Текст книги "Дело смерти (ЛП)"

Автор книги: Карина Халле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Он всё ещё смотрит на меня так пристально, что его серые глаза будто выкапывают почву из-под ног.

– Я могу чем-то помочь? – спрашивает он.

Ах да. У меня же даже не было повода заговорить с ним.

А может, был?

– Ты подглядывал за мной прошлой ночью? – спрашиваю я и тут же морщусь от того, как это прозвучало. – То есть, я видела тебя под окном. Похоже, ты смотрел на меня.

Он слегла приподнимает уголок губ в улыбке.

– Смотрел.

– Оу?

– Не в смысле «шпионил». Но я действительно был возле главного корпуса. Часто выхожу прогуляться перед сном, проверяю, нет ли медведей, проветриваю голову. Видимо, случайно остановился под твоим окном. Постараюсь впредь быть осмотрительнее.

– Нет, – поспешно говорю я. – Всё нормально, просто…

– Ты подумала, что я следил за тобой, – подхватывает он, быстро улыбаясь. – То, что каждому профессору только и нужно.

– Я бы не возражала, – вырывается у меня.

Боже, да что со мной?

Я жду, что он засмеётся, но вместо этого его взгляд темнеет, и по моим венам пробегает холод.

– Думаю, ты бы очень даже возражала, – произносит он жёстким голосом. Потом прочищает горло, и выражение лица смягчается. – Это всё?

Почему я медлю? Я уже достаточно всё осложнила, но не могу заставить себя уйти.

– Амани, – говорю я, прежде чем успеваю себя остановить. – На моём рейсе была девушка по имени Амани.

– Амани Фаррох?

– Наверное. С тех пор как приехала, я её не видела.

Он кивает, улыбаясь, делая извиняющееся выражение лица.

– Амани улетела сегодня рано утром, первым рейсом. Она неважно себя чувствовала.

Я моргаю, ошеломлённо глядя на него.

– Неважно? С ней всё в порядке?

– Уверен, всё наладится, – говорит он. – Думаю, просто тоскует по дому. Это может проявляться по-разному.

– Но вчера вечером она выглядела вполне нормально.

Челюсть у него напрягается, взгляд становится острым.

– Ты видела её вчера вечером? Где?

– Я была в беседке, и она выскочила из кустов. Сказала, чтобы я поторопилась, иначе опоздаю к ужину.

Зрачки у него расширяются, словно чёрная дыра в тумане.

– Ты уверена?

Я хмурюсь.

– Конечно уверена. Ты пытаешься заставить меня усомниться в себе?

– Нет, – быстро отвечает он, качая головой. – Никогда бы не стал обесценивать твои слова. Просто удивительно. Эверли, которая здесь выполняет роль медсестры, дала ей седативное и отправила спать пораньше. Хотя, возможно, Амани потом решила прогуляться… – Кинкейд замолкает, погружаясь в свои мысли. – В любом случае, утром она была готова уехать домой. И, думаю, это было правильным решением.

В животе неприятно скручивает – может, это от кофе натощак.

– Но она же так радовалась, что попала сюда…

– Подобное случается чаще, чем ты думаешь, – произносит он строго. – Каждый год кто-нибудь уезжает. Изоляция может оказаться непосильной.

– Даже с твоими еженедельными консультациями? – замечаю я.

– Я психолог, а не волшебник, – отвечает он. – У каждого разная сила духа. И в этом нет ничего постыдного.

– А как насчёт меня? – спрашиваю я. – Ты думаешь, я достаточно сильная?

Он смотрит на меня, и в холодной оболочке его взгляда проступает тепло, почти нежность.

– Думаю, это ещё предстоит выяснить. Но если бы я делал предположение прямо сейчас – сказал бы, что да. Пойдём?

Кинкейд жестом указывает на дверь, и я иду за ним. Он открывает её для меня, и мы выходим наружу, в позднее утро, утонувшее в тумане.

– Увидимся позже, Сидни Деник, – произносит он с лёгкой улыбкой, прежде чем исчезнуть в серой дымке.

ГЛАВА 7

После обеда – сытного овощного рагу с фасолью и тыквой, которое я ковыряла без особого аппетита – наша группа разделилась на две группы. Джастин, Нур, Альберт, помешанный на морских ежах, и рыжая Кристина из Чикаго отправляются к плавучей лаборатории работать с доктором Эрнандесом, а остальных отправляют к тотему, где уже ждет Ник.

