Текст книги "Линкольн"

Автор книги: Карл Сэндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

«Ее зовут Грэйс Бедел». Грэйс стояла в толпе. Ее подвели и подняли на помост. Линкольн сказал: «Она мне написала, что я буду лучше выглядеть в бакенбардах». Он наклонился над девочкой. «Видите, я отрастил эти бакенбарды ради вас, Грэйс». Линкольн поцеловал ее. Эта сцена была широко освещена в прессе. Нью-йоркская «Трибюн» дала аншлаг: «Старикан Эйби расцелован красивой девушкой». Сентлуисский «Рипабликан» поместил заголовок: «Бакенбарды и поцелуи», – и с насмешкой писал: «Если целовать красивых девушек – привилегия президентов, то миссис Линкольн, которая хорошо знает свои права, и буде она осмелится их отстаивать, должна потребовать для себя еще и права личного вето».

Пока Линкольн пересекал страну с запада на восток, 18 февраля телеграф принес сообщение, что в Монтгомери, штат Алабама, под гром пушек и приветственные крики огромной толпы Джефферсон Дэвис принял присягу как президент Конфедерации американских штатов.

Линкольна приветствовали в Трое, Гудсоне, Пикскиле. Затем последовал Нью-Йорк – парадные двери в Америку, – в огромный мировой порт которого прибывали корабли со всех морей, город, ставший финансовым центром страны, захвативший максимум контроля над торговлей, промышленностью, транспортом. Мэр города Фернандо Вуд как-то заявил, что Нью-Йорк должен стать свободным городом, отделиться от Союза, стать таким же суверенным, как и отложившиеся южные штаты, сохранить таким образом свою торговлю и продолжать «непрерывную связь со всеми секторами» страны. Это был город, в котором почти открыто брали взятки за разные привилегии и сделки на городские участки земли. Мэр, он же одновременно и партийный босс, взял по 5 тысяч долларов у двух адвокатов за назначения на должности судей в верховный суд штата; мэр и члены городского управления подписали контракт на уборку улиц, согласно которому они должны были платить одной фирме 279 тысяч долларов, в то время как другая фирма просила на 84 тысячи меньше. Личное состояние мэра за короткий срок увеличилось до четверти миллиона, и только продажность судей спасла мэра от осуждения за подлоги, лжесвидетельства и другие преступления. Мэр и его брат Бэн были хозяевами лотерей на основании патентов, полученных в южных штатах, удостоверявших, что они профессиональные игроки. Они были хозяевами нью-йоркской газеты «Дейли ньюс», в которой они открыто защищали интересы конфедерации.

Тридцать экипажей, в том числе и экипаж Линкольна, принимали участие в процессии, возглавляемой взводом конной полиции. Открытое четырехместное ландо, в котором восседал Линкольн, всего лишь несколько месяцев тому назад было предоставлено другому гостю – принцу Уэльскому. У Астор-хауза 500 полицейских сдерживали толпу горожан. Впервые Линкольну довелось встретиться со зловеще молчаливой толпой, преисполненной своеобразного любопытства. Здесь не было приветственных кликов, как в Буффало, Колумбусе, Индианаполисе.

В те времена в опере модно было носить белые перчатки, а Линкольн надел черные лайковые, которые на его огромных руках особенно выделялись на красном бархате ложи. В ложе напротив один южанин сказал своим спутницам: «Я полагаю, нам следует послать цветы могильщику Союза, сидящему по ту сторону зала». Эти слова вскоре стали известны, и газеты не преминули высказаться по поводу единственной пары черных перчаток в переполненном театре.

