Текст книги "Линкольн"

Автор книги: Карл Сэндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Хотя в торжествах в Геттисберге заинтересованы были лишь несколько штатов, для Линкольна они приобретали общенациональное значение; на трибуне будут губернаторы ряда штатов, чье содействие имело огромное значение для успешного ведения войны. Все еще устно и печатно распространялись пасквили и клевета о том, что год тому назад при посещении поля битвы под Антьетамом он непристойно хохотал над своими собственными анекдотами и предложил Лэймону распевать низкопробные комические песенки. Может быть, он собирается повторить свои низости на фоне мрачного жертвенного пейзажа Геттисберга?

Тадеус Стивенс в ноябре 1863 года сказал, что Линкольн «битая карта» в колоде политических деятелей. Он считал, что Чэйз как президент будет более последователен в борьбе с рабством. Узнав, что в Геттисберг едут Линкольн и Сьюард, а не Чэйз, он словно отрубил: «Мертвые едут возвеличивать мертвых».

17 ноября президент официально утвердил «город Омаху» в качестве начального пункта для строительства железнодорожной линии Юнион Пасифик. Конгресс обязал его это сделать.

Когда 18 ноября Линкольн садился в геттисбергский поезд, его лучший друг – сынишка Тед – лежал а постели, а врачи не знали, чем он болен. Мать все еще горевала по Вилли, и сейчас она была в истерическом состоянии из-за болезни Теда. Но президент считал поездку в Геттисберг своим настоятельным долгом.

Поезд пришел в Геттисберг к заходу солнца. Уилс отвез президента к себе домой. Сонный сельский поселок с населением в 3 500 человек снова почувствовал учащенное биение пульса жизни. В частных домах находили приют крупные политические деятели и совершенно безвестные люди. Сотни приезжих провели ночь на полу отелей. Военные оркестры ревели до поздней ночи на улицах городка. Собралась толпа и под окном у президента. Он сказал:

– В моем положении иногда важно, чтобы я не говорил глупостей. (Голос из толпы: «И это вам удается?») Часто бывает, что единственный способ избежать этого – ничего не сказать. Считаю, что сегодня вечером у меня сложилась именно такая ситуация, поэтому прошу вас извинить меня за то, что на этом я кончу.

Примерно в полночь он получил телеграмму от Стентона: никаких стоящих новостей с фронта нет. Сыну стало лучше.

Утром на кладбищенском холме собралось 15 тысяч человек (одни говорили: 30 тысяч, другие – 50 тысяч), чтобы присутствовать на торжествах: члены правительства США, офицеры армии и флота, губернаторы штатов, мэры городов, полк солдат, медицинский отряд, представители телеграфных агентств, общественных и благотворительных организаций, прессы, пожарных управлений и просто граждане из Пенсильвании и других штатов. В десять утра Линкольн вышел из дома Уилса. На нем был черный костюм, черный шелковый цилиндр и белые перчатки. Он сел на коня и принял парад.

Ему подали длинную телеграмму – Стентон сообщал, что хотя Бэрнсайду в Ноксвилле угрожают, но положение его надежное; Грант начал крупную операцию под Чатанугой; сыну значительно лучше, сегодня его выведут погулять.

Прохождение войск кончилось через пятнадцать минут. Мистер Эверет, оратор дня, еще не приехал. Оркестры играли до полудня. Наконец мистер Эверет приехал. На трибуне заняли места губернаторы Пенсильвании, Мэриленда, Индианы, Нью-Йорка, Нью-Джерси, Огайо, Эдвард Эверет с дочерью, генералы, послы, члены конгресса, полковник Уорд Лэймон, президент США и слева от него министры Сьюард и Блэйр.

Капеллан прочел молитву, многотысячная толпа стояла с обнаженными головами. Наконец слово предоставили Эверету. Несколько минут он простоял в полном молчании.