Разговор с Кинкейдом все еще крутится у меня в голове, пока Ник раздает нам рюкзаки со всем снаряжением для сбора. Мне нужно взять себя в руки. Кинкейд сказал, что не следил за мной, и я ему верю, но то, что я так быстро отказалась от своего мнения, – тревожный знак. Не знаю, что именно в нем так действует на меня, но спишу всё на тот сон… эротического характера.

Ошибки мне уже дорого обходились, и хотя мое сексуальное влечение порой бывает чрезмерным, импульсивность можно обуздать. Хотеть профессора – не преступление, если не пересекать ни одной черты и все останется у меня в голове – это превратится в безобидное увлечение. А значит, нужно перестать быть такой… раскованной рядом с ним. Не сказать, что я флиртую, но определенно чувствую себя с ним свободнее, чем следовало бы. Надо остановиться, пока это не перерастет в гиперфиксацию с глупыми поступками.

Мы идем по лесной тропинке за корпусом. Ник говорит, что сейчас ею почти не пользуются – окрестности признаны охраняемой территорией, хотя примерно в пятнадцати километрах отсюда все же есть лесозаготовительный лагерь.

– Лагерь номер девять – наши ближайшие соседи, – говорит он, шагая впереди с кривой походной палкой. – Если вдруг случится какая-то чрезвычайная ситуация, а, конечно, такого не будет, просто идите по этой дороге. Путь тяжелый, но в итоге вы до них доберетесь. На юге от нас, у входа полуострова Брукс, есть резервация Чеклсет, но туда только по воде, и с разрешения.

«Хм, чрезвычайная ситуация», – думаю я. Они наверняка помогли бы и без разрешения. Интересно, какие вообще бывают ЧП в этом месте, но я не хочу портить атмосферу таким вопросом.

Туман начинает рассеиваться, солнце почти пробивается сквозь верхушки деревьев. Настроение у всех легкое, медный звон медвежьих колокольчиков на рюкзаках вплетается в звуки леса. По просьбе Ника достаю компас и наблюдаю, как стрелка поворачивается на северо-восток: справа земля выравнивается, слева из-под тянущихся ввысь ситхинских елей поднимается крутая гора. Ветви отзываются криками воронов, то и дело пролетают черные птицы, а из кустов доносится печальный зов пестрого дрозда. Я глубоко вдыхаю запах хвои и сырой земли.

Позади меня оказывается Клэйтон, но он разговаривает с темнокожим парнем из Лондона по имени Патрик.

– Боюсь, моего брата призовут, – говорит Клэйтон. – Когда он пошел в армию, войны ведь и в помине не было.

Я нахмуриваюсь, не понимая, о какой войне речь, но Патрик вдруг шикает:

– Ш-ш-ш.

Я оборачиваюсь. Патрик выглядит напряженным, возится с лямками рюкзака, а Клэйтон сверлит меня взглядом.

– Чего уставилась, принцесса? Не привыкла пешком ходить?

– Мне просто интересно, на какую войну собираются отправить твоего брата, – говорю я.

Он смотрит еще секунду, затем бросает:

– На Балканах какая-то заварушка. Дай угадаю – новости не смотришь? Думаешь, слишком умная или слишком «продвинутая» для этого?

– Клэйтон! – рявкает Ник спереди. – Хватит.

Я едва успеваю отвернуться, как спотыкаюсь о камень, но Мунавар мгновенно хватает меня за руку, удерживая.

– Спасибо, – говорю я, смущенно улыбаясь.

Отпускает мою руку, мягко кивая:

– Я тоже новости особо не смотрю. Слишком много драмы.

– Да, раньше смотрела, – отвечаю я. – Но это сбивает меня с толку, расфокусирует внимание… и в итоге вгоняет в депрессию.

– К счастью, здесь мы этого не получим, – вставляет Лорен. – И, думаю, нам от этого только лучше. Хотя, я бы хотела следить как там дела у Кардашьян.

– Разве кто-то еще смотрит это шоу?

Она смеется:

– Ты удивишься.

Мы идем дальше, дорога все чаще зарастает папоротником и розовым кипреем, пока Ник не уводит нас по тропинке в чащу. Вскоре выходим на небольшую поляну – трава ярко-зеленая, почти неоновая, по краям несколько ольх, а посередине темный пруд с кувшинками.