Грили писал в своей утренней газете «Трибюн», что Линкольну был поставлен ребром вопрос: «Какой может быть результат от южного взрыва? Действительно ли неизбежна гражданская война?» И Грили нaпeчaтaл свою версию побасенки, рассказанной Линкольном:

«Еще в бытность мою молодым адвокатом, я вместе с другими юристами часто разъезжал с выездным судом. Однажды лил сильный дождь, наступила ночь, нам предстояло переправиться через бурную реку Фокс, и мы решили подождать до утра. Мы остановились в таверне и были рады встретить там методистского старосту округа; он разъезжал в любую погоду и мог рассказать нам о повадках реки Фокс. Мы поспешили спросить его, хорошо ли он знает переправу через реку. «О да, – ответил он, – я часто переправлялся через нее и прекрасно ее знаю, но у меня есть твердое правило в отношении этой реки: я никогда не переправлюсь через реку Фокс до того, как подъеду к ней!»

Прием будущего президента в Нью-Йорке был самым детально разработанным, претенциозным, дорогостоящим и самым холодным из всех на пути Линкольна к вводу в должность.

Он выступил в Трентоне, Нью-Джерси и сказал, что лично он не такая уж важная персона, но поблагодарил за то, что его приняли как «представителя на данный период его величества народа Соединенных Штатов… Нет другого человека в мире, более преданного делу мира, чем я… Но если придется положить конец некоторым действиям, я это сделаю самым решительным образом». (Здесь аудитория одобрительно кричала так громко и так долго, что некоторое время не слышно было Линкольна.)

В Филадельфии он примерно в течение двух часов пожимал руки посетителям. Затем у него была беседа с Аланом Пинкертоном, детективом, служившим на железной дороге и возглавлявшим охрану мостов, поездов и т. п. Пинкертон с места в карьер сказал:

– Мистер Линкольн, мы узнали, что существует заговор с целью убить вас; это вне всякого сомнения. Покушение будет сделано послезавтра во время вашего проезда по улицам Балтимора. Мне предстоит перехитрить заговорщиков.

Линкольн слушал, сидя со скрещенными ногами; добродушное любопытство сменилось на его лице серьезной озабоченностью:

– Я вас слушаю, мистер Пинкертон.

Заговорщиками руководил парикмахер по имени Фернандино. Об этом доложил один из агентов Пинкертона. Агент этот несколько недель тому назад вошел в доверие и стал «неразлучным и сердечным другом» заговорщиков. Фернандино – капитан роты милиции. На тайном сборище роты он произнес мелодраматическую, прочувствованную речь, во время которой размахивал над своей головой «длинным сверкающим ножом» и кричал: «Этот наймит Линкольн никогда, никогда не будет президентом… Орсини отдал свою жизнь за Италию, и я готов умереть за права Юга, по сокрушить этого аболициониста».

Пинкертон сам поехал в Балтимор, выдал себя за сторонника отложения Юга; они выпили, и «Фернандино сердечно пожал мне руку». Заговорщики прошли в отдаленную комнату салуна. Парикмахера спросили, нельзя ли спасти Юг, не убивая Линкольна? По словам Пинкертона, Фернандино ответил: «Нет! Попытка изменить наше намерение будет так же бесполезна, как и попытка свалить монумент Вашингтону дуновением рта. Линкольн должен умереть, и он умрет». Они еще выпили. Кто-то сказал, что полиция может помешать. Но Фернандино и это предусмотрел: «Полиция с нами. Я виделся с начальником полиции, он в курсе дела. Через неделю Линкольн будет трупом».

Линкольн навел справку. Президент одной железнодорожной компании подтвердил, что имеются неопровержимые доказательства намерения заговорщиков поджечь железнодорожные мосты, взорвать поезда «и убить мистера Линкольна по пути в Вашингтон». Пинкертон сообщил детали заговора. Шеф полиции Балтимора наметил послать на вокзал незначительный наряд полицейских. Банда хулиганов затеет драку, и полицейские оттянутся туда. В этот момент Фернандино и его соучастники окружат будущего президента и застрелят его или зарежут.

– Мы предлагаем, – сказал Пинкертон, – сегодня же ночью сопровождать вас в Вашингтон и обмануть ваших врагов.

Линкольн задумался.

