Текст книги "Пока муж в командировке"
Автор книги: Карина Тихонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Я выпрямилась и покорно застыла на месте.
– Не сутулься! – велела мама. – Соедини лопатки!
Я с трудом разогнула ноющий позвоночник.
– Вот так. И никогда больше не горбись.
– Мам, у меня спина болит, – пожаловалась я.
– А у меня разве не болела? – строго спросила мама. – Я же не позволяла себе раскисать!
Мне стало стыдно, и я пообещала, что больше не буду.
Мама смягчилась.
– Хорошо. Маша, пора заканчивать эту историю. Мне не нравится, что ты такая недогадливая. Ты уже знаешь все необходимое. Просто подумай хорошенько и избавься от лишнего груза.
– Мамочка, не говори загадками, – попросила я дрожащим голосом. – Объясни все нормально! Словами!
– Ты должна догадаться сама! – настаивала мама.
– Хотя бы подскажи!
Мама подумала и медленно, произнесла:
– Король Матиаш. Женские духи. Твой номер – восьмой. – Посмотрела на меня с жалостью, как на слабоумную, и спросила: – Поняла?
Я вздохнула:
– Нет, но постараюсь разобраться.
– Постарайся, – ответила мама. – Тебе пора, нечего тут засиживаться. Да! Скажи ему, что я не люблю красные розы. Пускай приносит желтые.
– Кому сказать? – удивилась я, но тут обнаружила, что в комнате никого нет.
Минуту я лежала неподвижно, разглядывая темный потолок. Ну и сон мне приснился, не приведи господи. Хотя почему я так говорю? Выглядела мама чудесно, значит, не все так плохо в том месте, где она сейчас пребывает. К тому же у нее есть собственный концертный зал, а больше маме для счастья ничего не нужно.
Все же странные слова она мне сказала. «Твой номер – восьмой». Интересно, что все это означает? Ерунда! Просто набор бессмысленных словосочетаний! Тоже мне, толковательница сновидений! Девица Ленорман!
Я повернулась на бок и закрыла глаза, но сон не шел.
Король Матиаш. Мама упомянула о короле Матиаше. Значит, был такой правитель… Интересно, откуда мама о нем знает?
«Дурочка, это ты о нем знаешь, а не мама! – поправила я сама себя. – Просто засело имя в голове, вот и приснилось во сне».
Странный сон. Очень странный…
«Скажи ему, что я не люблю красные розы. Пускай приносит желтые!» – эхом отозвалась в ушах последняя мамина фраза.
Еще одна нелепость. Кому сказать? Какие розы?
Я села на кровати, свесила ноги на пол. Включила бра, посмотрела на часы.
Половина шестого. Больше поспать не удастся. Ну и ладно. Все равно у меня сегодня полно дел, так что пора приниматься за работу.
Через час, одетая и собранная, я стояла в коридоре и проверяла, не забыла ли чего. Гвоздики я купила еще вчера, причем купила целый ворох, обрадовав продавщицу. Мама любила осенние цветы: хризантемы, астры, георгины… Про гвоздики не знаю, врать не стану, но в цветочном киоске почему-то продавались только оранжерейные розы и гвоздики. Мама терпеть не могла оранжерейные бутоны, словно вылепленные из воска и совершенно лишенные запаха. Говорила, что это мертвые цветы.
А гвоздики пахли острым пряным запахом, и я почему-то подумала, что маме они понравятся. Поэтому купила все, сколько их было в киоске.
Я еще раз окинула взглядом накрытый стол. Пожалуй, даже хорошо, что я так рано поднялась. Первые гости могут прийти рано, часов в десять, я как раз успею вернуться с кладбища.
Я решила не ставить квартиру на сигнализацию. Заперла дверь на все замки, спустилась вниз, вышла к дороге и подняла руку. Через минуту возле меня притормозил частник.
До кладбища я добралась быстро. Ездить по городу ранним утром – сплошное удовольствие. Машин мало, пробок никаких. Просто каталась бы и каталась, если бы время было и деньги.
Я вошла в распахнутые ворота и медленно пошла вдоль центральной аллеи, выискивая нужный ряд.
Мамин памятник виден издалека. Это высокая монументальная стела, украшенная поясным портретом. Памятник роскошный и очень дорогой. Половину стоимости взял на себя театр, иначе я бы такое великолепие просто не потянула.