– Здесь и будем собирать, – говорит Ник, ставя рюкзак на траву. – Разойдитесь, но оставайтесь в пределах поляны, чтобы я всех видел.

– Хорошо, пап, – откликается Мунавар, и все смеются.

– Ладно, можете ходить парами, если хотите зайти глубже, – уступает Ник с тяжелым вздохом. – Но следите, чтобы вы все время разговаривали. Шум отпугнет животных, хотя и ваших медвежьих бубенцов должно хватить. И держите компасы под рукой. Не хочу, чтобы кто-то заблудился. Лес здесь умеет играть с восприятием.

Лорен глядит на меня с ожиданием:

– Ну что? Пойдем исследовать?

Я энергично киваю. Под пристальным взглядом Ника мы направляемся на восток, туда, где едва заметная оленья тропка петляет сквозь заросли винограда Орегона и крапивы – к последней мы не приближаемся. Ольха сменяется кедром и елью, и лес вокруг становится все темнее. Я знаю, что мы движемся к воде, и должно бы светлеть и редеть, но наоборот – ветви смыкаются над головой, закрывая небо, а подлесок густеет, цепляясь за одежду.

– Жутковато, – говорит Лорен, но на лице у нее видно озорство.

– Ага, – соглашаюсь я, окидывая взглядом мрак и чащу. – Такое чувство, будто за нами кто-то наблюдает, – добавляю, специально поддразнивая ее.

– Может, и правда наблюдает, – отвечает она с шутливой серьезностью, заправляя прядь за ухо. – Разве ты не знаешь, что у деревьев есть глаза?

Мы останавливаемся у рощи кедров. Лорен достает флягу с логотипом Фонда Мадрона и делает несколько больших глотков. Перед нами возвышается настоящий гигант – западный кедр в несколько метров толщиной, старше и массивнее всех остальных. Я невольно кладу ладонь на его шершавую, красноватую кору. Глаза сами собой смыкаются. Вспоминаю слова Лорен. У деревьев, может, и нет настоящих глаз, но они общаются между собой через подземные нити мицелия. Микоризная сеть позволяет им передавать питание молодым саженцам в тени, чтобы те выжили. Они видят – без глаз.

– Это материнское дерево, – шепчу я. – Самое старое и сильное, с самыми глубокими грибными связями, способное уловить сигнал бедствия от других и отправить им воду.

Я чувствую, что если сосредоточусь достаточно сильно, то смогу почти услышать, как дерево пытается заговорить со мной.

Словно оно считает, что я в беде.

«И правда, – мысленно признаюсь я. – Я действительно в беде. Кажется, весь мой мир вот-вот рухнет».

И вдруг в голове вспыхивает образ.

Темноволосая девушка в ночной рубашке висит на дереве, ее шея сломана.

Мертвая.

Я резко вдыхаю и отступаю, распахнув глаза.

– Похоже на гриб сине-фиолетового окраса, – говорит Лорен. Она стоит на коленях, проводя пальцами по голубым прожилкам на коре, и не замечает моего состояния.

«Спокойно», – приказываю себе, и видение постепенно растворяется, пока я забываю детали, но точно знаю, что что-то видела.

– Стоит взять образец? – спрашивает Лорен, поднимая взгляд. Лоб ее хмурится. – Ты в порядке? Ты побледнела.

– Все нормально, – быстро отвечаю я. – Давай продолжим.

– Ладно, – соглашается она, вытирая ладони о джинсы. Мы двигаемся дальше, и я плетусь за ней, чувствуя, как в голове гудит и земля качается под ногами. Кажется, недоедание наконец меня догнало, но есть все так же не хочется.

Погруженная в свои мысли, я иду за Лорен, пока она внезапно не останавливается, и я врезаюсь ей в спину.

– Боже мой, – выдыхает она.

– Что? – Я выглядываю из-за ее плеча.

Перед нами, в крошечной прогалине, устланной сухими иглами и землей, лежит холмик, у изголовья которого вбит крест из веток.

Могила.

Могила, сплошь покрытая грибами. Их здесь сотни – все одного вида, белые, почти прозрачные, с ярко-оранжевыми пластинками.

Внезапно воздух наполняется тонким назойливым жужжанием, как будто вокруг рой комаров.

– Думаешь, стоит взять образцы? – нерешительно спрашивает Лорен.

Я качаю головой:

– Нет. Нужно вернуться и рассказать Нику.

Лорен кивает, сильно прикусывая губу.

