Текст книги "Сицилианская защита"

Автор книги: Карэн Симонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Вдали завиднелся железнодорожный мост.

– Я уже дома, – сказал старик, показывая на нахохлившийся особнячок на правом берегу Гетара. – Каждый день так: выхожу чуть свет и возвращаюсь вечером. И иной раз, вот как сегодня, увлекаю с собой кого-нибудь из молодежи, вроде тебя, чтобы не быть одному.

Он остановился, поднял ворот пиджака и, взяв меня за руки, проговорил:

– Молодой ты. Однако с этих пор уже думай, чтобы не остаться в жизни только парикмахером или кем там еще, чтобы потом не утешать себя: мол, хорошо, хоть один взгорок обрел и можешь с него видеть мир...

Старик зашагал, но, чуть пройдя, обернулся и, уже смеясь, крикнул мне:

– Этот совет я даю тем, кто от зоопарка доходит со мной сюда пешком. Чтобы молодым случайно не показалось, что нам больше и советовать нечего!.. Спасибо, друг, за компанию...

Домой я добрался поздно вечером, примерно в то время, когда городской транспорт уже работает без перегрузки, когда на остановке не ждешь больше трех минут, когда пассажиры любезно уступают друг другу места, благо свободных сколько угодно, то время, когда кондукторы отрывают билеты столь искусно, что ты лишаешься удовольствия всю дорогу складывать и умножать цифры номера, – то время, когда билеты бывают без номеров.

На кухне меня дожидался Ваган.

– Где ты пропадал весь день? – спросил он.

– В зоопарке.

– С Асмик?

– Нет.

Ваган немного помолчал, потом сказал:

– Какие новости в зверинце? – У тигров расстройство желудка.

Ваган захлопал ресницами. Он, конечно, очень хотел бы знать, шучу я или говорю серьезно.

– Какой-то ты сегодня не такой,– качая головой сказал он.– Что случилось?

У меня, уже не было секретов.

– Наверное, разойдусь с Асмик...

– Да брось?!

Я похлопал Вагана по плечу.

– Просто так?.. Ни с того ни с сего? – испуганно спросил он.

– Ну, если бы была причина, тогда зачем разводиться.

Ваган улыбнулся, подмигнул, как бы говоря: "Понимаю!" – и сказал:

– Честное слово, никогда не слыхал, чтобы и у тигра было расстройство желудка!.. Что сказал?..

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Айказян решительно возражает,– сказал я.

Склоненный над шахматной доской дядя выпрямился, потер пальцами подбородок и, не отрывая взгляда от поля брани, спросил:

– А чем он мотивирует? – и, как истинный полководец, уверенный в разработанной им тактике, повел в бой своих черных воинов.

Остроумный ход вызвал у него на лице удовольствие, но не надолго.

Ровно на столько времени, сколько понадобилось, чтобы перейти на другую сторону доски: новая позиция черных угрожала королеве белых.

Дядя, сочувствуя белому королю, удрученно покачал головой.

– Лучи, говорит, опасны. Мы и так, говорит, сделаем нашу работу, а киевский ученый просто гонится за модой, – ответил я.– И еще говорит, что у науки нет страшнее врага, чем мода.

Я лежал на тахте. Кулаком боднул одну из взбитых подушек и перевернулся на спину. Потолок в комнате был такой высокий, что казалось, .надо мной вообще ничего нет.

И наверное, поэтому меня вдруг обуяло щемящее чувство одиночества.

– Такой высокий потолок – это же слишком, – сказал я.

– Вспомнил Асмик? – спросил он.

– Не знаю...

Когда Акоп Терзян снова вернулся к позиции белых, мне стало ясно по выражению его лица, что белый король проиграл. Я сел.

– А почему бы тебе не сказать Айказяну, что ты все равно будешь работать с этим жестким излучением? – спросил дядя, собирая черные и белые фигуры.– Прямо завтра же подойди к нему и скажи.

– А потом?

Он недоумевающе посмотрел на меня.

– Потом начнешь серьезно.заниматься этой проблемой.

– Не разрешит! Он – заведующий лабораторией. Не разрешит, и все тут.

– Ну, а тогда что ты терзаешься? Забудь, об этом.

– Терзаюсь, потому что не могу я быть автоматом. "Перегони мономер" перегоняю. "Добавь такого-то катализатора..." – добавляю. "Температура должна быть такой-то..." – и я глаз не спускаю с термометра.

