Текст книги "Линкольн"

Автор книги: Карл Сэндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

В тот же день Уэллес, придя на заседание министров, застал Линкольна за чтением комических очерков Петролиума Нэсби.

Между тем все больше распространялись слухи, принимаемые на веру, что во время переговоров с конфедератами Линкольн на самом верху листа бумаги написал одно слово: «Союз», пододвинул лист к Стифенсу и сказал:

– Согласитесь с этим моим главным условием и тогда можете ниже изложить любые ваши мирные требования.

Отказ от Декларации об освобождении поднял у радикалов волосы дыбом.

10 февраля, во время рассмотрения палатой различных биллей, клерк объявил, что прибыло послание от президента. Немедленно были отложены все дела. Клерк начал чтение длинной серии документов, писем, донесений. Казалось, Линкольн специально выбрал самый подходящий момент. Клерк читал все: пропуск, выданный Блэйру для проезда в Ричмонд; письмо Дэвиса Блэйру, переданное потом Линкольну; ответ Линкольна Блэйру для передачи Дэвису; столкновение фраз «наше единое общее государство» и «наши две страны»; документы, предъявленные уполномоченными при переходе линии фронта; изложение их переговоров с Грантом; изложение переговоров Экерта с уполномоченными; письмо Линкольна Сьюарду, содержавшее три «обязательных» условия; приказание Гранту продолжать военные действия, несмотря на мирные переговоры; согласие Гранта с этим указанием; шифрованная телеграмма Экерта о провале переговоров; длинная депеша Гранта Стентону и изменение решения Линкольна; описание встречи в Хамптои-Корте с уполномоченными и переговоров, окончившихся ничем. Все вышеупомянутое, «содержащее, как можно надеяться, всю необходимую информацию», было почтительно предложено вниманию палаты.

Журналисты, сидевшие на галерее, отметили «абсолютную тишину», ничем не нарушенную до самого конца чтения послания. Ноа Брукс записал, что сотни людей, слушавших сидя и стоя, «внезапно окаменели». Вскоре депутаты начали обмениваться многозначительными взглядами и улыбками. Президент ни на один миг не потерял почвы под ногами, прошел через извилистый лабиринт, чреватый любыми неожиданностями, и вышел из этого испытания незапятнанным. «Когда чтение было закончено» и клерк с некоторой напыщенностью произнес подпись: «Авраам Линкольн», Брукс услышал «мгновенную и неукротимую бурю аплодисментов, захватившую депутатов; гости на галерее поддержали депутатов».

Уошбэрн предложил отпечатать 20 тысяч экземпляров послания. «Все лояльное население страны», несомненно, одобрит «мудрость и благоразумную осторожность президента Соединенных Штатов», выказанные им в этом деле.

В сенате не было такого торжественного представления документов, как в палате. Этому более важному и степенному собранию, облеченному правом ратификации международных договоров и контроля международных переговоров, была послана копия длиннющей ноты министра иностранных дел послу Адамсу в Лондоне с изложением переговоров в Хамптон-Корте.

Старый порядок уходил. Теперь в залы верховного суда был впервые допущен негр с правом выступать в практических делах перед этим высоким трибуналом. Шла отчаянная борьба по вопросу об организации Бюро помощи освобожденным и беглым. Билль давал президенту право назначать уполномоченных для контроля работы бюро, для распределения «брошенных земель» между неграми и для выдачи денег и припасов.

Однако над всеми текущими делами доминировал вопрос о признании законного правительства Луизианы, организованного год тому назад военным комендантом округа генералом Банксом под руководством Линкольна.

Оппозиция утверждала, что новые правительства на отвоеванных у южан территориях были «призраками», а не реальностью. Преемник Банкса генерал С. Херлбэт третировал новое правительство штата Луизиана. Линкольн написал Херлбэту, что его действия делают его союзником инициаторов раскола, и предложил ему изменить свою политику.

Чудовищным было то, что жена Линкольна просила Самнэра использовать свое влияние, чтобы не допустить назначения Банкса членом кабинета.