Я подошла к железной ограде, поклонилась, перекрестилась. Потянула на себя дверцу в ограде и вдруг остолбенела.
На плите у основания стелы лежал огромный букет роскошных красных роз. Длинные стебли были надломлены ближе к цветкам. Тот, кто принес этот роскошный букет, не хотел, чтобы его украли и перепродали.
Я разглядывала розы. Мной овладело странное чувство, что все это происходит во сне.
Я медленно наклонилась, подняла с гранитной плиты сломанный стебель. Поднесла бутон к лицу, вдохнула аромат. А цветок-то пахнет! Живой, не оранжерейный! Да я и сортов таких в Москве не видела! Зато видела подобные розовые кусты на юге, в Гаграх, где мы с мамой однажды отдыхали.
Значит, у мамы есть неведомый поклонник с юга. Воображение тут же нарисовало мне колоритного грузина в кепке с золотым перстнем и платиновыми зубами. Нет, вряд ли такой человек станет ходить на оперные спектакли.
– Мама, кому я должна передать, что ты не любишь красные розы? – спросила я вслух.
Тишина.
Художник изобразил ее в обычном строгом костюме, как на паспорте. Отчего-то мне показалось, что лицо у мамы усталое, а глаза грустные. Как жаль, что я так мало о ней знаю! Я подошла к памятнику, прижалась щекой к холодному граниту. Разбросала гвоздики поверх роскошных роз, зажгла несколько поминальных свечей, просидела на скамеечке почти полчаса, вспоминая свое странное детство.
Наконец холод напомнил мне о времени. Я потерла друг о друга замерзшие ладони, подышала на них теплым паром. Достала из сумки конфеты, яблоки и положила их на столик: пускай кто-нибудь остановится и помянет маму.
Я повернулась к памятнику, поклонилась еще раз. Тихонько сказала:
– Скоро приду еще.
Поплотнее запахнула куртку, поправила косынку и побрела обратно.
Домой я вернулась в половине десятого. Отчего-то мне показалось, что первые гости придут рано, в десять. Поэтому я быстро сунула в микроволновку внушительную стопку ажурных блинчиков, поставила на плиту кастрюлю с борщом. Разложила по тарелкам ветчину, сыр, колбасу, нарезала овощи. Отнесла все в зал, расставила на скатерти. Что-то забыла… Что? Ах да! Соль!
Я метнулась обратно на кухню. Насыпала в солонку мелкий белый песочек, проверила, есть ли в наличии черный перец. Есть, все в порядке.
Я поставила на стол специи, посмотрела на часы.
Без десяти десять. Пора переодеваться.
Я надела строгие черные брюки и черную водолазку. Мне сегодня придется много двигаться, в брюках это делать гораздо удобнее, чем в юбке.
Затем распустила волосы, причесалась и снова тщательно собрала их на затылке, волосок к волоску. Осмотрела себя в зеркало, осталась довольна. Вполне пристойный вид, скромный и строгий.
Я заглянула в ванную, проверила, висит ли там чистое полотенце для рук. Полотенце было на месте.
Микроволновка отключилась с приятным звоном. Я выскочила из ванной на кухню, выложила горячие блины на большую тарелку. Перенесла блюдо в комнату и водрузила в центре стола. Интересно, сметану прямо сейчас на стол поставить или подождать, когда гости придут? Пожалуй, лучше подождать. Долго ли из холодильника вынуть?
Я села за стол, посмотрела на часы. Десять. Сейчас придут первые гости.
Желудок свело судорожным спазмом. Я вспомнила, что с утра ничего не ела, но решила не нарушать красоту накрытого стола. Сейчас появятся гости, тогда вместе и помянем маму, как следует по обычаю.
Я сидела во главе огромного стола, накрытого парадной вышитой скатертью, и смотрела на стрелку часов. В комнате было так тихо, что тиканье часов казалось мне оглушительным.
Прошло пять минут, прошло десять. Двадцать, сорок…
Через полтора часа я встала и унесла остывшие блины на кухню. Гости придут позже. Придется греть все заново. Ну и согрею. Долго ли их греть, если есть такое чудесное изобретение – микроволновка?