Собравшихся окружали поля с пшеницей, луга, персиковые рощи, холмы, а в в 5–7 милях высились голубые хребты цепи невысоких гор. При подготовке речи Эверет учел своеобразие пейзажа. Он отметил, что эта земля полита кровью храбрых и преданных людей и, как верно говорили в старину, умереть за родину радостно и достойно мужчины. Он обрисовал ход войны, остановился на основных моментах трехдневной битвы под Геттисбергом, осудил доктрину суверенитета каждого штата, привел примеры из истории Европы. Он говорил около двух часов.

Эта речь была главным достижением всей его жизни, он применил все совершенства ораторской школы, которую он прошел за годы своей карьеры. Его осанка и врожденная сердечность располагали к нему слушателей.

Балтиморский хоровой клуб пропел оду. Линкольн вынул из кармана рукопись, надел очки в стальной оправе, просмотрел рукопись и положил ее обратно в карман. Уорд Лэймон объявил:

– Президент Соединенных Штатов.

Линкольн поднялся, снова у него в руках оказались листки рукописи, и во время выступления он изредка туда заглядывал. Чарльз Хэйл из бостонской «Адвертайзер», присутствовавший на церемонии также в качестве представителя губернатора Массачусетса, записал в блокноте речь президента, говорившего медленно и раздельно:

– Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы создали на этом континенте новую нацию. Она пришла к жизни благодаря свободе и основывалась на утверждении, что все люди рождаются равными.

Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну; это серьезное испытание стойкости нашей нации, как, может быть, и для любой нации, созданной по нашему образцу.

Сегодня мы собрались на поле великой битвы. Мы собрались здесь, чтобы посвятить часть этого поля в качестве последнего убежища тем, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы нация могла существовать.

И этим мы всего лишь достойным образом выполняем наш долг.

Но в более широком смысле мы не можем ни посвятить, ни освятить этот клочок земли, ни окружить его ореолом. Те храбрецы, живые и мертвые, которые бились здесь, сделали эту землю священной настолько, что теперь не в нашей власти что-либо к этому прибавить или отнять.

Мир едва ли отметит или надолго запомнит то, что мы здесь говорим, но он никогда не забудет того, что эти воины здесь совершили. Мы, живущие, должны посвятить себя требующему завершения делу, успеху которого они так благородно содействовали. Мы должны посвятить себя достижению поставленной перед нами цели: у этих чтимых нами покойников мы обязаны взять пример преданности делу, которому они были верны до конца; мы должны здесь твердо решить, что не напрасно эти воины отдали свою жизнь; наша нация, по воле бога, должна возродить свободу, и пусть вечно живет правительство народа, из народа, для народа.

Линкольн произнес десять фраз за неполные три минуты. Фотограф готовился снять этот исторический момент, но прежде чем он успел прикрыть голову черной материей, Линкольн уже произнес заключительные слова, и фотограф остался ни с чем.

Репортер нью-йоркской «Трибюн» да и другие журналисты передали в свои редакции выступление президента, предпослав ему одну лишь фразу: «Затем с речью выступил президент». Сам Линкольн был уверен, что он провалился и что речь его разочаровала аудиторию.

Гаррисбергская «Пэйтриот энд Юнион» разразилась руганью. «Президент в данном случае выступил удачно, поскольку он обошелся без здравого смысла и сдерживающих импульсов. Спектакль был состряпан больше в интересах его партии, нежели ради славы нации или из уважения к погибшим… Мы проходим мимо глупых замечаний президента; ради престижа нации мы согласны, чтобы покрывало вечного забвения их скрыло, и пусть никто никогда не повторит и не вспомнит их».

Чикагская «Таймс» считала, что «…мистер Линкольн бесчестно оклеветал убиенных под Геттисбергом и мотивы их поведения», когда говорил «о возрождении свободы». Газета добавила: «Они отдали свою жизнь ради прежнего образа правления, единственно ради конституции и Союза… Щеки каждого американца должны гореть от стыда, когда он читает глупые, плоские, бессодержательные высказывания человека, которого мы вынуждены представлять культурным иностранцам как президента Соединенных Штатов».

