Текст книги "Сицилианская защита"

Автор книги: Карэн Симонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Симонян Карен
Сицилианская защита

Карен Симонян

Сицилианская защита

Перевод Р. Кафриэлянц

Новую книгу известного армянского прозаика Карэна Симоняна составили три повести.

Из будничных дел, забот, событий и настроений, описанных в повестях "Сицилианская защита" и "До свидания, Натанаел!", складывается представление о нашем современнике, любящем труд, семью, землю, осознающем свой долг перед собой, обществом и временем.

За фантастическим сюжетом третьей повести "Аптекарь Нерсес Мажан" скрывается обеспокоенность автора нравственной деградацией личности, тревога за будущее нашей планеты. Современный человек должен сберечь Землю, ее бесценные богатства во имя себя и своих потомков – эта мысль придает повести остросовременное звучание.

Посвящаю Анаиг

Автор

ГЛАВА ПЕРВАЯ

У каждого в этом мире есть кто-нибудь самый близкий.

Товарищей и друзей может быть сколько угодно, и к тому же, потеряв одних, не трудно обрести других. А близкий тебе душой, как правило, единственный в жизни. Он не всегда рядом, чаще держится в стороне, не докучает своим присутствием.

Таким человеком для меня был мой дядя по материнской линии.

Близкий часто уступает свое место другим, уверенный, что в самые трудные минуты ты вспомнишь о нем, искать будешь именно его. А едва найдешь, он всепрощающе-улыбнется и спросит:

– Давно не показывался... Какие новости?..

Не снимая плаща, я сел на низкую тахту, заваленную подушками разных цветов и размеров.

– Наконец-то вспомнил,– сказал дядя.

Он стоял передо мной – руки в карманах халата, ноги расставлены. Строгий вид его не вязался с улыбкой на тщательно выбритом и припудренном лице.

– Ну, что сидишь в плаще? Снимай! – он потер широкой ладонью глаза.-Чем бы тебя угостить?

– Не надо ничего,– отказался я и, сняв плащ, кинул его на подушки.

Не обращая внимания на мой отказ, дядя прошел в соседнюю комнату. В зеркале напротив я следил за его неторопливыми движениями. Приподняв полы халата, Акоп Терзян присел перед буфетом.

– Вчера Джуля была, – услышал я под звон посуды.

Джуля – дочь моего дяди.

– Как я ни противился, настояла на своем. Вконец умаялась у газовой, плиты, бедная девочка.

"Бедная девочка", которой было уже лет тридцать, работала в райкоме.

– Наготовила, напекла всего. И отменно, надо сказать.Дядя вошел в комнату, леся две тарелки в руках. Поставил их прямо на тахту, снова, хотя был вовсе не сонливого десятка, потер ладонью глаза, чуть помолчал и добавил: – Сверху – шоколад... А начинка ореховая. Ты ведь любишь с орехами?

– Дядя,– не ответив на его вопрос, спросил я,– почему ты развелся?

Акоп Терзян помрачнел.

– История эта, сын мой,– сказал он, помедлив,– сложнее, чем ты можешь предположить.

Сказал и огромной ладонью заслонился от света.

Я подошел к письменному столу, наклонил абажур настольной лампы. Дядя опустил руку. Потом порылся в карманах халата, извлек оттуда пачку "Шипки".

– Ты все еще не куришь? – спросил он.

– Не курю.

– Очень хорошо.. И не начинай. Ничего заманчивого. Просто дурная привычка.

Он засмеялся. Как всегда, от волнения смех его стал каким-то неприятным, резал ухо.

– Дядя, жена твоя сама ушла?

Акоп Терзян приблизился к столику в углу. Склонился над шахматной доской.

– Жена моя...

Кончиками пальцев он приподнял черного коня за гриву и переставил его на другую клеточку.

– Сейчас я открою тебе тайну, очень удивишься. – Он погремел коробкой спичек. И всегда готовые загореться темные головки весело застучали.– Я когда-то в рот не брал папиросы. Ребята на рабфаке все пытались совратить меня, но я был тверд. А женился, и медовый месяц не прошел, как стал уже заядлым курильщиком. Скажешь, почему?..

– Почему? – машинально спросил я.

– Жена приучила.

Он глубоко затянулся и подошел теперь к белым фигурам. Взял ладью, переставил ее на ту горизонтальную, где недавно стоял конь черных.

