Текст книги "Дело смерти (ЛП)"

Автор книги: Карина Халле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА 5

– Простите, – торопливо говорю я, врезаясь в грудь доктора Кинкейда. Он сложен, как каменная стена, но всё же делает несколько шагов назад, и его поразительные глаза на мгновение расширяются.

– Извиняюсь, – произносит он, и от его голоса по моему позвоночнику пробегает дрожь. Я всегда была падка на голос. Если у мужчины низкий, хрипловатый тембр, чуть грубый, чуть тягучий, – у меня подкашиваются колени. А если к этому добавляются мускулистые предплечья и сильные руки, то это для Сидни – святая сексуальная троица.

Мой взгляд падает на его руки, сжимающиеся и разжимающиеся в кулаки так, что это невольно напоминает мне знаменитый кадр с мистером Дарси из «Гордости и предубеждения». Определённо подходит под описание, хотя под чёрным шерстяным пальто, куда более уместным в зимний холод, чем в тёплый вечер, я не могу разглядеть его предплечья. Два из трёх – тоже неплохо, хотя, судя по ширине плеч, я готова поспорить, что его предплечья заслужили бы полный комплект.

«Хватит», – одёргиваю я себя. – «Последнее, что тебе сейчас нужно, – похотливые мысли к собственному профессору и психологу».

Старые привычки умирают тяжело.

– Если позволите, – произносит он, всё ещё держась на расстоянии и указывая на дверь, которая успела закрыться. Похоже, тот хочет избежать неловкого общения, и я понимаю, что, наверное, таращусь на него, как влюблённая дурочка.

Но, обойдя меня, он на мгновение встречается со мной взглядом – и я клянусь, мир замирает. Туман словно окутывает нас, отсекая редкие крики воронов и протяжного, печального свиста дрозда, пока не остаётся только тишина. Его тёмные, низко опущенные брови отбрасывают тень на глаза, а радужка – призрачный оттенок серого, в точности как туман. Взгляд его невыносимо яркий, электрический, пронизывает до самой души, будто он видит меня всю.

И то, что он видит, пугает его.

Настолько, что быстро отводит взгляд.

– Я Сидни Деник, – выпаливаю я, не желая, чтобы он просто ушёл и чтобы мой будущий психотерапевт составил поспешное мнение. – Я учусь в вашем классе, – добавляю, и тут же внутренне морщусь: конечно, я учусь в его классе. Здесь все учатся.

Он замирает, длинные пальцы обхватывают дверную ручку. Потом кивает, облизывает губы, колеблется. Затем на миг закрывает глаза и поворачивается ко мне.

Он снова смотрит прямо, и теперь в его взгляде меньше напряжения. По-прежнему хранит в себе какую-то необъяснимую отстраненность, но суровость сменилась мягкостью. Морщинки в уголках глаз выдают его возраст – около сорока.

Он вытирает ладонь о пальто.

– Простите. Руки чистые, но пахнут соляркой. – Он пожимает мою руку крепко и твердо, его ладонь теплая, и от прикосновения будто разряд пробегает от его кожи к моей. Не так, чтобы ударить, но достаточно, чтобы вспыхнули нервные окончания и по спине разбежались искры. Он держит мою руку дольше, чем это уместно, и чем дольше держит, тем глубже становится его взгляд, пока я не ощущаю, как он начинает расплетать во мне что-то, чего я расплетать не хочу.

Он тяжело сглатывает, губы сжимаются в жёсткую линию, и он отворачивается, отпуская мою руку. Опять нервно шевелит пальцами у бедра.

– Уэс Кинкейд, – говорит он, прочищая горло.

– Мне звать вас профессор Кинкейд или доктор Кинкейд? – удаётся спросить мне.

– Как угодно, – отвечает он, голос становится ещё более хриплым. Он снова прочищает горло. – Вы предпочитаете Сидни или Сид?

– Как угодно, – повторяю я. – Думаю, буду звать вас просто Кинкейд.

Он мягко, искренне улыбается, будто я его позабавила. Глаза светлеют, лицо слишком красивое, черт его побери.

– Тогда буду звать вас Сидни, если не скажете иначе.

– Друзья зовут меня Сид, – говорю я с намёком. – Не знаю, будем ли мы друзьями.

