Текст книги "Дело смерти (ЛП)"

Автор книги: Карина Халле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 18

Я не трачу времени зря.

Надеваю тапочки и халат и выбегаю из комнаты, даже не удосужившись запереть ее. Какой смысл, если такие, как Кинкейд, могут войти в любое время, когда им вздумается?

Несусь вниз по лестнице, мимо Нур и Тошио, все еще играющих в нарды, которые с любопытством наблюдают, как я пробегаю мимо без штанов. С причала доносится пьяное пение, но я направляюсь к северному общежитию, надеясь найти Кинкейда в его кабинете. Если он на своей яхте, несмотря на вечеринку у причала, что ж, возможно, придется подождать. Меньше всего мне хочется устраивать сцену на глазах у всех.

Северное общежитие не заперто, я захожу внутрь, закрывая за собой дверь. Спешу по коридору и в отчаянии стучу в дверь кабинета Кинкейда.

Я тяжело дышу, все еще пьяная, все еще в ярости, и знаю, что мне нужно взять себя в руки, успокоиться и разобраться с этим спокойно, но я не могу. Мне кажется, что все, через что я проходила последние недели, достигло точки кипения.

Не успеваю я сделать глубокий вдох и сосчитать до десяти в обратном порядке – предпринять последнюю отчаянную попытку обуздать свою ярость, – как дверь распахивается, и на пороге появляется Кинкейд.

Я ненавижу то, как он чертовски хорошо выглядит, даже работая допоздна. Черная рубашка немного расстегнута, рукава закатаны, его темные волосы всклокочены, будто он постоянно проводил по ним руками. Его выражение лица слегка безумное, дикая озабоченность, которая отрицает любую профессиональную дистанцию между нами.

– Сидни?

– Мне нужно поговорить с тобой, – выдыхаю я, гнев перехлестывает через край, когда я врываюсь в комнату, проходя мимо него.

Он закрывает за мной дверь, а я с размаху шлепаю рукой по его столу, выкладывая две камеры и микрофон.

– Что это?! – я ору, резко оборачиваясь к нему лицом. – Скажи мне, что это! И не смей, блядь, врать мне.

Он быстрыми шагами подходит ко мне, но, как только замечает их, его шаги замедляются. Он останавливается передо мной, резко вдыхая.

Внимательно слежу за его лицом. Я узнаю ложь, как только увижу ее.

Он встречается со мной взглядом и сглатывает. При тусклом свете его кабинета, освещенного лишь парой свечей, источающих аромат сандала, и лампой в углу, его глаза цвета грозового неба отражают то, что я чувствую внутри.

– Я могу объяснить, – наконец, говорит он, облизывая губы.

– Тогда объясни, – огрызаюсь я, откидываясь на его стол и скрещивая руки на груди. – Объясни, почему в моей комнате, блядь, камеры. Ты следил? Эверли? Майкл?

– Это был я, – говорит он. Сообщая это так просто, без тени раскаяния.

Я стискиваю зубы, фыркая носом.

– Они знают?

Он смотрит на меня мгновение, затем качает головой.

– Они не знают. Если ты захочешь доложить обо мне им, я полностью понимаю. Мое… изучение … нелегальное.

– Изучение? – переспрашиваю я. – Ты называешь это изучением?

– Тогда, наблюдение, – поправляется он.

Я смотрю на него, разинув рот.

– Ты нарушил мое личное пространство! Что ты делал, просто сидел у себя в кабинете и смотрел, как я раздеваюсь? Смотрел, как я сплю? – ужас накрывает меня с новой силой. – О боже, ты знал, что у меня эротические сны! Ты видел это! Ты слышал это!

Он ничего не говорит. Его лицо остается таким бесстрастным, что я не могу сдержать себя. Гнев прокатывается по мне, как землетрясение; моя ладонь взлетает и со всей силы бьет его по лицу.