– Жена курила одну за одной, – продолжал он. – Поневоле и меня втянула. Странно, правда? Почему ты не ешь? Смотри, пожалуюсь Джуле, что и не попробовал ее торта...

– Дядя, а когда она уходила, хоть записку тебе оставила?

– Записку? Какую еще записку?

Дядя раздавил в пепельнице окурок сигареты и одним движением руки смел с доски все шахматные фигурки.

Белая королева скатилась со стола и, проделав круг на полу, замерла у моих ног.

– В те времена были эдакие женщины, – в голосе дяди прозвучала нотка усталости, – обручальные кольца они считали признаком мещанства. Красивые прически – тоже. С утра и до ночи произносили речи. И курили хуже извозчиков. Только разве что не ругались, как мужчины. И им казалось, так они утверждаются в равноправии с мужчинами.

– Дядя, когда она ушла, тебе было очень тяжело?..

– Да нет, – пожал плечами Акоп Терзян. – Я был к этому подготовлен. У нас уже не было другого выхода.

– Наверное, это страшное дело – быть покинутым? – заметил я.

– Поначалу – да. А потом, привыкаешь. Я ведь вот уже четверть века один. Первое время было сложно. Даже постель не убирал. Но понемногу все уладилось.

Акоп Терзян обхватил голову руками. Голос его звучал глухо, словно издали.

– И сейчас ты доволен?

– Чем? – спросил мой дядя.

– Одиночеством?..

– А что мне остается, коли вынужден? Никакого другого выхода не нашел, пришлось смириться с судьбой. Ну, а о довольстве или недовольстве какая уж тут может быть речь?

Я обтер ладонью грушу..

– Мытые,– сказал дядя.– Сам мыл.

Я поднялся и стал ходить по комнате. Тень моя то уменьшалась, та делалась такой огромной, что, уже не умещаясь на противоположной стене, переламывалась и расползалась по потолку.

Мы долго молчали.

– Пойду,– неожиданно решил я.

– Спешишь?..

– Пойду,– повторил я,– спокойной ночи.

Дядя недоумевающе посмотрел на меня и покачал головой.

В коридоре было темно. Я стал ощупью отыскивать ручку двери.

– Левой,– позвал дядя.

Послышалось шарканье его домашних туфель.

– Ты дома был?..– спросил он.

– Дома? Конечно...

Дома на столе лежала желтоватая бумажка. На ней слова, небрежно набросанные коричневым карандашом со стертым грифелем, от которого на бумаге остались царапины.

Огляделся вокруг. Дом опустел.

Растерянный, ты сел за стол. И уставился на пятно, когдато прожженное утюгом. Клеенка сгорела, почернела фанера.

Нет, не почернела, а стала темно-коричневой. Чуть темнее, чем карандаш со стертым грифелем...

Как-то вечером вы забыли выключить утюг. Тогда вы еще жили у родителей жены. Из кино возвратились поздно.

Мать Асмик еще не ложилась, наверно потому, чтобы не откладывая объявить: "Получите комнату – дарю вам этот стол".

Ты только улыбнулся. А зря. Теща шутить не любила...

С трудом оторвал взгляд от пятна. Лениво переоделся и медленно, нехотя стал расшнуровывать башмаки. Легкий пинок – и один башмак исчез под кроватью, а другой полетел по скользкому паркету в противоположную сторону.

Ты улегся на кровать лицом в подушку и подумал, что в такую бумагу бакалейщики заворачивают колбасу или сыр.

Эта мысль привела тебя в ярость.

Человеку, чтобы чувствовать себя счастливым, всегда не хватает какого-нибудь пустяка. Пустяка часто столь ничтожного, что отыскать его, понять, чего именно недостает, совершенно невозможно. Но бывает и наоборот перебор какого-нибудь пустяка, чуть больше, чем надо. Вероятно, и в этом мало хорошего...

Ты подпер подбородок кулаками. Ты любишь лежать так на траве и смотреть перед собой в бесконечность.

А сейчас ты видишь только желтоватую стену, которая отделяет комнату от кухни. Между перегородкой и потолком – трещина. Когда соседи на кухне жарят кофе, дым проникает в ващу комнату. А случится, забудете погасить свет на кухне, во тьме комнаты под самым потолком полыхает яркая полоса.

Струя воздуха, ворвавшись в комнату, толкнула створку шкафа, олделанную фигурной резьбой. Значит, соседи открыли дверь на балкон. Створка монотонно заскрипела, отчего тебе сделалось не по себе.