Один из репортеров чикагской «Трибюн» телеграфировал (если только кто-либо из редакторов не прибавил этого от себя), что «высказывания президента Линкольна на церемонии посвящения останутся навсегда в анналах истории народа». Репортер из «Газетт», Цинциннати, после передачи текста выступления добавил: «Это были должные слова в должном месте, идеальная во всех отношениях речь, заслужившая величайшее одобрение всех собравшихся».

Американский корреспондент лондонской «Таймс» сообщил, что «этот бедняга президент своими репликами превратил торжественную церемонию в посмешище… Трудно представить себе что-нибудь более банальное и тусклое».

Филадельфийская «Ивнинг бюлитин» писала, что тысячи не прочтут тщательно подготовленную речь мистера Эверета, но краткое слово президента мало кто прочтет, не прослезившись, не почувствовав сердечного волнения. Газета «Джорнэл» из Провидэнса напомнила читателям утверждение, что самое трудное в мире – это произнести хорошую пятиминутную речь: «Мы не знаем другой такой превосходной речи, как произнесенная президентом после выступления мистера Эверета».

Линкольн дал идею, установку, концепцию, ради которой стоило умирать. Это вызвало горестный вопрос и ответ одной ричмондской газеты: «А ради чего воюем мы? Ради абстракции».

Спрингфилдская «Рипабликан» комментировала речь так: «Как ни превосходна, как ни прекрасна была речь мистера Эверета на церемонии посвящения в Геттисберге, первенство в красноречии должно быть отдано президенту Линкольну. Его краткая речь подобна жемчужине; она была глубоко прочувствована, отличалась концентрированностью мысли и экспрессии, каждое слово и запятая были полны изящества и говорили о большом вкусе оратора». Еженедельник «Харпере уикли» писал, что «…слова президента шли от сердца к сердцу…».

По просьбе Эверета Линкольн лично написал копию своего геттисбергского обращения. Рукопись продали с аукциона на Медицинской ярмарке в Нью-Йорке, вырученную сумму передали на нужды раненых солдат. Затем он написал еще несколько копий для разных лиц и организаций; одну из них литографировали и пустили в продажу как факсимиле. Первый вариант, подготовленный в Вашингтоне, и второй, который Линкольн держал в руках во время выступления, очутились у Хэя: впоследствии он их подарил библиотеке конгресса.

Лишь в полночь Линкольн попал обратно в Вашингтон. Он очень устал, скупо ронял слова, улегся на кушетку в гостиной и попросил мокрое полотенце, которое он положил себе на лоб и глаза.

В этот день он стал самым выдающимся выразителем идеи, народного правительства; он утверждал, что за демократию стоит бороться. Его слова «о возрождении свободы» для всего народа могли быть истолкованы на тысячу ладов. Но в этом обращении были еще более сложные загадки о демократии. Однако в его речи звучала древняя сага о том, что в борьбе за свободу люди всегда шли на смерть, что свобода стоит того, чтобы за нее умирали. Впервые с тех пор, как он стал президентом, в подходящий драматический момент, он повторил слова Джефферсона: «Все люди рождены равными», не оставляя никаких сомнений в том, что он считал невольника-негра человеком.

4. Эпическая повесть 1863 года подходит к концу

Через неделю после визита Линкольна в Геттисберг Хэй писал Николаи: «Президент болен. Он в постели. Разлитие желчи». Несколько позже пришло уточнение: у него оказалась легкая форма оспы.

Оуэн Ловджой просил передать свою визитную карточку; он ждал в приемной; дверь открылась ровно настолько, чтобы он смог увидеть Линкольна в халате.

– Ловджой, вы боитесь? – спросил президент.

– Я уже болел оспой, – сказал Ловджой и вошел в комнату.