Звук оглушительно отдается в комнате, моя ладонь горит, пронзаемая острыми вспышками боли.

Его ноздри раздуваются, но он принимает удар.

Он не раскаивается, и выражение его лица не меняется.

Он просто стоит и принимает это.

– Скажи что-нибудь! – кричу я на него.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? – произносит он хрипло, но все так же спокойно.

– Скажи мне, почему!

– Ты не хочешь знать почему, – тихо говорит он.

– Пошел ты! – кричу я и пытаюсь ударить его снова.

На этот раз его рука ловит мое запястье и удерживает ладонь в сантиметрах от его лица.

– Ты пила, – говорит он. – Тебе нужно успокоиться, для твоего же блага.

– Не смей говорить мне успокоиться, – яростно шиплю я. Чувствую себя агрессивной, неконтролируемой, будто наконец разваливаюсь на части, каждая ниточка, что грозила разорваться, наконец дернута. – У меня нет права быть расстроенной? Быть в ужасе!?

Его хватка на моем запястье усиливается.

– Я не отпущу, пока ты не успокоишься. Давай, Сид. Давай снизим твой пульс, сделай глубокий вдох.

– Пошел ты, – говорю я, пытаясь вырваться из его захвата, но он протягивает другую руку и хватает меня за затылок. Я автоматически замираю.

– Успокойся, – повторяет он сурово. Его хватка на моей шее так же сильна, как и на запястье, и на мгновение я чувствую настоящий страх. Он разрывает мою смелость от алкоголя, острым осколком ясности, и я понимаю, какая дура. Я пришла сюда одна, чтобы противостоять своему учителю, человеку, которого едва знаю, человеку, у которого вся власть и все секреты, и я сама разожгла в нем это пламя, огонь, который может поглотить меня целиком.

Он может причинить мне вред. Мое слово против его. Кто поверит мне после всего, что я говорила? Я уверена, его компьютер полон файлов обо мне и моем поведении.

О том, какая я сумасшедшая.

– Вот так, – тихо говорит он, все так же интенсивно глядя мне в глаза. – Дыши. Это была борьба. Следующее – бегство. Но прямо сейчас я вижу страх. Это хорошо, что ты боишься меня, Сид. Хорошо, что боишься всех. Обещай, что не потеряешь этот страх.

О чем, черт возьми, он говорит?

– Почему? – шепчу я, замечая, что хватка на моей шее ослабла. Он начинает водить большим пальцем взад-вперед по моей коже, слегка массируя ее. Это успокаивает мое сердцебиение, но делает со мной еще кое-что. Подкашивает колени. – Ненавижу тебя, – выдыхаю я.

– Понимаю, – вздыхает он. – Ты имеешь право ненавидеть меня. Я тоже себя ненавижу.

И почему-то это злит меня еще сильнее, будто он ищет легкий путь.

– Скажи, почему ты шпионил за мной, – говорю я со стиснутыми зубами. – Ты… одержим мной?

Звучит абсолютно глупо, когда я говорю это, хотя другого слова и нет.

На его губах появляется печальная улыбка.

– Мы все чем-то одержимы, не так ли? У всех нас есть свои маленькие фиксации. Ты знаешь это лучше кого бы то ни было.

Я сглатываю.

– Это больше, чем маленькая фиксация, доктор. Камеры, караулить под моим окном, следить за мной на прогулках – это все больше, чем просто фиксация.

– Я знаю, – говорит он, смотря в пол. Он отпускает мою руку, но все еще держит ее. – Ничего не поделать. В тот момент, когда я впервые увидел тебя, понял, что пропал.

Мои щеки пылают. Я помню тот момент, как будто это было вчера: мы столкнулись с ним у учебного центра.

– Ты выглядел так, будто испугался меня, – бормочу я.

– Так и было. Потому что я знал, – он делает паузу, снова смотрит на меня, встречая мой взгляд, его брови сведены. – И я знаю свою роль. Знаю свое положение. Знаю, что эта разница в положении – причина, по которой я никогда не смогу ничего предпринять. Я был обречен.

