Текст книги "Пока муж в командировке"
Автор книги: Карина Тихонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
* * *
Через пятнадцать минут мы сидели за накрытым столом и угощались Ванькиными деликатесами. Уложить магазинные дары на мейсенский фарфор Ванек так и не решился: пришлось сервировку взять на себя. Так же испуганно Ванек шарахнулся от переливающейся темной синевой стопки богемского стекла.
– Ты что? – сказал он. – А если разобью?
Я разлила виски по стопкам и ответила:
– Тогда, Тепляков, мы тебя задушим.
– Кто это «мы»?
– Мы – это я.
– Раздвоение личности, мать, это серьезная душевная болезнь, – сделал Ванек ценное замечание и с опаской взял стопку. Осторожно поднес ее к губам и так же осторожно опрокинул в себя содержимое. Скривился, затряс головой, что означало: «Здорово!»
Я сделала маленький глоток. Виски наждаком проехалось по пищеводу и обожгло желудок.
Ванек подцепил кусок ветчины, откусил половину.
– Ничего, свежак, – довел он до моего сведения.
Меня невольно передернуло:
– Не говори так. Пашка называет «свежаком» неразложившиеся трупы.
Ванек раскатисто захохотал. Подхватил бумажную салфетку, откинулся на спинку стула, вытер пальцы. Бросил салфетку на скатерть и с интересом спросил:
– Слушай, вот, наверное, здорово, когда муж адвокат? Ну, в смысле, есть о чем поговорить. Приходит мужик с работы и давай жене рассказывать про трупы, экспертизы, эксгумации… И все это за чашечкой кофе! – Ванек снова заржал.
– У тебя примитивное представление о профессии адвоката.
– Да ладно, пошутил, – отмахнулся Ванек. – Я уверен, что вы беседуете только об искусстве.
– Вот ты, например, о чем с женой беседуешь? – перевела я стрелки.
Ванек удивился и задумался.
– Ты знаешь, а ни о чем не беседую. Вот уже года полтора-два.
Мне стало интересно. Я подперла щеку ладонью, поставила локоть на стол.
– А сколько вы женаты?
– Ужас! Нормальные люди столько не живут! Восемь лет!
– И уже не о чем говорить? – удивилась я.
– Нет, почему… Она спрашивает, я отвечаю.
– И что она у тебя спрашивает?
– Да одно и то же: где деньги, где деньги?… А я отвечаю: какие?
Я сняла локоть со стола, откинулась на спинку стула и со вздохом констатировала:
– Грустная история.
– Обыкновенная, – не согласился Ванек. – Житейская история. И тебя, мать, ждет то же самое.
– Через восемь лет?
– А это у всех по-разному, – утешил Ванек. – Может, вы с Пашкой дольше продержитесь.
– Вот спасибо! Добрый ты, Тепляков!
Ванек плеснул себе щедрую порцию виски. Я быстро накрыла свою стопку ладонью.
– Мне не нужно.
– Как хочешь, – не стал он уговаривать. – Мне больше достанется.
Зазвонил телефон. Опередив меня на секунду, Ванек поднял трубку.
– Слушаю вас!
Я вырвала у него трубку. Господи, неужели Пашка? Что он про меня подумает?! Но, услышав знакомый голос, перевела дух. Это была Катька, моя лучшая и единственная подруга.
– Мария, в чем дело?! Что за хмырь у тебя сидит? – бушевала Катька.
– Это не хмырь. Это Тепляков.
– Придурок! Он что, решил устроить тебе развод?
– Да нет, – ответила я, наблюдая за Ванькой, который резво опрокидывал стопку за стопкой. – Просто он уже ничего не соображает.
– Пьяный, что ли? И чего ты его дома держишь?
– Сейчас допьет свою бутылку и уйдет.
Ванька ухмыльнулся и пообещал:
– Щас! И не мечтай! Я у тебя ночевать останусь. Лягу в зале, под Левитаном.
– Где Пашка? – потребовала отчета Катя и, узнав, что в командировке, резюмировала: – Ну понятно! Муж в дверь, а жена в Тверь!
– Кать, не говори глупости. Лучше приезжай в гости. Сейчас Тепляков окончательно окосеет, и я с ним не справлюсь. Он у меня в гостиной ночевать собирается. Под картиной Левитана.