– Ловджой, – сказал президент, – в этой болезни есть один плюс. У меня, наконец, есть нечто такое, что я могу дать любому просителю.

Пресса сообщила, что искатели должностей бежали из Белого дома, узнав, чем болен президент.

Военные действия вокруг Чатануги, достигшие высшей точки, достойны были эпического описания. Лежа в постели, больной Линкольн читал телеграмму Гранта: «Вершина горы Лукаут, все окопы стрелков в долине Чатануги, весь гребень горы Мишэнэри захвачены и удерживаются нами». Томас сообщал: «Гребень горы Мишэнэри был взят приступом в шести разных местах… Среди пленных много отпущенных под Виксбергом». И еще одна телеграмма Гранта от 27 ноября: «Только что вернулся с фронта. Противник разгромлен наголову… Намерены преследовать его до Рэд Клэя, которого достигнем утром. Выеду туда через несколько часов».

Впервые в результате одного крупного сражения солдаты конфедерации были разгромлены и бежали с поля боя. В бою под Чикамогой они показали свою доблесть. Чем же теперь можно было объяснить их поражение? Основной причиной считали поведение Брагга – это был прямой, высокоморальный, раздражительный спорщик, любящий все осуждать; человек, страдавший от несварения желудка; нервный, грубый в своих замечаниях и критике; он совершенно развалил дисциплину в армии.

Ближайшие помощники Джефа Дэвиса возмутились и перестали доверять ему только потому, что он переоценил военные способности Брагга, оказавшегося далеко не первоклассным командиром. Джеф Дэвис ответил на это назначением Брагга на должность начальника главного штаба армии конфедератов с резиденцией в Ричмонде.

Теперь освободилась армия Шермана; он смог выйти на помощь Бэрнсайду и освободить Ноксвилл от осаждавших его частей Лонгстрита, что Шерман и сделал быстро и четко. Грант и Шерман приступили к разработке планов похода еще дальше на юг – к Атланте, с тем, чтобы попытаться вбить клин и расколоть конфедератов к востоку от Миссисипи.

Ежегодное послание президента конгрессу начиналось с «новой, глубочайшей благодарности богу» за прошедший год, принесший «здоровье и достаточно богатый урожай».

Соглашение США с Великобританией о запрещении торговли рабами выполнялось. Закон о банках, принятый конгрессом, благотворно повлиял на восстановление кредита. Солдатам жалованье выплачивалось пунктуально. А народ? Президент воздавал ему должное. «Ни один народ в мире не переносил так стоически трудности, сопутствующие войне».

Отчет военного министра был «документом, представлявшим огромный интерес». Флот Союза все туже затягивал кольцо блокады. Захвачено более 1 000 кораблей. Стоимость трофейных грузов достигла суммы в 13 миллионов долларов. Необходимо было построить новые верфи. В 1861 году во флот записались 7 500 человек. В 1863 году их уже насчитывалось 34 тысячи. Приход почтового ведомства почти равнялся расходу, и оно могло стать в ближайшее время бездефицитным предприятием. Несмотря на тяжелое военное время, благодаря закону о поселенцах было поднято 1 456 514 акров целины. Президент согласен был изменить закон, с тем чтобы предоставить больше льгот демобилизованным воинам.

По соглашению с русским императором строилась телеграфная линия от России до американского побережья Тихого океана.

Президент приглашал оглянуться на прошедший период войны. «Мятежные» границы отодвинуты еще дальше, навигация по Миссисипи открыта, восстановлена власть Союза в Арканзасе и Теннесси, рабовладельцы «теперь открыто объявляют себя сторонниками освобождения». В армиях Севера служило 100 тысяч бывших рабов, половина из них воевала с оружием в руках. «Судя по опыту, трудно сказать, что они не такие же хорошие солдаты, как и другие».

Президент готов был все забыть и предлагал амнистию восставшим; за амнистией последует восстановление и возвращение братьев в лоно Союза.

