году 1 558 сельскохозяйственных машин и запланировал выпуск 3 тысяч машин в следующем году. Только иммигранты из Ирландии за три года послали своим семьям на родину 15 миллионов долларов. Неугомонная, молодая, растущая Америка шла к будущему.

Успокоение, которое принес Миссурийский компромисс 1820 года, нарушалось бесконечными протестами аболиционистов против закона о беглых рабах. Случай с рабом Антони Бернсом потряс всю страну. Он убежал с плантации в Виргинии, спрятался на корабле, шедшем в Бостон, был арестован и по решению федерального комиссара подлежал отправке обратно в Виргинию. Толпа под предводительством священника ворвалась в зал суда и пыталась выручить Бернса. В схватке с федеральными чиновниками был убит заместитель судебного исполнителя. Закрыли магазины, окна и двери домов задрапировали черным, толпы стояли шпалерами на улицах, когда осужденный негр шел к кораблю, который должен был отвезти его в Виргинию. Одного-единствен-ного раба эскортировал отряд из драгунов, морской пехоты, артиллерии с заряженными пушками, 12 рот пехоты, 120 личных друзей убитого чиновника с обнаженными саблями и заряженными пистолетами. Вся эта история обошлась правительству в 40 тысяч долларов.

Подобные инциденты, но менее драматические, происходили повсюду. В Чикаго беглый раб выскользнул из судебного зала через окно, и когда федеральный комиссар спросил: «Где арестант?», ему в ответ последовало: «Община приняла его в свое лоно».

В этой напряженной обстановке лидером демократической партии стал Дуглас. Партийная молодежь выдвинула его в 1852 году кандидатом в президенты. Ему было всего тридцать девять лет, когда на съезде демократической партии он получил, правда при 31-й перебаллотировке, больше голосов, чем другие кандидаты. Он поселился в Чикаго, купил там за несколько долларов участок земли и продал небольшую его часть за 80 тысяч долларов. После этого он подарил 10 акров Чикагскому университету. Он был тесно связан с кругами, весьма заинтересованными в строительстве железной дороги к Тихому океану. В результате его настойчивости была построена линия от Великих озер к Мексиканскому заливу; Иллинойская центральная железная дорога отблагодарила его, предоставив служебный вагон в его пожизненное бесплатное пользование.

В начале 1853 года, после смерти жены, в тяжелом настроении, Дуглас уехал за границу – побывал в России и на Ближнем Востоке. Через несколько месяцев вернулся прежний Дуглас, любивший при встрече со старым коллегой или начинающим работником избирательного округа положить ему руку на плечи и сказать, словно другу: «Вы… на вашу помощь я рассчитываю!»

Обливаясь потом, усиленно работая, он направлял, проводил и, наконец, пропихнул в конгрессе законопроект, который потом стал известен как «билль Канзас – Небраска». Этот закон создавал два новых штата: на юге – Канзас, на севере – Небраску. В каждом новом штате избиратели должны были решить – быть ли их земле свободной или рабовладельческой. В те времена Небраска охватывала огромное пространство, включавшее в себя полностью или частично земли будущих штатов – собственно Небраски, а также Северной и Южной Дакоты, Вайоминга и Монтаны. Конгрессмены-южане настояли и добились поправки, которая отменяла священный, неприкосновенный доселе Миссурийский компромисс; граница, проложенная этим компромиссным законом между свободными и рабовладельческими штатами, была стерта.

Самый ранний портрет А. Линкольна – дагерротип 1848 года.

Хижина, в которой родился А. Линкольн (реконструкция).

Вашингтон. Пенсильвания-авеню.

Вашингтон. Белый дом.

По мере того как известие о принятии «билля Канзас – Небраска» распространялось по стране, во многих штатах возникали такие вспышки народного гнева, высказывалось столько разноречивых мнений, разбушевались такие страсти, какие на памяти старожилов не вызывались до тех пор ни одним политическим событием или идеей. Линкольн встряхнулся, как будто «его разбудил набатный звон в ночи».