В каком-то фильме были примерно такие кадры: война, город после бомбежки. От большого здания осталась только стена да приставленный к этой стене в одной из бывших квартир шкаф. Створка шкафа жутко скрипела. Ошалело смотрела вниз сжавшаяся на подоконнике кошка.

Тогда вы долго спорили, возможно ли, чтобы кошка не убежала, осталась в доме во время бомбежки...

Струя воздуха снова качнула створку, ты не выдержал, вскочил и ногой так двинул ее, что другая тоже повисла на петлях, и старая рассохшаяся развалина словно захохотала.

Убежденный, что к обеду ничего не приготовлено, ты извлек из холодильника сыр, несколько маслин, невзначай, по привычке, приподнял крышку зеленоватой кастрюли: в ней оказалась вареная курица.

Впервые за последний год тебе предстояло обедать одному. Идти за тарелками на кухню было неохота, да и потом мыть их – перспектива малоприятная.

Ел медленно. И казалось, что в эти минуты ты ни о чем не думаешь.

"Домой больше не вернусь... Не беспокой..." Тысячу раз, пока ел, ты пробежал глазами замасленную записку.

И снова озлился. Неужели в доме не оказалось отточенного карандаша?

И именно этим клочком бумаги ты вытер руки, решив тут же, не откладывая, отточить несколько карандашей.

В студенлеские годы ты слыл мастером в этом деле.. И девушки вашей группы, ужасно привередливые, всегда обращались со столь важным поручением только к тебе.

Легкая золотистая стружка отрывалась от лезвия бритвы и разлеталась по столу. На руках осела пыль от графита.

Ты прошел в ванную вымыть руки.

Над белым умывальником висят два хоботка, два крана с синей, и красной пуговками на ручках. Но вы никогда не пользовались краном с красной пуговкой. И ванной тоже.

Не было горячей воды.

Вернувшись в комнату, ты, изумленный, остановился в дверях.

Плащ свисает со стула, повсюду рассыпана стружка, смятая бумажка валяется под столом, постель будто никогда и не убиралась, на столе остатки еды, хлебные крошки.

И от этого хаоса тебя захлестнуло какое-то истерическое веселье. Ты действительно страшно развеселился. Так развеселился, что чуть не заплакал, громко, навзрыд.

Все то, что должно было произойти в течение какого-то времени, случилось сразу.

– Я из дому, дядя, – сказал я.

– Левой?

– Да, дядя?

– Когда ушла Асмик?

– Сегодня.

– Что было в записке? – спросил он.

– "Не вернусь... Буду у мамы",-машинально выговорил я и тут же добавил:. – Последнее время мы ни разу не ссорились, честное слово!

– Пойдешь за ней? – поинтересовался дядя.

– Нет.

– Твердо решил?

– Твердо. Раз ушла без причины...

– Э-э, да ты еще ребенок! Ничего, я вижу, не понимаешь. Написала ведь, где будет? Значит, уверена, что пойдешь за ней, уговоришь вернуться.

– Дядя.

– И она тоже не хуже тебя – дитя. Ринулась к мамочке.

– Дядя, я...

– Короче, завтра пойдешь к теще. И заберешь жену домой.

– Сейчас пойду, дядя! – вдруг решил я.

– Говорю, завтра! Такие вопросы на ночь глядя не решают. Толку не будет. Завтра пойдешь. Днем. Договорились?

– Ладно.

Я одним духом слетел на первый этаж. Меня обуревала какая-то телячья радость. Непонятно отчего. Во всяком случае, причиной была не записка Асмик.

– Левой!

Я глянул наверх. Облокотись о перила, дядя свесился с третьего этажа.

– Левой!.. Будут оставлять обедать, не артачься. Знаю я твой характер. А эти люди ведь вовсе не виноваты в том, что вы все еще в игрушки играете.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я уже собрался ложиться, когда в дверь вдруг постучали и, не дожидаясь приглашения, вошел Ваган. Крепко сжав губы и сосредоточив все внимание на чашках, полных кофе, которые он нес, направился ко мне.

– Выпьем кофейку?

Очень бы я хотел, чтобы в эту минуту мое лицо выражало неудовольствие. Но не получилось. Наоборот, я вдруг отлично себя почувствовал. Хотя бы потому, что Ваган вспомнил, пришел, угощает кофе и что присутствие Вагана словно бы освобождало меня от какой-то заботы.