– Джентльмены, я ценю ваши предложения… Я не могу поехать в Вашингтон сегодня ночью. Я обещал завтра утром поднять флаг над Индепенденс Холлом и после этого посетить законодательное собрание в Гаррисберге. Чего бы это ни стоило, но эти обещания я должен выполнить. Затем я готов буду рассмотреть любой план действий, которые вы предложите.

Этой же ночью из Вашингтона приехал Фредерик Стюард, сын будущего государственного секретаря. Он привез от отца секретное и спешное письмо, которое Линкольн дважды внимательно прочел. В письме подчеркивалась важность сообщения полковника Стоуна, которое гласило:

«Офицер нью-йоркской сыскной полиции донес, что есть серьезная опасность покушения на жизнь мистера Линкольна во время проезда по улицам Балтимора». Дальше шли подробности, совпадавшие в деталях с уже имевшимися сведениями. Сьюард-старший предлагал проехать Балтимор ночью без предварительного извещения балтиморцев. Они обсудили положение. Линкольн сказал в заключение: «Во всяком случае, сегодня ночью нам еще незачем принимать решение».

Линкольн учитывал, что до сих пор власти Балтимора и Мэриленда ничего не сообщали. Он знал, что губернатор штата Томас Хикс, сторонник Союза, сам находился в тяжелом положении – добровольцы-милиционеры угрожали ему смертью. Они заявили, что перестреляют всех солдат, направлявшихся помогать Вашингтону, сожгут все склады снабжения и мосты, а если начнется война, то пойдут на Вашингтон и захватят его. Губернатор Хикс имел дело с людьми, которые готовы были доказать, что они умеют применять в уличных боях ружья, дубины, камни, кирпичи. А начальник полиции Джордж Кэйн открыто стоял за отделение.

22 февраля, в шесть часов утра, Линкольн под грохот пушечного салюта, под аплодисменты толпы отметил день рождения Вашингтона поднятием флага над Индепенденс Холлом. Он также произнес речь перед аудиторией, переполнившей Холл.

В Гаррисберге в ответ на приветствие губернатора Кэртина он сказал, что сознает свою огромную ответственность. Он отдаст делу кровь своего сердца, но «не смею сказать, что обладаю достаточным умом» для того, чтобы надлежаще выполнить свои обязательства. Он будет искать опору в народе. «Если мне изменят мои силы, я призову на помощь массы, и, я думаю, при всех обстоятельствах они мне не изменят».

Джад почти всю ночь не спал и все совещался с Пинкертоном и другими лицами. Они решили, что Линкольн из Гаррисберга поедет ночью в двухвагонном поезде. Джад сказал Линкольну, что нужно посвятить в этот план старых, испытанных друзей. МакКлюр, один из создателей республиканской партии, впоследствии заверял, что он слышал слова Линкольна: «Что подумает нация о своем президенте, тайно, по-воровски пробирающемся в столицу?» На это Кэртин ему ответил, что не Линкольну решать, как ему ехать.

Около шести часов вечера Линкольна попросили оставить гостей, принимавших участие в банкете. Он поднялся к себе, переоделся и сошел к поджидавшей его карете. Из кармана у него торчала мягкая фетровая шляпа, с руки свисала сложенная шаль. Сначала сел Лэймон, затем Линкольн и после него армейский полковник Самнэр. Джад положил руку Линкольну на плечо и хотел что-то сказать ему, но Самнэр упрекнул Джада за задержку и подал сигнал. Кони помчались.

Линкольну и Лэймону предоставили целый вагон. Это был единственный вагон, прицепленный к паровозу Пенсильванской железной дороги, вышедшему без огней из Гаррисберга. У Лэймона было два обычных пистолета, два пистолета малого калибра и два длинных кинжала. Связисты на линии перерезали провода; Гаррисберг прекратил подачу телеграмм до особого распоряжения.