Я понимаю, что флиртую, и не должна, совсем не должна, но он, похоже, не смущён.

– Поживём – увидим, – произносит он. – Только не опоздайте завтра на занятия. – Его лицо принимает суровое выражение, которое у него получается на удивление хорошо, но я понимаю, что это в шутку.

– Не опоздаю, – отвечаю я. Он кивает и исчезает в здании.

Я стою ещё мгновение перед закрытой дверью, ощущая странное отчуждение. Туман вокруг, кажется, начинает рассеиваться под солёным бризом, свет становится ярче. Я подношу руку к носу. Она и правда слегка пахнет соляркой, но еще чувствую табак. Наверное, он курит.

В любом случае, это не так уж противно. Я держу руку у лица, пока иду к главному корпусу. Этот запах навевает смутное воспоминание, что-то из детства, что-то тёплое. Моя бабушка годами выкуривала легкие «Мальборо», а отец всегда пах соляркой своих рыбацких лодок.

От этого воспоминания грудь сжимает боль. Горе странная штука. Оно живёт рядом с тобой – то тихо, то внезапно прорывается сквозь случайную мысль, воспоминание или запах, словно кулак пронзает сердце, заставляя пережить всё заново. Я часто думаю о горе как о бесконечном цикле, змее скорби, пожирающей собственный хвост.

Отец умер три года назад, и теперь я могу вспоминать его без слёз почти каждый день. Мы никогда не были особенно близки – он редко бывал дома, – но у нас всё же были хорошие отношения. Мы были как корабли, расходящиеся в ночи, и, учитывая его занятие, – в буквальном смысле. Иногда мне кажется, что моя склонность забывать что-то, если этого нет рядом, – та самая «проблема с постоянством объекта»¹³ – спасает меня от безумия и горя. Это один из немногих подарков, что даёт мне СДВГ. Второй – способность уходить в гиперфокус и одержимость тем, что я люблю, что и делает мои оценки отличными – но только по предметам, которые мне нравятся. (Поэтому тот курс по математическому анализу был сущим адом).

Глухое воркование ворона заставляет меня поднять взгляд. Он сидит на верхушке тотемного столба впереди. Я прошла мимо корпуса и даже не заметила.

Инстинктивно тянусь в карман куртки за телефоном, чтобы сделать фото: ведь на верхушке тотема тоже ворон, и на фоне тумана это было бы потрясающе. Но пальцы нащупывают пустоту – я вспоминаю, что телефона у меня нет, и ещё долго не будет. Мысль вызывает нервное напряжение, словно у меня отняли конечность. Но я снова напоминаю себе, что так будет лучше.

Достаю из кармана часы. До начала ужина ещё сорок пять минут. Могу пойти в комнату и распаковать вещи, но это кажется слишком утомительным. Могу подождать в столовой, но приходить так рано и сидеть одной не хочется.

Я решаю прогуляться к беседке, идя по каменной дорожке, что извивается между зарослями салала. Мокрые, плотные листья скользят по моим ногам, оставляя влажные следы на джинсах.

Маленький полуостров, на котором стоит беседка, безлесен, здесь лишь скалистые выступы и мох, и отсюда открывается прекрасный вид на залив – по крайней мере, в ясную погоду. Сейчас же я вижу только причал и плотное покрывало тумана. Где-то там, за ним, простирается дикий Северный Тихий океан, где рифы, скалы и крошечные островки гасят его мощь, пока до залива докатываются лишь мягкие волны. Здесь тихо, спокойно. Я усаживаюсь на столешницу деревянного стола для пикника и пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов. Слышу крик белоголового орлана, но всё остальное остается призрачным.

Говорю себе, что иногда грустить – нормально. Что сделанного не вернуть. Что, как бы ни сложилось, даже если завтра утром выяснится, что я потеряла стипендию и меня отправят домой, то справлюсь.

«И где теперь мой дом?» – думаю я, чувствуя поднимающуюся тревогу. У меня больше нет дома. Я сдала ключи. Не смогу жить в кампусе. Придётся искать работу, когда вернусь, но пока не найду – останусь без крыши. Жить в районе залива я уже не смогу – слишком дорого. Куда мне тогда податься?

Чёрт, я в полной заднице.