– Асмик дома нет? – спросил он.

– Она у матери,– ответил я.

Ваган покачал головой – не понравился беспорядок в комнате.

– Скажу-ка Арус, пусть здесь приберется? – предложил он.

– Незачем. Да и к тому же...– я замялся. Арус ожидала ребенка.– Завтра Асмик придет и наведет порядок. Садись лучше, выпьем кофе.

Сосед присел на краешек кровати.

– Грустный ты какой-то, – сказал он.

Я хотел заставить себя улыбнуться, но побоялся сфальшивить. И не ответил.

– Сейчас уйду. Не стану мешать, – сникнув, сказал Ваган. – Ты уже спать собрался? – Он вытащил пачку сигарет.-Кофе без сигареты не имеет вкуса.

– Дай-ка закурить.

– О! – удивился Ваган и протянул мне пачку.

Помолчали.

Я смотрел на руки Вагана, большие, грубые, в коричневых трещинках. Между пальцами зажата сигарета. Огонь жег ему кожу, но он не чувствовал. Сидел и сосредоточенно смотрел в одну точку.

Я опрокинул кофейную чашечку на блюдце. Гуща расползалась по блюдцу.

– Не в себе ты что-то...– заговорил Ваган.– Что-нибудь серьезное? Не падай духом. Есть у нас инженер один, из-за всякой ерунды горячится. Я ему все говорю: побереги нервы, браток, себя пожалей, а коли что не так исправим, только надоумь. Вот и ты вроде нашего инженера.

– Да!..-вздохнул я.

– Хочешь, включу магнитофон? Я вчера ночью сделал хорошие записи.

– Знаю. Спать не давал.

– Мешал, да?.. А я-то думал, у вас ничего не слышно. – Он подозрительно покосился на меня: – И сейчас ведь мешаю, да?

– Не мешаешь, а утомляешь...

Я зевнул.

– Так... Что же придумать, чтобы не утомлять, тебя? Поговорить о Бетховене или Эйнштейне?.. Но я ведь не смыслю ни в том, ни в другом.

Я закурил еще одну сигарету. Мне это нравилось.

Вагана задело мое откровенное признание.

– И всегда утомляю? – спросил он через минуту, собирая пустые кофейные чашки.

– У Эйнштейна есть основная формула, – сказал я,ты ее, наверное, не знаешь, а?

– Оставить тебе сигарет?

– Оставь...

И я увидел, как засветилось лицо Вагана. Люди такие странные. Посмотришь на все со стороны, даже самые обыкновенные вещи покажутся смешными. Например, чему обрадовался Ваган? Сам вечно клянется, что вот бросит курить, назначает дни, случается, даже намеренно не покупает сигарет, чтобы не курить. И пожалуйста, доволен, что некурящий просит оставить сигареты. Вагану сейчас важно одно: помочь мне хоть чем-нибудь. И кто знает, попроси я у него таблеток десять веронала, не раздобудет ли он их с той же готовностью. А от них ведь и на тот свет недолго...

– Нет, с тобой наверняка что-то случилось,– уже из коридора донесся голос Вагана.– Я, конечно, не настаиваю, не хочешь – не рассказывай. Интересно, правда, но не настаиваю... Что ты сказал?

– Ничего, – ответил я. – Не выучить ли тебе и впрямь гениальную формулу Эйнштейна.

– Зачем? – удивился Ваган.

– Это очень легкая формула,– не унимался я.– Никогда не забудешь. Ее гениальность в простоте. X=A-f B + C. Запомнишь?

– Я, скажу Арус, чтоб принесла тебе горячего чаю с кизиловым вареньем. Выпьешь, хорошенько пропотеешь, и все как рукой снимет, – услужливо предложил Ваган.

– Иксом Эйнштейн обозначил жизненный успех, – стал разъяснять я.– А это работа. В – отдых, С – уменье держать язык за зубами. Ясно?

Ваган растерянно кивнул.

– Помни это асегда и никогда не попадешь в беду,уверенно посоветовал я ему.– Это – формула жизни. Основная формула. X=A-j-B-f-C. И пожалуйста, не вздумай случайно сегодня ночью делать всякие там хорошие записи. Очень тебя прошу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лаборатория у нас самая обыкновенная. Нет в ней ни Кюри, ни Ферми, ни Иоффе, нет братьев Алиханянов.

Серьезных эксцессов тоже нет.

Путь от входа до двери в глубине коридора всегда кажется мне страшно длинным, может, потому, что, хочешь не хочешь, он пролегает мимо кабинета заместителя директора, сухощавого старика, которого давно уже никто не видел улыбающимся.

На этот раз я опоздал примерно на полчаса и благополучно проскочил мимо злополучной обшитой клеенкой двери. Так долго старик никогда не задерживался в коридоре. Наверное, ему и в голову не приходило, что можно опоздать на. целых полчаса и даже больше.

Устроившись в укромном уголке, Седа и Луиза о чем-то шушукались. Когда я вошел, Седа растерянно вскочила.

– Фу, напугал!..– вместо приветствия сказала Луиза.

Надевая халат, я дольше обычного задержался перед зеркалом, из которого смо,трел на меня знакомый с детства, наиобыкновеннейший Левой. Я с трудом удержался от желания состроить гримасу в ответ на унылый взгляд этого Левона и, оторвавшись от зеркала, не спеша направился к лабораторному столику.

Чего это испугал-ись девушки?

Я оглядел лабораторное оборудование, пробирки и уселся так, чтобы видеть девушек.

Луиза приподняла голову, и я, отводя глаза, пробурчал:

– Пробирки грязные. Я – старший химик и имею право требовать у лаборанта, чтобы пробирки были чистые.

Луиза сидела только в одном чулке. Другой был у Седы в руках.

Ясно: петля спустилась.

Седа натянула чулок на маленькую пробирку и с удивительной ловкостью поднимала петлю. Она сидела, закинув ногу на ногу. Узкая юбка ее приподнялась. Взгляд мой задержался на белой полоске над ее чулком, и я тут же переменил место.

– Заканчивайте, девушки. Пробный материал готов, Луиза?

– Готов. – Она протянула мне стеклянный тигель с поимером.

Настроение у меня было нерабочее, и я неохотно развернул журнал. По плану предстояло заняться испытанием термостойкости полимера.

– Включи печь,– сказал я.

Седа стянула чулок с пробирки.

– Мужчины никогда не поймут, что значит спущенная петля,– недовольно проговорила она.

– Ну, не такая уж это сложная проблема.

– Э, – махнула рукой Седа, – вы много чего и проще не понимаете.

Я и хотел бы рассердиться, да не получалось. Только улыбнулся и спросил:

– Все женщины так самоуверенны?

– Нет,– ответила Луиза.– И во-первых, это вовсе не самоуверенность. А во-вторых, мы хотим предложить тебе кое-что, но не решаемся. Между прочим, потому что не самоуверенны.

Я сделал вид, что никакое их предложение меня не интересует.

– Сегодня поет Гоар, – продолжала Луиза.-Пойдешь с нами? Приглашаем...

– Вместе с Асмик, – добавила Седа. – И познакомимся наконец.

– К сожалению, не сможем,– сказал я.– Мне надо вечером немного поработать. А Асмик, я думаю, затеет стирку.

Она всегда стирает под выходной. Чтобы я мог ей помочь. Сами понимаете, женщине одной трудно справиться со стиральной машиной.

– Что верно, то верно, – подтвердила Седа.

Луиза взяла чулок и прошла за огромный шкаф, надеть его.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал я. – Асмик тоже очень хочет познакомиться с вами, но что делать – не получается.

Температура в печи пятьсот градусов по Цельсию. Сдается мне, опять ничего не выйдет. Необходимо пересмотреть режим полимеризации.

– Асмик очень хорошая, – говорю я. – Институт кончила годом позже меня.

– А какой? – поинтересовалась Седа.

– Педагогический. Училась хорошо. Получала именную стипендию, но на пятом курсе чуть не срезалась по психологии. Еле тройку натянули. И все из-за меня. Отнимал много времени.

Я взглянул на часьь Попробую после обеда уйти. Айказян, надо думать, позволит. Сегодня короткий день.

– Джоан Садерленд – слабость моей Асмик. Вы слышали Садерленда? Девушки возились у печи и не ответили мне.– Вся наша компания обычно собиралась у Асмик. И чаще всего, когда созревала тута. Трясти ягоды вызывался я.

И Асмик гордилась тем, что я ловко взбираюсь на дерево.

Не знаю, что в этом особенного, но она гордилась. А однажды...

Я вдруг заметил, что девушки меня не слушают, и оскорбленно умолк.

Подошел к окну и выглянул наружу. Внизу стелилась обыкновенная асфальтированная, почти пустынная улица, на тротуарах которой зимой скапливался снег, а в остальное время года зеленели и желтели опавшие листья каштанов.

Если уйду сразу после обеда, к двум буду у калитки розового двухэтажного особняка. Учуяв чужого, глухо залает Богар.

– Кто там? – окликнут изнутри.

– Это я, отец,– отвечу я.

– Толкни сильнее, дверь не заперта.

Я торопливо пройду между пожелтевшими кустами роз и спрошу:

– А где Асмик?

– Здравствуй, – поглядывая на меня поверх очков, скажет ее отец.-Сейчас придет. В магазин пошли с матерью.

И так плотно закутается в свой огромный плед с бахромой, словно на улице декабрь.

– Болеете? – чтобы хоть что-нибудь сказать, спрошу я.

– Э, братец, стареем! – и его юркие глаза забегают за стеклами очков.Стареем. Это не легко, не думай. Все сдает. Я уж себе доктором заделался. От любой болезни могу вылечить.

Ему лет шестьдесят, а с головы еще ни волоска не упало.

Я завидую его седой шевелюре. И еще у него на все есть своя точка зрения, он может дать совет, может высказывать свое мнение, с которым непременно посчитаются...

– Ты с работы? – спросит он.

– С работы.

– Голоден, конечно? Потерпи, сейчас придут. Входи В гостиной он откинет в сторону плед и сядет перед столиком с нардами[Нарды – игра в кости. (Здесь и далее примечания переводчика].

– Сыграем?

– Куда мне с таким мастером.

– То-то,– удовлетворенно закивает он.– О диссертации не подумываешь?

– Пока нет.

– Хм...

– Главное не диссертация, отец.

– А что же? – спросит он.

– Главное – суметь сказать в науке свое, быть пытливым, смелым в поисках.

– Молодец, – одобрительно улыбнется он...

– Айказян! – услышал вдруг я шепот Седы.

Обернулся и увидел перед собою шефа.

– Как дела? – спросил он, кивнув в знак приветствия.

– Проверяем термостойкость,– ответил я.-По-моему, необходимо переменить режим.

– Ну что ж... Подумаем. А пока посмотрим, что сделано, – он сел за лабораторный столик. Седа стала докладывать о двухдневной работе. Айказян слушал внимательно, время от времени задавал вопросы, которые по сути оборачивались возражениями.

Когда он соберется уходить, я отпрошусь.

– Пришли, – вздохнет отец Асмик, услышав шаги. – И поговорить не дадут. Толку от них никакого, так хоть бы не мешали.-Потом крикнет: – Заруи!.. Левой пришел...

Я выключил печь – время опыта истекло. Щипцами осторожно вытащил стеклянный тигель и опустил на подставку.

– Следующий.

Луиза подала мне другой тигель, побольше, с тем же полимером.

– ...Сыграем-ка партию, пока накроют на стол– предложит отец Асмик. И, расставляя фишки, покосившись на дверь, предупредит: – На женщин не очень-то обращай внимание.

– Да. и сейчас ведь будут ворчать, что вот, мол, опять стучим в нарды. Не обращай внимания... Есть?.. Ду-шеш[Д у-ш е ш, с е б а й-д у тюркское название цифр, цифровые комбинации игры в нарды;].

Не то! Кому сначала выпадет ду-шеш, тому не выиграть...

Я буду играть спокойно, не подпадая под его азарт. Мне все равно, кто выиграет. Без проигравшего нет выигравшего.

– Черный кот! – прогремит отец Асмик.

– Черный кот,– машинально повторю я. И только потом догадаюсь: Себай-ду?.. Мою бьет.

– То-то и оно. Вот если ты еще пару раз пустую бросишь!..

В коридоре зазвенел звонок. Это часы. Они каждый день автоматически звонят в один и тот же час, возвещают о перерыве. Но сегодня суббота перерыва не будет. Поэтому Айказян не торопится к себе в кабинет завтракать. Сегодня единственный день в неделе, когда он ровно в двенадцать не нальет себе горячего какао из термоса и не съест бутербродов, приготовленных женой...

– Ты, я вижу, сильно проголодался,– заметит отец Асмик.– Пусто!.. Потерпи, сейчас дед хлеба принесет. Снова пусто... Пахнет проигрышем, клянусь жизнью! Ты так и не научился играть. Стыд и срам мне, плохой у тебя учитель. Что ж, в суд теперь будешь подавать?..

Он будет балаболить, предвкушая близкую победу. Будет корить, уничтожать меня. Никогда нельзя проигрывать, даже если проигрыш неизбежен. Проигравшего всегда бьют.

Не можешь выиграть – не играй.

– Что же, в суд будешь подавать? – повторит он.

– В суд?..

– Не слыхал? Кажется, в Америке это было. Какой-то студент судился с профессором, требовал возвратить деньги за обучение. И, думаешь, почему?.. Потому что несколько раз кряду срезался на экзамене! Плохо, мол учил. И кажется, суд был на стороне студента. Так-то... Говорю ведь, Америка, брат, это такая лтрана!.. Такая страна!..

И наконец в комнату войдет Асмик.

– Здравствуй, Левой... .Убери нарды, папа. Обедать будем.

– Да погоди. Ты посмотри только, какой я тут разгром учинил Асмик быстро схватит брошенные кости и смешает фишки.

Тикин[ Тикин – госпожа; почтительная форма обращения к женщине. ]. Заруи поставит полный супник на край стола и разольет суп по тарелкам.

Нет, записка Асмик просто неудачная шутка. Но кому была нужна такая шутка?

Глупая девчонка. Ужасно глупая девчонка.

– Будем пить кофе или хотите компоту? – спросит тикин Заруи.

– Мне компот, мдм,– скажет Асмик.

– Нам тоже, – впервые за время обеда подаст голос отец Асмик...

– Ничего не получилось. Ерунда какая-то, – сказал Айказян, помешав стеклянной палочкой полимер, извлеченный из печи. – Но продолжайте всё, как намечено по плану!..

Я выключил печь и поднялся.

– Прошу вас... Если можно...-как кретин, забормотал я.– У меня срочное дело...

– Какое дело?

– Стирать будет, – хихикнув, громко прошептала Луиза.

А в лаборатории была гробовая тишина.

Айказян покосился на Луизу и кивнул: мол, можешь идти.

Прямоугольник окна сделался серым, и в нем, как на холсте выписанные, тянулись линии почти голых ветвей тутовника. Хорошо бы дождь пошел. Мне так хотелось дождя.

Я глянул на часы и громко сказал: – Уже поздно, Асмик, пошли?

Она судорожно сжала пальцы.

– Иди.

Тикин Заруи пухлыми ручками своими мыла посуду.

Отец Асмик бесцельно бродил по комнатам, и следом за ним, как шлейф, волочился его клетчатый плед.

В последний раз я увидел серый прямоугольник. Потом увидел большие глаза Асмик, ее округлые белые руки.

Я услышал, как за мной звякнула дверная цепочка. Богар хотел было кинуться ко мне, но я нечаянно наступил ему на хвост, и он, заскулив, убежал.

Дождя в тот вечер не было. Только холодный ветер взвивал пыль на улицах города.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Попадутся тебе вдруг на глаза расклеенные на домах афиши с изображенными на них слонами, львами, удавами, и подумается, что ведь давненько не бывал в зоопарке, вспомнится, какую в свое время испытывал симпатию к лениво зевающим в клетках тиграм, и, что говорить, – день воскресный, ты в одиночестве и грустишь, – воспользуешься случаем, сядешь в автобус и в путь...

В зоопарке я перво-наперво поспешил навестить тигров. Но, увы, их уже перевели в зимник. В досаде я пробурчал под нос пару теплых слов в адрес дирекции зоопарка.

И тут, откуда ни впзьмись, некто из служителей, в форме неопределенного цвета, подошел ко мне и прошептал что-то прямо в ухо.

– Что-что? – переспросил я, ничего не поняв.

Служитель, оглядевшись вокруг и убедившись, что никто нас не слышит, прибавил голос:

– Говорю, расстройство желудка у тигров, дорогой товарищ. Потому и перевели их в зимник. Не надо сердиться.

Тут я уж вконец обозлился. И это, наверно, было заметно, потому что стоявший чуть поодаль старикан, в соломенной шляпе и с тростью в руках, подошел и сказал:

– Молодой человек, пойдемте-ка со мной в одно отличное местечко?..