Его слова начинают доходить до меня, оказывать эффект. Я не могу утонуть в этих словах, потому что я тогда просто беспомощно подниму руки.

– И поэтому ты решил установить камеры в моей комнате? Потому что той камеры, которая стоит во время наших сессий – недостаточно?

Он отпускает меня и отходит к другой стороне комнаты, проводя руками по лицу. Моя кожа ноет в тех местах, где он держал меня. Какая-то больная часть меня надеется, что останутся следы.

– Нет, – наконец говорит он. – Этого было недостаточно.

Он останавливается у зеркала на стене и смотрит на свое отражение.

– Я просто не понимаю, – говорю я.

– Подойди сюда, и, возможно, поймешь.

Я колеблюсь, а затем подхожу к нему. Он отступает, жестом предлагая мне встать на его место.

Встаю перед зеркалом и смотрю.

Выгляжу, как гребаный беспорядок. Полосы туши под глазами, которые не смыло очищающее средство. Волосы растрепаны, халат наспех завязан.

Хотя на мгновение, всего на секунду, мне кажется, что я вижу вспышку чего-то еще.

Но нет, это просто игра света.

Кинкейд стоит рядом со мной и говорит:

– Ты видишь эту девушку?

Я вижу ее. Сидни Деник, ходячий хаос.

– Вот с чем я борюсь, – говорит он, и его голос такой низкий и хриплый, что по моей спине бегут мурашки. – Вот из-за кого мне так чертовски тяжело приходить на работу каждый день, потому что я должен притворяться. Притворяться, что не хочу ее. Притворяться, что не нуждаюсь в ней. Притворяться, что не жажду ее.

Черт, я сейчас растекусь лужей у его ног. То, как он сказал, что жаждет меня, смешивается в грязный коктейль со всеми остальными чувствами, что я испытывала сегодня, и я уже не знаю, хочу ли снова ударить его или трахнуть до беспамятства.

– Единственное, что мне позволено, – это пытаться спасти ее, – добавляет он. – И поэтому я наблюдаю за тобой. Мне не нужно смотреть, как ты раздеваешься или трогаешь себя во сне. Я просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Я моргаю от его слов и смотрю на его отражение в зеркале.

– Я должна пожаловаться на тебя, – говорю ему, хотя звучит это так, будто сама мысль об этом мне противна. Ненавижу то, какой слабой он заставляет меня чувствовать себя.

– Должна, – мрачно соглашается он. – Это будет правильным поступком.

– Тебя выгонят отсюда?

Он пожимает плечами.

У меня есть ощущение, что его не выгонят. Он нужен им здесь.

– И больше никто за мной не следит?

– Не так, как я, – говорит он, и во взгляде у него появляется резкость. – У них не самые лучшие намерения по отношению к тебе.

Теперь это очевидно. После слов Эверли я чувствую себя обманутой.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Почему тебе нужно спасать меня? Ты спасаешь меня от них? Что на самом деле здесь происходит?

– Я говорил. Мне нужно спасти тебя от самой себя. Я знаю твое прошлое. Знаю, что с тобой случилось. Знаю то, что ты не позволяешь себе видеть, то, с чем не позволяешь себе столкнуться. Это место… – он качает головой. – Это место однажды заведет тебя в лес и не выпустит обратно. Я не могу позволить, чтобы это случилось с тобой.

– Пожалуйста, скажи, что это метафора.

– Это лес твоего разума, Сид. Поселение… оно играет с теми, кто наиболее уязвим. Я видел, как это происходит снова и снова. Я не хочу, чтобы тебе причинили вред, если у меня есть силы это предотвратить.

Моя грудь внезапно холодеет, сжимается, будто мои ребра сделаны из льда.

– Это ты заставил меня перестать принимать Аддерал. С тех пор я не могу ясно мыслить.