Провожу пальцами по старым доскам стола, по вырезанным и процарапанным надписям.

Э.ДЖ+М.П

Ник пахнет, как серфер.

Мартин любит Эми.

Не ешь тех, кто ходит. Не ешь тех, кто говорит.

Джессика…

И дальше кто-то что-то написал, но зачеркнул.

Не доверяй никому.

Они все тебе лгут.

Я замираю на этой надписи и тут слышу шорох в кустах за спиной.

Оборачиваюсь и вижу вспышку пастельно-розового хиджаба и дружелюбное, улыбающееся лицо.

Сердце подскакивает.

Амани?

– Пошли, Сид! – кричит Амани, маша рукой. – Опоздаешь на ужин! – и тут же скрывается в кустах.

– Подожди! – кричу я, поднимаюсь и выбегаю из беседки. – Амани!

Я едва не поскальзываюсь на мху, но удерживаюсь и бегу по тропинке, пытаясь догнать её. Но она невероятно быстра.

Когда главный корпус уже виден, её и след простыл.

– Амани! – снова кричу я, оглядываясь и вижу только Лорен, Мунавара и ещё одного парня, выходящих из здания.

– Эй, тубистка! – приветствует меня Мунавар.

Подбегаю к ним.

– Вы не видели Амани?

Лорен хмурится:

– Кого?

– Амани, – говорю я, окидывая взглядом территорию. – В розовом хиджабе. Её не было на занятии, но она летела со мной на самолёте.

Лорен качает головой:

– Нет, такую здесь не видела. Готова к ужину?

– Наверное, – отвечаю я с неохотой. Амани сказала, что я опоздаю. Может, она уже внутри, в столовой.

– Я Джастин, – говорит третий парень, пока мы идём. – Джастин Вонг. – Он симпатичный, высокий, с густыми чёрными волосами и самоуверенной улыбкой. По тому, как на нём сидит флисовая куртка, видно, что он занимается спортом. – Я, кстати, и правда играл на тубе в старшей школе.

Я смеюсь:

– Может, Ник что-то перепутал, – делаю паузу. – Слушайте, вас не смущает, что мы так мало будем работать в лаборатории?

– Лабораторная рутина меня утомляет, – весело отвечает Лорен. – Моя специальность – лесная биология, университет Виктории. Я больше люблю быть в лесу, чем в помещении.

– Я в морских науках, – говорит Джастин. – Когда не буду в воде, буду в плавучей лаборатории.

Я смотрю на Мунавара, который в футболке с шуткой про грибы. Он улыбается и кивает:

– Я просто рад быть здесь.

Мне стоит взять с него пример.

Мы заходим в столовую, которая куда уютнее, чем может показаться её название. Она напоминает гостиную главного корпуса, только вместо кресел здесь длинные деревянные столы с клетчатыми красными скатертями и удобными стульями. Возле одного конца стола горит камин, а другого – оживлённая кухня, откуда доносится запах жареной курицы.

Окидываю взглядом зал, но Амани здесь нет.

Один стол уже занят, мы садимся за другой, пока остальные студенты подтягиваются. Шум негромких разговоров и скрип стульев наполняет пространство. Седоволосая сотрудница с косами выходит из кухни с двумя кувшинами воды и наполняет стаканы. Я всё продолжаю озираться по сторонам, ожидая, что Амани появится. Может, она в туалете.

В углу, рядом с камином, открывается дверь, и в зал входит Дэвид Чен, за ним – Эверли, Ник и трое незнакомцев: белый мужчина в идеально сидящем костюме с чёрными, словно покрашенными, волосами, с глубоко посаженными, бусинками-глазами и прямой осанкой; азиатка в очках с длинными волосами; темнокожая женщина с множеством ожерелий поверх лабораторного халата и широкой улыбкой; и латиноамериканец с бритой головой, который машет нам. Почти закрывшуюся дверь мягко придерживает и протискивается внутрь Кинкейд, присоединяясь к ряду людей у камина.

– Добрый вечер, студенты, – говорит Дэвид, складывая руки. – Добро пожаловать в поселение. Я знаю, вы голодны и, наверное, устали, поэтому не буду задерживать. Просто хочу представить команду. Кого-то из них вы, возможно, уже знаете, кого-то – нет, но к концу ваших шестнадцати недель, мы с вами двенадцатью сблизимся.