И, не дожидаясь моего ответа, уверенный, что я непременно последую за ним, зашагал вперед... Небось за пятьдесят, а с такой легкостью взобрался на достаточно высокий холм и уже смотрел на меня сверху, улыбаясь, а я еще был от него в нескольких шагах.

– Там такое зверье, – сказал он, показывая тростью в сторону круглой башни из туфа,– что тебе драконы! Но вообще-то – гляди не гляди – ничего не увидишь: темно внутри.

Старик прошел мимо башни, не остановился.

– Еще немного поднимемся,– не умолкал он,– доберемся до моего заветного места. Оттуда весь мир как на ладони.

Я запыхался. Извлек аккуратно сложенный носовой платок и вытер испарину на лице. Увидала бы Асмик, как я сунул обратно в карман платок, непременно сделала бы замечание.

– А ты, однако, устал? Но ничего. Уже дошли.– Он остановился, тростью описал воображаемое пространство и сказал: – Ну, а теперь смотри!..

В ущелье вилась дорога, текла немноговодная речка, искрясь под лучами солнца. Причудливая гряда гор цвела, как розарий, осененная розовым небом.

– Природа!.. Что может быть краше?..– выдохнул ста рик.

Я не понимал, чего он от меня хочет и зачем привел сюда.

Подумал: "Наверно, садовник? Или геологом был. Во всяком случае, явно из тех, кто целую жизнь отвоевывал блага у земли и любил эту землю..."

– Чувствую, что думаешь, кто, мол, этот сумасброд? И наверняка ошибаешься. Наверняка!..– весело сказал старик.– Я уста [ У с т а – мастер. ], сорок лет парикмахер, или как там еще говорят: бродобрей, цирюльник.

Ну и ну. А я-то – геолог...

Он приметил тень разочарования у меня на лице.

– А чего? Хорошая работа. Спокойная. И в самом деле я мастер. Через гребень и ножницы далеко не перескочишь, но...– В его словах не было ни горечи, ни сожаления.– Что ж, моя жизнь сложилась так...

Старик одной рукой опирался на трость, а другой придерживал шляпу, чтоб ветер не сорвал ее с головы.

– У человека в жизни должна быть цель, – голос его относило далеко. – Я всегда мечтал мир повидать. Но стены моей лавчонки-парикмахерской зажимали меня, далеко не отпускали. Сейчас – другое дело. Теперь я перешагнул через гребень и ножницы. Высоко над ними взобрался. Ты небось посмеешься, если скажу, что я достиг своей цели, обретя этот взгорок, мою высоту, только мою!..

Я с тревогой глянул на старика и предложил: – Может, спустимся? .

Мы молча вышли из зоопарка.

На автобусной остановке я замедлил было шаг.

– Пойдем пешком,-сказал старик.-Если устанем, остановим попутную машину.

– Если вы...

– Я!..– Он явно обиделся и затеребил свой жилет, стал застегивать его.

Мы шли обочиной мощеной дороги и молчали. Внизу бежала речка. Она пыталась журчать. Но ей это не удавалось, воды было слишком мало.

Я думал об Асмик. За сутки успел притерпеться к случившемуся. Душевное беспокойство, охватившее меня вчера, до встречи с Асмик, сейчас исчезло. Мне уже было спокойнее. По крайней мере, теперь все ясно.

Когда-то, в пору экзаменов, я тоже ужасно волновался.

Все ночи мучился кошмарами. Но стоило дойти до института, переступить порог аудитории и... срезаться, все тотчас вставало на свои места, и,я без излишних переживаний мчался в кино, смотреть новый фильм...

И вот иду безучастно-спокойный, вышагиваю со случайным встречным стариком, потому как знаю, что Асмик больше домой не придет...

Старик неожиданно потянул меня за рукав и спросил:

– Ты когдa-нибудь раньше ходил тут пешком?

– Нет.

– Из дома на работу – с работы домой? – усмехнулся он.– В месяц раз-другой кино, в год один-два раза концерт или театр?.. Верно говорю?..

– Да,– нехотя согласился я.

– Ах, забыл!..– он тростью подсек терновик.– Еще раз в двенадцать месяцев отправитесь в Сочи или Гагру. И кажется вам, будто это и есть весь мир... А ведь на свете есть Севан, есть Зангезур, Дилижан, Арагац!.. Э-эх, жалко мне вас! – Старик посмотрел на небо. Оно из розового стало синим.-Похоже, погода портится, – забеспокоился он.