Я вернулась за стол и осмотрелась. Все замерло в парадной готовности, все ждало своего часа. Может, перекусить на скорую руку? Боюсь, что долго без еды не продержусь. Меня даже подташнивало от голода.
Напольные часы с маятником пробили полдень. Я взяла кусочек хлеба, положила на него сыр. Откусила половину бутерброда, медленно принялась пережевывать. Во рту было сухо, как в пустыне.
Я открыла бутылку красного вина, налила немного густой багровой жидкости в большой венецианский бокал. Мама говорила, что эти бокалы называют «бокалами дожей». Интересно – почему? Потому что они красивые, с позолотой? Или потому, что они такой странной формы: крупные, расширенные кверху? Так и представляешь себе крепкую мужскую руку, обхватившую узорное стекло. На пальцах драгоценные перстни с большими, грубо ограненными камнями, из-под бархатного рукава выглядывает край кружевной манжеты. Жилет с куньей оторочкой, бархатный берет…
Я настолько увлеклась, что не заметила, как прошло еще полтора часа. Я посмотрела на полупустую бутылку вина и подумала: неужели совсем никто не придет? Неужели такое возможно?
Впрочем, почему я так обижаюсь? Мама рассказывала, как уходил на пенсию великий Мариус Лиепа, человек, можно сказать, прославивший Большой театр. Администрация ознаменовала уход великого танцора так: отобрала у него служебное удостоверение. И тем самым запретила ему вход в театр со служебного подъезда.
Чем моя мама лучше Мариуса Лиепы? Почему к ней должны относиться как-то по-другому? Артист нужен только до тех пор, пока он способен выходить на сцену!
Мысль показалась настолько горькой, что я не удержалась и всхлипнула. Впрочем, тут же вспомнила сон и распрямила плечи. Как мне сказала мама? «Не сутулься!»
Так и сидела я во главе накрытого пустого стола почти до самого вечера. В комнате сгущались сумерки, но я не стала зажигать свет. Сидела очень прямо, сведя лопатки до боли в спине, и не отрываясь смотрела на часы. Когда часовая стрелка коснулась цифры пять, в дверь кто-то позвонил.
Наконец-то!
Я пошла открывать. Распахнула дверь и застыла в изумлении. На пороге стоял мой новый знакомый Ираклий Андронович.
– Здравствуйте, Маша, – сказал он. – К вам можно?
Я отступила назад, не в силах вымолвить ни слова.
– А почему вы сидите в темноте? – спросил Ираклий Андронович, тяжело ступая в коридор. Палка с золотой насечкой стукнула где-то возле меня.
Я не ответила. Видимо, была в шоке.
– Я посмотрел на ваши окна со двора, а они темные, – продолжал гость. – Думал, вас нет дома.
Я по-прежнему молчала, пытаясь проглотить горький ком в горле.
Ираклий Андронович нашел на стене гостиной выключатель, нажал клавишу. Яркий верхний свет озарил большую комнату, овальный стол, накрытый парадной скатертью, нетронутые закуски и полупустую бутылку вина.
Ираклий Андронович оглянулся на меня. В его глазах мелькнуло удивление и сочувствие.
– Никто не пришел, – сказала я дрожащим от слез голосом. – Представляете, у мамы годовщина, а об этом никто не вспомнил!
Я не удержалась и заплакала навзрыд, как девчонка. Меня трясло от обиды и гнева.
Ираклий Андронович мягко прижал мою голову к своему плечу. От темного свитера под курткой едва уловимо пахло приятной туалетной водой и табаком.
– Как это никто? – возразил мой незваный гость. – А я? Я ведь пришел на поминки, Маша. Не прогонишь?
Я оторвалась от плеча пришедшего, подняла голову, заглянула ему в глаза. Я была так поражена, что меня не смутило даже фамильярное обращение «ты».
– На поминки? – переспросила я, размазывая слезы по лицу. – Разве вы знали мою маму?
– Знал, – ответил гость. – Очень много лет знал.
– А почему она о вас ничего не говорила?
– Потому, что твоя мама меня не знала, – ответил Ираклий Андронович.
– Ничего не понимаю, – начала я. Но тут же спохватилась, быстро вытерла лицо и пригласила: – Прошу вас, входите.
Гость вошел в гостиную, поднял голову и замер перед маминым портретом. Он стоял перед ним так долго, что я не выдержала и покашляла.