Шел одиннадцатый час ночи, когда поезд Линкольна прибыл из Гаррисберга в Филадельфию. Детектив Пинкертон и офицер полиции Кенни встретили Линкольна и Лэймона на вокзале Пенсильванской дороги и в карете перевезли его на другой вокзал. Пришел поезд Нью-Йорк – Вашингтон. Женщина, агент Пинкертона, забронировала места в спальном вагоне для своего «инвалида-брата». Линкольн быстро прошел на свое место, и занавески тут же тщательно задернули. Ни Пинкертон, ни Лэймон не знали, что в этом вагоне еще в Нью-Йорке занял место огромный мужчина, вооруженный револьвером. Это был полицейский офицер Джон Кенеди, но и он не знал, что его агент Букстэйвер поспешил до него в Вашингтон, чтобы предупредить Сьюарда о заговоре. Кенеди действовал на основании донесений, полученных им от своих двух агентов из Балтимора. Он мирно спал всю ночь, имея в виду утром сообщить властям в Вашингтоне, что необходимо принять меры для усиленной охраны Линкольна в день проезда его через Мэриленд.

Поезд прибыл в Балтимор в 3.30 утра. Об этой остановке Пинкертон писал: «Железнодорожный чиновник вошел в вагон и шепнул мне на ухо желанные слова: «Все в порядке».

Поезд стоял больше часа в ожидании подхода поезда с другой линии. В течение всей ночи Линкольн ничем не давал о себе знать.

В шесть утра будущий президент сошел с поезда в Вашингтоне. Так окончилось ночное путешествие пропавшего и вновь обнаруженного президента.

Его специальный поезд прибыл в Балтимор из Гаррисберга после полудня. «На вокзале Калверт собралось не меньше 10 тысяч человек, – писал И. Боуэн своему другу в Джорджии, – и толпа, полагая, что Линкольн в поезде, трижды провозгласила здравицу за Южную конфедерацию, трижды – за «доблестного Джеффа Дэвиса» и трижды простонала в честь «Колольщика брусьев». Будь там Линкольн, ему не избежать бы неприятностей…»

По всему миру разнеслись различные варианты побега длинноногого верховного руководитёля США, переодетого в шотландский берет и длинный воинский плащ. В тысячах газет и журналов эта новость варьировалась в телеграммах, карикатурах и передовицах.

Лэймон писал, что «Линкольн был уверен, что он совершил серьезную ошибку, прислушавшись к уговорам профессионального сыщика и легко поддавшихся панике друзей». Тем не менее советники Линкольна были уверены, что они тогда спасли Линкольну жизнь и что с той ночи не было ни одной минуты, когда ему не грозила бы опасность нападения и смерти.

4 февраля 1861 года в Вашингтоне собралась мирная конференция. Хотя делегаты старались сохранить дебаты в полной тайне, ход работы конференции ежедневно освещался в газетах. Делегаты прибыли из 21 северного штата; Мичиган, Висконсин и Миннесота дали понять, что они не ждут от конференции ничего, кроме бесполезной и злостной болтовни.

В протоколах конференции записано, что все ораторы предлагали говорить кратко, после чего произносили длинные речи; царившие в стране противоречивые мнения и антагонизм полностью нашли свое отражение на конференции.

В день приезда Линкольн завтракал со Сьюардом; в одиннадцать вместе с ним Линкольн поехал в Белый дом, беседовал с президентом Бьюкененом и пожал руку членам кабинета. В семь вечера он обедал у Сьюарда, а в десять к нему с ответными визитами пришли члены кабинета Бьюкенена.

Две группы членов республиканской партии наседали на Линкольна: одна – крайние аболиционисты Самнэр, Чэйз, Уэйд, Стивенс и другая – примиренцы Сьюард, Чарльз Адамс, Том Корвин. К какой группе примкнет Линкольн? Этим вопросом задавались и на Севере и на Юге», – писал Чарльз Адамс-младший.

Самнэр и Линкольн стали часто видеться. Самнэру было пятьдесят, он всегда был элегантно одет; у него было много денег и свободного времени. «Я поборник нравственности, а не политиканства», – говаривал Самнэр. О нем Линкольн сказал: «Самнэр уверен, что он мной командует».