Двенадцать. На занятии нас было одиннадцать. Амани там не было.

Я оглядываюсь – нас шестеро за одним столом, еще шестеро за другим.

Двенадцать.

В конце сидит девочка с веснушками и кудрявыми рыжими волосами. Раньше ее в классе не было. Она оперлась подбородком на руку и внимательно смотрит на Дэвида, словно зачарованная.

Я собираюсь подтолкнуть Лорен и спросить, кто это, когда голос Дэвида становится громче. Смотрю на него и удивленно замечаю, что он глядит прямо на меня. Клянусь, все смотрят на меня, словно ждут, что я обращу внимание.

– Позвольте представить вам генерального директора и операционного директора фонда «Мадрона» – доктора Эверли Джонстон и доктора Майкла Питерсона, – говорит Дэвид.

Слышатся аплодисменты. Поскольку все смотрят на меня, я тоже хлопаю, хотя это движение вызывает у меня головную боль – обычное дело, когда долго не ешь. Надеюсь, меня вскоре накормят, пока я не превратилась в настоящую злюку от голода.

К счастью, пока Майкл говорит, приносят закуску – крем-суп из моллюсков в хлебной булочке.

– Это уже седьмой год нашей программы для аспирантов, – начинает он. Время от времени он улыбается, но улыбка не искренняя. В нем чувствуется холод, и дело не только в глубоко посаженных глазах и ярко выраженных бровях, из-за которых он кажется постоянно сердитым. Я сразу испытываю к нему неприязнь. – Мы начали с пары студентов, потом было шесть, а теперь – дюжина. Скажу честно, летний сезон – мой любимый именно по этой причине. Из-за вас. Вы дарите жизнь поселению, этой земле. Представьте себе нас, исследователей, которые долго находятся в изоляции. Мы любим нашу работу, и природа здесь прекрасна. Это словно жить в раю, созерцая творение Бога, в то время как мы сами творим, – его взгляд скользит по остальным докторам, которые улыбаются и кивают, все, кроме азиатской женщины, смотрящей в пол, и Кинкейда, который глядит прямо перед собой, заложив за спину руки.

– Но вы все, – продолжает Майкл, вновь глядя на нас, – вы делаете нашу жизнь здесь куда интереснее. Вы не просто студенты, не чужаки, вы – неотъемлемая часть нашей работы. Вы – свои. Так что, думаю, я не одинок, когда говорю: добро пожаловать в семью.

Опять аплодисменты. Если бы это была речь Эверли, я бы поверила, но по какой-то причине словам Майкла не доверяю ни на йоту.

Я возвращаюсь к своему супу. Он насыщенный, идеально соленый, с крупными кусками дикой семги, и слушаю, как остальные ученые представляются. Азиатка – доктор Джанет Ву, очень мягкая, кажется, ей некомфортно быть в центре внимания, именно она будет учить нас в лаборатории. Затем – женщина с ожерельями, жизнерадостная Изабель Карвальо из Бразилии, руководитель геномной лаборатории. И мужчина с бритой головой – Габриэль Эрнандес из Мексики, глава морских наук.

Потом Кинкейд. Он очень краток – просто называет свое имя и больше ничего не говорит. Кажется, он человек немногословный.

Когда они заканчивают, то уходят, и нам приносят жареную курицу. Несмотря на голод, я смогла съесть только половину супа и сомневаюсь, что смогу осилить курицу.

Я снова толкаю Лорен.

– Кто эта рыжая? – спрашиваю, стараясь не слишком заметно указать на девушку.

Она бросает взгляд и качает головой, насаживая курицу на вилку.

– Не знаю. Ее не было в классе. Новенькая?

Но если она новенькая, то где Амани? Здесь двенадцать человек. Амани была бы тринадцатой?

Я не говорю об этом Лорен – не хочу показаться одержимой и странной в первый же день. Честно говоря, не понимаю, почему я так зациклена на Амани.

Хотя… возможно, понимаю. Чем больше я об этом переживаю, тем меньше думаю о своих настоящих проблемах. О той самой беде, что скоро должна случиться.