Ираклий Андронович оглянулся. Меня поразило выражение его глаз, которое я не могу описать. Отчего-то мне стало неловко, словно я подсмотрела что-то очень личное, сокровенное.
– Хороший портрет, – сказал гость. – «Дон Карлос»?
– Да. Мама пела принцессу Эболи, свою любимую партию. Говорят, был прекрасный спектакль в Милане. Жаль, что я не видела.
– Спектакль был прекрасный, – подтвердил гость.
– Вы там были? – удивилась я.
Ираклий Андронович не ответил. Бросил на портрет еще один взгляд и направился к столу, тяжело переваливаясь с хромой ноги на здоровую.
– Где мне сесть? – спросил он так, словно за столом не было места.
– Садитесь куда угодно.
– Ну, тогда поближе к тебе. Можно?
Ираклий Андронович выбрал стул, стоявший возле моего, и неуклюже упал на сиденье. Поморщился, потер больную ногу, вопросительно взглянул на меня.
– Одну минуту, – залепетала я. – Сейчас блины разогрею. Вы любите блины?
– Очень.
– А борщ? Я приготовила борщ!
– И борщ люблю.
На кухне я заметалась между холодильником и плитой. Сунула блины в микроволновку, включила газ под кастрюлей с борщом. Кастрюля огромная, но кипятить ее не буду, просто подогрею – и все.
Я еще немного пометалась по кухне, доставая из холодильника то одно, то другое. Достала майонез, подумала и заменила его сметаной. Потом снова достала майонез, решив, что гость должен выбрать сам, что ему больше нравится.
«Замри!» – приказал внутренний голос.
Я послушно остановилась.
«Вот так, – одобрил внутренний контролер. – И не суетись. Пришел гость, и хорошо, что пришел. Помянете мать вместе, как полагается».
«Он такой странный, – пожаловалась я. – И я его совсем не знаю. По-моему, он какой-то воровской авторитет».
«Ну и что? – возразил внутренний голос. – Сама говорила, что будешь рада видеть всех, кто помнит. Независимо от профессий, чинов и званий. Забыла? Вот и не обременяй себя ненужными мыслями, – продолжал мой контролер. – Делай то, что сделала бы для любого гостя. Больше ничего не требуется».
Я взяла себя в руки. Действительно, пришел гость – и хорошо. Помянем маму.
Я разлила по тарелкам борщ, добавила сметану, покрошила свежую петрушку. На подносе отнесла все на стол.
Поставила тарелку перед гостем, сказала:
– Ешьте на здоровье.
– Спасибо. А ты?
– Сейчас блины принесу и тоже сяду.
Я вернулась на кухню, вынула из микроволновки внушительную стопку блинчиков и поставила поближе к нашим приборам. Села во главе стола, посмотрела на Ираклия Андроновича.
– Все сделала? – спросил он. – Вот и хорошо.
Гость ловко открыл бутылку водки. Я хотела сказать, что уже выпила два бокала вина и что больше мне пить не стоит. Но посмотрела на Ираклия Андроновича и промолчала. Сама не знаю почему.
– Ну, как полагается, без тоста, – сказал мой странный гость.
Я кивнула.
Ираклий Андронович поднес водку ко рту, опрокинул ее коротким точным движением. Даже не поморщился, взял ложку и принялся помешивать сметану в борще.
Настала моя очередь.
Я подняла рюмку к губам и закрыла глаза. Едкий запах спирта тут же опалил крылья носа. Я задержала дыхание, одним движением вылила огненную воду на язык. Торопливо проглотила, словно боялась передумать, и задышала часто-часто, как собака.
– Закуси. Маша, слышишь?
Я открыла слезящиеся глаза. Гость держал наготове бутерброд с ветчиной и зеленью. Я откусила сразу половину, ожесточенно заработала челюстями. Внезапно во мне пробудился зверский аппетит.
Ираклий Андронович, внимательно следивший за мной, успокоился. Опустил глаза, зачерпнул ложкой борщ, поднес ко рту. Проглотил, посмаковал. Приподнял брови и спросил:
– Сама готовила? Молодец, вкусно.
То ли от этой похвалы, то ли от выпитой водки по моим венам разлилось тепло. Огненный обруч, охвативший голову часом раньше, исчез. Мне вдруг стало удивительно легко. И даже появление такого гостя перестало казаться странным. Ну, пришел человек помянуть известную в прошлом оперную певицу. Что тут странного? Скорее, любопытно.