– Скажи Теплякову, чтобы губу не раскатывал. Ночевать он будет у себя на диване под собственным лубочным шедевром «Москва пряничная».
– Не получится, – ответила я. – Шедевр сегодня продали.
– Отлично! – обрадовалась Катерина. – Выходит, Тепляков при деньгах? Держи его крепко! Он мне до сих пор две тысячи должен! С прошлого года, представляешь?! Все, еду.
– Тепляков, сейчас нагрянет Катерина, и тебе придется расплачиваться.
– За что? – не понял уже изрядно окосевший Ванек.
– За все! Ты почему ей долг не отдал? С прошлого года зажулил, крохобор! Какие-то две тысячи!
Ванек хитро прищурил один глаз, шепотом сообщил:
– А я и теперь не отдам! Оставлю деньги себе! На память!
Он сцапал бутылку и вытряс остатки виски в синюю стопку. Уже без всякого почтения подхватил творение богемских стеклодувов и опрокинул виски в рот. Крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и подцепил последний кусок ветчины. Я молча наблюдала за действиями коллеги.
Все, Ванек почти готов. Бутылка небольшая, но Теплякову много не нужно. Тем паче закуска более чем скромная. Хорошо, что Катерина пообещала приехать. Одной мне выставить его не удастся.
– Угощайся, мать, – предложил гостеприимный Тепляков, икнул и не извинился; ясно – добрал нужный градус. – Слушай, организуй мне чашечку кофе, – попросил он и неожиданно признался: – Катьку боюсь. Подруга у тебя, прямо скажем, термоядерная. Налетит, как цепная реакция, я без последнего гроша останусь.
– Ты можешь умотать до ее прихода, – предложила я.
Ванек съежился, в сомнении глядя на дверь. Надо же, он Катьку и впрямь боится!
– Знаешь, мать, я пожалуй воспользуюсь парадным выходом, – решил он. – Не хочется лететь из окна седьмого этажа.
Я обрадовалась, подхватила Теплякова под мышку и поволокла в прихожую. Надела ему кроссовки, завязала шнурки, подала куртку и потребовала:
– Давай!
– Чего? – не понял Ванек. – Чаевые?
– Ключи от машины давай, придурок! Ты что, думаешь, я тебя в таком виде за руль пущу?
Ванек икнул. Почесал затылок, осведомился:
– А на чем я домой поеду?
– На городском транспорте.
– Вот еще!
– Езжай на такси.
– Денег нет! В магазине потратился!
Я только вздохнула. Пьяный-пьяный, а выгоду свою ни на минуту из виду не выпустит!
Я пошла в комнату, открыла зеркальную дверцу серванта. В самом нижнем отделении переливалась красным стеклом роскошная итальянская ваза в виде ладьи. На дне ее уютно покоились пять сотенных долларовых купюр. Я подцепила одну, вернулась в коридор, протянула деньги Теплякову.
– Вот спасибо, мать. – Ванек цепко схватил бумажку и даже поблагодарил. – Я все свои трудовые в магазине оставил!
– Давай топай, – сказала я, открывая дверь.
Ванек послушно встал, но на пороге затормозил и спросил:
– Ё-моё, а картины? В машине остались три мои картины!
– И пять моих, – напомнила я.
– Ну, твои каракули, предположим, никому не нужны… А мои народом востребованы. Я свой хлеб на ночь во дворе не оставлю.
Я мученически вздохнула. Желание поскорее отвязаться от Теплякова было настолько велико, что я добровольно впряглась в ярмо:
– Хорошо, хорошо! Я твои картины на ночь домой занесу!
– Не забудешь? Смотри! – пригрозил Ванек. – Добро денег стоит! Восемьсот баксов, не меньше! Так что несешь полную ответственность.
Застраховав таким образом свое имущество, мой приятель, довольный собой, икнул, переступил порог квартиры и направился к лифту. Я мысленно поблагодарила Господа за то, что легко отделалась, и закрыла дверь.
Я вернулась на кухню и принялась убирать со стола, раздумывая о мнимой неприсобленности художников к реальной жизни.