Однажды, выступая в сенате, Самнэр, пользуясь цитатами из «Истории Бразилии», написанной Соути, сказал: «Сегодня плантаторы берут рабыню себе в любовницы, а завтра они продают ее как рабочий скот». Это его в сенате, незаметно подкравшись сзади, избил до полусмерти палкой южанин. Это произошло после окончания заседания, когда большинство депутатов уже ушло. Самнэр лежал в проходе между скамьями без сознания, окруженный врагами, злорадно наблюдавшими, как сочится кровь из ран на голове. Щепки сломанной при избиении палки валялись рядом. Напавший на него сенатор Престон Брукс из Южной Каролины подал после этого в отставку, был переизбран в своем округе и получил в подарок несколько палок, точных копий сломанной при избиении Самнэра для использования по его усмотрению. Брукс заявил, что он не собирался убивать Самнэра, а хотел, чтобы он жил и мучился. Самнэр несколько лет ужасно страдал от болей. Брукса же впоследствии нашли удушенным в постели.

В июне 1860 года Самнэр скова выступил с речью, ознаменовавшей его возвращение к активной политической деятельности. Он пользовался запрещенной церковью книгой «Варварство рабства». Он собрал «все примеры жестокости, насилия, грубости, страданий, пошлости, которые якобы имели место в рабовладельческих штатах», – писала нью-йоркская «Таймс».

До того, как он занялся политикой, Самнэр был выдающимся борцом против войны. Его речь под названием «Подлинное величие народов» выдержала шесть изданий. Он сказал: «Кровавой пятой сокрушает война всякую справедливость, счастье, все божественное в человеке», и еще: «В наш век не может быть мира, который не был бы почетным, как не может быть войны, которая была бы почетной».

Он предупредил Линкольна, что Камерон вор, взяточник и лицемер, но отказался изложить свои обвинения в письменной форме. В кругах, где на политическое и деловое мошенничество смотрели снисходительно, где люди большей частью руководствовались личными материальными выгодами, честность Самнэра воспринималась как из ряда вон выходящее чудачество.

Самнэр пять раз выступал во время избирательной кампании. В одной речи он сказал: «К счастью, Авраам Линкольн (длительные овации) обладает теми чертами характера, которые необходимы, чтобы провести нас через кризис… он хладнокровен, мудр, осторожен, смел… Союз будет сохранен и сделан еще более ценным тем, что Права Человека станут священными».

«В понедельник 4 марта 36-й конгресс закончил свое существование, так и не дав мистеру Линкольну полномочий призвать к оружию милицию и принять на службу волонтеров», – писал конгрессмен из Виргинии А. Ботилер.

Как заключительный аккорд был принят закон, навсегда запрещавший федеральному правительству вмешиваться в какой бы то ни было форме в рабовладельческие дела любого южного штата, пока три четверти из общего количества штатов не выскажутся за поправку к конституции. Это было максимальное из того, что конгресс мог сделать, чтобы гарантировать Югу неприкосновенность рабства в южных штатах; этот билль был вполне в духе программной платформы республиканской партии, а также частных и публичных высказываний Линкольна.

5. Линкольн принимает присягу

4 марта на рассвете была хорошая погода, но потом она испортилась, стало мрачно и холодно. По Вашингтону бродило 25 тысяч приезжих; накануне тысячи из них не нашли приюта в отелях и частных домах. Они спали на ступеньках общественных зданий и просто на тротуарах.

Генерал Скотт и полковник Стоун тайно разместили отделения пехотинцев на крышах высоких домов по всей Пенсильвания-авеню. Стоя в боковых флигелях Капитолия, стрелки должны были не спускать глаз с помоста, на котором предстояло провести церемонию ввода в должность президента.