– Нет, можешь, – говорит он. – Скажи мне, замечала ли ты свои симптомы? Чувствовала ли ты, что тебе не хватает таблеток?

Я закусываю губу, пытаясь сообразить.

– Я не знаю. Трудно сказать. Просто происходит так много всего.

– Ты должна продолжать доверять мне.

– О, чтобы ты мог продолжать шпионить за мной?

– Камеры установлены недавно, Сидни, – говорит он. – Я установил их несколько дней назад.

И тут же я снова злюсь.

– Ты знаешь, каково это – когда человек, который просил тебя доверять ему, разрушает это доверие?

– Знаю. И мне ненавистно, что ты так себя чувствуешь, – говорит он. – Я прошу прощения, искренне. Но мне все равно нужно, чтобы ты доверяла мне.

Я смотрю на него. Вижу, что он действительно сожалеет о том, что заставил меня чувствовать это, но не думаю, что он сожалеет о том, что сделал.

Насколько глубока его одержимость мной?

Как мне это выяснить?

Или мне стоит признать поражение и уйти?

– Я хочу домой, – тихо говорю я. Это признание удивляет меня, но как только я произношу эти слова, понимаю, что это правда.

Лицо Кинкейда выражает такую боль, будто я снова его ударила. Его брови хмурятся, в глазах читается что-то похожее на сочувствие, что-то похожее на жалость.

– Где твой дом, Сид?

И, конечно же, он загнал меня в тупик. У меня нет дома. Ни школы, ни работы, ни денег, ни перспектив, ни дома.

«У тебя ничего нет», – шепчет голос в моем ухе. «Ты – ничто. У тебя нет ничего, кроме одиночества».

Именно тогда меня пронзает отравленное копье, глубоко вонзаясь в сердце, против которого я так старалась отгородиться.

Я так одинока в этом мире.

Совершенно потерянная, неприкаянная и одинокая.

Закрываю лицо руками и рыдаю.

Наступает пауза, возможно, еще один потрясенный взгляд Кинкейда, но затем он подходит ко мне, обнимает и прижимает к себе. Я упираюсь ладонями ему в грудь, слабо пытаясь оттолкнуть, но его руки сильны, и они удерживают меня на месте. Он держит меня крепко, очень крепко, пока я не сдаюсь и не прижимаюсь щекой к его груди. Слезы текут ручьем, и он кладет ладонь мне на затылок.

– С тобой все будет в порядке, – шепчет он. – Доверься мне, с тобой все будет хорошо.

«Как? – думаю я. – Как?»

– У меня никого нет, – рыдаю я, прижавшись к нему. – У меня правда никого нет. Ни единой души в этом мире, которая любит меня. Ты знаешь, насколько это ужасно?

– Знаю, – говорит он, целуя меня в макушку. Это заставляет меня еще больше прижаться к нему, распускает еще одну нить, которая так туго обвивала меня, держала. – Хотел бы не знать.

– Я просто думала, что смогу прожить жизнь, не обращая на это внимания, – говорю я, мой подбородок дрожит так сильно, что слова звучат отрывисто. – Думала, что нормально быть одной, самой по себе. Я всегда была какой-то другой, но гордилась этим, и когда другие жаловались на одиночество, я думала, что о подобном сожалеют только другие, а я была рада. Но я ошибалась. Я так чертовски ошибалась.

Он ничего не отвечает, просто продолжает обнимать меня, его ладонь лежит на моем затылке.

И все же я не могу остановить поток слов так же, как не могу остановить слезы.

– У меня была бабушка, она любила меня больше всего на свете. Она любила меня настолько сильно, что смогла заполнить пустоту после потери матери. Ее любви хватало, чтобы заполнить эту дыру, когда отец уходил в море на дни и недели. А потом я потеряла ее. Она ушла из-за этой ужасной болезни, которая отняла ее память, я стала для нее никем, пустым местом.

Я делаю прерывистый вдох.

– Потом я подумала, что, может быть, стоит сблизиться с отцом, что это знак попытаться узнать его лучше, даже несмотря на то, что он все время работал. Я приложила усилия, и он тоже. Наше время было таким коротким. Слишком коротким. Я наконец-то начала видеть человека, который был тенью в моей жизни, а потом его не стало. У нас не хватило времени. Времени всегда не хватает!

– Знаю, – говорит он. – Не хватает.

– И что теперь? Теперь единственные люди, которые любили меня безоговорочно, ушли, и у меня больше никого нет. Есть только я. У меня есть только я, и я даже не чувствую, что знаю себя. Мне даже не нравится эта женщина.

Тишина наполняет комнату. Я слышу, как бьется его сердце у моего уха – быстро, но ровно. Вдыхаю его запах – сладкий табак и кедр, смешанные с теплым сандалом от свечей.

– Однажды ты найдешь кого-то, – говорит он наконец.

– Ты этого не знаешь, – огрызаюсь я, злясь на все это.

– Могу. Потому что знаю: ты достойна любви. Ты та, кого стоит любить. И где-то есть человек, который однажды пожертвует своей жизнью ради твоей.

Если бы он не держал меня, думаю, я бы упала на пол.

«Можешь ли это быть ты?» – думаю я, глубже погружаясь в его объятия. «Может ли твоя одержимость превратиться в любовь, не сжигая нас обоих дотла?»

– Тебе просто нужно верить, – продолжает он мягким голосом. – Нужно набраться терпения. Пока что просто продолжай выживать. Не всегда будет так, обещаю.

– Но я не вижу выхода, – шепчу я. – Не понимаю, как перестать быть для кого-то… слишком импульсивной, слишком дерзкой, слишком безрассудной, слишком эгоистичной, слишком холодной, слишком чувствительной, слишком… слишком такой, какая я есть.

Он громко выдыхает и снова целует меня в макушку, и, боже, я хочу его, хочу, чтобы он был тем самым, кто смог бы терпеть это. Или чтобы я была терпеливой.

– Выход всегда есть, – говорит он. – О, Сид, милая. Если бы ты только знала, как твои слова ломают меня.

Милая?

Я отстраняюсь, чтобы взглянуть на него. Он смотрит на меня сверху вниз, его глаза затуманены эмоциями.

– Ты хороший человек, – говорит он, с трудом сглатывая. Мои глаза прикованы к его губам, во мне возникает непреодолимое желание, что-то тяжелое в венах, что тянется к нему, как железо к магниту.

Я не могу с собой справиться.

Поднимаюсь на цыпочки.

И со вкусом собственных слез целую его.

ГЛАВА 19

Кинкейд отвечает на поцелуй.

Без колебаний.

Даже малейших.

Мои губы прижимаются к его, и внезапно весь мой мир переворачивается с ног на голову. Я таю в нем, его губы мягкие и в то же время твердые, поддающиеся мне на мгновение, прежде чем он издает стон, который отзывается в моей груди. Это звук тоски, наконец удовлетворенной, эмоции, что так старались вырваться наружу.

Но этот стон быстро превращается в низкое рычание, и он целует меня так, будто внезапно осознал, насколько он изголодался, – грубо и властно, беря то, что принадлежит ему. Колени подкашиваются, я отдаюсь ему, желая быть съеденной, как десерт на блюде, желая быть использованной им так, как он решит, лишь бы меня поглотили целиком.

Я твоя, я твоя, я твоя.

Он хрипло вздыхает в мой рот, его язык скользит внутрь, он снова хватает меня за затылок – властно и сильно.

Бери, бери, бери.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Удовольствие клубится во мне, как дым, кожа покрывается мурашками, его запах наполняет мои ноздри, а вкус виски на его языке затуманивает голову. Я сжимаю бедра, пытаясь унять тоску по нему, что всегда была во мне, ту тоску, что проникает в мои сны.