Когда ужин заканчивается, я иду в свою комнату распаковывать вещи, а Лорен, Мунавар и Джастин отдыхают в общей комнате. Мне бы хотелось присоединиться и попытаться быть общительной, но думаю, лучшее, что я могу сделать – принять «Найквил»¹⁴, который купила в аэропорту Ванкувера, и лечь спать.

Но после распаковки не могу найти ни «Найквил», ни свои наклейки с Ванкувера, ни брелок. Да и часть одежды исчезла. Клянусь, я брала белое худи «Стэнфорд», любимую пижаму (на самом деле это огромная футболка с Мисс Пигги¹⁵, которой уже лет десять и скоро она вся изорвется), и черные кроссовки «Найк». Теперь у меня только белые – и они вряд ли долго проживут в этой грязи.

Я сажусь на край кровати и пытаюсь вспомнить, куда могла положить вещи, решая, что, скорее всего, оставила их в гидросамолете. К счастью, нахожу бутылочку мелатонина и принимаю одну таблетку. Иногда он помогает, иногда нет, но я боюсь, что не смогу уснуть – мысли будут кружиться вокруг всех «что, если».

Стараюсь обустроиться как дома. Выполняю ночной ритуал: смываю макияж, ухаживаю за кожей, делаю упражнения для лица от боли в височно-нижнечелюстном суставе, выключаю свет. Вот-вот собираюсь лечь, как прохожу мимо окна.

И замираю.

Под кедром, освещенный только тлеющей сигаретой, стоит темная фигура. Я чувствую его взгляд на себе, хотя не могу разглядеть, кто это.

Он наблюдает за мной без стыда и смущения.

Потом медленно поворачивается и уходит.

И только тогда я узнаю его.

Кинкейд.

ГЛАВА 6

Я, наверное, сплю.

Точно сплю.

Лежу на кровати, комната погружена в темноту. Холодный воздух проникает через открытое окно, принося с собой аромат кедра, моря и табака.

Я голая, смотрю в потолок, а сильные теплые руки крепко держат меня за бедра, тянут к краю кровати.

– Какая красивая киска, – хриплый голос шепчет между моих ног. – Слишком тугая маленькая киска для такой грязной сучки.

Я краснею, слова разжигают меня так же, как его язык, скользящий между моими бедрами. Я хочу его так сильно, что готова содрать с себя кожу.

– Скажи мне, чего хочешь, Сид, – мужчина дует на мой клитор, и я сжимаю его голову ногами. – Хочешь, чтобы я лизал твою сладкую киску, пока ты не взорвешься и не будешь умолять меня? Сделать тебя такой мокрой, что ты будешь сквиртить прямо мне в лицо? Или этого уже недостаточно, чтобы тебя удовлетворить? Нет. Ты хочешь, чтобы я засадил свой член в эту тугую дырочку, хотя мы оба знаем, что он туда не влезет.

Я стону, поднимая бедра, прохладный воздух ласкает тело, соски твердеют, но это не гасит огня под кожей.

– Хочу… – шепчу охрипшим голосом, не в силах выразить словами весь этот бурлящий в душе порыв. Хочу, чтобы он унижал меня, хочу ощущать страх, который вызывают его слова, хочу избавиться от всех своих оков. Хочу его член, его руки, его язык. – Хочу, чтобы ты сказал мне заткнуться и терпеть, как грязная шлюха.

Зловещий хмык. Он поднимает голову, я поднимаю свою.

Наши взгляды встречаются – дымчато-серые глаза, которые смотрят прямо в душу.

– Это можно устроить, – тихо произносит Кинкейд с извращенной улыбкой.

Адреналин разливается по телу при одной лишь мысли, пока всё не начинает мутнеть, и погружается в черноту.

Потом – ничего.

Ничего, кроме желания, потребности и…

Резкий звонок будильника заставляет меня резко сесть. В панике оглядываюсь, ищу источник звука и бью по будильнику, пока тот не замолкает.

Я выдыхаю дрожащим голосом: «Чёрт возьми». Прижимаю пальцы к шее – пульс бешено стучит. Не могу понять – сердце бешено колотится из-за сна или из-за оглушающего будильника.

Наверное, и то, и другое.

Это был сон, правда?

Поднимаю одеяло, почти ожидая увидеть себя голой, но, конечно, я все ещё в своих шортах с грибами. Утренний свет льется через окно – оно закрытое.