– И никогда даже не подумаешь сделать так, как тебе подсказывает твоя интуиция? – улыбнулся дядя. – Все потому, что очень ты нерешительный человек.

– А ты, решительный, чего выгадал?

Правая бровь у дяди поползла вверх. Заложив руки за спину, он принялся ходить из угла в угол, обдумывая ответ.

– Выгадал себе свое одиночество! – наконец проговорил он.-Звание "страдальца" выгадал. – Дядя остановился передо мной и посмотрел мне в глаза.– И еще большую пенсию!.. Ни к чему из перечисленного я и не стремился. А того, к чему стремился, не дали постичь. Опустили шлагбаум на пути!..

Он подошел к магнитофону, включил его. Заскользила коричневая лента, и в комнату вошел Комитас [К о м и т а с – великий армянский композитор (1869-1935).].

– А я не хочу, чтобы подобное произошло со мной. Меня не привлекает судьба отца.

Комитас покинул комнату. Теперь уже звучал голос Зобиана [К а р п и с Зобиян – современный румынский оперный певец, армянин по происхождению].

Я хотел выключить магнитофон, потому что казалось, дядя с.лушает музыку, а не меня.

– Так ты считаешь меня нерешительным? Верно.Я вдруг обнаружил, что теряю почву. – А помнишь основную формулу Эйнштейна? Неужели он мог ошибиться? И неужели в этой его пусть даже шутке нет зерна истины?

– То были другие времена, – сказал дядя, – другие времена. И к тому же, если хочешь знать,– дядя вдруг оживился, – Эйнштейн не стал держать язык за зубами, когда над Хиросимой и Нагасаки взорвались атомные бомбы.

– Это еще ничего не значит, дядя, – возразил я. – Ты не придал значения формуле, а я придаю и думаю, что прав.

Дядя подкрутил белую кнопку, и Зобиан запел еще громче: ...Армения, обетованный край...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На улице уже сгустились сумерки. Небо было пасмурным, и дул слабый, но холодный ветер.

Сотрудники института небольшими группами шли к главному проспекту. Я был уверен, что они продолжали обсуждать то, что было на собрании. И надо думать, разговор на улице велся куда плодотворней. Меня, однако, все это не интересовало, и я шел как можно медленнее, чтобы не пристать ни к какой группе.

Собрание было самым обычным. Конец года, научно-исследовательский институт не выполнил плана, а завод требует, чтобы заказы были сданы в срок. И мы и заказчики знаем, что сроки снова продлят, а институт опять заплатит штраф. И именно об этом и было собрание.

Есть очень старая притча о том, как некий человек, прежде чем послать свою дочь за водой, бил ее. Бил, чтобы она вдруг нечаянно не расколотила кувшин. Мудрый это был человек...

– Жаль, что ты не пришла,– сказала Луиза.

– Не представляю себе ничего хуже случайных знакомств,– ответила Седа.

Они шли под руку.

Я отстал, углубленный в свои думы.

– Сейчас, как вспомню, – проговорила Луиза, – готова сквозь землю провалиться...

Луизе не терпелось пооткровенничать, хотя Седа слушала ее без особого внимания...

– Было до того много народу, я подумала, что, если встану в очередь, вряд ли добуду билет даже на десятичасовой,-не унималась Луиза.-У кассы стоял какой-то парень. Он все делал мне знаки, и я решила, что мы знакомы.

Седа засмеялась.

– И что потом? – спросила она.

– Тебе смешно!..-Луиза обиженно умолкла, но, не удержавшись, снова заговорила: – Я поняла, что он...

– Кто?..

– Тот парень,– ответила Луиза.– Я поняла, что он предлагает купить мне билет.

"Сколько Седе лет?-мелькнуло у меня в голове,– Тридцать пять?.. Или сорок?.."

– И ты согласилась? – спросила Седа.

– А ты думала? И представляешь, как я ни настаивала, Араик не взял денег.

– Его зовут Араик?

– Конечно. Хорошее имя, правда?

– Ничего.

– Мне нравится! – сказала Луиза.-Когда мы вышли из зала...

– А в зале? – спросила Седа.

– Он серьезный парень!..– вступилась за Араика Луиза.