В Новой Англии 3 050 священнослужителей подписали меморандум сенату: «Во имя всемогущего Бога и в его присутствии», мы «торжественно протестуем против принятия… Небраска-билля». Несколько старейших лидеров в Иллинойсе заявили, что они антинебраскинцы. Во время поездки в Иллинойс Дугласу видно было из окна вагона, как толпы людей сжигали чучела с его именем. В Огайо группе женщин удалось преподнести ему 30 сребреников. В Чикаго, на площади перед зданием Северного рынка, 1 сентября жарким вечером Дуглас бросил вызов своим противникам. Восьмитысячная толпа прерывала его речь вопросами, шипением, стонами, мычанием, мяуканием. Улюлюканье и вой продолжались до тех пор, пока Дуглас не вынужден был посмотреть на свои часы, водрузить цилиндр на голову и ретироваться.

Среди тех, кто руководил обструкцией, были «ничего-не-знающие» члены тайного «Ордена Знамени, усеянного звездами». Когда спрашивали о целях общества, члены его отвечали: «Я ничего не знаю». Каждый член ордена давал клятву, что он никогда не отдаст свой голос иммигранту или католику. Их лозунгами были: «Америка должна управляться американцами» и «Нет места папистам в республике». Среди миллионов немецких и ирландских иммигрантов было много католиков; в городах они стали большой силой и часто отдавали свои голоса демократам, таким, как Дуглас.

Две католические церкви в Массачусетсе были разрушены и разграблены, монастырь сожжен. Двухтысячная процессия протестантов в Ньюарке, в штате Нью-Джерси, сошлась в драке с толпой ирландцев. В результате был один убитый и много раненых. Буйствующие «ничего-не-знающие» разгоняли демонстрации ирландцев.

В конце года «ничего-не-знайки» удивили страну тем, что им удалось выбрать своих мэров в Филадельфии и Вашингтоне. В союзе с фрисойлерами и бывшими вигами они добились в Массачусетсе большинства в 63 процента голосов и избрали «ничего-незнайку» губернатором штата. Законодательное собрание также было в их руках. Линкольн публично не высказывал своего отношения к «ничего-не-знающим», но когда они обратились к нему, он заявил, что настоящими природными американцами были краснокожие с томагавками и в заплатанных штанах. «Мы их согнали с их земли, а теперь набрасываемся на тех, кому не привелось приехать с нами или с нашими дедами». Ой рассказал, как однажды спросили ирландца, почему он не родился в Америке. Последовал ответ: «Клянусь честью, я хотел этого, но мама не дала мне».

В день ярмарки штата в Спрингфилде тысячи противников и сторонников Дугласа собрались в прохладный вечер 2 октября, чтобы послушать его. Он стоял на крыльце, факелы освещали его лицо. Глаза его сверкали, губы дрожали.

– Я вам говорю, что не пришло еще время, чтобы кучка изменников в нашем стане обратила великий штат Иллинойс со всеми его славными традициями и историей в негро-обожающее, равноправное с неграми общество.

На следующий день Дуглас говорил три часа в Стейт-хаузе. «Если народ Канзаса и Небраски в состоянии управлять собой, они в состоянии управлять и несколькими жалкими неграми». Толпе эти мысли понравились; раздались крики: «Правильно!», «Дай им еще!» Линкольн утешал красивую молодую аболиционистку:

– Успокойтесь, леди. Завтра мы повесим шкуру Дугласа сушиться на заборе.

Назавтра Линкольн выступил перед той же аудиторией.

– Везде, где. существует рабство, оно было введено незаконно… Когда южане говорят, что они в ответе за введение рабства не больше, чем мы, я признаю этот факт. Когда говорят, что этот обычай существует давно и что очень трудно от него избавиться так, чтобы удовлетворить всех, я могу это понять и оценить. Я, конечно, не буду обвинять их за то, что они не поступают так, как нужно, раз я сам не знаю, как нужно поступить… Что дальше? Освободить негров? Уравнять их политически и социально с нами? Мои личные чувства не допускают этого.