Вспоминаю: перед сном я видела Кинкейда, стоящего под окном, курящего сигарету и смотрящего на меня.

Может, это тоже был сон?

«Ты должна надеяться, что это был сон», – говорю себе, вставая с кровати. Иду к окну и смотрю на кедр за стеклом, в тусклом и сером свете. «Тебе совсем не нужен профессор, который ошивается у окна».

И всё же от этой мысли у меня между ног пульсирует, хотя, наверное, эту остаточную возбужденность стоит списать на сон.

Я качаю головой и смотрю на часы – шесть тридцать утра. После завтрака, который в восемь, у нас будет занятие. Мне больше всего сейчас нужен холодный душ.

Беру косметичку и полотенце, выглядываю в коридор. Слышу шорохи в соседних комнатах, но одна из душевых в конце свободна, и я поспешно иду занять ее, чтобы никто не успел раньше.

Душ просторный и комфортный, но я не задерживаюсь – слышу стук в дверь.

– Пять минут, – звучит резкий голос. Я сразу понимаю, что это Клэйтон.

Я вздыхаю и начинаю аккуратно смывать кондиционер, стараясь не запачкать стены. Он фиолетовый, для нейтрализации желтизны в темно-русых волосах – дорожный миниатюрный флакон, украденный в момент отчаяния в «Таргете».

Выхожу из душа и одеваюсь в пижаму, как раз к тому моменту, когда он снова стучит. В полотенце идти мимо Клэйтона – слишком высокий риск.

Открываю дверь, он смотрит на меня с жадностью.

На мои груди, конкретно. Я крепко сжимаю полотенце.

– Надеялся, что это ты, – говорит он, едва встречая взгляд.

Я хмурюсь и прохожу мимо него, обходя его стороной, вода с волос стекает по спине.

– Эй, кажется, мы сначала не нашли общий язык, – кричит он вслед.

Игнорирую его. Не хочу создавать себе проблемы – учитывая моё положение, но если он продолжит в том же духе и хоть немного попробует домогаться, я сдам его по полной.

Закрываю дверь на ключ, собираюсь. Пытаюсь забыть встречу с Клэйтоном, но мысли всё равно возвращаются к Кинкейду, ко сну. Он действительно стоял под моим окном? Помню, как собиралась выключить свет, и тут мой взгляд поймал тлеющий огонек. Сон казался таким реальным, но теперь уже кажется расплывчатым, как и все сны. Но он, курящий под окном? Это ощущается настоящим.

«И что с того?» – думаю я, доставая из шкафа маленький фен. Он не может выйти на перекур? Скорее всего, Кинкейд даже не смотрел на меня – я же не видела его глаза. Может, это был кто угодно другой.

Но чем больше об этом думаю, тем хуже становится.

Высушив волосы, задерживаюсь перед зеркалом. Фиолетовый шампунь действительно сработал – волосы стали светлее на несколько оттенков, теперь они медово-русые, и синий цвет глаз кажется насыщеннее. Провожу пальцами по щекам, сосредотачиваясь на челюсти – она всегда была широкой из-за постоянного скрежета зубами и напряжения, но, похоже, вчерашний массаж для лица сработал – лицо кажется более стройным. Наверное, это первый раз, когда я так внимательно смотрю на себя в зеркало. Чаще просто мельком бросаю взгляд, словно боюсь увидеть себя настоящую.

Но сейчас я заставляю себя смотреть. И с удивлением обнаруживаю в отражении другую себя. Более взрослую, закалённую и, надеюсь, мудрую.

Ту, кто определённо не должна желать, чтобы её новый профессор тайком наблюдал за ней ночью через окно.

За завтраком я сижу вместе с Лорен, Джастином и Мунаваром, который пока что не нарушает своего обещания носить каждое утро новую футболку с грибами – сегодня на нем майка с веселыми мультяшными грибочками и надписью: «Мы поГРИБём тебя заживо». По какой-то причине у меня совсем пропал аппетит – я еще сыта после ужина вчера, но кофе пью столько, что хватило бы утопить коня.

Утро теплое, солнце где-то прячется за туманом, который стелется у берега и скользит между деревьями, пока мы идем в учебный центр. Студенты болтают оживленнее и раскованнее, чем вчера – все уже немного познакомились. Я держусь рядом с Лорен, чувствуя на себе взгляд Клэйтона сзади, и стараюсь не обращать на него внимания.