Я помешала ложкой борщ и не удержалась:
– Ираклий Андронович, можно задать вам вопрос?
– Конечно.
Гость доел борщ, аккуратно отставил пустую тарелку. Потянулся за блинчиком, завернул в него кусочек ветчины. Все это он делал не спеша, обстоятельно, словно совершал некий ритуал.
– Вы говорите, что знали мою маму много лет, а она вас не знала. Как это возможно?
Гость пожал плечами:
– Очень просто! Разве Елизавета Петровна знала по имени всех своих поклонников?
– А вы ее поклонник?
– С тридцатилетним стажем.
Неожиданно я испугалась. Слова гостя натолкнули меня на одно смутное подозрение, которое я боялась облечь в слова. Но Ираклий Андронович обладал неприятным свойством читать мысли, потому что тут же спросил:
– Ты боишься, что я твой отец?
Я чуть не подавилась борщом. Все-таки одно дело о чем-то думать, совсем другое – это услышать. И хотя вопрос был сформулирован не в бровь, а в глаз, я еще не настолько опьянела, чтобы забыть об элементарной вежливости. Поэтому притворно запротестовала:
– Ну что вы! Ничего подобного! Почему я должна этого бояться?…
– Боишься, боишься! – уличил меня гость. – Вон как покраснела, значит, угадал.
Отпираться дальше было бессмысленно, и я развела руками.
– Не то что боюсь… Просто вдруг подумала…
Я смутилась и умолкла. Ираклий Андронович несколько секунд ждал продолжения, потом вздохнул и сказал:
– Нет, Маша, я не твой отец. Мне нельзя жениться, и иметь детей тоже нельзя. Впрочем, что я рассказываю… Ты девушка умная, наверное, поняла, кто я такой.
Выпитое спиртное развязало мне язык. Я не удержалась от легкого сарказма и невинно предположила:
– Католический священник?
Ираклий Андронович исподлобья взглянул на меня. Я опомнилась и спохватилась:
– Извините. Глупая шутка.
– Я не обиделся, – спокойно ответил гость. – Это хорошо, что у тебя есть чувство юмора. С ним жить легче. Я вот шутки понимаю, а сам шутить не умею.
Мы немного помолчали. Чтобы сгладить неловкость, я предложила выпить.
Ираклий Андронович тут же разлил водку, поднял стопку и опрокинул ее все так же молча. Я выпила вторую порцию гораздо смелее. Смешно, но никогда в жизни я не пила водку. Виски, да. Бренди, да. Коньяк – пробовала. Водку – ни разу.
Вторая стопка не ударила мне в голову, как первая. Тепло снова мягко разлилось по всему телу, достигло сердца. И мне уже не казалось, что разговаривать с человеком, сидящим рядом, опасно.
– Ираклий Андронович! Вы знаете, кто мой отец?
Гость взял десертный нож, выбрал из вазы с фруктами мягкую сочную грушу, отрезал от нее длинную дольку.
– Я… предполагаю, – сказал он наконец.
– И кто же это?
Гость положил нож на тарелку рядом с недоеденной грушей и попросил:
– Подожди немного, я хочу разобраться до конца. Ладно?
Я покладисто кивнула.
– Значит, вы больше не считаете, что я у вас что-то украла?
– Не считаю.
Я не могла скрыть своего удивления.
– Почему?
– Потому что ты дочь своей матери.
– А разве раньше вы этого не знали? В нашу первую встречу?
Ираклий Андронович покачал головой:
– Нет. Узнал недавно и совершенно случайно.
– Как?
Гость поднялся из-за стола. Вышел в прихожую и вернулся с небольшим свертком. Развернул бумагу, положил на стол серебряный браслет с бирюзой, сказал:
– Вот.
Я озадаченно смотрела на мамин браслет.
– Ничего не понимаю, – сказала я. – Значит, это вы купили его у Феликса Ованесовича? Но зачем?
Ираклий Андронович снова сел рядом со мной. Взял мою руку, аккуратно надел на запястье браслет, щелкнул миниатюрной застежкой. И только после этого ответил:
– Видишь ли, Маша, этот браслет я когда-то подарил твоей матери. Мне хочется, чтобы он остался в вашей семье.