– Да… Я уверена, что… ну, они в курсе. Но эти грибы, я их не узнаю. Они как… – Она делает шаг вперед, чтобы рассмотреть их поближе. Я тянусь, чтобы удержать ее, но пальцы скользят в воздухе. – Они похожи на мухоморы, но я никогда не видела, чтобы у них были оранжевые пластинки. Напоминают опята-«фонарики», только не полностью оранжевые. Мы могли бы сделать споровый отпечаток.

– Мы же не знаем, что это за вид. Может быть ядовитым, – говорю я, наблюдая, как она опускается на колени у могилы. Лорен демонстративно достает из рюкзака резиновую перчатку, натягивает ее, потом вынимает алюминиевую пластинку, пипетку с водой и маленький нож. – Скорее всего, он ядовит.

– Я буду осторожна, – отвечает она и тянется ножом к ближайшему грибу, который не больше моего пальца.

– А что, если это именно он? – Я опускаюсь рядом и хватаю ее за руку. Жужжащий гул здесь громче, и меня накрывает волна тошноты, но я не отпускаю. – Что, если это «Аманита эксандеско»? Если это их грибы, может, не стоит трогать их без разрешения.

Она задумывается, потом нехотя убирает нож.

– Думаешь, Ник бы нас не предупредил?

– Может, он и не думал, что мы их найдем. Но мне кажется, нам пора возвращаться. И вообще… собирать грибы с могилы – неправильно. – Я невольно вспоминаю рубашку Мунавара и передергиваюсь. Они же буквально питаются чьим-то трупом.

– Никогда бы не подумала, что ты сентиментальна, – фыркает Лорен, поднимаясь. – Ладно, пошли. Даже для меня это слишком жутко.

Мы идем по тропе быстрее, и минут через десять снова выходим к могиле.

– Какого черта? – Лорен озирается в панике. – Мы что, круг сделали?

Воздух стал холоднее, свет тусклее. Я тянусь к компасу и замечаю, что волосы на руках встали дыбом.

– Ладно, пробуем снова, – говорю я, раскрывая прибор.

Лорен подходит ко мне сзади, и мы снова сворачиваем на тропу. В какой-то момент она уходит в рощу тсуги, с голыми, тонкими ветвями, кора которых вся в лишайнике, а кончики увешаны паутиной, но компас показывает, что нам не туда.

Мы возвращаемся на несколько шагов и замечаем еле видимую тропинку, скрытую за густыми папоротниками. Проходим мимо материнского кедра, и я нарочно не смотрю на него, чтобы снова не увидеть в воображении мертвую девушку. Вдалеке доносятся голоса, и деревья начинают расступаться, открывая поляну.

– А вот и вы! – Ник упирает руки в бедра. Остальные студенты толпятся вокруг него, выглядят скучающими. – Мы уже собирались идти вас искать.

– Мы зашли дальше, чем думали, – говорит Лорен. – Извините.

– Мы нашли могилу, – говорю я прямо.

Все тут же оживляются. Брови Ника приподнимаются.

– Могилу?

Я киваю, запыхавшись.

– Да. Холмик земли с крестом у основания. Весь в грибах, которых мы не смогли определить.

– Я хотела взять отпечаток спор, но мы подумали, что это может быть, ну… тот самый знаменитый мадроновский, – добавляет Лорен.

Ник на мгновение задумывается.

– Могила… Ну, возможно, если вы ушли далеко к заливу, то наткнулись на место, где Эверли и Майкл похоронили своего старого пса Гровера. Крест из палок?

Я снова киваю.

– Значит, скорее всего, это он, – говорит он. – Он был самым любимым членом команды. Как выглядели плодовые тела?

Мы описываем ему грибы, и он улыбается.

– Вы правы. Это «Аманита эксандеско». Рад, что вы их не тронули: споры могут доставить немало хлопот, если их потревожить. Я скажу Эверли, чтобы проверила могилу.

– То есть, если я правильно понимаю, – Лорен скрещивает руки, – вы хотите, чтобы мы собирали и находили новое, но при этом не трогали ваши грибы?

Он отвечает ей натянутой улыбкой:

– Я ценю все открытия. Просто не знал, что эти грибы растут в этой зоне. Если кто-то из вас наткнется на них, прошу не собирать, а сразу сообщить мне.

– Было бы полезно, если бы мы знали, как они выглядят, – говорит Патрик. – Может, отведете нас к могиле, чтобы мы поняли?