И все же, хоть он и не знал, как поступить с рабством в тех штатах, где оно было установлено и действовало, Линкольн был уверен, что будет несправедливо дать ему распространиться на север.

«Так как вы не возражаете против того, чтобы я привез своего борова в Небраску, – говорил он, – следовательно, я не должен возражать против того, чтобы вы ввезли своего раба. Я допускаю, что это абсолютно логично, если бы не было разницы между свиньями и неграми».

Двенадцать дней спустя в Пеории он повторил свою речь перед многотысячной аудиторией, переписал ее для печати, и она стала широко известна как «пеорийская речь».

На выборах в октябре 1854 года избиратели антинебраскинцы всех оттенков – бывшие виги и демократы, «ничего-не-знающие», фюзионисты (сторонники слияния политических партий) – добились сенсационной победы. Их объединение в Пенсильвании избрало в конгресс 21 антинебраскинца; сторонникам Небраска-билля удалось получить только 4 места. Антинебраскинцы победили в Мэне, Айове, Вермонте и других штатах. В Огайо были избраны все антинебраскинцы, а в Индиане только двое сторонников билля попали в конгресс.

Линкольн в своей речи в Пеории упомянул об этом огромном, сокрушительном разгроме и подчеркнул, что это результат перемены в общественном мнении народных масс.

На митингах в Рипоне, Висконсине и Джексоне, в штате Мичиган, противники распространения рабства, члены различных партий приняли решение об организации новой партии, которая объединила бы всех антинебраскинцев под одним знаменем – «Наше содружество будет известно как «республиканское». На съездах в Висконсине и Вермонте это название было утверждено.

Созданная в 1854 году новая республиканская партия была комбинацией из аболиционистов, руководимых Ловджоем, ортодоксальных вигов под руководством Линкольна, Ейтса и других, а также из бросивших демократическую партию деятелей во главе с Памером, Джадом и другими. В октябре 1854 года Грили писал: «Мы считаем партию вигов несуществующей».

Группа радикальных аболиционистов собралась в Спрингфилде, чтобы организовать республиканскую партию в Иллинойсе. Герндон поднялся, подошел к Линкольну и сказал: «Уходите сейчас же домой… Поезжайте куда-нибудь и задержитесь там, пока эта история не кончится». И Линкольн уехал на своей одноконной коляске. Герндон записал: «Из политических соображений ему не следует занимать сейчас слишком радикальную позицию. С другой стороны, так же опасно было бы отказаться выступить с речью за аболиционистов». Несколько позже, когда Линкольна выдвинули кандидатом в члены центрального комитета новой республиканской партии штата, он отказался от этой чести, мотивируя отказ тем, что решение принято в его отсутствие; он и на собрания республиканцев долгое время не ходил.

В конце 1854 года Линкольн разослал много писем примерно одного содержания: «Я вбил себе в голову, что нужно мне попробовать стать сенатором Соединенных Штатов; если бы вы меня поддержали, мои шансы стали бы лучше». В феврале 1855 года Линкольн получил 45 голосов. Набери он еще шесть голосов, он стал бы сенатором. При перебаллотировке он получил уже только 15. Наступила минута, когда Линкольн увидел, что если он будет держаться за свои 15 голосов, пройдет сторонник Дугласа, демократ-небраскинец. Линкольн попросил своих стойких приверженцев отдать голоса Лайману Трамбулу, антинебраскинцу, сбежавшему из демократической партии. Десятая перебаллотировка принесла победу Трамбулу. Этот тактический шаг сделал многих друзьями Линкольна.

Миссис Линкольн наблюдала за ходом выборов с галереи и была рассержена тем, что ее муж потерпел поражение. Джулиа, жена Трамбула, была подружкой на ее свадьбе; они совместно писали стихи и письма в «Сэнгамо джорнэл», но после той ночи, когда Трамбул был избран сенатором, миссис Линкольн никогда больше не разговаривала с Джулией и отказалась принимать ее у себя.