И все же это до сих пор кажется сном, дурманящей галлюцинацией. В нем все такое твердое и мягкое одновременно: влажное, шелковое ощущение его языка, когда он трахает мой рот, сильное давление его губ, крепкая хватка его руки на моей шее, другая рука теперь сжимает мою челюсть, будто он думает, что я могу сбежать.

Я никогда не смогла бы сбежать от этого. Он – подводное течение, его поцелуй тянет меня на дно, к моей судьбе. Или, возможно, к моей погибели. Трудно сказать.

Внезапно он отстраняется. Это похоже на отскок резинки. Я смотрю на него, мое тело прижато к его, я тяжело дышу. Он дико смотрит на меня, его зрачки расширены, глаза темные под тенью бровей. В них я вижу смятение, стыд и нечто, что пульсирует с такой интенсивностью, что я даже не могу это распознать.

– Я не могу этого делать, – выдыхает он, порывисто вдыхая. – Я не могу этого делать.

– Ты уже делаешь это, – говорю я ему, проводя рукой по его пояснице и прижимая его к себе. Его эрекция упирается в мое бедро, и я издаю вздох. Все, о чем я мечтала, оказывается правдой.

– Ебать, – хрипит он, а я прижимаюсь к нему, желая услышать больше этих восхитительных звуков.

– Да, выеби меня, – шепчу я, мои руки тянутся к его штанам, пытаясь расстегнуть ремень.

– Сидни, – хрипит он, запрокидывая голову, обнажая шею. Я встаю на цыпочки и касаюсь языком его кадыка, чувствуя вкус мыла.

Еще один мощный стон вибрирует в его груди, и я опускаюсь на колени, ковер мягко касается голых колен.

– Нет, Сид, – грубо говорит он, его глаза пылают желанием, пока он смотрит на меня. – Пожалуйста, у меня не хватит силы воли.

– В этом и суть, – говорю я сладко, глядя на него снизу вверх, расстегивая его джинсы и медленно опуская молнию. Звук подобен грому в тишине комнаты.

– Мне нельзя, – говорит он, задыхаясь, но затем он сжимает мои волосы в кулак, туго натягивая пряди, пока я не чувствую острую боль, и без того нарастающее напряжение между ног.

– Я никому не расскажу, – ухмыляюсь ему. – Просто используй меня. Кончи мне в рот, и я буду твоей маленькой игрушкой.

Он шумно сглатывает, его горло блестит там, где я лизнула его.

– Блядь, Сидни. Не искушай меня.

Как будто он не знает, что я обожаю бросать вызов.

Запускаю руку в его штаны и высвобождаю его член. Он такой горячий под моими пальцами, и мне с трудом удается охватить его размер – длинный, толстый и твердый. Свет свечи отражается на его гладкой головке, капля предэякулята поблескивает.

Я наклоняюсь вперед и слизываю ее, проводя языком по щели, слегка надавливая, пока он не издает стон. Он дергает меня за волосы, ругаясь:

– Блядь, блядь, блядь.

Боже, я никогда не чувствовала себя более могущественной, чем здесь, стоя на коленях. Я разрушаю этого расчетливого и сдержанного – одержимого – доктора, и могу доставить ему удовольствие, которое он так отчаянно пытается отрицать.

«Будь одержим мной, – думаю я. – Пожалуйста. Мне нужна твоя одержимость».

Я хочу, чтобы он обладал мной.

Широко открываю рот, чтобы принять его, но теперь он контролирует ситуацию, проталкиваясь через губы, удерживая мою голову, пока не упирается в заднюю стенку моего горла. Я заставляю себя расслабиться, избегая рвотного рефлекса.

Он снова ругается, делает тихие, грубые замечания о том, как хорошо он помещается, как хорошо я его принимаю.

– Я хочу, чтобы ты подавилась им, – говорит он со стоном. – Грязная маленькая шлюха.

Блядь.

Пульсация между ног становится острой, болезненный узел давления вопит о разрядке. Он точно знает, что сказать.

Каким-то образом я принимаю его глубже, и его темп начинает ускоряться, пока вдруг он не вздыхает и не отстраняется, его член выскальзывает из моего рта.

– Я не могу, – говорит он, хотя очевидно, что он борется за дыхание, борется за то, чтобы сохранить контроль.

Он убирает свой член обратно в штаны и застегивает молнию.

Я могу только смотреть на него, разинув рот, шокированная его силой воли, проснувшейся в последнюю минуту.

Он смотрит на меня сверху вниз, член упирается в ширинку, умоляя о свободе, и я наблюдаю борьбу в этих сумрачных глазах, битву между желанием и потребностью трахать, и долгом и потребностью оставаться профессионалом.

– Подползи к столу, – приказывает он.

Я смотрю на него.

– Что?

Его челюсть напряжена, когда он повторяет:

– Я сказал, подползи к столу, моя маленькая игрушка, – он делает паузу. – Тебе ведь хочется, чтобы тебя так называли, да?

О, черт возьми, да.

– Да, доктор, – говорю я, слегка надув губы, будто он доставляет мне неудобства. Внутри я, блядь, в восторге от того, что он на самом деле просит меня об этом. Кажется, я никогда в жизни не чувствовала себя такой окрыленной и возбужденной одновременно. У меня кружится голова.

Ползу по паркету и ковру, а он отступает передо мной, будто я пытаюсь догнать его, но не могу.

Он останавливается перед своим столом и протягивает ладонь, приказывая мне сделать то же самое.

Я замираю на середине пути, опуская верхнюю часть тела так, что оказываюсь на локтях, чтобы он мог хорошо видеть мою грудь в топе. Может, это из-за снов, но во всем этом есть что-то такое естественное. Он проводит ладонью по своему члену, сжимая его через ткань брюк, его дымчатые глаза прикованы к моему декольте. Он резко вдыхает, мышца на его скуле дергается, шея напряжена, будто он готовится к чему-то.

– Забирайся на стол, – приказывает он.

Я выпрямляюсь, собираясь спросить его, как именно, но он ворчит, наклоняется, хватает меня за руки и грубо ставит на ноги. Прежде чем я успеваю сделать что-либо, кроме как ахнуть, он обхватывает мою талию и поднимает меня, усаживая на поверхность.

Он больше ничего не говорит, просто кладет ладонь мне на грудь и толкает, пока моя спина не оказывается на столе, голова свешивается с одной стороны, ноги – с другой.

Затем он с силой раздвигает мои ноги и тянется к моим бедрам, пальцы зацепляются за пояс моих трусиков. Он начинает стягивать их с бедер, его движения порывисты, будто он боится, что передумает.

– Я попаду в ад, – бормочет он.

Но он не останавливается.

Если попадет, я вместе с ним.

Он стягивает мои трусики до колен и вдруг выпрямляется.

Наклоняется ко мне. Тянется к чему-то на столе.

Я приподнимаю голову как раз в тот момент, когда он засовывает мне в рот карандаш.

– Кусай его, когда захочешь закричать.

Я улыбаюсь, чувствуя вкус дерева. Похоже, он уже понял, что я громкая.

Затем он встает между моих ног, хватает меня за бедра и опускает голову.

Все мое тело напрягается в предвкушении, кончики пальцев впиваются в стол.

Но он ничего не делает, поначалу.

Я чувствую, как его дыхание щекочет меня, заставляя мои бедра извиваться, и я уже так близка к тому, чтобы просто ткнуться ему в лицо, чтобы почувствовать давление, какое-то облегчение.

– Пиздец какая прелестная, – говорит он хриплым голосом, и очевидно, что он смотрит на мою киску, такую открытую и выставленную напоказ для него. – Пиздец какая красивая.