– Вы подарили маме…
Я не договорила и коснулась свободной рукой браслета. Серебро отозвалось в пальцах отрезвляющим холодом.
– Да, – подтвердил гость. – Я иногда делал твоей матери подарки. Но Елизавета Петровна не знала, от кого они.
Я провела пальцами по лбу, сказала внезапно охрипшим голосом:
– Очень романтично.
– Не в романтике дело. Мне не хотелось, чтобы она считала себя обязанной или возвращала подарки. Мне хотелось, чтобы она их носила. Она носила браслет?
– Да, – ответила я. – Это было ее любимое украшение.
– Правда? – обрадовался Ираклий Андронович.
Гостю было явно приятно. Мы немного помолчали.
– А как вы узнали, что я продала браслет Феликсу Ованесовичу? – спросила я.
– Шофер сказал, что ты попросила высадить тебя у ювелирного магазина. Мои люди приехали и выяснили, что ты принесла ювелиру это украшение.
– А вы думали, я принесла ему что-то другое?
Ираклий Андронович утвердительно наклонил голову.
– Господи, да что же у вас украли? – пробормотала я. – Это что-то ювелирное, да? Драгоценность?
– Можно и так сказать.
Я закусила губу. Меня одолевало невыносимое бабье любопытство. Но гость не дал мне возможности развить тему и спросил:
– Говорят, ты устроилась на работу?
Я опешила.
– Откуда вы знаете?
Ираклий Андронович не ответил. Действительно, глупый вопрос. Знает потому, что не выпускает меня из виду.
– Зачем тебе это понадобилось? – спросил гость. – Хочешь поиграть в детектива?
– Хочу отделить себя от всей этой темной истории, – ответила я мрачно. – Хочу разобраться, что произошло на самом деле.
– Получается? – поинтересовался гость.
Я только вздохнула и пожала плечами. Что-то получается, а что – не пойму. Мозаика не складывается. Может, стоит попросить о помощи? Я прикусила нижнюю губу, посмотрела на гостя.
Да. Стоит. Если он мне не поможет, то никто не поможет.
Настала моя очередь подняться из-за стола. Я вышла в коридор, достала из сумки трофеи, добытые в квартире Штефана. Принесла их в гостиную, положила на стол и сказала:
– Вот. Вдруг вам это поможет разобраться, что к чему?
Ираклий Андронович прищурил глаза. Он смотрел на меня, ожидая объяснений.
– Штефан снимал квартиру прямо над моей, – ответила я. – Туда приходила женщина, похожая на меня. Думаю, она была специально загримирована. Чтобы все думали, будто Штефан ходит ко мне. Понимаете?
Гость не ответил, но глаза его стали пронзительными, как буравчики.
– Ты там была? – Ираклий Андронович кивнул на потолок.
– Была, – призналась я. – Только не нашла ничего интересного. Пустой гостиничный номер, не более того.
– Можно забрать? – спросил Ираклий Андронович, указывая на ключи.
Я с готовностью подвинула к нему связку.
– Берите. И записную книжку. Я пока не придумала, что с ней делать. Там только женские имена и телефоны. Надо полагать, список донжуана.
Ираклий Андронович открыл книжку, пробежал глазами по записям. Спросил, не отрывая взгляда от строчек:
– Где ты все это взяла?
– В квартире Штефана, – ответила я честно.
– Как ты туда попала?
– Вы же знаете, кем я работаю, – напомнила я. – Начальница попросила меня убраться у Штефана. В его квартире я и нашла все это.
Ираклий Андронович закрыл записную книжку, сунул ее в карман брюк. Быстро перелистал «Венгерские исторические хроники», почему-то усмехнулся. Посмотрел на меня и спросил:
– А это для чего тебе понадобилось?
Я пожала плечами:
– Во-первых, книга лежала возле кровати. Мне стало интересно, что Штефан читал накануне своей смерти. Во-вторых, в книге была моя фотография.
Гость нервно подался вперед:
– Какая фотография?
Я рассказала все, связанное со снимком. Ираклий Андронович слушал меня с таким напряженным вниманием, что я была польщена. Выходит, трудилась не зря и собрала ценные сведения. Вон как слушает, даже вздохнуть боится…
– Принеси мне эту фотографию, – попросил Ираклий Андронович, когда я окончила рассказ.