Глава государства покончил со всеми толками о том, что Декларация об освобождении будет аннулирована. «Пока я остаюсь на своем посту, я не возьму обратно и не изменю Декларацию об освобождении; я также не сделаю невольником ни одного человека, освобожденного в соответствии с условиями Декларации или согласно законам конгресса». Ноа Брукс отметил, что когда Линкольн читал эту фразу, в зале воцарилась мертвая тишина, а затем последовал «неудержимый взрыв аплодисментов» членов конгресса и гостей на галереях. Но президент все еще предпочитал постепенное освобождение рабов посредством выкупа их государством.

Декабрь 1863 года положил начало периоду, когда экстремисты и Севера и Юга пришли к выводу, что лидеры конфедерации закончат свою жизнь на виселице.

Нью-йоркская «Метрополитэн рекорд» вопрошала: «Эй, демократы, сторонники войны, что вы думаете об утверждении, что черный такой же хороший солдат, как и белый, ибо в этом заключается смысл послания президента? Что последует за этим? Не поискать ли нам среди негров кандидата в преемники президента?» Эта газета не могла больше терпеть «крупного преступника, занимающего сейчас кресло президента».

Линкольн все еще болел. Нью-йоркская «Уорлд» в своей передовице и детройтская «Фри пресс», целиком ее перепечатавшая, объединились в демонстрации огромной сердечности. Эти газеты, представлявшие крайние элементы оппозиции, оказались щедрыми на добрые пожелания:

«Мы уверены, что выражаем чувства всего народа, безразлично от партийной принадлежности, искренне желая президенту скорого выздоровления и восстановления сил… Его смерть сейчас привела бы к затяжке войны…

Мистер Линкольн частенько действовал ошибочно, неумно, произвольно, но все же он долго раздумывал, прежде чем сделать решительный шаг, и готов подчиниться общественному мнению, хотя не всегда достаточно быстро разбирается в его тенденции».

Джеймс Лоуэлл, сотрудник журнала «Норт америкэн ревью», в январе 1864 года в своей статье утверждал, что для описания жизни Линкольна потребуется не простая биография, а большой исторический трактат. Лоуэлл обрисовал Линкольна как человека, который так направляет общественное мнение, что создается впечатление, что он сам ему следует. «Пожалуй, ни один из наших президентов после Вашингтона не пользовался доверием народа в такой мере, как он в результате трехлетнего бурного руководства… На начальном этапе он был так медлителен, что вывел из себя всех тех, кто видит прогресс только тогда, когда взрывают всю машину; затем он стал настолько стремительным, что ошеломил всех тех, кто считал опасным всякое движение до тех пор, пока в топке тлеет хоть искорка. Мистер Линкольн… всегда умел выжидать… концентрации всех своих резервов к нужному моменту».

За несколько месяцев до этого Лоуэлл в частном письме доказывал, что «у мистера Линкольна, видимо, есть теория, согласно которой можно вести войну, не причиняя боли противнику. Он не в состоянии понять, что противнику обязательно должно причинить боль…Не было правителя более абсолютистского, чем Линкольн, и меньше всего сознающего это, ибо он был воплощением здравого смысла народа».

Одну серию сообщений о себе Линкольн не считал нужным опровергать: крупные и мелкие газеты оппозиции многократно писали о том, что президенту, по его желанию, собираются повысить жалованье с 25 до 100 тысяч долларов в год, что свое жалованье он получал в золоте, а солдатам платили «зеленоспинками», что по его требованию конгресс примет решение назначить его президентом пожизненно.

В декабре 1863 года собрался новый конгресс. В палате представителей заседало 102 республиканца и твердых юниониста, 75 демократов, 9 депутатов от пограничных штатов; в сенат входило 36 республиканцев и твердых юнионистов, 9 демократов и 5 условных юнионистов.

Негритянская проблема наложила свою печать на все события дня. Настроения против рабства все росли. Приближался конец 1863 года, а Декларация об освобождении не вызвала ни одного революционного выступления негров-невольников, не было ни одного случая убийства или грабежа. Это облегчило дальнейшие шаги Линкольна в деле ликвидации рабства.