Луиза, видно, ужасно легкомысленная особа. Незнакомый парень, чтобы скоротать вечер, пригласил в кино первую попавшуюся, а она, наивная, уже носится с глупыми мечтами.

– Ну и... Когда мы вышли, он проводил меня домой.

– Вот как?

– Ага... Он такой стеснительный. Я пригласила его к нам, но он отказался.

– Да?

– Попросил мой телефон и обещал обязательно позвонить.

– И позвонил?..

Я не расслышал ответа Луизы. Прибавив шаг, подошел к ним.

Ветер сдувал с тротуаров .желтые и бурые листья и пылко заигрывал с голыми ветвями деревьев.

– Вам не холодно, девушки? – спросил я. – А ты, Луиза, наверное, спешишь на свидание?

– Как не стыдно! – вспыхнула Луиза. – Подслушивал?

Я с тревогой подумал о том, что проспект уже совсем близко. Там мы расходимся. Я сажусь на троллейбус, а Седа... Я даже не знаю, идет ли она дальше пешком или едет на чем-нибудь? В какую ей сторону? Где она живет?..

– Мой трамвай! – крикнула Луиза и побежала.

Мы медленно дошли до угла. Около продуктового магазина Седа остановилась.

– Спокойной ночи, – сказала она.

Я уставился на негритенка в белой чалме, который уютно расположился с чашкой дымящегося кофе в витрине магазина.

– Поторопись,– сказала Седа, когда вдали показался троллейбус.

– Я ведь не спешу на свидание,– ответил я.

Над головой у негритенка небо, усеянное звездами, улыбается полумесяц. Вот только жаль, художник, оформлявший витрину, не додумался снабдить полумесяц курительной трубкой.

– Ты где живешь, Седа?

– Близко, У крытого рынка.

– Проводить тебя?

– Спасибо, – сказала она. Не повернулась. Не ушла.Ты сегодня необыкновенно внимателен.

Подвешенное к крыше дома слово "ПРОДУКТОВЫЙ", горевшее розовым огнем, неожиданно погасло. И тут же вспыхнули зеленые трубки.

Я взял. Седу под руку. Лотом мы свернули налево.

Сделав вид, что поправляет прическу, она высвободила руку и сказала: Опоздаешь.

– Дома меня никто не ждет, – признался я и подумал: "Пошел бы я провожать Седу, если б дома меня ждали?"

– Да?..

– Асмик ушла к родителям. Уже больше недели. А я собираюсь зайти к дяде, – пространно, чтобы было убедительно, пояснил я.– Ты слышала о химике Акопе Терзяне?

– Это твой дядя?

– Да. Не слышала?

– Краем уха. Когда я была студенткой, о нем довольно много говорили.

– Когда была студенткой?.. Наверное, во время войны?

– Да– Удивительно!..

– Что? – спросила. Седа.

– То, что я в это время был учеником третьего или четвертого класса.

Седа от души рассмеялась.

– Если бы мы встретились с тобою тогда, ты бы называл меня тетей, иначе отец надрал бы тебе уши за неучтивость.

– Я не помню отца... Мне не было и двух лет, когда его не стало. Вот если бы ты сказала, что мама надрала бы мне уши, это уж точно. Она была очень строгой.

– Была?.. А сейчас ее нет?..

– Нет. Умерла в пятьдесят пятом. Очень была строгой мама! – повторил я.

Вдали засветились голубые буквы над кафе: "Анаит".

– В школе я говорил, что отец погиб на фронте. – Мы подошли к кафе.Зайдем? – предложил я.

В углу оказался, свободный столик. Седа села, а я заказал кофе, допросив, приготовить покрепче.

Освещение в зале было мягкое и приятное. "Чао-чао, бамбино..." Я поставил на стол керамические чашечки с кофе и уселся напротив Седы.

– Здравствуй, Левой...

Я сначала не узнал его. Потом вспомнил...

Мы сдавали политэкономию, он, возмущенный, вышел из аудитории. Получил тройку. "Я все знал, а он спрашивал не по билету". По всем, остальным предметам у него были только "отлично". Свои пятерки он буквально вырывал зубами, чтобы получать повышенную стипендию... "Спросил, кто автор "Золотого осла"? – я сказал, что Ильф и Петров.

"Не знаете, говорит, ставлю вам тройку". И подумать только, за что? Какая связь между политэкономией и "Золотым ослом"?.."