Ник смотрит на часы:

– Знаете, уже поздно. Нам нужно возвращаться. И, похоже, будут дожди.

Я поднимаю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как мимо пролетает белоголовый орлан, а за его крыльями клубятся темные, зловещие тучи.

Мы идем обратно по лесовозной дороге, Лорен, я и Мунавар отстаем от остальных.

Мунавар наклоняется ко мне и шепчет:

– Держу пари, он не хочет, чтобы мы знали, как они выглядят, потому что боится, что мы соберем их сами. Может, они опасны, а может, просто не хотят, чтобы кто-то присвоил их и продал.

– Но ведь это не совсем их собственность, – возражает Лорен. – Я проверяла их заявку на патент гриба. Им отказали. Нельзя запатентовать то, что ты не создал. Разве что они сумеют культивировать и скрестить его с чем-то еще и тогда запатентуют, но, кажется, у них проблемы с размножением.

– Это не значит, что мы имеем право их брать, – говорю я. – Уверена, в нашем соглашении четко сказано: ни один организм не должен покидать остров.

– Хм, – протягивает Мунавар.

Я бросаю на него взгляд через плечо и вижу задумчивое выражение.

– Даже не думай прятать их себе… ну, ты понял куда.

– Я бы никогда, – отвечает он, но по его улыбке ясно: именно это он и задумал.

К ужину, когда мы возвращаемся в домик, я вымотана донельзя. И хотя, в общем-то, здорова, вовсе не худая, мой размер примерно 46–48, но я всегда была активной – походы, иногда бег, если готовлюсь к забегу, мышцы обычно крепкие и жилистые. Поэтому странно, что с наступлением вечера мне кажется, словно я готова уснуть навечно. Как будто мышцы ослабли.

После ужина я присоединяюсь к остальным в общей комнате, где разносят кружки горячего шоколада с маршмеллоу и тарелки песочного печенья. Заставляю себя надкусить печенье, но сахар не дает никакой бодрости.

– Пожалуй, пойду спать, – говорю я Лорен, сидящей в кресле рядом. Мунавар, Джастин и Нур на диване увлеченно обсуждают какой-то сериал, о котором я не слышала. Но, заметив мой взгляд, они резко обрывают разговор.

– Уже? – Лорен бросает взгляд на свои пластиковые часы. – Всего восемь вечера.

Я нарочито зеваю:

– Знаю, но я ужасно устала за день. Да что там – с тех пор как оказалась здесь.

– Это свежий воздух, – говорит она. – Но я заметила, что ты почти не ешь. Как птичка поклевываешь.

Я устало улыбаюсь:

– Поверь, и слава богу. Обычно я сметаю все за пять секунд, – похлопываю себя по животу. – Синдром раздраженного кишечника говорит сам за себя.

– Ладно, – говорит она настороженно. – Увидимся утром.

Я прощаюсь с остальными и направляюсь к лестнице. Чувствую, как по затылку пробегает холодок, оборачиваюсь – Лорен что-то шепчет остальным. Завидев мой взгляд, они тут же делают вид, что ничего не было.

Щеки заливает жар. Я быстро поднимаюсь наверх. Наверное, это ничего не значит. Может, просто спросили, почему я так рано иду спать, а Лорен объяснила.

И все же, после стольких лет, будучи аутсайдером, постоянных трудностей с пониманием чужих намеков, я всегда сомневаюсь, когда завожу друзей. Пара неприятных случаев в детстве, и теперь я подозреваю всех.

Я отбрасываю эти мысли и готовлюсь ко сну. Сегодня мелатонин не нужен – я засыпаю на ходу. И упражнения для челюсти можно пропустить: мышцы будто ослабли, лицо кажется уже. Вероятно, от того, что я меньше ем, нет отеков. Казалось бы, я должна радоваться потере веса, но нет – это тревожит. Я ведь не собиралась худеть.

Умывшись, надев пижаму, я ложусь в кровать и выключаю лампу. Комната почти не темнеет: сумерки густы, а в окно льется лунный свет.

Я встаю, чтобы задернуть шторы. Дождь шел с самой нашей вылазки за грибами, но теперь небо прояснилось. Луна, почти полная, висит над верхушками кедров, облака тянутся по ней, как марля. Я задерживаю взгляд, ощущая странное восхищение, словно меня тянет, и тут замечаю движение внизу.

Под окном кто-то стоит. Фигура напоминает Кинкейда, но с луной за его спиной лица не разглядеть.

И все же я знаю, что он смотрит прямо на меня.

Вспыхивает огонек сигареты, и он поворачивается, скрываясь в деревьях, оставляя за собой дрожащие в лужах круги.

– Просто вышел на ночную прогулку, – тихо говорю я.

ГЛАВА 8

Я нервничаю.

Сегодня у меня первая консультация с Кинкейдом, и я понятия не имею, чего ждать. Стою у северного корпуса, под небольшим навесом, прячась от мороси, и никак не решусь открыть дверь и войти внутрь.

Не помогает и то, что прошлой ночью я снова видела его под своим окном. Хотя стоит быть благодарной – обошлось без очередного эротического сна. Наоборот, спала на удивление крепко и проснулась только под звон будильника. Но усталость все равно никуда не делась. Ни кофе за завтраком, ни тост с арахисовым маслом, который я клевала, как птичка, – чем очень развеселила Лорен, – не помогли.

Я глубоко вдыхаю и все же вхожу. Здесь тепло, пахнет древесным дымом. Вдоль тянется длинный коридор с несколькими дверями, а в конце, кажется, небольшой общий зал, напоминающий тот, что в главном доме.

Медленно иду по коридору, пока не нахожу дверь с надписью «Доктор Уэс Кинкейд».

«Ты не обязана ему ничего рассказывать, – напоминаю я себе. – Присутствие обязательно. Откровенность – нет».

Я стучу.

– Войдите, – раздается его уже знакомый голос.

Поворачиваю ручку и захожу. В кабинете полумрак: жалюзи на окнах опущены наполовину. У стен книжные полки, переполненные книгами. На них – дипломы и предметы, собранные будто из разных культур: лакированная ваза, обломок керамики, маленькая перуанская статуэтка. В воздухе тонкий запах сандала, на одной из полок – подставка для благовоний и несколько свечей.

Кинкейд стоит у стола, глядя на что-то белое и квадратное в руках. Быстро прячет это в карман, садится и только тогда встречается со мной взглядом.

– Проходи. Садись, – жестом указывает на пустой стул напротив.

Пересекаю комнату, чувствуя себя не в своей тарелке, а подошвы тихо поскрипывают по паркету. Кожа кресла жалобно скрипит, когда я опускаюсь в него.

Кинкейд складывает руки на столе. Я невольно отмечаю его сегодняшний вид: серая рубашка на пуговицах под темным жилетом. Взгляд цепкий, изучающий, будто он что-то выискивает в моем лице и фигуре.

Увы, даже эта подчеркнутая профессиональность не делает его менее притягательным.

Он откашливается.

– Как ты?

Я пожимаю плечами:

– Жаловаться не на что.

Одна его бровь приподнимается:

– Рад это слышать. Перед тем как начнем, должен предупредить – сеанс записывается на видео. – Он кивает в сторону небольшой веб-камеры на подоконнике за своей спиной.

– Разве тебе не нужно мое разрешение? – Я напрягаюсь, сама мысль о съемке неприятна.

Его улыбка выходит жесткой:

– Здесь – нет. Это оговорено в твоем договоре о неразглашении.

– У тебя есть копия, чтобы я могла проверить? – ворчу я. – Не особо честно, что у меня нет доступа к компьютеру, чтобы посмотреть, что я там подписала.

– Давай вернемся к этому позже. У нас с тобой всего час в неделю, и я хочу использовать его с толком.

Откидываюсь на спинку, внутри все напряжено. Каким бы привлекательным он ни был, я настроена быть предельно упрямой. А это, увы, непросто – стоит завести разговор обо мне, и я, как назло, начинаю болтать.

– Скажи, мисс Деник, – мягко произносит Кинкейд, – ты хорошо спишь?

– Тебе лучше знать, – отвечаю. – Ведь это ты постоянно стоишь под моим окном по ночам.

Он разводит руками в притворной невинности:

– Просто вечерняя прогулка.

– Ага. Патруль против медведей.

Уголок его губ приподнимается:

– Да. Кто-то же должен заботиться о твоей безопасности.

– И как давно ты здесь работаешь? – Я оглядываю комнату. – Видно, что место обжитое. Мне нравится.

– Пять лет, – отвечает он. – Но мы ведь здесь, чтобы говорить не обо мне.

– Жаль. Ты куда интереснее меня.