Весь январь и февраль палата обсуждала билль Ашли; его изменяли, возвращали для доработки в комиссии, сам Линкольн и Банкс считали, что нужно вычеркнуть параграф, предоставлявший неграм в округах, находившихся под эгидой временных местных правительств, право участвовать в качестве присяжных заседателей или быть избирателями. Пять раз билль поступал на обсуждение в палату и все же при окончательном голосовании не собрал нужного большинства.

В сенате вопросы реконструкции приняли другой оборот. Стало ясно, что демократы будут голосовать против билля. Они откровенно боялись, что военное управление, руководимое республиканским правительством из Вашингтона, предоставит неграм слишком много прав. С другой стороны, пятеро республиканцев-сенаторов, примкнувших к демократам, также откровенно опасались, что новое правительство штата Луизиана, если его признают законным, откажет неграм в избирательных правах.

27 февраля сенат принял решение отложить голосование билля «до завтра». Это «завтра» никогда не наступило. На последней сессии сената противник билля Самнэр навалил на свой стол гору документов, книг, записок, папок с делами и дал слово, что будет «пиратом», то есть будет говорить и читать до момента официального закрытия сессии. Сенат сдался. Самнэр настоял на своем. Луизиана осталась за бортом. Главная цель Линкольна – немедленно признать Луизиану – не была достигнута. Предстояло возобновить борьбу на следующей сессии.

Самнэр, упорно идя к своей цели, не грязнил имя президента. И Линкольн, в свою очередь, спокойно воспринимал нападки Самнэра на билль Ашли.

Примерно в это же время несколько конгрессме-нов-северян посетили Линкольна и потребовали в качестве возмездия повесить «мятежных» лидеров. Линкольн, наклонившись над столом, вытянув руку и ткнув указательным пальцем в сторону наиболее рьяного из посетителей, задал ему вопрос:

– Мистер Мурхед, разве вы недостаточно прожили на свете, чтобы не знать, что два человека могут честно придерживаться разных мнений по одному и тому же вопросу, причем каждый склонен считать себя правым?

1 февраля Шерман выступил из Саванны. Маршрут движения армии сохранялся в секрете. Стентон и Линкольн получили донесение, из которого явствовало, что он повернул в глубь страны. Перед выступлением Шерман сказал, что этот поход будет в 10 раз труднее и в 10 раз важнее, нежели марш от Атланты к морскому берегу.

60-тысячная армия Шермана двигалась двумя колоннами, охраняемыми кавалерийскими отрядами. Армия шла по территории штата, который первым откололся от Союза. Все реки вздулись от беспрерывных зимних дождей. Грязь и трясины покрыли поверхность земли. День за днем солдаты шли под дождем. Редко выдавался день без дождя – один из трех. Войска преодолели пять больших судоходных рек, превратившихся в стремительные потоки. Порою все солдаты армии действовали в качестве саперов; они рубили деревья, укладывали изгороди на дороги, наводили понтоны, расчищали заросли. Часто переходили реки вброд, так как не было времени строить мосты. Часами приходилось работать по пояс в ледяной воде. «Если ваша армия пойдет к чертям, она вымостит дорогу в ад бревенчатой мостовой», – сказал пленный конфедерат, наблюдавший солдат за работой.

Под командованием у генерала конфедератов В. Хамптона было около 15 тысяч солдат. Остановить вторгшихся северян они не смогли.

Официально Шерман в своих приказах, как и в Джорджии, отвергал не вызываемые необходимостью разрушения. Но как он позже писал: «Я поставил себе целью высечь мятежников, смирить их гордыню, преследовать их в самых сокровенных убежищах, вселить в них страх и ужас перед нами».

Несомненно, что солдаты разрешали себе грабить, пускать в ход силу, жестоко издеваться больше, нежели это хотелось Шерману, но их тяжелый труд, тягостные переходы, их готовность терпеть лишения, ввязываться в бои не позволяли ему наказывать их. Сам он жил так же просто, как любой рядовой.