Возьмем, к примеру, моего коллегу по искусству Ивана Сергеевича Теплякова. Кроме жалоб на жизнь и безденежье, я из его уст ничего не слышала. При этом на моей памяти человек дважды поменял машины. Причем обмен происходил по возрастающей; от старого «жигуля» к подержанной «Газели». Недавно он проговорился, что достроил дачу в Домодедово и решил сделать ремонт в квартире. Если Ванек проявляет гуманизм и жертвует личными накоплениями в пользу голодного коллеги, то эти деньги всегда с избытком возвращает. Вот сегодня: потратил в магазине рублей шестьсот, сам же все выпил и съел и удалился с хорошим наваром в кармане. Я имею в виду сто долларов, которые я добровольно выдала, лишь бы он отвалил.
Не дай бог, кто-нибудь утащит хотя бы одну его картинку!…
Я облилась холодным потом при этой мысли. Сомнений нет: придется возмещать коллеге убыток, и возмещать его с процентами. Нет, нужно поскорее перетащить тепляковские шедевры в дом.
Я быстро домыла посуду, вытерла руки и рванула в коридор. Влезла в растоптанные кроссовки, открыла дверь, выскочила на площадку. Орудовать ключами не стала; достаточно автоматического английского замка. Все равно через десять минут вернусь обратно.
Я не стала дожидаться лифта и понеслась вниз со скоростью метеора. Нужно вернуться до Катькиного прихода. Подруге на дорогу потребуется не больше двадцати минут. Это в случае, если Катерина не задумает вначале навести марафет. А если задумает, то не меньше часа.
Я выскочила на улицу, огляделась по сторонам. Ванек сказал, что припарковал машину у торца дома. Теперь нужно выяснить, с какого именно торца. Минут десять я потратила на то, чтобы обежать дом и найти «Газель», спрятанную между двумя джипами. Открыла дверцу кузова, влезла внутрь. Отыскала тепляковские шедевры, выволокла их наружу.
Уф… Прямо камень с души. А мои жалкие копии пускай остаются. Все равно завтра поедем на набережную. Я захлопнула дверцу, закрыла ее на замок. Подхватила картины и потопала домой.
Катька ждала меня на лестничной площадке. В руке у нее была сигарета, у ног приткнулся большой пакет с продуктами.
– Ничего себе! – сказала подруга, оглядев меня, увешанную картинами. – Ты чего, нанялась работать рекламным «бутербродом»?
Я засмеялась. Опустила на пол тепляковские шедевры и ответила:
– Пока нет. Но я об этом думаю. Там наверняка больше заработаю, чем на набережной.
Через десять минут мы сидели на кухне и пили вино. Катька притащила свой пакет, разложила содержимое на столе, быстренько приготовила ужин.
– Ты что, вообще ничего не ешь? – спросила она недовольным тоном. – Морда уже треугольная стала!
Я пожала плечами. Что делать? Какая есть, такая есть!
– Ух, устала. Вроде уже сутки в отгуле, а все равно толком не отдохнула. – Катерина тяжело вздохнула. – Следующий рейс через неделю, в Стокгольм.
– Здорово! – позавидовала я.
Катька равнодушно пожала плечами:
– Ты же знаешь: я, кроме аэропортовской гостиницы, ничего не вижу.
Катерина работает стюардессой на международных линиях. Имея диплом института иностранных языков, она вполне могла рассчитывать на лучшее. Например, на научную карьеру. Почему Катька решила стать стюардессой, я не знаю, но догадываюсь: там лучше платят. Надеяться в этой жизни Катерине не на кого, да и не привыкла она на кого-то надеяться. Сколько ее помню, подруга всегда была особой самостоятельной. В отличие от меня.
Катерина сделала глоток чая, огляделась и вспомнила про Теплякова:
– Где он? Надрался и дрыхнет под картиной Левитана?
Мне стало стыдно. Из чистого эгоизма отправила этого стервеца с глаз долой и лишила подругу возможности вернуть свои деньги.
– Кать, ты прости, я его выперла.
– Выперла? – не поверила Катька. – Как это выперла? А мои деньги?
Я просто не знала, куда глаза девать.
– Прости, – повторила я пристыжено. – Как-то не сообразила у него сначала деньги забрать.
Катька широко раскрыла глаза и минуту молча изучала мою покрасневшую физиономию.
– Не сообразила, – повторила она вполголоса. – Ну конечно, не сообразила! Да ты наверняка ему еще свои отдала! Что, неправда? Выходит, этот проходимец потратил триста рублей на вискарь и сам же его выжрал!