В его взгляде мелькает что-то острое, неразгаданное:

– Неправда. И ты это знаешь. Ты особенная, Сидни.

Я закатываю глаза:

– Каждый хочет в это верить.

– Но это правда. Вот почему ты здесь. Знаешь, сколько заявок мы получаем каждый год? Тысячи. Будущие нейробиологи, генетики, биологи – все хотят попасть сюда, но только те, кто действительно особенный, как ты, проходят отбор. Ты доказала свою ценность. Расскажи, как ты обнаружила темный гриб.

– Я слышала о темных грибах и увидела список разыскиваемых находок доктора Нильссона на одном сайте. Уже тогда интересовалась секвенированием ДНК и молекулярными данными и решила применить это к списку. Мы ведь говорим о миллионах неклассифицированных грибов, которых не можем толком увидеть – в земле, в море, в воздухе. Мы можем выделить их ДНК, но не можем отнести к известным организмам. Это… завораживает.

Обычно, когда я говорю о темных грибах, меня переполняет азарт, но на этот раз я удивляюсь, как спокойно себя веду.

– То есть, ты просто последовала за своим любопытством?

– Да.

Он чуть подается вперед, внимательно разглядывая меня.

– И это никак не связано с тем, что твое открытие будет носить твое имя? Что тебя станут узнавать, ценить, восхищаться?

Я сглатываю.

– Ну… наверное.

Конечно, это сыграло свою роль. Мое эго упивалось мыслью, что я открою что-то первой. Что имя Сидни Деник будут знать – пусть даже только в узком кругу фанатов микологии.

– Ты бы назвала себя амбициозной? – Он достает блокнот и ручку, что-то записывает.

– Да.

– И всегда такой была?

– С детства, – отвечаю я. И начинаю рассказывать, как мечтала стать сумасшедшим ученым и как бабушка меня в этом подзадоривала.

Его чуть забавляет мой рассказ.

– Понятно, – говорит он с легкой улыбкой, и серые глаза на мгновение теплеют. Потом Кинкейд снова становится серьезным. – А твои амбиции когда-нибудь принимали темную сторону?

Я замираю, сердце тревожно бьется.

Он же не может знать?..

Хотя… у него ведь есть доступ к интернету. Конечно, может.

– Нет, – лгу я. Он не может знать. А если и знает, мне незачем повторять. Да и притянуть это к амбициям… сомнительно. Я думала, что профессор Эдвардс действительно ко мне неравнодушен. Это он использовал меня, солгал, что не женат. Это из-за него я потеряла стипендию Стэнфорда.

– Ты чувствуешь здесь, в Мадроне, те же амбиции? – спрашивает он. – Полагаю, твоя выпускная работа для тебя первостепенна и ты всегда о ней думаешь.

Я моргаю пару раз.

– На самом деле, нет. С тех пор как сюда приехала, я о ней почти не думаю.

«Ведь для меня больше нет никакой работы», – так и тянет сказать.

Кинкейд что-то записывает, а я стараюсь не отвлекаться на то, как красиво его пальцы двигаются, когда он пишет.

– Как ты спишь? – снова спрашивает он, глядя на меня. – Ты ведь так и не ответила. Уклонилась.

Я морщу нос.

– Думаю, сплю нормально. Но ощущение, будто не высыпаюсь. С тех пор как сюда приехала, я все время уставшая.

– Аппетит?

– Почти никакой. Еда отличная, просто… не голодна. Такое чувство, что я похудела.

– Ты принимаешь какие-то лекарства?

– Да. У меня внутриматочная спираль, и я пью Аддерал.

– В каком количестве?

– Всего десять миллиграмм, два раза в день. Но думаю сократить. Фармацевт дал только на два месяца. Знаешь, если берешь на три, сразу решают, что торгуешь – упаси боже. Так что буду пить раз в день.

Он откидывается в кресле, постукивая длинными пальцами по подлокотнику.

– Хочешь провести маленький эксперимент?

Я приподнимаю бровь.

– Что за эксперимент?

– Даже два. Первое – я хочу, чтобы ты вела дневник. Каждый вечер перед сном записывай пару строк о дне или о своем состоянии – физическом, эмоциональном.

Он достает из ящика стола блокнот в искусственной коже и протягивает мне.

Я беру его, переворачиваю в руках. Люблю красивые тетради.

– Ты не будешь его читать?

– Нет. Это не для меня. Для тебя.

– Хорошо. А второе?