Линкольн писал Спиду: «Я теперь занимаюсь только одним – работаю против распространения рабства. Я не считаю себя «ничего-не-знающим». Это определенно. Как я могу им быть? Как может кто бы то ни было, ненавидящий угнетение негров, одобрять унижение целых прослоек белых? Мы стремительно вырождаемся. Как нация, мы начали с декларации, что «все люди рождены равными». На практике теперь мы произносим ее так: «Все люди рождены равными, кроме негров». Если «ничего-не-знающие» добьются власти, то декларация будет читаться так: «Все люди рождены равными, кроме негров, иммигрантов и католиков». Если это случится, я предпочту уехать в какую-нибудь страну, где не притворяются свободолюбивыми, – в Россию, например, где деспотизм можно принять в чистом виде без низкопробной примеси лицемерия».

Полли, свободная негритянка в Спрингфилде, пришла со своим горем к Линкольну и Герндону. Ее сын работал на пароходе. У него не оказалось документов, подтверждавших, что он свободен. Сына арестовали. Адвокаты обратились к губернатору Матесону, но тот сказал, что бессилен что-либо сделать. Линкольн, Герндон и другие пустили подписной лист, собрали деньги на уплату за содержание негра в тюрьме, и сын Полли вернулся к ней.

В августе 1855 года Линкольн писал Оуэну Ловджою: «Даже вы не так страстно, как я, стремитесь предотвратить распространение рабства. И все же политическая атмосфера сейчас такова, что я боюсь сделать хоть шаг из боязни ошибиться». «Ничего-не-знающие» могли пригодиться для борьбы с демократами – сторонниками «билля Канзас – Небраска». «Что касается наших дел, то «ничего-не-знающие» в большинстве своем мои старые политические и личные друзья; я надеялся, что их организация распадется без мучительной для меня необходимости открыто выступить против них».

Сенатор Чарльз Самнэр от Массачусетса бичевал сенатора от Южной Каролины Эндрю П. Батлера: «Он избрал себе в любовницы… особу, противную для других, но всегда любезную его сердцу: я имею в виду проститутку – Рабство». Сенатор Престон Брукс, племянник Батлера, вошел в зал заседаний сената, подкрался сзади к сидящему, ничего не подозревавшему Самнэру и обрушил град ударов на его голову и спину. Брукс избил свою жертву почти до смерти и отошел лишь после того, как гуттаперчевая трость рассыпалась. Север неистовствовал, Юг открыто ликовал.

Эти события происходили в период, когда политические элементы Иллинойса и других штатов созывали съезды для учреждения новых партийных организаций сначала в штатах, а затем в общенациональном масштабе. В Блумингтоне съезд состоялся в Мэйджорс Холле. Не успели выступить несколько делегатов, как послышались крики: «Линкольн! Линкольн!» Он встал со своего места. Раздались требования: «На трибуну!» Линкольн прошел на подмостки. «Мы переживаем трудное время, – сказал он, и затем неожиданно последовал удар. – Если общественное мнение не будет достаточно сильным и не добьется перемены в нашем теперешнем курсе, кровь прольется из-за Небраски, брат поднимется против брата». Он подчеркнул, что присутствующие делегаты представляли различные элементы общества, но все они были согласны в одном: «Не допустить рабство в Канзас!» «Билль Канзас – Небраска» – это узурпация власти; он приведет к тому, что рабство утвердится во всей стране». У журналистов карандаши выскользнули из рук. Герндон и Уитни бросили записывать речь, слушатели придвигались все ближе к оратору. «Однажды, – продолжал Линкольн, – мне попалась юридическая формулировка: «Раб – это человек, который легально признан не личностью, а вещью». Если мы не защитим свободу, а на нее сейчас покушаются, они превратят всех свободных негров в вещи, и сколько вы думаете им понадобится времени, чтобы превратить в вещи также и белых бедняков?»