Бьюкенен вместе с сенатором Бейкером из Орегона и сенатором Пирсом из Мэриленда поехали в открытом экипаже в отель Виларда, где Линкольн остановился с женой. Бьюкенен вошел в отель и вскоре вернулся с Линкольном под руку. Они прошли по узкому проходу, расчищенному для них в толпе любопытных. Затем процессия, в которой участвовали представители от всех департаментов, двинулась по Пенсильвания-авеню. Другая процессия была образована для сопровождения будущего президента к восточному портику и помосту под открытым небом. Давно ожидавшая десятитысячная толпа приветствовала государственных деятелей аплодисментами и криками.

Помост окружало море шелковых цилиндров и белых манишек. На Линкольне тоже был новый цилиндр, новый черный костюм, черные ботинки и белая манишка. В руках у него была палка из черного дерева с золотым набалдашником.

Голос Неда Бейкера прозвенел, как серебряный колокол: «Сограждане, я хочу вам представить Авраама Линкольна, будущего президента Соединенных Штатов». В толпе послышались жидкие хлопки. Настал момент оглашения обращения президента к народу; Линкольн вытащил бумагу из внутреннего кармана сюртука, не спеша вынул очки из другого кармана, надел их и, как бы взвешивая каждое слово, приступил к чтению этого столь важного по своим последствиям документа.

Когда он кончил читать, вперед выступил верховный судья Тэйни, изможденный, сморщенный, эксцентричный старик с «лицом гальванизированного трупа». Его руки тряслись от дряхлости и эмоций; он раскрыл библию перед девятым президентом, которого ему случилось приводить к присяге за свою долгую жизнь. Линкольн положил левую руку на библию, правую руку поднял вверх и повторил за верховным судьей слова присяги: «Я торжественно клянусь честно выполнять обязанности президента Соединенных Штатов и буду всеми своими силами сохранять, защищать и отстаивать конституцию Соединенных Штатов».

Артиллерийская часть бухнула из-за холма всеми своими пушками, отдавая громовой салют шестнадцатому президенту Соединенных Штатов. Больше ничего не произошло. На этом церемония ввода в должность была закончена.

Обращение Линкольна к народу, как документ государственной важности, как первое его высказывание после долгого молчания, стало предметом горячей полемики. Никогда еще в Нью-Йорке перед редакциями не собирались такие нетерпеливые толпы людей, буквально дравшихся за первые номера газет, еще мокрых от краски. Ни одно обращение американских президентов не обсуждалось с такой страстностью. Ни одна рукопись Линкольна не была так тщательно обдумана им, столько раз переделана и исправлена. Первоначальный набросок, сделанный им в Спрингфилде, претерпел значительные изменения; многое было вычеркнуто по совету Сьюарда и Браунинга; да и сам Линкольн в связи с переменой обстановки и за время путешествия в столицу добавил много нового.

Законченное обращение, обнародованное Линкольном, заставило многих придирчиво вчитываться в каждую строку и фразу. Вот выдержки из него:

«У населения южных штатов существуют опасения, что с приходом к власти новой, республиканской администрации имущество южан, мирная жизнь, их личная безопасность обречены. Для этих опасений нет никаких оснований.

…Цитирую из своей речи: «У меня нет ни прямой, ни косвенной цели нарушить установления рабовладельчества в тех штатах, где оно существует. Я считаю, что не имею законного права это сделать; у меня и желания такого нет.

…До сих пор раскол был для Союза только угрозой. Теперь делается серьезная попытка привести эту угрозу в исполнение.

…В соответствии с всеобщим законом и конституцией я считаю, что Союз наших штатов будет существовать вечно.

…Ни один штат по своему собственному побуждению не может выйти из Союза… и акты насилия внутри одного из штатов или нескольких против власти Соединенных Штатов являются в зависимости от обстоятельств мятежными или революционными.

…По мере своих сил я приму все меры в соответствии с конституцией, чтобы законы Союза добросовестно соблюдались во всех штатах.

…Я надеюсь, что это не будет считаться угрозой, а только декларированным намерением Союза конституционно защищаться и сохранять свою целостность.