Я положила фото перед гостем. Ираклий Андронович бросил на меня пытливо-настороженный взгляд.
– Ты сказала, что было три таких снимка. И пропал именно тот, что был в твоем архиве?
– Да. Катин на месте, в ее альбоме.
– Почему ты уверена, что это именно ее снимок? Может, она вытащила его из твоего альбома и вставила в свой?
Я пожала плечами:
– Зачем ей это? И потом, на Катином снимке есть моя надпись.
Ираклий Андронович сделал паузу. Затем кашлянул и спросил:
– А… третья фотография? На месте?
– Вы имеете в виду тот снимок, который я подарила мужу? – уточнила я.
– Да, да! – нетерпеливо подтвердил гость.
– Я спросила мужа по телефону, и он ответил, что фотография у него в бумажнике.
Взгляд Ираклия Андроновича примерз к точке на скатерти и вдруг стал стеклянным.
– Ираклий Андронович! – позвала я через несколько минут.
– Что? – сразу же откликнулся гость, не отрывая взгляда от стола.
– Как вы думаете, зачем Штефану понадобился мой снимок?
Собеседник поднял глаза, посмотрел на меня. Минуту длилась пауза, потом Ираклий Андронович ответил обычным спокойным тоном:
– Думаю, для того, чтобы все узнали о вашем знакомстве. И даже больше того: о вашем близком знакомстве.
Мне снова стало страшно. По спине пробежали ледяные мурашки страха.
– Меня хотели подставить? – спросила я дрожащим голосом.
– Да.
– Кто?
Ираклий Андронович скривил губы и ничего не сказал. Взял связку ключей от квартиры надо мной, положил в тот же карман, что и записную книжку, слегка подтолкнул ко мне поближе книгу «Венгерские исторические хроники».
– Прочти, – посоветовал гость. – Тебе это будет особенно интересно.
– Хорошо, – пообещала я. – Прочитаю. А почему мне это будет особенно интересно?
– Прочтешь – узнаешь.
Я посчитала неудобным расспрашивать дальше. Не хочет человек откровенничать – и не надо!
Ираклий Андронович коснулся моей руки теплыми пальцами и пообещал:
– Я все тебе расскажу, как только отыщу свою вещь. И все покажу. Хорошо?
Я согласилась, а что еще мне оставалось?
Гость откинулся на спинку стула. Обвел комнату взглядом, сказал странным отвлеченным тоном:
– Да… Тесен мир. Представь мое изумление, когда я увидел этот браслет! И представь, что я почувствовал, когда узнал, чья ты дочь!
– Вы Феликса Ованесовича не обидели? – спросила я неловко. Гость как-то странно на меня смотрел, приподняв брови.
– Маша, ты о чем? Конечно, я ему заплатил! Спросил, за сколько ты отдала браслет, он сказал – за семьсот пятьдесят долларов. Так? Вот он и получил свои деньги обратно! Маш, я понимаю, что неприлично сообщать цену подарка, но этот браслет стоит намного дороже. Если ты все же захочешь его продать, имей в виду, что просить нужно пять тысяч долларов. Минимум.
– Знаю. Мне Феликс Ованесович все объяснил. Я не продавала браслет, я его заложила на месяц. И как раз вчера ходила, чтобы выкупить.
Я невольно улыбнулась, вспомнив выпученные глазки ювелира, его побагровевшее круглое лицо. Интересно, кем он меня теперь считает? Членом мафии?
Ираклий Андронович сдержанно хмыкнул.
– Да уж, представляю его реакцию. Надеюсь, он ничего не рассказал? Я просил не выдавать, хотел устроить тебе сюрприз.
– Он не выдал, – подтвердила я и хихикнула.
Похоже, я уже изрядно опьянела. Однако вдруг вспомнила еще об одном факте и даже икнула от неожиданности.
– Ираклий Андронович! Вы были утром на кладбище?
– Был, милая, – признался гость. – Я специально приехал пораньше, не хотел, чтобы меня кто-то видел. А откуда ты узнала?
– Цветы, – сказала я почему-то шепотом. – Красные розы. Это вы принесли?
Ираклий Андронович утвердительно кивнул.
– Открою тебе тайну: я твоей маме после каждого спектакля посылал букет красных роз.