Линкольн сделал краткий экскурс в историю, чтобы показать, что свобода и равенство – священные завоевания американской революции – превратились в слова, глумиться над которыми считается хорошим тоном. Он перечислил последние бурные события. Нужно ли отвечать насилием на насилие? Он не мог это решить. «Время для этого еще не пришло, и, если мы будем верны себе, может никогда и не прийти. Но не обманывайте себя – пушечное ядро сильнее баллотировочного шара». Речь Линкольна то и дело прерывалась рукоплесканиями. Он высказывал то, что хотелось выразить съезду. Он объяснил, почему нужно было организовать республиканскую партию. Пока длились овации и гремели аплодисменты, оратор, не торопясь, расхаживал по сцене, заглядывал в свои заметки и тут же снова, возвращаясь к трибуне, начинал говорить. Что бы ни случилось, «мы скажем юным раскольникам: мы сами не выйдем из Союза и вам не позволим».

Делегаты вскочили со своих мест, аплодировали, топали ногами, кричали, махали платками, подбрасывали вверх шляпы, давая волю своим чувствам. Линкольн был выразителем их мыслей. Он вызвал к жизни страстность, объединил приверженцев и возродил веру в правое дело.

Все понимали, что если напечатать высказывания Линкольна, его страстные декларации будут восприняты как дикие и слишком радикальные, вызовут яростные обвинения и оттолкнут умеренных от партии. Тем не менее антинебраскинец «Длинный Джон» Вентворт, который был ростом на пять сантиметров выше Линкольна, предложил, чтобы «мистер Линкольн напечатал свою речь и распространил ее в народных массах». И от некоторых других знакомых слышал Линкольн такие же советы, но отказывался им следовать. Он знал, что его речь, драматичную, полную иронии, гнева, горячности, можно повернуть к выгоде его противников. Он слишком рискованно сопоставлял свободу и Соединенные Штаты. Для данного политического момента лучше было не обнародовать свои взгляды в печати.

Все это время Линкольн продолжал свою адвокатскую деятельность.

При этом он довольно легко относился к получению денег у своих клиентов. Как-то ему пришлось защищать интересы некоего Флойда, который послал ему чек на 25 долларов. Линкольн ему написал: «Вы, вероятно, считаете, что я дорогой адвокат. Вы слишком щедры. Пятнадцать долларов вполне достаточно. Посылаю вам расписку на 15 долларов и возвращаю 10». Совместно с другим адвокатом он отстоял ферму спрингфилдца Айзака Хоулея; тот готов был уплатить 50 долларов. Линкольн улыбнулся своему клиенту и протяжно произнес: «Нет, Айзак, я вам посчитаю только 10 долларов». Другому клиенту он сказал: «Уплатите мне 25 долларов, но, если вы полагаете, что это слишком много, я уменьшу сумму гонорара».

Однажды Линкольна попросили дать консультацию по одному пункту кодекса. Он сказал, что ему придется покопаться в книгах. Когда он снова встретился с клиентом, тот получил искомый совет и собирался уплатить адвокату, но Линкольн отказался взять деньги, мотивируя отказ тем, что он должен был знать этот параграф, не заглядывая в кодекс.

В тюрьме графства Шампэйн конокрад предложил местному адвокату Сомерсу пригласить Линкольна в качестве защитника. Когда Линкольн и Сомерс приехали в тюрьму, они встретились с женой клиента, очень хрупкой и болезненной. Конокрад дал Линкольну 10 долларов и сказал, что больше у него нет. Линкольн спросил клиента: «А как же с вашей женой? Ведь они ей больше нужны». – «Ну, она как-нибудь перебьется», – последовал ответ, который, однако, не удовлетворил Линкольна. Он дал женщине 5 долларов, а остальные 5 долларов поделил с Сомерсом.

Один новосел в Спрингфилде поручил Линкольну предъявить иск эксцентричному неудачнику адвокату, который остался ему должен 2 с половиной доллара. Линкольн посоветовал истцу не возиться с такой мелочью. Клиент заявил, что он найдет более покладистого адвоката. Тогда Линкольн согласился предъявить иск, потребовал и получил авансом гонорар в 10 долларов, зарегистрировал дело, разыскал ответчика, вручил ему половину гонорара, предложил ему пойти в суд и уплатить долг, что тот и сделал. Обе стороны и сам адвокат получили полное удовлетворение.

Линкольн был скромен. В гостиницах он безропотно довольствовался тем, что ему предлагали. Своему коллеге Гилеспи он как-то сказал, что всегда чувствует себя неловко, когда около него вертится официант или лакей.

Биржевые спекуляции привлекали других, но не Линкольна. Выступая на импровизированной трибуне перед уличной толпой или перед присяжными заседателями, он то и дело лохматил волосы на голове. Белье у него всегда было безупречно чистым. Линкольн сам ваксил свои ботинки, но почти не обращал никакого внимания на грамматику, этикет и на своевременную стрижку волос на голове. Во время серьезных споров перед присяжными или перед толпой в Спрингфилде он вытирал пот на лице большим шелковым платком.

Линкольн и Генри Гров из Пеории защищали в Метаморе 70-летнюю Мелису Гоингс, обвиненную о убийстве своего мужа – состоятельного фермера 77 лет. Свидетельские показания говорили о том, что он душил свою жену; она вырвалась из его рук, схватила полено и разбила ему голову. Умерший был известен как пьяница и скандалист. Перед смертью он сказал: «Считаю, что она меня убила. Но если я выживу – уж я ей отомщу». Мелиса Гоингс внесла залог в тысячу долларов и была выпущена на поруки.

Общественное мнение в основном было на ее стороне. Были слухи, что у Линкольна до суда состоялась беседа с прокурором и что в день суда миссис Гоингс разрешили свидание с ее адвокатом мистером Линкольном. Затем она скрылась, и больше ее в Метаморе не видели. На следующий день иск против ее поручителей был вычеркнут из списка дел, назначенных к слушанию. Судебный пристав, который не смог представить суду обвиняемую Гоингс, обвинил Линкольна в пособничестве ее побегу. Линкольн ответил: «Ничего подобного, Боб, я не помогал ей бежать. Ей хотелось узнать, где можно выпить воды, – и я ей сказал, что очень вкусная вода в реке Теннесси».

4. Проблема рабства усугубляется

Национальный съезд демократической партии открылся 2 июня 1856 года в городе Цинциннати. Съезд единогласно одобрил «билль Канзас – Небраска», высказался 138 голосами против 120 за отказ от проведения Тихоокеанской железной дороги и не дал ни Бьюкенену, ни Дугласу двух третей голосов, необходимых для выдвижения кандидатом в президенты от партии. Лишь после 17-й перебаллотировки Бьюкенен получил единодушную поддержку. Однако и он и политическая платформа демократической партии были обращены в прошлое.

Платформа вновь организованной республиканской партии была обращена в будущее: она провозглашала запрещение распространения рабства на новые районы, признание Канзаса свободным штатом, требовала постройки железной дороги к Тихому океану по самому прямому и целесообразному маршруту. Кандидатом в президенты избрали Джона С. Фремонта, в прошлом сенатора от свободного штата Калифорния, исследователя и «следопыта» дебрей западной, почти безлюдной части материка. Он создал себе репутацию человека смелого и умеющего переносить лишения, отличался чрезмерным чувством собственного достоинства, самомнением и абсолютной неопытностью в политике. Кандидатом в вице-президенты был намечен адвокат и бывший сенатор Вильям Л. Дэйтон, получивший при первой же баллотировке 259 голосов. Линкольн получил 110. Когда эта новость дошла до него, он рассмеялся: это, наверное, был «какой-то другой Линкольн», – сказал он. Его поразило, что он получил так много голосов.