В выполнении этого долга не должно быть ни кровопролития, ни насилия; и этого не будет, если правительство не будет принуждено применить силу. Вверенная мне власть будет использована для того, чтобы удерживать, владеть имуществом и занимать поселения, принадлежащие государству, а также для сбора налогов и пошлин.

…При этих условиях, если меньшинство предпочтет отделиться, а не покориться, оно установит прецедент, который, в свою очередь, приведет к нарушению единства и к конечной гибели.

…Наша страна согласно всем установлениям принадлежит народу, населяющему ее. Когда существующее правительство надоест народу, он может использовать свое конституционное право и улучшить его, или применить свое революционное право для того, чтобы частично заменить министров, или даже для того, чтобы свергнуть правительство полностью.

…Мне известно, что есть предложение внести поправку в конституцию, эта поправка принята конгрессом, но я ее еще не видел. Смысл ее в том, что федеральное правительство никогда не должно вмешиваться во внутренние дела штатов. У меня нет возражений против того, чтобы сделать эту поправку более определенной и непреложной.

…В ваших руках, мои недовольные соотечественники, а не в моих находится решение спорного вопроса о гражданской войне. Правительство на вас нападать не будет. Не будет конфликта, если вы сами не станете агрессорами. Вы не давали клятву небу, что уничтожите правительство, в то время как я торжественно присягал «сохранять, защищать и отстаивать его».

Газета «Адвертайзэр» в Монтгомери, штат Алабама, была уверена, что это обращение означало войну, ничто другое не удовлетворит «главаря аболиционистов».

«Двадцати миллионам людей, – писала нью-йоркская «Трибюн», комментируя обращение, – оно принесет известие, хорошее, плохое ли, смотря на чей взгляд, о том, что правительство Соединенных Штатов еще существует и что во главе его стоит мужественный человек».

Балтиморская «Сан» увидела в обращении, что «правительство облекает себя деспотической властью и подразумевает использование этой власти, не останавливаясь перед войной и кровопролитием. Если есть намерение выполнить то, что там сказано, то это обращение является похоронным звоном и заупокойной мессой по Союзу и концом всякой надежды».

«Президент решил, что он составит смешанный кабинет», – писал Сьюард своей жене. Он возражал против вхождения Чэйза в кабинет и в субботу 2 марта оповестил Линкольна, что вынужден «уйти». Линкольн сказал Джону Хэю: «Я не могу допустить, чтобы Сьюард взял первую взятку в игре», – и в письме просил его отменить свое решение. На следующий день Сьюард вернулся в кабинет. Это было началом борьбы консерваторов (Сьюард) и радикалов (Чэйз).

К этому моменту все министры, за двумя исключениями, согласно списку, который Линкольн набросал поздно ночью еще в день выборов в спрингфилдской телеграфной конторе, заняли свои места. Ему сказали: «Они вас съедят», на что он ответил: «Они с не меньшей готовностью съедят друг друга».

В полдень 5 марта сенат принял и утвердил: государственным секретарем – Уильяма Сьюарда, министром финансов – Саймона Чэйза, военным министром – Саймона Камерона, министром флота – Гидеона Уэллеса, министром внутренних дел – Калеба Смита, генеральным прокурором – Эдварда Бэйтса, генеральным почтмейстером – Монтгомери Блэйра.

В новом кабинете было четыре бывших демократа (Чэйз, Камерон, Уэллес, Блэйр) и три бывших вига (Сьюард, Бэйтс, Смит). Этих министров Линкольну придется часто видеть и слышать; они будут жестки в обращении с ним, но и он им тоже спуску не даст.