– Здравствуй, Рубен...

Через некоторое время девушка из-за стойки принесла на тарелке конфет "Белочка", сказав, что их нам послал товарищ от соседнего столика.

Я обернулся, чтобы поблагодарить Рубена, но он уже поднялся и шел мимо нас. Не дав мне заговорить, спросил:

– Ты ведь в научно-исследовательском? Давай как-нибудь встретимся, поговорим.

– Давай,-согласился я.– Можешь зайти и ко мне домой. Мой адрес...

– Договорились?

– Да.

– А пока никому ни звука!

– Ни звука! – И Седа прикрыла ладонью рот, словно показывая, как она будет молчать.

Мы стояли в ее подъезде. Одна половина двери была открыта. На улице не было прохожих. Дождь загнал всех домой. Свет фонарей отражался в мокром асфальте. В подъезде тускло горела запыленная лампочка, которая мне ничуть не мешала.

– Я пригласила бы тебя к нам, – сказала Седа, поглядывая на бешено хлеставшие струи дождя. – Но мама, наверное, уже спит...

– Ничего. Как-нибудь в другой раз.

Я понимал, что надо попрощаться и поспешить на автобус, который только что остановился. Но я замешкался, сверкнули красные мигалки, и автобус тронулся.

– Если тему не утвердят, в лаборатории станет очень трудно работать, сказала Седа.

– На свете бывает и кое-что потруднее.

– Например? – лукаво спросила Седа.

Я на миг растерялся.

– Ну, скажем, китайская грамота.

Седа тихо засмеялась.

Помолчали.

– Луиза, наверное, уже встретилась с Араиком, – вдруг проговорила она через какое-то время.

– И может, они сидят в кафе "Анаит" за нашим столиком,– сказал я.Только не ведают, что мы там тоже были...

Седа глянула на часы.

– Поздно? – спросил я.

– Четверть одиннадцатого, – ответила Седа.-Время детей укладывать спать.

– Я не знаю, когда надо укладывать детей спать, – сказал я.

– Я в общем, тоже не знаю, – Седа поежилась в своем жакете.

Ливень все не унимался. Мимо пробежала парочка. Потом они вернулись назад, и нарень, толкнув вторую половину, потянул свою подругу в подъезд.

Увидев нас, они растерянно остановились, Седа с интересом наблюдала за ними. Но парень и его девушка, решив, видно, что в такой ливень другого свободного подъезда не найти, отошли в дальний, едва освещенный угол. На нас они больше не обращали внимания и, уверенные, что мы также безразличны к ним, стали без стеснения целоваться.

– Вот идет мой автобус,– сказал я.

– Спокойной ночи.

– Доброго сна, Седа.

Те, в углу, перестали целоваться, и девушка из-за плеча посмотрела на нас.

Седа медленно пошла по лестнице.

Я решил постоять, пока она доберется до последнего этажа и зайдет в квартиру. Но девушка что-то сказала, парень ей ответил, и они громко рассмеялись. Она при этом продолжала упорно смотреть на меня через его плечо.

Я подумал, что они смеются надо мной, и, прикрыв за собой дверь, вышел на улицу.

Автобуса, конечно, уже не было, и я бы с удовольствием продлил этот вечер.

Дождь не прекращался. Это был настоящий дождь. Осенний. Для людей, не расположенных к такому,-давящий, тоскливый.

Я зашагал вверх по затихшей, пустынной улице. Только изредка тишину прорезал звон трамвая, отдававшийся гдето вдали. Одинокие прохожие, торопливо пробегая мимо, скользили взглядом по моей закутанной в плащ фигуре и удивлялису, неторопливой походке.

В этот вечер весь город принадлежал мне.

Я остановился перед витриной ювелирного магазина.

И принялся с интересом изучать полуметровые в диаметре кольца, часы в самый раз на руку великана, сделанные из тонкой металлической проволоки, контур женского профиля с ожерельем на шее – каждая бусина с куриное яйцо, а воображаемые волосы увенчаны огромной диадемой с кроваво-красным камнем под рубин.

Откуда-то сбоку появился сторож, в брезентовом плаще с капюшонам. Он окинул меня подозрительным взглядом и, обнаруживая свое присутствие, спросил:

– Мил человек, закурить не найдется?

– Не курю, – ответил я.

– Гмм!-пробурчал он.– А сколько сейчас времени?

– Одиннадцать.

Я побрел дальше и, чтобы не вызывать у сторожа лишних эмоций, решил не оглядываться. Но не утерпел, обернулся, а он все стоит и недоверчиво смотрит мне вслед.

В нашем доме большинство окон уже не светилось. В темноте только кое-где,, как в небе, висели желтые прямоугольники. Один из них – это наше кухонное окно. Наверное, Ваган дожидается меня с сигаретами и кофе.

Мне вдруг страшно захотелось курить. Я ускорил шар, решив, что завтра же непременно куплю себе пачку сигарет. Ее мне, наверное, хватит на несколько дней.

Заглянул на кухню. Никого. В коридоре снял плащ и открыл дверь в комнату.

У стола, подперев рукой подбородок, сидела Асмик. Она сказала:

– Пришла прибраться. Ты бы хоть пол подмел! Паркет от грязи весь черный...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– Здравствуйте, – сказал я, замедлив шаг.

Старик стоял перед обитой дерматином дверью и, заложив руки за спину, холодно смотрел на меня.

– Вы уже три минуты назад должны были быть в лаборатории.

Он толкнул дверь и вошел в кабинет.

Я, как дурак, остался стоять в коридоре. Три минуты...

Подумаешь, великое дело!.. Мир перевернулся, и солнце теперь будет всходить на западе! А то, что в обед я ушел на десять минут позже? Сунуть бы ему сейчас часы под нос и доказать, что я имею право опоздать еще на семь минут!..

Или вот на днях: стою я у окна, смотрю в него и думаю.

Хорошо думается, когда глядишь на что-нибудь красивое.

И мысль работает четче, и вообще лучше сосредоточиваешься. Может, кош-то при обдумывании и обсуждении предстоящих опытов вдохновляет зеленое сукно? Не знаю. Очень возможно. Но меня в тот день вдохновляли разметавшиеся по саду бурые осенние листья.

И вдруг передо мной как из-под земли вырос заместитель директора по хозяйственной части и разразился гневной тирадой, разъясняющей мне, что смотреть в окно – страшное преступление, разлагающее дисциплину в научно-исследовательском институте...

Я уже успел убедиться, что в тех творческих организациях, где с часами в руках следят за дисциплиной сотрудников, что-то не так, не в порядке что-то главное. Это уж точно.

Медленно прошел через весь коридор. И подумал, хорошо бы простоять перед кабинетом ровно столько, пока старик снова не вышел бы. Очень интересно, какое бы у него было при этом выражение лица.

...В лаборатории девушки пребывали в хлопотах, готовились к опыту. Седа проверяла установку, соединяла резиновыми трубками сосуды, и на лабораторном столе образовалось сооружение, чем-то напоминавшее какой-то необыкновенный завод.

Луиза занималась с реактивом. А высившийся в углу баллон с хлором производил весьма грозное впечатление.

– Инициатор получили? – спросил я.

– Да.

– Слава богу,– облегченно вздохнул я.– И то дело!

Седа склонилась к щитку измерительных приборов. Я видел ее профиль. Короткая, изящная стрижка, прямой, почти греческий нос, детский подбородок с ямочкой...

Потом она повернула выключатель, и лаборатория наполнилась монотонным журчанием – заработали вентиляторы.

Вроде бы сегодня мне надлежало быть радостным: Айказян решил продолжать опыты с новым инициатором. Ни я, ни он не знаем, к чему приведет новый путь. Может, существует другой вариант? Но какое это имеет значение? Даже если существует бесчисленное множество вариантов, главное то, что мы сдвинулись с мертвой точки.

Но какая-то необъяснимая грусть давила мне на душу.

Седа тыльной стороной ладони пригладила волосы. Потом инстинктивно обернулась и удивленно посмотрела на меня.

– Чего ты так смотришь? – спросила она. И, чуть помолчав, смущенно добавила: – Как немая статуя.

Тебя называют немой статуей... Немая статуя – это не ты, а Гяво, встреченная тобою в автобусе и сразу узнанная.

Узнанная по ее застывшей на лице улыбке. Эта улыбка была еще десять, еще двадцать лет назад. Говорят, эта улыбка была и тридцать, и сорок лет назад.