Мы входим в здание, и Кинкейд стоит, прислонившись к столу у доски, сложив руки на груди. На нем узкие темно-серые джинсы и черная рубашка – подчеркивающая рельеф его мускулистого, но стройного торса, рукава которой засучены до локтей. Комплект всех трех собран: его предплечья – просто совершенство.

Он на мгновение встречает мой взгляд, между нами словно вспыхивает искра, прежде чем перевести взгляд на других.

– Возьмите планшет из стопки слева, – говорит он грубым голосом, вызывая у меня мурашки по спине. Мой сон так хорошо имитировал его, что я краснею.

Я хватаю планшет и иду за Лорен к тому же столику, где мы сидели вчера.

– Планшет ваш на всё время пребывания здесь, – информирует нас Кинкейд.

– Круто, – говорит Мунавар, – можно проверить почту.

– Конечно, – Кинкейд продолжает с легкой усмешкой, – Wi-Fi для вас не предусмотрен.

– Варварство, – бормочет Мунавар себе под нос.

– По окончании программы вы сможете перенести все данные на свои компьютеры дома, так что ничего не пропадет, – объясняет Кинкейд. – У нас здесь смешанная группа студентов из разных вузов, работающих над многими проектами, так что планшет должен подойти. Если нужно будет больше памяти, можем одолжить Макбук.

Он выпрямляет руки, берет учебник со стола, достает из кармашка рубашки очки в темной оправе и надевает их. Из-за этого движения виднеется татуировка под рукавами – что-то вроде черных перьев. Мое сердце пропускает удар.

– Очки и татуировки, – шепчет Лорен, толкая меня в руку, будто я пристально не смотрю на него. – И кольца на пальце не видно. – Она принижает голос еще больше. – Хотя я не одобряю отношения со своим профессором.

Я смотрю на нее, и она игриво подмигивает. Ревность в моем сердце разворачивается, как змея с острыми клыками, совершенно неожиданная. Как будто у меня есть на него хоть какие-то права только потому, что мне приснился тот сон. К тому же я уже проходила через подобное – это приносило только стыд и боль, не то, что приятно вспоминать.

Кинкейд прочищает горло, смотря вниз, листая страницы.

– Вы все здесь, в Фонде «Мадроны», потому что можете предложить что-то ценное – продвижение в нейробиологических исследованиях. Большинство из вас сосредоточены на микологии и лишайниках, но некоторые пришли с морских наук. В итоге цель одна: открыть новые свойства уже известных видов – будь то обычная вешенка или стебель морского коха, – либо обнаружить новые виды в мире, который почти не изучен. – Он поднимает взгляд на нас. – Сколько из вас подали заявки из-за наших успехов в исследованиях болезни Альцгеймера?

Большинство студентов, в том числе и я, поднимают руку.

– Так и думал, – говорит он. – Трудно не услышать о наших успехах и не захотеть присоединиться. Но все это было счастливой случайностью, как часто бывает в науке. Мы уже знали, что гифы и мицелий обладают способностью принимать решения, что мицелий демонстрирует пространственное восприятие, обучение и кратковременную память. Мы знали, что «Hericium erinaceus»¹⁶, или ежовик гребенчатый, показал перспективы в неврологических исследованиях и даже появился в добавках, которые обещают повысить умственные способности. Среди его активных веществ лишь «Эринацин А»¹⁷ имел подтвержденное фармакологическое действие на центральную нервную систему. Признайтесь, вы все пробовали эту мерзкую смесь, которую называют грибным кофе. Оно работает, но это отвратительно. Я предпочту эспрессо, спасибо.

Кинкейд слабо улыбается, и по комнате прокатывается легкий шепот и смех.