Фуражиры разрушили много ферм, реквизировали скот и птицу, разобрали ограды, захватили массу добра и разного провианта. Они разбирали железнодорожные пути, сжигали при малейшей возможности мосты, запасы хлопка, дома и амбары, брошенные бежавшими хозяевами. Грабители и любители поживы крали драгоценности, часы и серебро, разбивали пианино, сокрушали зеркала.

Миссис Чеснат писала: «Чарлстон и Уилмингтон сдались. Газеты теперь мне ни к чему. Никого больше видеть не хочу, никогда… Стыд, позор, нищенство, все пришло сразу, и все невыносимо – грандиозная катастрофа! Дождь, дождь на дворе; но мне остается лишь утонуть в слезах, наводнивших душу». Она не выдержала горя, сбежала по лестнице вниз, промчалась под ливнем к дому преподобного мистера Мартина, который встретил ее словами: «Мадам, Колумбию сожгли дотла».

В кровавых битвах 5, 6 и 7 февраля Грант наносил мощные удары по армиям генерала Ли, и поэтому тот не смог послать никого на поиски Шермана. 22 февраля президент приказал устроить иллюминацию купола здания на Капитолийском холме в Вашингтоне – свет на куполе и в радужно сверкавших окнах прославлял победы, одержанные в Колумбии, Чарлстоне, Уилмингтоне. Огромная территория снова была возвращена под знамя США.

5. Второе вступление в должность

Еженедельник «Лезлиз уикли» за несколько дней до произнесения Линкольном речи при вторичном вступлении в должность президента писал: «В Соединенных Штатах нет менее стоящего человека, чем Авраам Линкольн из Иллинойса. На его месте школьника выпороли бы за опубликование огромной важности документов, написанных столь убогим и не приличествующим случаю языком».

4 марта 1865 года Линкольн с утра рассматривал и подписывал билли. От Белого дома к Капитолию, вдоль по Пенсильвания-авеню, под легким моросящим дождем выстроились к параду воинские части. Порывисто дул холодный ветер. Зрители заняли места на тротуарах, покрытых клейстером из грязи. В параде участвовал и батальон негров.

В полдень стайки женщин в помятых кринолинах, запачканных юбках, в измазанных грязью кружевах и бархате кружились вокруг Капитолия. Тем не менее хорошее настроение не покидало их. На галереях сената все кресла заняли женщины. Сенатор Фут из Вермонта постучал молотком, призывая всех к порядку, но женщины продолжали жужжать, словно рой пчел.

Именитые гости шествовали к своим забронированным местам. Вошли верховные судьи в черных мантиях. Появились губернаторы, за ними члены дипломатического корпуса в расшитых золотом мундирах и белых лосинах, затем члены палаты представителей и, наконец, министры.

В середине первого ряда сидел Линкольн. Часы пробили двенадцать, и взоры всех обратились к будущему вице-президенту Эндрю Джонсону, вошедшему в сопровождении сенатора Дулитла. Джонсона формально представили собравшимся, и он произнес свою речь экспромтом. Он был в настроении, «…хотя я из простых, пусть меня считают плебеем, но разрешите мне в присутствии этого блестящего собрания провозгласить истину, что и королевские дворы и кабинеты министров, президенты и его советники – все черпают свои силы и величие в силе и величии народов».

Это, конечно, было частью обычной его речи, которую он произносил во время избирательных кампаний. Он явно переигрывал в вопросе о своем плебейском происхождении.

Гамлин счел нужным дернуть Джонсона за фалды. Одновременно клерк сената Джон Форни, с которым накануне вечером Джонсон изрядно выпил, пытался привлечь внимание оратора, чтобы подать ему знак уйти. Джонсон представлял собой скорее печальное, нежели смешное зрелище. Лицо его покраснело, голос звучал хрипло, вид у него был потрепанный, нездоровый. В здании сената, дожидаясь в кабинете Гамлина начала церемонии, он выпил стакан виски, а перед уходом в душный зал сената он выпил еще один стакан, сказав при этом:

– Я должен собрать все свои силы перед выступлением.

Джонсон продолжал свою неудачную речь. Сенаторы-республиканцы опустили головы, будучи не в состоянии глядеть на него. Самнэр закрыл лицо руками. По словам Ноа Брукса, «спокойным и безмятежным, как летний день», был один лишь Сьюард. Стентон, казалось, «окаменел». Спид сидел «с закрытыми глазами». Сенаторы беспокойно ерзали в своих креслах. Когда Джонсон невнятно повторил присягу, он обернулся, схватил библию и, обратившись к собранию, сказал излишне громко, сопровождая слова театральными жестами:

– Я целую эту книгу перед лицом моего народа, народа Соединенных Штатов.

Линкольн почувствовал всю унизительность положения и опустил голову. Когда сенатор Гендерсон протянул свою руку Линкольну, чтобы вместе с ним принять участие в выходе на платформу на площади, сенатор услышал приказание Линкольна, отданное церемониймейстеру:

– Не давайте Джонсону выступать на площади.

Процессия двинулась к галерее Капитолия. Моросить перестало. «Над кипящим человеческим морем пронесся продолжительный громоподобный рев», – записал Ноа Брукс. Президент в сопровождении приглашенных видных политических деятелей вышел на платформу. Пристав сената поднял руки и утихомирил толпу. Авраам Линкольн стоял – высокий, худой, заметный; он выступил вперед и приготовился произнести вступительную речь. Снова и снова громыхали аплодисменты, пока, наконец, они не замерли в дальних рядах толпы. В глубоком молчании собравшиеся слушали президента.

– Соотечественники, сегодня, принимая присягу перед вторым вступлением на пост президента, нет необходимости излагать такую же большую программу, как и в первый раз… Что нового могу я вам сказать? Успехи нашего оружия, на чем базируется почти все, известны народу не меньше, чем мне… у нас хорошие перспективы в будущем, но я не отваживаюсь что-либо предсказать… Четыре года назад все с тревогой думали об угрозе гражданской войны. Обе стороны не желали войны, но одна из них готова была решиться лучше воевать, нежели допустить существование единой нации, а другая сторона готова была принять войну как необходимое условие сохранения единства нации.

Восьмая часть населения – цветные рабы – населяла в основном южные штаты. В целях дальнейшего утверждения, распространения и усиления института рабства мятежники готовы были применить оружие и пойти на раскол нации. Обе стороны читают одну и ту же библию, молятся одному и тому же богу, обе стороны взывают к богу о помощи в борьбе против врага. Может показаться странным, что кто-либо осмеливается требовать у бога помощи, чтобы заставить других работать на них в поте лица своего; но не будем судить, дабы не быть судимы…

Мы не таим злобы против кого бы то ни было; наше милосердие простерто к каждому. Справедливость – наша опора… Мера понимания справедливости дана нам богом. Приложим все силы, чтобы закончить наше дело, залечить раны, нанесенные войной, оказать внимание тому, кто вынес на себе тяготы войны, позаботиться о вдовах и сиротах – сделать все для того, чтобы добиться и поддерживать длительный справедливый мир в нашем народе и со всеми народами мира.

Робкие аплодисменты, редкие одобрительные возгласы прерывали речь Линкольна. Репортеры отметили, что заключительные абзацы речи увлажнили глаза многих, у некоторых катились по щекам слезы, и их не стыдились.

Клерк верховного суда принес библию. Линкольн, раскрыв ее, положил руку на страницы, вслед за верховным судьей повторил официальную присягу, наклонился, поцеловал библию и снова выпрямился во весь свой рост.

Вечером в Белом доме состоялся прием. От невероятного напора толпы, запрудившей платформу, площадь и дорожки сада, мужчины задыхались, женщины падали в обморок. Начиная с 8 часов и до 11 вечера Линкольн беспрерывно пожимал руки желающим. Газеты подсчитали, что перед ним прошло более 6 тысяч человек.

Любители охотились за сувенирами. «В Восточном зале отрезали кусок красной парчовой драпировки размером с квадратный ярд. Из кружевных занавесей вырезали узоры из цветов. После приема арестовали нескольких человек, причастных к этим безобразиям», – вспоминал охранник Крук. Президента этот вандализм очень огорчил.

Из маленькой деревушки Гамильтон, Массачусетс, пришло письмо. Мэри Додж писала: «Я хочу поблагодарить вас за вашу доброту и сказать, что мы очень сожалеем, что вам придется так много трудиться еще четыре года. Но поймите, какой это будет триумф правды, какое это счастье для нашей страны… И когда придет пора отдыха, на вас будет сияние славы… благодарность и любовь народа будет лишь малой долей той огромной награды, которой вы достойны».

6. Нескончаемый повседневный труд президента

Миссури, больше чем любой другой штат, страдал от гражданской войны, от нападений соседей друг на друга, от кочующих бандитов и партизанских отрядов, от поджигателей амбаров и ночной стрельбы. 15 января Линкольн написал генералу Доджу: «…в Северном Миссури… почти не осталось населения… обратитесь к народу с предложением вернуться к своим очагам, оставить друг друга в покое…», может быть, вывести войска из районов, где их присутствие вызывает недовольство населения. Предлагая практические меры, Линкольн выказал веру в гуманизм, для которого трудно было тогда найти оправдание в Миссури.

За четыре с лишним года Линкольн снял с должностей 1 457 чиновников из общего возможного количества в 1 639. На многих военных ответственных должностях должны были находиться вполне лояльные люди. При малейшем сомнении человека увольняли. В организацию лояльного правительства Линкольн вложил много труда.

В британских политических и журналистских кругах началась военная паника. Линкольн и Сьюард обсудили вопрос о посылке в Великобританию заверений в том, что США не собираются воевать за океаном.

Почти семь недель Линкольн работал, добиваясь прохождения тринадцатой поправки; он руководил сложной и острой конференцией в Хамптон-Роудс, потерпел тяжелую неудачу в попытке добиться признания Луизианы, поддерживал постоянный контакт с Грантом и Шерманом, решал дела военно-морского флота, торопил с посылкой свежих подкреплений на фронт, разбирался в бесконечном потоке дел военно-полевых судов, в случаях произвольных арестов подписывал ордера на арест, приказы о помиловании; назначил двух новых министров; написал вступительную речь и принял присягу на второй срок президентства; рассмотрел сотни заявлений о назначении на должности. И 14 марта впервые руководил заседанием министров, лежа в постели, – он был измучен и истощен перегрузкой в работе и сложными переживаниями.

Президент лежал в постели и в какой-то степени отдыхал. Уэллес записал, что Сьюард «предложил на утверждение приказ о высылке из страны всех нарушителей блокады и лиц, сотрудничающих с мятежниками». Обсуждалось назначение Джона Хэйла послом в Испанию и другие дела.

Из-за упадка сил Линкольн прекратил личный прием. Вечером президент принял весьма ограниченный круг лиц.

В течение четырех лет президент часто конфиденциально и откровенно беседовал с Бруксом; их дружба стала более тесной. Николаи и Хэй направлялись в парижское посольство, Бруксу предстояло стать личным секретарем президента.

Считалось общепризнанным, что чета, занимавшая жилые помещения в Белом доме, мало подходит друг другу характерами.

Миссис Линкольн тепло относилась к личному другу и парламентскому противнику своего мужа – Самнэру. Она посылала ему записки, цветы из оранжереи Белого дома и, видимо, восхищалась им в такой же степени, в какой ненавидела Сьюарда.

Нужно полагать, что миссис Линкольн отдала много сил для желательного ей устройства сына Роберта в армии. Сестра ее, миссис Хэлм, записала в свой дневник в ноябре 1863 года; «Она (миссис Линкольн) в ужасе от того, что Роберту придется пойти на военную службу. Сегодня она сказала Линкольну (я сидела и читала в другом углу комнаты, но невольно слышала их разговор):

– Конечно, я понимаю, что просьба Роберта пойти в армию говорит о его мужестве и благородстве. Я хочу, чтобы он пошел в армию, но… Ах, я так боюсь, что мы его никогда больше не увидим!

– Мэри, многим бедняжкам матерям пришлось пойти на такую жертву. Многие отдали всех своих сыновей и всех их потеряли».

Миссис Хэлм также описала визит генерала Сиклса и сенатора Гарриса в Белый дом:

«Сенатор Гаррис резко повернулся к миссис Линкольн и спросил:

– Почему Роберт не в армии? По возрасту и здоровью он вполне в состоянии выполнить свой долг перед страной. Ему уж давно пора быть на фронте.

Мэри смертельно побледнела, и я заметила, что она делает отчаянные попытки овладеть собой. Она кусала губы, но спокойно ответила:

– Роберт готовится к военной службе; он не уклоняется, как вы полагаете, а давно уже стремится на фронт. Если есть чья-либо вина, то она целиком на мне; я настояла на том, чтобы он дольше проучился в колледже, так как уверена, что образованный человек может принести больше пользы, чем невежда».

Мать добилась своего: ее мальчик кончил Гарвардский университет. Вероятно, по ее инициативе Линкольн написал Гранту 19 января 1865 года и просил ответить ему не как президенту, а как другу: «Я не хочу видеть его рядовым, но и не собираюсь сделать его офицером, ибо есть более достойные, с большим опытом и стажем. Не можете ли вы принять его в свою среду и дать ему какую-нибудь номинальную должность, с тем чтобы жалованье он получал от меня, а не из государственных средств…»

После сложных переговоров Роберт получил звание капитана и должность помощника адъютанта генерала; 23 февраля Роберта прикомандировали к штабу главнокомандующего.

В феврале в газетах сообщили, что президент уплатил 1 279 долларов и 13 центов подоходного налога за год. Некоторое любопытство вызвал вопрос: «Сколько стоит мистер Линкольн в долларах?» Он получал 25 тысяч долларов в год – наиболее устойчивый заработок, который он когда-либо имел. Получал он свой оклад ежемесячно, за вычетом налогов. 75 тысяч долларов вложил он в государственные ценные бумаги, из них на сумму в 50 тысяч он получал 6 процентов годовых.

В середине марта сенатор Джон Гендерсон из Миссури приехал к Линкольну с двумя списками заключенных, находившихся в военных тюрьмах штата. Сначала он передал президенту список лиц, которых он считал почти невиновными.

– Гендерсон, неужели вы хотите, – спросил Линкольн, – чтобы я всех их выпустил в один прием?

Гендерсон ответил утвердительно: война кончалась; настало время показать великодушие и сердечность. Может быть, этим ему удастся уменьшить партизанскую войну.

– Если я подпишу этот список, – спросил Линкольн, – возьмете ли вы на себя ответственность за их поведение в будущем?

Гендерсон снова ответил утвердительно.

– Тогда я пойду на риск, – сказал Линкольн и против каждой фамилии написал: «Помиловать». Кроме того, он написал приказ об освобождении лиц, поименованных в списке.

Гендерсон поблагодарил президента и извлек второй список – в нем числились лица, которые были не так уж невиновны, но коих все же можно было решиться освободить. Сенатор сказал, что лучше и безопаснее их выпустить, чем держать в тюрьме.

– Да, но вы ведь знаете, что меня обвиняют в том, что я слишком часто ошибаюсь, прощая провинившихся, – сказал Линкольн. – Но черт меня побери, если я и этот список не подпишу.

Возвращая подписанный им список, Линкольн сказал:

– Помните, Гендерсон, вы отвечаете за них. И если они проштрафятся, мне придется за их грехи арестовать вас.

Однако в деле Джона Билла Линкольн был неумолим. Билл оказался шпионом, пиратом, капером, атаманом банды, захватившей суда на Великих озерах; Билл присваивал грузы и деньги, сжег один пароход. Провалился он при попытке освободить пленных конфедератов на острове Джонсона. На президента оказывали огромное давление, чтобы заставить его заменить смертную казнь пожизненным заключением. Линкольн отвечал:

– Я не вмешиваюсь… Генерал Дикс имеет право решить дело, как он найдет нужным.

Генерал Дикс говорил:

– Теперь дело в руках президента… что касается меня, то я не вижу ни малейшей надежды.

24 февраля 1865 года капитана конфедератской армии Джона Билла повесили.

– Мне пришлось решать больше вопросов о жизни и смерти, – сказал Линкольн Бромвелу из Иллинойса в присутствии Сьюарда и других, – чем всем другим президентам, вместе взятым. В деле Билла мне пришлось занять твердую позицию. Теперь, после того как его казнили, я все еще мучаюсь… не могу забыть это горестное дело.

11 марта Линкольн опубликовал прокламацию, в которой предлагалось всем дезертирам, вне зависимости от того, какая причина привела к дезертирству, вернуться в свои части, и они «будут амнистированы».

Чарльз Дана записал, что он приносил Линкольну письма с угрозами убить его. «Он просматривал их, откладывал без каких-либо замечаний и, казалось, не придавал им никакого значения. Эти письма я оставлял у него».

Гарриет Бичер-Стоу однажды зимним вечером спросила президента: не чувствует ли он облегчения оттого, что война вскоре закончится? Линкольн ей печально ответил:

– Миссис Стоу, я не доживу до мира. Война меня постепенно убивает.

7. Линкольн посещает армию Гранта. Прорыв Грантом фронта армии генерала Ли

Однажды вдоль по Пенсильвания-авеню двигался, как записал Ноа Брукс, «оркестр конфедератского полка. Оркестр дезертировал в полном составе, захватив инструменты. Ему разрешили пройти по улицам столицы государства под звуки юнионистских песен и маршей».

Конгрессмен Ашли, недавно вернувшийся из ставки Гранта, передал Линкольну слова Гранта: «На каждых трех убитых у нас приходится пять конфедератов; на каждые три головы скота, убитых у нас, приходится пять голов у них».

Шеридан вытеснил армию Эрли из долины Шенандоа и в последних числах марта рапортовал, что сожжено 780 амбаров, захвачено 420 тысяч бушелей пшеницы, 700 тысяч патронов, 2 557 лошадей, 7 152 головы мясного скота. Фуражиры Ли, отправлявшиеся за продовольствием, часто возвращались теперь с пустыми фургонами. А армия федералистов получала снабжение с избытком.

После долгих пререканий сенат конфедератов большинством в один голос решился все же на вооружение рабов. Наконец они получили привилегию защищать своих владельцев. Это была последняя надежда конфедератов на подкрепления живой силой.

Ли отправил миссис Чеснат многозначительное письмо: «Это народная война; когда народ устанет, мне крышка».

Одному посетителю Белого дома Линкольн нарисовал картину стратегии последних недель: «Грант схватил медведя за заднюю лапу, а Шерман тем временем снимает шкуру».

Шерман пересек Северную Каролину, прошел Фейетвилл, сделал бросок к Голдсборо; здесь он дал войскам передохнуть. Между ним и Саванной легло 425 миль опустошенной, лишенной продовольствия земли. Солдаты выглядели оборванцами; им приходилось продираться сквозь кустарники, у многих от брюк остались одни воспоминания. Большая часть солдат сбросила истерзанную обувь и шагала босиком; тысячи обернули ноги в тряпки и куски одеял. В Голдсборо, облачаясь в новые мундиры, шинели, обувь, они танцевали и вопили от радости.

Линкольн собирался навестить Гранта и несколько отдохнуть от вашингтонской кутерьмы. Еще в первых числах марта он через Стентона предписал Гранту вести переговоры с Ли только по чисто военным вопросам: «…вам надлежит воздержаться от совещаний по политическим делам, от их решения или обсуждения. Этим занимается президент…»

Линкольну предстояло совершить путешествие на быстроходном, комфортабельном, хорошо вооруженном посыльном судне «Бат». Когда все уже было договорено, капитана Бариса неожиданно пригласили в Белый дом, где «мистер Линкольн принял меня очень радушно, но вид у него был смущенный». Оказалось, что миссис Линкольн решила тоже поехать с ним в Сити-Пойнт.

Миссис Линкольн приняла капитана снисходительно, но со скрещенными на груди руками. «Я хочу, чтобы вы приготовили на своем корабле каюты для меня, для моей горничной и для охранника, не говоря уже о каюте для президента». В коице концов пришлось поместить семью Линкольнов на невооруженном, но более просторном корабле «Ривер куин», «Бат» выполнял функции конвоя.

За пристанью лежала местность, на которой в тот день на рассвете прошел бой; там и тут лежали скошенные крепостными орудиями люди, здесь дрались штыками и прикладами. Конфедераты под начальством генерала Джона Гордона захватили крепость Стедман и развивали наступление с целью разрушить железнодорожные пути и уничтожить армейские склады снабжения. Однако войска юнионистов сплотились, отогнали противника, отобрали у него крепость Стедман, и стороны снова заняли исходные к началу боя позиции.

Из Сити-Пойнта Линкольн поехал в тряском вагоне по военизированной железной дороге.

Тем временем миссис Линкольн и миссис Грант ехали в санитарной повозке по грязной, неудобной, вымощенной стволами деревьев дороге. Им предстояло принять участие в смотре дивизии Кроуфорда. Парад принимали президент и штаб генерала Мида. Вместе с женщинами ехал Адам Бадо, секретарь Гранта. Он в меру своих сил занимал дам и в беседе упомянул о том, что все жены офицеров, находившиеся на фронте, выехали согласно приказу в далекий тыл, а это верный признак того, что предстоят крупные операции. Не ведая, что он ступил на тропинку бедствий, Бадо сообщил, что только одна дама жена генерала Грифина – осталась в прифронтовой полосе, имея на то специальное разрешение президента.

Стремительно, как кошка в прыжке, миссис Линкольн вцепилась в него:

– Что вы имеете в виду, сэр? Не хотите ли вы этим сказать, что она встретилась с президентом наедине? А известно ли вам, что я не разрешаю президенту встречаться с женщинами с глазу на глаз?

Бадо увидел перед собой кипящую гневом женщину. Он попытался улыбнуться, просто чтобы показать, что в его словах не было зла. Но эта улыбка была плохо рассчитана.

– Сэр, у вас довольно-таки двусмысленная улыбка, – услышал он на сей раз. – Дайте мне сойти. Я узнаю у президента, виделся он с этой женщиной наедине или нет.

Бадо и миссис Грант пытались успокоить ее, но безуспешно. Жена президента приказала Бадо попросить кучера остановить повозку и, видя нерешительность Бадо, сама обеими руками схватила кучера. Все же миссис Грант удалось уговорить миссис Линкольн утихомириться, подождать. Когда они сошли на плац-параде, к ним подошел генерал Мид; он засвидетельствовал свое почтение миссис Линкольн, прошелся с ней и доставил ее обратно с чисто дипломатическим искусством. Миссис Линкольн «отбрила» Бадо:

– Генерал Мид – джентльмен, сэр. Он мне сказал, что разрешение миссис Грифин дал не президент, а военный министр.

На полях, где прошли контратаки юнионистов, Линкольн видел убитых в голубых, серых и желтых куртках. Кое-где стонали и тяжело дышали раненые. Он видел погрузку раненых в поезд. У президента был изможденный, осунувшийся вид. Крук записал события этого дня: «Он сказал, что с него ужасов войны хватит; он высказал надежду, что этот бой может быть началом конца. Он верхом объехал поля сражений у Питерсберга. Мы видели человека с пробитым пулей лбом и еще одного с отстреленными руками; этот лежал недвижимо и изрыгал обвинения в лицо Линкольну».