Ты знаешь Гяво по улице Нариманова. Она стирала по соседям, носила воду из колонки, которая была в конце улицы, у мечети, а иногда и нянчила детей.

– Гявур! Гявур!..– так кричали турки, зарубившие саблями ее мать и ее брата, бросившие в пылающий дом ее отца.

В тысяча девятьсот пятнадцатом это было...

И она онемела. Не помнила своего имели. Не говорила.

Но видела, слышала и улыбалась. A на вопрос, как ее зовут, отвечала только: "Гяво... Гя-во..." Наверное, получила новую квартиру. Потому я и увидел ее в автобусе.

– Как живешь, Гяво?

Улыбка.

– Получила квартиру, Гяво?

Улыбка.

Моя бедная, моя онемевшая Гяво...

Дверь открылась, и в лабораторию вошла секретарша нашего завсектором, совсем еще девчонка, наверно только в этом году со школьной скамьи, смазливая и явно глупенькая. Через пару лет этой девчушке выдадут справку о том, что у нее имеется двухгодичный производственный стаж работы в химическом научно-исследовательском институте высокомолекулярных соединений, и пойдет она с этой справкой стучаться в двери институтов и университетов, вполне убежденная, что действительно работала на производстве.

Я застегнул халат и подошел к секретарше завсектором.

– В чем дело?

– Звонил Симонян... Вас вызывают в партком,-сказала девушка. – Срочно.

Меня это удивило: я же беспартийный. И никаких у меня поручений... Провиниться тоже ни в чем не провинился.

Партком находился в административном здании завода.

То есть минутах в десяти ходьбы... Сначала я почти бежал.

Потом чуть сдержал себя. Посмотрел на часы. Был конец рабочего дня. Я подумал, что сегодня, пожалуй, придется задержаться. Нельзя же оставить опыт незаконченным.

Вскоре я оказался в длинном полутемном коридоре.

По обе стороны его были только обитые дерматином двери с табличками. Через каждые десять шагов с потолка свисала желтая лампа в железной сетке. В глубине коридора, на стене с видавшими виды орнаментом и резьбой, висел щит.

"Химическая промышленность". Стенгазета.

Но вот и кабинет секретаря парткома. Я вошел.

Комната обставлена скромно. Но почему-то тем не менее внушает человеку почтение. Секретарь поднялся мне навстречу и предложил сесть напротив него.

– Мы пригласили вас в связи с одним делом, – заговорил он.– Вы, правда, не коммунист...

– Коммунист – сказал я.

– Я имел в.виду, что вы не член партии. Не обижайтесь. А почему бы вам не подумать о вступлении в партию?..

Конечно, я мог бы назвать несколько причин. Но в ту минуту мне вспомнился, фильм "Коммунист".

Больше всех других я люблю два фильма: "Коммунист" и "Чайки умирают в гавани"...

– Чтобы вступить в партию, надо обладать качествами, которых, как мне кажется, у меня нет,– неожиданно признался я. И добавил: – По-моему, у нас каждый считает себя коммунистом, даже если не имеет партийного билета. И потому, прежде чем писать заявление о приеме, надо наверняка стать в чем-то лучше, достойнее, то есть иметь какое-то преимущественное право перед теми, другими. А это очень трудно. Честное слово!

– Ив чем вы видите это преимущественное право? – поинтересовался Симонян.

– Знаете,– я наклонился над столом и посмотрел ему в глаза, – идя сюда, я, естественно, шел коридором. Второй раз я в этом здании. Другой бы на моем месте вошел в дверь с табличкой "Директор", схватил бы этого директора за шиворот и сказал бы: "Ты каждый день проходишь по этому коридору и не замечаешь, как он удручающе уныл? Ведь это же не тюрьма, не царская казарма!" Потом бы потребовал, чтобы эти тусклые запыленные лампочки сменили на лампы дневного света, чтобы расстелили ковровые дорожки, поставили в коридоре несколько кресел, журнальных столиков. Чтоб сняли со стены обшарпанный щит со старой стенгазетой. Тот, другой, сказал бы это. А я не скажу.

– Вы уже сказали.

– Это так, по-дружески. Вы заставили. А вообще-то неприятностей я предпочитаю избегать. И тому, что замечаю, обычно удивляюсь молча. Иногда улыбаюсь, как Гяво. Только она не может говорить. Она онемела в девятьсот пятнадцатом году. А я не немой, я просто не хочу говорить.