– Но, несмотря на все наши достижения, мы пока не смогли отделить интеллект самого гриба от его химических компонентов, – продолжает он. – Пока, однажды, это не свершилось. – Кинкейд делает паузу, опускает взгляд в учебник и поправляет очки. Глаза закрываются на миг, лицо хмурится, будто он погружается в размышления. Потом открывает их. – Как вы все знаете, к сожалению для ваших студенческих стипендий, микология недофинансирована. Большинство ученых отчаянно ищут прорывы, но не могут собрать достаточно средств на исследования. Когда «Мадрона» открыла «Аманита эксандеско», нужное финансирование наконец появилось. Джонстоны пошли на огромный риск, переключив капитал и интересы с экологической обсерватории на исследования микологии и другой таксономии в фармацевтике. Это окупилось с лихвой. Исследования, что ведутся в том здании, – кивает он в сторону лаборатории, – могут изменить мир. Лекарства от болезни Паркинсона, Альцгеймера, инсульта и даже нейроразвитийных расстройств, таких как СДВГ и ОКР, у нас под рукой. Благодаря полученным знаниям, изучая «Аманита эксандеско», мы теперь можем применять эти знания ко многим другим организмам. Вот тут-то вступаете вы.

– Но кто сказал, что людям с СДВГ нужно «лекарство»? – вырывается у меня.

Он резко поворачивает ко мне голову, в его глазах вспыхивает странное выражение.

– Полагаю, у тебя СДВГ, – говорит он спокойно. Не дожидаясь подтверждения, продолжает. – Многие принимают лекарства. Это не хуже, чем принимать прописанные стимуляторы – только в идеале достаточно будет одного раз, и вы изменитесь навсегда.

– Звучит неплохо, – вставляет девушка по имени Нур. – Я всегда забываю вовремя принять лекарства.

«Но что, если потеряешь суть себя?» – думаю я, но молчу, понимая, что некрасиво перебивать его речь. Я знаю, что думать о СДВГ как о суперспособности опасно – многие страдают от него, и нейроразнообразное сообщество далеко не едино. Но сама мысль, что это может исчезнуть навсегда, заставила меня замереть.

– Вы сказали, что Мадрона открыла этот гриб, – спрашивает Мунавар. – Он рос на вашей территории?

Кинкейд кивает.

– Да. Доктор Эверли Джонстон нашла его во время сбора грибов.

– Как вы тогда узнали, что у него те же свойства, что и у львиной гривы?

Кинкейд пожимает плечами.

– Просто было предчувствие, – затем снова смотрит в книгу. – А теперь я хочу перечислить виды грибов, которые вы, вероятно, встретите здесь. Наверняка вы видели «Chlorociboria aeruginascens»¹⁸, или синий пятнистый гриб, который окрашивает кору кедров, – начинает он и затем долго перечисляет все виды грибов, с которыми нам предстоит познакомиться.

Я записываю всё в свой планшет, стараясь сосредоточиться на заметках, а не на Кинкейде. Хотя удержаться сложно – хочется разгадать, что за татуировка у него на руке, есть ли другие, и как тот выглядит голым. Во сне у меня остался лишь расплывчатый образ, детали полностью стерлись.

Когда занятие наконец заканчивается, я знаю, что должна уйти вместе с Лорен и всеми остальными, но задерживаюсь. Меня тянет к Кинкейду, и я не могу объяснить почему (ладно, он умён и чертовски привлекателен – может, этого достаточно).

Я подхожу к его столу, где он собирает учебники.

– Кинкейд, – говорю я.

Он поднимает взгляд, снимает очки и кладёт их в карман рубашки, выпрямляясь.

– Мисс Деник. Надеюсь, вы не обиделись на мои слова. – Его голос напряжён, а взгляд, устремлённый в мои глаза, остаётся непроницаемым.

Я качаю головой, ощущая странное смятение рядом с ним.

– Я думала, ты будешь называть меня Сид, – говорю я, но он продолжает смотреть прямо на меня, кадык дергается, когда тот сглатывает. – Впрочем, нет. Я не обиделась. Просто сама идея почему-то меня задевает.

– Хотел бы поговорить с тобой об этом на наших сессиях, – отвечает он, прижимая книги к груди. Я не свожу глаз с его больших рук, с проступающих вен на предплечьях. Мысль о том, что у нас будут сеансы психологии один на один, одновременно захватывает и пугает меня. Мне хочется остаться с ним наедине, но перспектива того, что он будет копаться в моих мыслях, вызывает беспокойство. А хочется остаться для него тайной: скрытой и недосягаемой.

«Да, конечно», – говорю я себе. – «Как будто ты когда-нибудь была для кого-то загадкой».