Сьюард, который был на восемь лет старше Линкольна, до выдвижения и избрания последнего в президенты являлся лидером республиканской партии. Будучи ньюйоркцем, тесно связанным с ведущими финансовыми и торговыми кругами страны, он стоял за покровительственные тарифы, за субсидии пароходным компаниям, за санкцию на прокладку железной дороги к Тихому океану. Он знал работу каналов, дорог, анализировал торговые балансы, тарифы, новые явления в коммерции, поток избыточного капитала и труда, прибывавшего из Европы. Он лучше понимал их роль, нежели Линкольн. Приверженец епископальной церкви, он в течение ряда лет был тесно связан с архиепископом Джоном Хьюзом в Нью-Йорке, самым влиятельным римско-католическим прелатом в Америке.

Саймон Чэйз был губернатором в Огайо и сенатором США. При выдвижении кандидатур в Чикаго он получил 48 бюллетеней. Еще в молодые годы в Цинциннати он бесплатно вел множество дел в защиту негров, которых объявляли беглыми рабами, за что кентуккийцы прозвали его «генеральным адвокатом беглых негров». Однажды, когда он выступал в Цинциннати, его забросали тухлыми яйцами. Для аболиционистов это было лучшей рекомендацией, открывшей ему дорогу к адвокатской практике в крупных коммерческих фирмах и промышленных корпорациях. Ему предстояло стать богатым человеком – он мечтал стать президентом. Вероятно, в рассказах о том, что он становился перед, зеркалом, кланялся самому себе и шептал: «Президент Чэйз», была большая доля правды.

Чарльз Самнэр.

Фредерик Дуглас.

А. Линкольн – конгрессмен.

Для Саймона Камерона политическая деятельность была коммерцией, спортом, страстью. В шестьдесят два года он уже двадцать лет был доминирующей политической фигурой в Пенсильвании. Его дед со стороны матери, немец, участвовал в войне за независимость. Его отец, шотландец, был деревенским портным, зарабатывал мало и в девятилетием возрасте Саймон был усыновлен местным доктором. Через год он пошел в типографию, научился ремеслу и к двадцати одному году стал редактором дойлстаунского «Демократа». Он одолжил деньги и стал владельцем и редактором гаррисбергского «Интеллидженсера».

Десять лет молодости Камерон отдал строительству каналов, железных дорог, учреждению банков и добыл себе огромное состояние. Свое прозвище «король Пенсильвании» он получил вместе со славой самого изощренного политического комбинатора в Америке. Камерон дважды помогал Бьюкенену избираться в сенат США. Затем, поняв, что влияние Бьюкенена становится угрозой для его власти, Камерон решил сам пройти в сенат. Основной промышленный штат, центр металлургии и железных дорог, необходим был Линкольну на случай крайних, критических событий государственной важности, а Камерон был в этом штате главным связующим звеном между деловыми и политическими кругами. С тяжелым сердцем назначал Линкольн Камерона министром; при этом он сказал Уитни: «Как я смогу оправдать свое прозвище «Честный старина Эйби», имея такого министра, как Камерон?»

Гидеон Уэллес, янки из Коннектикута, ставший морским министром, был владельцем газеты «Таймс» в Хартфорде. Впоследствии Линкольн посмеивался над дядюшкой Гидеоном, который не знал разницы между кормой и носом корабля. Массивную голову министра увенчивала патриархальная прическа; в сочетании с белой бородой пророка и бритой верхней губой он очень походил на Нептуна. В 1855 году он неудачно баллотировался в губернаторы. На съезде в Чикаго он возглавлял делегацию штата.

Эдвард Бэйтс, новый генеральный прокурор, был до этого прокурором штата Миссури; избирался сенатором штата и конгрессменом. События постепенно поставили его в такое положение, что ему некуда было податься, и он пошел к республиканцам. В Чикаго при первом голосовании кандидатур он получил 48 голосов, при третьем 22, а затем все голоса перешли к Линкольну.

Калеб Смит, родом из Бостона, министр внутренних дел, был адвокатом, оратором, редактором. В Конерсвилле, штат Индиана, виги сделали его конгрессменом; он стал чиновником федерального правительства. Из новых членов кабинета он был ближе всего к категории обычных профессиональных политических деятелей.