Я поторопилась уточнить:
– Закуску тоже он купил! Ветчину, сыр, коробку конфет, лапшу…
– Лапшу, – повторила Катька насмешливо. – Лапшу он купил. На уши тебе вешать. Дура ты, Мария, прости господи, непонятно только, в кого. Мамаша твоя была женщина трезвая, царство ей небесное…
– Наверное, в папашу, – предположила я смиренно.
Подруга сразу замолчала. Что-что, а бить лежачего не в ее духе.
– Кать, ты прости меня, глупую, – покаялась я. – Деньги я тебе отдам. Прямо сейчас отдам. Правда, у меня только доллары, но это не страшно, правда? Дам тебе стольник…
– Заглохни! Слушать тошно! Блеешь, как овца! Ваньке тоже стольник сунула? Одну глупость уже совершила, зачем со второй торопиться? Деньги небось Пашкины?
Я прикусила губу. Господи, ну почему я такая несуразная? Почему я такая дура? Почему?!
– Кать, не ругайся! Знаю, что я бестолковая. Умоляю, не напоминай лишний раз!
Катерина отчаянно махнула рукой:
– Да ладно! Думаешь, я из-за себя переживаю? Мне тебя жалко! Сил нет смотреть, как ты в копирку сворачиваешься!
– Я исправлюсь, только не ругайся. Ладно?
Она вздохнула. Характер вспыльчивый, но отходчивый. Зла она долго не помнит.
– Как у вас дела? – спросила Катя. – Пашка надолго уехал?
– На месяц, в Нефтеюганск.
– Нашел тоже, где месяц проводить! Потеплее местечка не мог выбрать?
– Он же не отдыхать, а работать поехал, – объяснила я. – Клиент перспективный. Один нефтяник. Его осудили на пять лет, кажется, за неуплату налогов, он подал на апелляцию. Вот Пашка и поехал на место преступления, так сказать…
– Клиент-нефтяник? – задумчиво переспросила Катя. – Это, случайно, не Яганов?
– Яганов. А ты его знаешь?
Катерина хмуро улыбнулась:
– Мне ли Яганова не знать! Он, считай, каждые выходные в Ниццу мотался! На Лазурный берег! Его у нас каждая девочка на линии знает! Большой шалун этот Пашкин клиент. Представляешь, как-то раз он нас с Томкой домой зазвал.
– Томка – это которая «мисс Самара»? – уточнила я, заинтригованная новостями.
– Она, она. Хорошенькая девочка, просто картинка. Ну, про себя не говорю, и так понятно. – Катерина небрежно поправила короткие золотистые волосы.
– И зачем он вас зазвал? – спросила я.
Катька коротко взглянула на меня, и я невольно покраснела.
– Извини. Понятно.
– Ничего тебе не понятно! – отрезала подруга. – Мы с Томкой в гости-то зашли, коньячку попили да тут же свалили. Нефтяник и обломался.
Я смущенно хмыкнула. Такая независимость кажется мне чересчур рискованной. Впрочем, возможно, что рискованная она только для дур вроде меня. А для настоящих женщин, как Катька, это нормальный стиль жизни.
Я поторопилась сменить тему и рассказала, что этот Пашкин потерпевший предлагал мне Левитана продать.
– Да? – с интересом спросила Катя. – А ему зачем?
Я пожала плечами и предположила, что, может, он любит искусство.
– Любит, – подтвердила Катька. – У него в доме сплошняком статуи понаставлены. В основном копии греческих богинь. Естественно, в натуральном виде. Ошеломительное зрелище. Такое ощущение, будто попала в женскую баню. Вот я и не понимаю, зачем ему картина Левитана? Там же ни одной бабы нет, даже одетой!
– Пейзаж в чистом виде. Безлюдный, – подтвердила я и добавила: – Пашка говорил, что нефтяник хочет повесить картину в камере. У него там солидные посетители бывают, надо соответствовать.
– А-а-а, если в камере, тогда понятно, – согласилась Катька. – Даже приятно. Смотришь на пейзаж, свободу вспоминаешь… Да, если в камеру, то может купить. И что? Ты согласилась?
– Еще чего! – возмутилась я. – Что ж ты думаешь, я Левитана отправлю в тюрьму?
– Тоже верно. На фиг ему такой сокамерник, как Яганов?
– Кать, умоляю, не говори пошлости!
– Нежная у тебя душа, Мария. Просто сплошной трепет. И как у тебя это получается в наше-то время?