– Это плохо, – сказал Симонян.

– Возможно. Но я давно пришел к выводу, что от разговоров одни неприятности. Стоит заговорить о каком-нибудь недостатке, и тебя уже готовы четвертовать. И знаете, чем мотивируют?..

– Чем же? – улыбнулся Симонян.

– "Для нас это не характерно",– говорят они. Не характерно,– значит, ты извращаешь истинное положение вещей. А если ты извращаешь истину... Понимаете, куда это может завести? Следовательно, лучше молчать.

– Ну, дорогой мой, песня у вас старовата. Сейчас ведь шестидесятые годы.

Я промолчал.

Симонян тоже. Потом, резко повернувшись ко мне, спросил:

– Вы бы не согласились работать вожатым в одной из наших районных школ?

– Уйти из института?

– Нет, почему же?.. Сейчас многие работают в школах. Сегодня два аппаратчика просились. Я сам в свое время был пионерским вожаком.

– Я не могу...

– Вы будете им хорошим товарищем. Только представьте, что...

– Но у меня нет свободного времени, – сказал я. – Наверняка найдутся подходящие люди. А я не могу. Извините.

– Ну, что делать? – пожал плечами секретарь.– Коли нет времени...

Я опять оказался в полутемном, скучном коридоре. И вдруг подумал, что, может, иногда стоит и отказаться от своей формулы жизни?..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я обедал не спеша. Асмик то и дело поглядывала на часы.

– Ты куда-нибудь собираешься? – поинтересовался я.

– Нет, Отставив тарелку, поискал в карманах сигареты, – Опять дыму напустишь, – недовольно посетовала Асмик. – Каждый раз выкидываешь что-нибудь новое.

"А ты хочешь, чтобы монополия на это принадлежала одной тебе?" – едва не вырвалось у меня. Но я твердо решил больше не вспоминать старой истории.

Сунув обгоревшую спичку обратно в коробок, я вспомнил, что надо купить пепельницу. Не то опять придется стряхивать пепел в тарелку, и тогда уж недовольство Асмик будет вполне обоснованным.

Но она не стала дожидаться, пока дойдет до этого, быстренько убрала со стола и включила телевизор.

– До кинофильма еще много времени,– отметил я.

Она достала из шкафа школьную тетрадку и кинула на стол. Раздражающе застрекотал телевизор. Асмик уселась за стол и улыбнулась мне.

– Наши девушки хотят с тобой познакомиться, – как бы между прочим проговорил я, поискав глазами, куда бы стряхнуть пепел.

– Какие девушки? – поинтересовалась Лсмик, – Из нашей лаборатории. Даже приглашали на концерт Гоар Гаспарян.

– Что же ты не пошел? – небрежно бросила Асмик.

Я растерялся.

– Ну, как так?.. А ты?

– Неужто они и меня пригласили?

– Конечно!..

После небольшой паузы в комнате зазвучал замечательный вальс из кинофильма "Мост Ватерлоо". Я знаю этот вальс еще с детства. Бабушка моя была протестанткой, хотя в молодости и не верила в бога. Состарившись, тикин Нурица Аджи-Гаспарян, некогда светская дама, решила, что это весьма удобно верить в бога, который где-то в небесах, столь далекий, сколь и безопасный. Сиживая по утрам на балконе, она дребезжащим голосом рьяно гнусавила молитвы. Мне особенно запомнилась одна из ее мелодий. По-моему, именно она была позднее использована англичанами для вальса к их кинофильму...

– Я отказался от концерта, но обещал при первой же возможности вас познакомить.

– Меня такие знакомства не интересуют.

На голубом экране появились двое.

– А какие интересуют? – спросил я и кинул окурок сигареты в форточку.

– Не мешай мне,– отмахнувшись, сказала Асмик.

– А что ты делаешь? Чему я мешаю?

– Ах да! Ты ведь еще не знаешь. Занимаюсь английским. По телевидению. Сегодня третий урок. Не мешай, ладно? Поди пока к Вагану. Он сегодня уже несколько раз тебя спрашивал. Пока вы будете пить кофе, урок кончится.

Я вышел из комнаты.

На кухне Ваган мыл посуду. Это было для меня ново и немного странно.

– А тебе даже идет,– съехидничал я.-Уйди с завода, наймись в судомойки. В какой-нибудь ресторан.