«Крайсис» перепечатала из «Орора», Зэйнсвилл, Огайо, следующую иеремиаду: «Народ Севера может только вечно ненавидеть и презирать Линкольна. 500 тысяч свежих могил, 500 тысяч сирот, 200 тысяч вдов… Воры в казначействе, начальники военной полиции в роли судей, палачи на церковных кафедрах – всем этим мы обязаны мистеру Линкольну. Как жив господь, мы ему когда-нибудь воздадим должное за все это – ему и всей этой кровавой банде предателей, грабителей и мошенников».

Линкольн приготовил рождественский подарок демократу, стороннику Дугласа, Ашеру Линдеру. Сын Линдера вступил в армию южан и попал в плен. Линдер неоднократно писал Линкольну, прося о помиловании. Проходили недели, и, наконец, 26 декабря 1863 года Линдер получил записку: «Ваш сын Дан только что был у меня. У него на руках мой приказ военному министру принять у него присягу верности, освободить и отправить домой».

В 1863 году исчезли последние надежды ричмондского правительства на признание Европой. Отчаяние Джефферсона Дэвиса, не получившего ожидаемой помощи из-за океана, кораблей и денег из Англии, настолько сильно отразилось в декабрьском послании президента конгрессу конфедерации, что на него посыпались упреки прессы южан за чрезмерное подчеркивание трудностей положения.

Политические деятели Рэт, Йенси и генерал Бедфорд Форест, в прошлом работорговец, поставили прямо вопрос: «Если мы не воюем за рабство, тогда за что же мы воюем?»

Еще в 1861 году архиепископ Джон Хьюз стал личным представителем Линкольна и поехал в Европу с заданием защищать интересы Союза. Архиепископ беседовал с французским императором, присутствовал на церемонии причисления мучеников к лику святых, заложил угловой камень в здание нового католического университета в Дублине, часть стоимости которого покрывалась сборами в США. Восемь месяцев архиепископ путешествовал по Европе, пропагандировал взгляды Севера, изложил их в открытом письме к стороннику южан архиепископу Ново-Орлеанскому.

Тем временем война, Декларация об освобождении, обращения Линкольна., пропаганда против рабства восстановили огромные массы людей во всех странах против рабовладельчества.

Дядя Том и Саймон Легри, маленькая Ева и Элиза, спасающиеся бегством по льду, преследуемые собаками-ищейками, прошли по сценам театров столиц всех стран мира. Инсценировки романа ставились на сценах сотен других городов. В народе передавались бесчисленные рассказы о смешении белой и черной рас, об отцах, продающих своих детей, о разврате и наложницах, о фантастических превратностях судьбы, обрушивавшей несчастья на головы тех, у кого оказывалось легально доказанное наличие хоть одной капли негритянской крови.

Линкольн получал письма и резолюции поддержки от «друзей Америки» во Франции, от итальянских либералов и республиканцев – первой стояла подпись знаменитого борца-патриота Джузеппе Гарибальди: от президента Мексики Хуареса, боровшегося с захватчиками-французами; от рабочих организаций Англии.

С другой стороны, привилегированные слои в Англии организовали южные клубы, вели пропаганду в пользу конфедерации. В апреле в Лондоне была проведена подписка на заем для конфедерации: она собрала 16 миллионов фунтов стерлингов. В конце июня 1863 года в палате общин обсуждалось предложение о признании Южной конфедерации самостоятельным государством, но окончательное решение было отложено. Через некоторое время пришли вести о победах под Геттисбергом и Виксбергом. Вопрос о признании Юга больше не ставился.