Я вздохнула, собираясь с силами. Интересно, как он отреагирует на мои слова? Решит, что я свихнулась? Вполне вероятно.
– Мама велела передать, что не любит красные розы. Она просила, чтобы вы приносили желтые.
Гость был озадачен.
– Велела? – переспросил Ираклий Андронович. – Елизавета… когда?!
– Сегодня ночью, – ответила я. – Мама приснилась мне и произнесла следующую фразу: «Скажи ему, что я не люблю красные розы. Пускай приносит желтые».
При этом воспоминании по спине снова побежали холодные мурашки. А говорят, что сны – обман. Глупость какая…
Ираклий Андронович ответил не сразу. Он вдруг сгорбился, опустил плечи, печально нахохлился. Наверное, обиделся. Да и кто бы не обиделся на его месте?
– Не обижайтесь! – попросила я.
Гость вздрогнул, пришел в себя, помотал головой.
– Прости, Маша, задумался. Нет, я не обиделся. Жаль, что раньше этого не знал. А я специально заказывал цветы из Абхазии, думал, что они ей нравятся…
– Розы чудесные, – поспешила я с утешением. – Я уже забыла, как пахнут настоящие живые цветы. У оранжерейных цветов запаха нет, сами знаете.
Ираклий Андронович не ответил. Его широко открытые глаза не отрываясь сверлили точку на противоположной стене.
Я побарабанила пальцами по столу, но гость не среагировал. Пора было выводить его из душевного столбняка. Я в последний раз стукнула пальцами по скатерти и спросила:
– Вы Теплякова знаете?
Ираклий Андронович оторвался от созерцания точки в пространстве. Посмотрел на меня, чуть нахмурился и уточнил:
– Художника?
– Ну, если его можно так назвать…
Ираклий Андронович засмеялся.
– Мы знакомы. А что?
– Значит, это вы его заставили вернуть мне деньги за картины?
– Почему заставил? – удивился гость. – Он сам понял, что должен вернуть! Картины-то не его! Значит, и деньги не его!
В глазах гостя замерцала хрустальная чистота, которой я отчего-то не поверила.
– Да, да, – пробормотала я. – Сам понял, значит… Очень трогательно…
Но гость продолжать тему не стал и миролюбиво спросил:
– Маша, у тебя есть записи маминых спектаклей?
– Конечно, – ответила я. – Какой вам нравится больше всего?
Ираклий Андронович подумал.
– «Дон Карлос».
Я прошла в кабинет. Достала из секретера диск с оперой, вернулась в гостиную. Вставила тонкую пластину в проигрыватель, включила воспроизведение и на цыпочках прокралась к столу.
Комнату наполнил глубокий низкий голос, похожий на густой расплавленный шоколад. Честолюбивая испанка Эболи стремительно понеслась навстречу своей гибельной судьбе.
Странно, что мама так любила эту роль. По-моему, ее характер был прямой противоположностью характеру испанской принцессы. Хотя что я знаю о мамином характере?
Я опустила голову, вызвала воспоминания из прошлого. Вот я, двенадцатилетняя девчонка, вбегаю в прихожую и натыкаюсь на мамину секретаршу Олю.
– Тш-ш-ш, – шипит она. – Мама работает!
– Я на одну минутку, – бормочу я и открываю дверь.
Мама стоит, склонившись над журнальным столиком. Ее руки упираются в столешницу, спина выпрямлена. Перед мамой лежит секундомер, от которого она не отрывает глаз. Мама делает вдох полной грудью и очень-очень медленно выдыхает обратно. Нужно, чтобы время выдоха занимало не меньше двух минут. Чем дольше выдыхаешь, тем лучше. Эта дыхательная гимнастика длится очень долго, минут сорок, а то и час. Маме нельзя мешать: упражнение требует полной сосредоточенности.
Я стою на месте и нетерпеливо переминаюсь с одной ноги на другую. Во дворе меня ждут подружки, с которыми мы решили пойти в кино. Я хочу попросить денег на билет и предупредить, что вернусь через два часа.
Но мама не обращает на меня никакого внимания и, делая дыхательную гимнастику, смотрит только на секундомер.
Я жду так долго, что у меня начинают подкашиваться ноги. Наконец мама оборачивается. Выпрямляется, сухо спрашивает – в чем дело?