– Последний месяц, – сказал он. – Понимаешь?

– Нет, я серьезно. Тебе очень идет этот фартук.

– Сейчас Арус не должна делать ничего тяжелого,сказал Ваган. – Врачи так велят.

Он втолковывал мне это терпеливо и вовсе не сердясь.

Я поднялся. Как-то вдруг расхотелось дурачиться, и даже, наоборот, в душе заскреблась зависть к нему.

Да, да. Я завидовал Вагану.

А он, ополоснув тарелки, выстроил их на сушилке, вытер мокрые руки и сказал:

– Выпьем по чашечке?

Ваган снял фартук, повесил его на гвоздь.

– Выпьем, – согласился я.– Но с условием: чашки изпод кофе мыть буду я.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Знаешь, за что мы получаем зарплату? – спросила Седа. И, не дожидаясь ответа, продолжала: – Чтобы в конце года выдать некую цифру, необходимый показатель.

Я не оспорил ее мнения и не согласился с ним. Просто промолчал.

– И если удастся с грехом пополам "натянуть" этот показатель, то уже никто не говорит, что, мол, оставьте-ка вы эти цифры в стороне и ответьте, почему не выполнен заказ большого завода...

– Скоро начнем мои опыты, – словно бы не слушая ее, проговорил я.– Ты не изменила решения? Будешь помогать?

– У нас нет даже обыкновенного холодильника, – сказала Седа.– А помнишь, заместитель директора из двухсотлитрового полнехонького баллона отпустил вместо ста кубиков только восемьдесят? И еще уговаривал поставить опыт на восьмидесяти, а расчеты вести на сто. Химии не знает. И нас это не беспокоит. Кстати, и никого не беспокоит.

– Ты, я вижу, совсем отказалась от мысли работать, вместе, разочарованно заметил я.

– Я?.. Я не отказалась. Но какой из этого будет толк? Чем больше мы сейчас настроимся, тем сильнее будет разочарование потом.

– Напрасно ты распаляешься, Седа, – усталым голосом сказал я.Напрасно.

– Скажи, а почему ты все молчишь? – Седа повысила голос. Я тревожно огляделся. Мы были одни в лаборатории.Отдаешь ли ты хотя бы себе отчет, за что мы получаем зарплату?

– Вот не думал, что ты такая злюка, Седа, – признался я.

Лицо ее горело, грудь беспокойно вздымалась под белым халатом.

– Нет у меня таких способностей, чтобы думать о новом и более выгодном методе получения полимеров, – сказала она, сев на белый табурет.– Знаешь, сколько лет я работаю в этой лаборатории? И у меня ни разу даже не мелькнула мысль сделать или хотя бы подумать над чем-нибудь таким, что от меня не требуется! Наверное, потому, что у меня нет фантазии, может быть, смелости, а точнее, нет способностей.

Я засунул руки в карманы халата и стал ходить взад и вперед между столиками. И неожиданно подумал, что эту привычку, вероятно, унаследовал от химика Акопа Терзяна. И улыбнулся.

– Что ты смеешься? – еще пуще распалилась Седа.

– Я не смеюсь, улыбаюсь.

– Ты вечно улыбаешься и никогда не возмущаешься, не беспокоишься. Так жить невозможно, – сказала Седа.

– Почему же?.. Возможно.

– И ты всегда так жил?..

Я не ответил.

– Так жить невозможно, – повторила Седа. – Больше невозможно.

– Нам нужен жидкий азот,– сказал я.-Сможем достать?

– Ты окончательно отказался от лучей? – спросила Седа.

– Это модно. И...

– Что "и"?..

– Ничего, – замялся я.

Недавно я прочитал статью о том, что сотрудник одного из научно-исследовательских институтов, облучая рентгеновскими лучами мономер, заболел лучевой болезнью. Два месяца врачи бились за его жизнь и спасли. Пришлось сделать пересадку костного мозга. Целая армия людей вызвалась в доноры. Не только друзья и близкие, незнакомые приходили предложить свою помощь. Но выбрали лишь двоих, так как при этом непременно должны совпадать какие-то особенности организма, а у больного их было много.

– Седа, а какой группы твоя кровь? – неожиданно спросил я.

– Что это тебя вдруг заинтересовало?

– Готова разозлиться?.. Ну так какой же группы твоя кровь?