– Так воспитали, – вздохнула я.
– Ну да, ну да… Вот ты мне скажи: какого черта лепить из ребенка нечто возвышенное, если все эти воздушные идеалы несовместимы с реальной жизнью? Какого черта делать из человека святого, когда жизнь требует обратного? Почему не сказать ребенку правду? Почему не научить его быть сильным, стойким, изворотливым, жестким, хитрым…
Катька задохнулась от возмущения. Молчала и я, так как не знала, что ответить подруге.
Катька нахмурила красивые брови и сосредоточенно уставилась в скатерть. Наконец вздохнула и первая прервала затянувшееся молчание:
– Понесло меня… Прости, Машка, что-то я сегодня не в духе. Ты наелась? Тогда пошли в комнату, – предложила Катька. – Полюбуемся Левитаном и Айвазовским. Кстати, мне твой Айвазовский нравится больше Левитана! Если бы у меня были деньги, я бы его купила!
Я промолчала, но мне снова стало неловко перед подругой. Я все время испытываю тягостное чувство, когда Катька напоминает о нашем социальном неравенстве. Честное слово, я бы ей эту картину подарила! Ведь Катьку я знаю с детства, нежно люблю, и останавливает меня только одно: Катерина такой подарок не примет. Сочтет шубой, брошенной с барского плеча, оскорбится – нашей дружбе конец. И что я тогда буду делать? Разве я умею жить самостоятельно?
Мы вошли в гостиную, и Катькино внимание переключилось на парадный мамин портрет, встречавший входящих холодным гордым взглядом. Катерина остановилась у картины, задрала голову.
– Да, красивая была женщина Елизавета Петровна, царствие ей небесное… И сильная. Петрова дочь, иначе не скажешь. Сколько ей было лет, когда она умерла?
– Пятьдесят, – ответила я.
– Значит, тебя она родила в двадцать один год?
– Ну да! Мне сейчас тридцать…
– Студенткой была, – продолжила Катя. – Представляешь? Это же сумасшедшая нагрузка! Ей кто-нибудь помогал?
Я покачала головой. Помогать было некому. Бабушка с дедом умерли, когда маме исполнилось восемнадцать. Она сама пробивалась. Слава богу, был талант, голос, характер.
Катя еще раз задрала голову, посмотрела маме прямо в лицо.
– Уважаю, – призналась подруга. – Мало таких женщин в жизни видела.
Я отошла от портрета, села в кресло, взяла из вазы яблоко.
– Веришь, я ее тоже мало видела, – сказала я с грустной улыбкой. – Мы с мамой почти не общались. Я даже не знаю, какая она была. Ну, то есть помню нечто царственное, богиню, снизошедшую к смертным, а больше ничего.
Катерина оторвалась от созерцания маминого портрета, подошла ко мне и плюхнулась на диван.
– Зато я своих предков часто лицезрею, – сказала она сердито. – Так часто, что выть хочется. Как деньги на водку понадобятся, так сразу вспоминают, что у них дочка есть. Алкаши проклятые! Ненавижу!
– Кать, может, их полечить? – предложила я неловко. – Есть же хорошие клиники.
– Ага! – Катька покрутила пальцем у виска. – Ты чего, с дуба упала? Да разве они согласятся?! Разве они добровольно откажутся от такого удовольствия?!
– Можно отдать их на принудительное лечение. Давай посоветуемся с Пашкой…
– Прекрати! – перебила Катя.
Она выбрала яблоко, повертела его в пальцах и вдруг раздраженно швырнула в сторону. Закрыла лицо ладонями и просидела в этой позе целую минуту. Я испуганно застыла в кресле, не зная, что сказать. Да и надо ли что-то говорить в такой ситуации?
– Прости, – встрепенулась Катя, отрывая ладони от лица. – Что-то я совсем расклеилась. Не стану я ими заниматься. Мне бабка квартиру оставила, и спасибо ей за это. Хоть небольшая квартирка, но все же моя. А эти уроды пускай живут как хотят! Не желаю вмешиваться!…
Тут подруга прервала сама себя. Помолчала и вдруг решительно сказала:
– Мария, нужно выпить. Иначе я за себя не ручаюсь. Упаду, забьюсь в истерике. Тебе это надо?
Я вскочила с дивана. Катька приподнялась, поймала меня за руку и усадила рядом.
– Не мельтеши! Я принесла бутылку виски. Думала дома напиться. Давай, Машка, тащи бутылку и рюмки. И конфеты прихвати, которые купил этот жлоб Тепляков. С паршивой овцы хоть шерсти клок… И лед тащи.
Катерина откинулась назад, положила голову на изголовье дивана, закрыла глаза. Я с сочувствием смотрела на ее бледное лицо. Подруга выглядела очень усталой.
Я бросилась на кухню. Быстренько собрала все на большой расписной поднос. Катька сидела в прежней позе: голова запрокинута назад, глаза закрыты, губы твердо сжаты. Лицо у подруги было бледное и какое-то неживое.
Я опустила поднос на журнальный столик, осторожно дотронулась до Катькиного плеча.
– Катерина!
Подруга не ответила. Я испугалась и, вцепившись в ее плечи обеими руками, хорошенько встряхнула.
– Голову оторвешь! – резко остановила меня подруга.
– Слава богу! А мне показалось, что ты не дышишь!
– Не дождешься!
Катька открыла глаза, осмотрела принесенный мной поднос. Отлепилась от спинки дивана, расставила стопки, открутила крышку бутылки. Разлила виски, взяла стопку за короткую толстенькую ножку и выпила единым духом, молча, без тоста. Поставила стопку на стол, выбрала конфету.
– Ничего себе! – удивилась я. – Даже тоста не произнесла! Прямо как на поминках.
– Ты давай, давай, пей! – напомнила Катька. – Мне одной как-то не «комильфо».
Я послушно поднесла стопку к губам. Спиртное не люблю, у меня от него желудок болит. Да и выпила я уже с Ванькой. Мне одной стопки вполне достаточно.
Я сделала малюсенький глоток и уже хотела поставить стопку, но у моих губ ее твердо придержала Катька. И мне пришлось допить все до последней капли. Огненный столб прошелся по пищеводу, на глаза навернулись слезы. Я схватила салфетку, приложила к ресницам, всхлипнула.
Катька убежала на кухню. Вернулась она через пару минут с пакетом апельсинового сока и большим хрустальным бокалом. Плеснула щедрую порцию оранжевой жидкости. Я схватила бокал, сделала несколько судорожных глотков. Слава богу, пожар удалось затушить в самом начале.
– Полегчало? – спросила Катька.
Я кивнула. Поставила бокал на стол и проскрипела, что не умею пить.
– Пора учиться, девочка моя. Иногда это просто необходимо. Надо же как-то стресс лечить. Вот ты чем лечишься? Хотя какие у тебя стрессы… – пробормотала Катька и громко велела наливать по второй. – Будешь, будешь! Вот мы виски соком разбавим, даже не почувствуешь, – приговаривала Катька, словно не замечая моего «больше не буду» и разливая виски по стопкам.
Мою порцию налила в стакан с остатками сока, бросила туда несколько кубиков льда. Накрыла бокал ладонью, энергично встряхнула.
– Пей. Это коктейль. Ничего с тобой не случится.
Мне стало страшно, и я взмолилась:
– Катюша, я же не умею пить…
– Ты это уже говорила! Учись!
Я взяла бокал, нерешительно заглянула в желтую глубину с плавающими льдинками. Закрыла глаза и влила в себя порцию коктейля, проглотила. Задержала дыхание, почмокала языком. А что? Ничего! Я удивилась. Сделала второй глоток, побольше. Тоже ничего страшного не ощутила. Приятный вкус, кисловато-горьковатый, с перчинкой, но совсем не обжигает.
Я осмелела. Взяла бокал двумя руками, допила все до капли и лихо впечатала его в столик.
– Молодец! – одобрила Катерина.
Она взяла свою стопку, опрокинула ее в рот единым махом. Даже не поморщилась, только потянулась за надкушенной конфетой. Тут мою голову начал обволакивать теплый туман, настроение явно улучшалось.
– Катюша, я пьяная, – не то похвасталась, не то пожаловалась я.
– И что? Тебе это не нравится? – поинтересовалась Катька, снова разливая виски по бокалам и разбавляя мою порцию соком.
– Знаешь, по-моему, нравится.
– Тогда давай выпьем, – пригласила Катя.
И понеслось. Последнее, что я помню, – это Катькино лицо, склонившееся надо мной, и голос подруги:
– Не вставай, я захлопну дверь.
Я ничего не ответила. Язык налился теплой тяжестью, веки сомкнулись. Комната завертелась в водовороте, и меня потащило в мутную глубину.
Не знаю, сколько продлилось мое пребывание во хмелю, но когда я открыла глаза, за окном была ночь. Я нащупала над головой кнопку светильника, нажала на нее. Комната залилась неярким светом. Знакомый интерьер. Все как обычно, ничего примечательного.
Одно гадко: во рту такая сухость, словно я целый день бродила по Сахаре без глотка воды. Язык присох к гортани, а десны приклеились к щекам. Мерзкое ощущение. Я нашла взглядом часы, висевшие на стене. Прищурилась, сфокусировала зрение, насколько это было возможно.
Половина второго ночи?
Я с трудом провела кончиком языка по губам. Губы сухие, растрескавшиеся… Противно. Ужасно противно.
Откинула плед и увидела, что лежу на неразобранной кровати в полном облачении: в джинсах, свитере, носках. Видимо, у Катерины не хватило сил меня раздеть. Интересно, сама-то Катька как? Добралась благополучно? Надо было сказать, чтобы она осталась у меня ночевать. Невероятно, скоро утро, а я в таком состоянии, как будто меня разобрали на запчасти!
Я села на кровати, повернула шею налево, потом направо. Нет, голова не болит. Странно.
Я встала, но покачнулась. Ухватилась за спинку кровати, удержала равновесие. Немного постояла, привыкая к частичной потере координации, и пошла на кухню. Так сказать, на водопой.
– Господи, видел бы меня Пашка! – сказала я вслух и засмеялась.
Голос прозвучал в полутемной квартире как-то удивительно громко. Я отчего-то испугалась. Добралась до гостиной, включила свет. На журнальном столе валялись скомканные бумажные салфетки, надкушенные шоколадные конфеты и огрызки яблок. Пустая бутылка из-под виски покоилась на полу, рядом с пакетом сока.
– Неужели мы все выпили? – пробормотала я себе под нос и покачала головой.
Мама взирала на все это безобразие с холодной брезгливостью. Я только на одно мгновение встретилась с ней взглядом и тут же потупилась. Представляю, что бы она сказала. Хотя нет, даже представить себе этого не могу.
Я отлепилась от стены, дошла до столика, подняла пакет с соком. Пустой. Аккуратно поставила пакет на стол и отправилась в дальнейшее странствие. На кухню.
Темный коридор казался гигантским капканом, молчаливой мышеловкой, ждущей меня с нетерпением и жадностью. По коже побежали ледяные мурашки, я невольно поторопила себя.
Миновала коридор, ведущий к кухонной двери. Слава богу, почти пришла. Справа на стене есть выключатель. Сейчас я до него дотянусь, и все будет в поря…
Додумать не получилось. Потому что я за что-то зацепилась ногой, ойкнула и упала.
Удивительно, но удара я не ощутила. Похоже, что лежу на чем-то большом и мягком. Что же это такое? Я зашарила в темноте дрожащими от страха руками. И тут мои пальцы запутались в чьих-то волосах. Я замерла.
– Катька?
Мне никто не ответил.
Я резко отдернула руку. Неужели подруга лежит на кухонном полу? Почему? Напилась и потеряла сознание? Глупости, Катерина никогда не напивается до бесчувствия! Может, ей стало плохо?
«Да включи же свет, дура!» – сердито приказал внутренний голос.
Да, точно. Я забарахталась, пытаясь подняться на ноги. Со второй попытки мне это удалось. На вибрирующих коленях я добралась до стены, с трудом выпрямилась. Нашарила выключатель и нажала пластмассовую клавишу.
Оглянулась я не сразу: отчего-то мне было очень страшно. Мысленно посчитала до пяти, медленно повернулась… И тут же обеими ладонями зажала рот, заглушая рвущийся наружу крик!
На полу моей кухни лежал совершенно незнакомый мужчина в черном вечернем костюме. Галстук-бабочка сбился набок, ворот белоснежной рубашки неряшливо расстегнулся. Губы мужчины были странного синего цвета, в уголках рта запеклось что-то белое. Полуоткрытые глаза с остановившимися серыми зрачками, казалось, смотрели на меня с какой-то затаенной злорадной насмешкой.
Я захрипела и медленно сползла по стенке вниз, не отрывая взгляда от жуткого зрелища.