– Я хочу, чтобы ты перестала принимать свои лекарства на пару недель.

Я тупо смотрю на него.

– Почему?

– Думаю, ты будешь спать лучше.

– Мне это нужно, чтобы функционировать, – говорю я, чувствуя, как накатывает паника.

– Стимуляторы могут быть очень полезны, но по симптомам, которые ты описываешь – усталость, даже когда спишь, и отсутствие аппетита, – я думаю, мы сможем справиться с твоим СДВГ с помощью поведенческой терапии. Ты принимаешь всего десять миллиграммов. Можно попробовать обойтись без лекарств. И этот дневник должен помочь.

Я качаю головой.

– Нет. Мне нужно, чтобы мозг работал на полную, пока я здесь. Мне нужно концентрироваться на дипломе. – Про последнее я вру.

– Все будет нормально. Обещаю. Всего пара недель, и если разницы не почувствуешь – вернешься к ним. К тому же тебе все равно нужно их экономить. – Кинкейд делает паузу, облизывает губы, его взгляд цепко ловит мой. – Разве ты мне не доверяешь?

Я чувствую, как дыхание застревает в груди.

– Я тебя не знаю, – шепчу я.

– Разве ты никогда не доверяла человеку, которого не знаешь?

– Доверяла. И это никогда не заканчивалось хорошо.

Он медленно кивает.

– Понимаю. Тогда я прошу тебя довериться мне, Сидни Деник. Я желаю тебе только добра. – Он сглатывает. – Пожалуйста.

Неожиданно для себя я соглашаюсь.

– Ладно.

Он улыбается по-настоящему – глаза чуть щурятся, на щеках появляются морщинки, и на одно короткое, красивое мгновение его лицо светлеет.

Вау. Я не могу не улыбнуться в ответ.

– Я тебя не подведу, – говорит он. Потом слегка кашляет и переводит взгляд обратно на блокнот, и чары между нами исчезают. – Как у тебя ладится с остальными студентами?

Я пожимаю плечами.

– Ну… думаю, я завела друзей.

– Тебе это легко дается? Дружить?

– Определи слово «друзья», – говорю я с усмешкой. – Кажется, я нахожу общий язык со многими. На поверхностном уровне, по крайней мере. Думаю, я легкая в общении и веселая. Людям нравится быть рядом со мной…

– А глубже этого уровня? – спрашивает он, подаваясь вперед и складывая пальцы домиком.

Я замолкаю, задумываясь.

– Думаю, мне сложно удерживать людей. Потому что, хоть я и честная, но все равно прячу настоящую себя.

– Ты носишь маску.

– Да. Неосознанно. Я должна узнать людей и довериться им, чтобы показать, какая я есть, а когда показываю… часто теряю их.

– Уверен, настоящая ты не так уж отличаешься от той, что видят люди, – тихо говорит он. – Иногда люди чувствуют, что ты скрываешься за маской, и им кажется, будто они недостойны увидеть твое истинное лицо. Дело не всегда в том, что тебя не принимают. Порой они просто думают, что не дотягивают до тебя или не заслуживают твоего доверия. Иногда людям просто хочется почувствовать, что они достаточно важны для тебя, чтобы ты их впустила.

Я сжимаю губы, обдумывая. Никогда раньше так не смотрела на ситуацию.

– Может быть, – признаю я.

Он изучает меня еще мгновение, его взгляд становится таким пытливым, что начинаю разглядывать ногти. Обычно я обгрызаю их до мяса – одна из моих нервных привычек, – но в последнее время они выглядят неплохо. Я бы их накрасила, если бы лак не облезал через день.

– А как ты справляешься с отсутствием связи и интернета? – наконец спрашивает он.

– Прошло всего три дня, – говорю я. – Все нормально.

– Ты, конечно, сказала друзьям дома, где находишься.

– Ага. У Челси есть все мои вещи. Она знает, что я вне связи.

– Все твои вещи?

Черт. Он не знает, что меня выгнали из кампуса.

– Не было смысла оставаться в студенческом общежитии на лето, раз уж я собиралась ехать сюда, – говорю я спокойно.

– Понимаю. – Кинкейд смотрит на меня, и по едва заметной тени на лице я понимаю, что он скажет дальше. – В анкете ты написала много… Я знаю, что потеряла отца пару лет назад. И бабушку годом раньше. Есть ли еще родственники, с кем ты поддерживаешь связь?