Он касается моего клитора кончиком пальца, и я с силой сжимаю зубами карандаш, стону, жаждая большего. Он медленно трет его, затем проводит пальцем вниз, давление легкое, как перо, пока не достигает того места, где я ужасно мокрая.

– Такая сладкая, – стонет он, дразня мой вход. – Такая отчаянная.

Я задыхаюсь, соглашаясь с ним, не в силах сдержаться. Пытаюсь подставить ему бедра.

Это лишь заставляет его убрать палец, заставляя меня хныкать.

– Какая жадная киска для такой хорошей ученицы, – заключает он, его слова кружат мне голову. – Я чувствую запах твоего отчаяния. Я вижу его.

Я издаю звук желания, приглушенный карандашом.

Он опускает голову и дует на меня.

Я взвизгиваю, карандаш почти выпадает у меня изо рта.

Внезапно он набрасывается на меня, пожирая губами и языком. Он лижет меня вверх и вниз, засасывает мой клитор в рот, слегка покусывая, его пальцы начинают трахать меня одним, двумя, тремя. Он вводит их в меня и выводит, пока пожирает, а я стону, извиваюсь, почти падаю со стола.

Несколько раз ему приходится хватать меня за бедра и притягивать обратно вниз или подтягивать вверх, и затем он снова принимается поедать меня, будто его аппетит никогда не будет удовлетворен.

Это ощущается так правильно. Ощущается еще миллион разных вещей, но все так правильно.

Как будто я принадлежу ему, чтобы он мог меня пробовать, как будто я принадлежу ему, чтобы он мог делать со мной все, что захочет.

В глубине сознания я знаю, что после этого он попытается отступить, я знаю, что он позволяет себе поддаться, потому что сильно хочет меня. Но буду беспокоиться о завтрашнем дне завтра. А сейчас мою киску пожирает мой психолог, прямо на его рабочем столе, и это все, что мне нужно. Один хороший оргазм может стереть проблем на неделю вперед.

– О, черт, – его дыхание срывается, тело напрягается. Затем длинный стон, который вибрирует у моего клитора.

Он только что кончил?

В свои штаны?

Одна мысль об этом толкает меня за край.

– Боже! – выкрикиваю я через карандаш, когда оргазм прокатывается по мне, сотрясая конечности, заставляя мое тело подниматься со стола. Словно экзорцизм. Я продолжаю извиваться, зажмурив глаза, но вижу звезды, ногтями дико царапая дерево, задыхаясь. Если бы он не держал мои бедра так крепко, если бы его рот не продолжал безудержно пожирать меня, думаю, я могла бы сломаться на миллион осколков.

По крайней мере, карандаш сломался.

Он трескается пополам, и мне приходится выплюнуть его – вкус дерева и свинца смешивается с пиком блаженства.

Наконец Кинкейд отстраняется, тяжело дыша, а я нахожусь в эйфории от восторга. Мое тело вибрирует.

Он сглатывает, и слышно, как из него вырывается выдох. Поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.

Его глаза затуманены, стеклянно-серые, как воды пролива. Он хватает меня за локти, подтягивает вперед, так что я сажусь прямо, а затем накрывает ладонью мой затылок. Его лоб касается моего, и мы оба пытаемся отдышаться.

Ни слова не произносим.

Ничего и не нужно говорить.

Не сейчас.

Наконец он отпускает меня и выпрямляется.

Мой взгляд падает на его промежность, я вижу мокрое пятно.

Поднимаю глаза на него, приподняв бровь. Он и правда кончил?

Он бросает на меня сконфуженный взгляд, который говорит «да», и откашливается. Его губы блестят от моих соков.

– С некоторыми вещами ничего не поделать, – говорит он в качестве объяснения.

Он говорил это и раньше, и я вынуждена согласиться.

Он, я, мы, с этим… ничего не поделать.