Прошла минута. Я сидела и пялилась на мертвеца, лежавшего на чистом полу моей собственной кухни. Откуда я знала, что этот человек мертв? Честное слово, если бы вы его видели, то подобных вопросов не задавали бы!
Часы на стене отсчитали шестьдесят секунд. Каждая из них делала меня старше, наверное, на год. И когда я наконец встала, то была не цветущей молодой женщиной, а дряхлой напуганной бабкой.
На трясущихся ногах я подошла ближе к мужчине и буквально свалилась рядом, больно стукнувшись коленями о керамическую плитку. Протянула дрожащую руку, коснулась щеки незнакомца. Зачем? Не знаю!
Пальцы ощутили холод мертвой человеческой плоти.
Я уронила руку на колено и еще минуту просидела неподвижно. Мыслей никаких не было. Чувств не было. Сил не было. Ничего не было. Только шок.
Наконец я заставила себя встать и оглядела накрытый стол. Хорошо помню посуду, которая там стояла. После ухода Теплякова я успела прибраться, и Катька достала из шкафчика две чистые тарелки: для себя и для меня.
Тарелки стояли на своих местах. Но теперь рядом появилась еще одна. Третья. Это было похоже на детскую игру «найдите десять отличий». Я увидела еще одну рюмку, наполненную желтоватой жидкостью, еще одну чашку с остатками кофе, столовые приборы, положенные возле третьей тарелки, шоколадную плитку, надкушенную с краю. Отчетливый след зубов наводил на мысль о каком-то «слепке». Кажется, слепок зубов снимают при проведении экспертизы. Интересно, при чем тут экспертиза?…
Я дотронулась рукой до лба и ощутила холодные капли пота.
А экспертиза тут вот при чем, моя дорогая. В твоей кухне находится труп. Как сказал бы мой Пашка, «свежак».
При мысли о муже у меня снова подкосились колени, и я чуть не упала. Господи, как я объясню Пашке наличие в нашей квартире свеженького трупа?! Как?! Как?!
Я тихо застонала и с силой стукнулась головой об стенку. Как ни странно, боль немедленно отрезвила меня и помогла собраться с мыслями. Я хрустнула пальцами и начала размышлять.
Будем логичны. Мужчину этого я не знаю, никогда раньше его не видела и понятия не имею, как он сюда попал.
«Интересно, кто в это поверит?» – ехидно поинтересовался внутренний голос.
Да, действительно. Никто не поверит. Я сама не поверила бы, если б это произошло с кем-то другим. Но это произошло со мной. Что делать, что делать, что делать?…
Я взялась руками за голову и стала медленно раскачиваться.
Спокойно, Маша, спокойно! Продолжай рассуждать. Значит, так: вечером я напилась до бесчувствия и отключилась. Катерина была в адекватном состоянии, потому что уложила меня в кровать и укрыла пледом. Еще она сказала, что захлопнет входную дверь. Там стоит английский замок, он должен сам защелкнуться… Ну-ка проверим.
Я отправилась в жутковатое путешествие по темному коридору. Добралась до входной двери, нашла ручку в форме львиной головы, потянула ее на себя. Послышался едва уловимый скрипучий звук, и дверь открылась.
Не заперто. Заходи кто хочет.
Я поспешно толкнула ручку от себя. Щелкнул замок.
Что же получается? Получается, Катька забыла захлопнуть дверь? Или захлопнула ее недостаточно сильно, вот замок и не защелкнулся! И что дальше? Какой-то человек увидел открытую дверь, вошел и прямиком на кухню… Я пошла обратно, следуя предполагаемым маршрутом незнакомца. Он снова достал посуду, сел за стол, поужинал. А потом упал и умер. Почему умер? Я уставилась на мертвеца. Почему умер, почему умер?… Вскрытие покажет! Может, сердце больное, может, еще что-то. Интересно другое: зачем он сюда зашел? Вот вопрос!
Вдруг пришло простое объяснение, и я тихо ахнула.
Картины! Этот человек – квартирный вор! Он зашел сюда для того, чтобы меня ограбить! Я сорвалась с места и добежала до зала, оглядела стены. Все на месте. Интересно, а деньги целы?
Открыла дверцу серванта. На дне итальянской вазы лежали четыре сотенные долларовые купюры. Ничего не понимаю!