Линкольн и Сьюард видели, что, кроме республиканской Швейцарии, единственно благожелательно относящейся к США, была самодержавная, монархическая Россия, самая далекая в Европе от принципа «правительства народа, из народа, для народа». Сьюард подготовил настолько важные соглашения с Россией, что он счел обязательным посоветоваться с Линкольном. Речь шла о покупке Аляски. Кроме Сьюарда и Линкольна, ни один человек не знал об этих переговорах – ни ближайшие сотрудники Николаи и Хэй, ни Ноа Брукс, ни даже сердечный друг Сьюарда – Торлоу Уид. Предполагалось уплатить сумму в пределах от 1 миллиона 400 тысяч до 10 миллионов долларов.

В начале октября 1863 года одна эскадра русского флота вошла в гавань Сан-Франциско, другая, состоявшая из пяти первоклассных боевых кораблей во главе с 51-пушечным фрегатом «Александр Невский» – флагманом адмирала Лесовского, – в нью-йоркский порт. Эскадра задержалась в нью-йоркской гавани в течение примерно трех месяцев. Дюжие «московиты» в ярких мундирах, в диковинных бакенбардах превосходно говорили по-русски, посредственно по-французски и плохо по-английски; они приносили с собой повсюду заряд веселья. Их снимал известный фотограф Брэйди; они посетили штаб-квартиру Мида в Виргинии, падали «с верхней палубы» кавалерийских лошадей, много ели и изрядно пили.

В Нью-йоркской Академии музыки 5 ноября закатили грандиозный бал в честь офицеров русского флота. В декабре адмирал и офицеры эскадры послали мэру Опдайку 4 700 долларов для нью-йоркской бедноты. Когда командиры «Витязя» пожаловались полиции, что у них украли 29 русских золотых монет, равных по стоимости 174 американским долларам, деньги были найдены и возвращены. Трех выпивших русских матросов арестовали и зарегистрировали под номерами: русский № 1, русский № 2, русский № 3. На следующее утро судья приказал освободить без штрафа подданных царя, так как судья «не хотел сделать что-либо, могущее нарушить дружеские отношения, существующие между императором России и президентом Соединенных Штатов».

Корреспонденты заполняли колонки газет рассказами о русских гостях-моряках. Они пространно расписали прием на одном корабле, во время которого американский командный состав и мистер Линкольн выпили за здоровье царя.

Ричмондская «Экзаминэр» провела параллель: «Царь освобождает рабов от вековой неволи и пускает в ход всю мощь своей империи, чтобы поработить поляков. Линкольн прокламирует свободу для африканцев и одновременно прилагает все усилия, чтобы поработить свободно рожденных американцев».

Баярд Тэйлор некоторое время служил секретарем Американской дипломатической миссии в Санкт-Петербурге; он написал несколько книг. К нему-то в декабре 1863 года и обратился Линкольн с письмом: «Думаю, что одна-две лекции на тему «Крепостные, крепостничество и освобождение рабов в России» были бы интересны и полезны. Не могли бы вы это организовать?» Тэйлор выступил в лекториях с докладом под названием «Россия и русские». Хэй отметил в своем дневнике посещение президентом одной из лекций Тэйлора.

Суть приглашения Сьюардом и Линкольном русского флота к американским берегам, вероятно, лучше всех уловил «Харперс уикли», отметивший, что, кроме русских, в нью-йоркской гавани стояли на якоре также корабли Англии и Франции. «Англия и Франция признали мятежников воюющей стороной… Россия этого не сделала… Если английский пиратский корабль вроде «Флориды» или «Алабамы» появился бы недалеко от бухты, английские и французские корабли рассматривали бы их как правомочные военные суда, а русские обращались бы с ними как с пиратами.

Джон Булль полагает, что мы введены в заблуждение расположением к нам Московии. Если бы русский офицер, говорит Джон, выразил бы в Санкт-Петербурге хоть капельку восхищения республиканским строем Америки, его без промедления отправили бы в Сибирь. Американцы понимают, что симпатии к нам Франции во время нашей революции зародились не из любви к нам, а из ненависти к Англии. Они знают – об этом давным-давно говорил Вашингтон, – что не следует предполагать романтической дружбы между государствами.

Американцы нисколько не считают, что Россия вот-вот станет республикой. Но они отмечают, что в то время как Франция импортирует кули в свои колонии и закрывает глаза на рабство, в то время как британское правительство приветствует политическую организацию, основанную на рабстве, и защищает эту систему, Россия освобождает крепостных».

Линкольн и Сьюард не раскрывали условий своей договоренности с Россией о визите флота в тот год. Линкольн ничего не говорил об этом ни Николаи, ни Хэю, ни Ноа Бруксу; и Сьюард ничего не сообщал своему закадычному другу Торлоу Уйду.

Уид спросил адмирала Фаррагата, зачем русская эскадра бесцельно проводит всю зиму в нью-йоркской гавани. Фаррагат передал ему объяснения русского адмирала: «У меня лежит приказ под печатями. Я их сломаю только в том случае, если произойдут непредвиденные обстоятельства». Потом он добавил, что печати он сломает в случае, если во время гражданской войны Соединенные Штаты окажутся вовлеченными в войну с иностранной державой. Русский адмирал сказал, что разговор этот конфиденциальный, адмирала с адмиралом, на полном доверии. Адмирал Фаррагат рассказал об этом Уйду как патриот патриоту.

Русскому министру иностранных дел был задан вопрос: почему его правительство оставило эскадру в американской гавани на такой длительный срок? Тот ответил, что он ничего о флоте не знает, но что он может взять на себя смелость и заверить, что в этом визите нет ничего недружеского.

Линкольн действовал в самом водовороте революции, призванной сломить могущество плантаторов-аристократов Юга и установить господство финансистов и промышленников Нью-Йорка. Возможно, что Линкольну попалась на глаза корреспонденция из Парижа, напечатанная в нью-йоркской «Таймс»: «Деятельность мистера Линкольна в последнее время усилила его популярность за границей… Я слышал недавно слова известного французского деятеля: «Вы, американцы, недостаточно высоко оцениваете мистера Линкольна. Ни один монарх в Европе не смог бы вести такую колоссальную войну, подвергаясь в то же время придиркам стольких клик…»

По мнению пастора Генри Фоулера, Линкольна часто не понимали, и люди превратно судили о его действиях. Обе стороны нападали на него: одни его обвиняли в том, что он зашел слишком далеко, другие – в том, что он недостаточно далеко зашел; одни ставили ему в вину, что он обещает слишком много, другие, наоборот, слишком мало; и все же он медленно, добросовестно, честно выковывал решение важнейшей проблемы. «Он стоит между обеими сторонами, между живыми и мертвыми, между прошлым и настоящим, между старым и новым… Он лечит раны века… Его грубоватая речь и странное молчание, его неуклюжие манеры, его грамматика, которую он постиг самоучкой и уже частично забыл… его нежелание что-либо предпринять, если у него нет ясности, и, наоборот, когда он видит верный путь, то ни перед чем не останавливается… – все это говорит о том, что, не обладая общепринятыми качествами партийного лидера, он тем не менее руководил партией так квалифицированно, как никто другой до него». Президенту нравились такие сердечные излияния. Как произведение прозы, эта проповедь Фоулера была ему по вкусу.

Бронзовая статуя Вооруженной Свободы лежала много лет. Во время болезни Линкольна статую, наконец, подняли и водрузили на купол Капитолия. Поползло вверх по флагштоку и взвилось знамя Союза. Артиллерия загрохотала в салюте.

Джон Итон из Толидо, Огайо, в беседе с Линкольном упомянул об установке статуи Вооруженной Свободы на куполе Капитолия, о новых мраморных колоннах, воздвигаемых в одном из флигелей Сената, о богатом орнаменте на новой массивной бронзовой двери, навешиваемой в главном портале, и добавил, что идут разговоры о том, что эта роскошь непозволительна для военного времени. Линкольн ответил: